— Он зазвал меня сюда, чтобы устроить скандал? Он пьян, что ли?
-- К черту! К черту! — между тем надрывался майор и, в свою очередь вскочив с места, со всего размаху отпустил капитану пощечину.
Мелани едва успела нагнуться, чтобы попутно ей не влетело по уху. Фрозипа за стойкой кричала так, как будто ее избивали. Поднялся невообразимый шум. Остальные посетители с перепугу забрались под столик, опасаясь, как бы эти военные не выхватили сабли и не пошли кромсать друг друга. Но тут Морандо и Дусе, чтобы не дать Бюрлю вцепиться в майора, схватили его за руки и принялись подталкивать к выходу. На улице они его немного успокоили, обвинив во всем Лагита. Сегодня вечером они оба в качестве свидетелей доложат полковнику о случившемся, и пусть уж он сам решает, как быть. Спровадив Бюрля, Дусе и Морандо вернулись обратно в кафе, где Лагит, сильно возбужденный и чуть не плача, но в то же время пытаясь изобразить величайшее хладнокровие, попивал свое пиво.
— Послушайте, майор,— начал батальонный командир, — все это очень нехорошо... Капитан ниже вас чином, и, как вам известно, ему не разрешат с вами драться.
— Ну, это мы еще посмотрим! —возразил майор.
— Что он вам такого сделал? Он с вами даже не разговаривал. Подумать только, двое старых друзей! Это же просто дико!
Майор сделал рукой неопределенный жест.
— Ну и пусть! Он мне надоел!
Больше от него ничего нельзя было добиться. Никто так и не узнал, в чем дело. Тем не менее история эта наделала много шуму. Общее мнение в полку было, будто Мелани, взбешенная тем, что капитан ее бросил, нарассказала майору, в свою очередь, попавшему в ее когти, невесть каких гнусностей о капитане и подговорила его дать Бюрлю пощечину. Кто бы мог поверить, что эта старая развалина Лагит, после всех гадостей, которые он обычно распространял про женщин, способен на нечто подобное? Оказывается, и он влопался по уши! И, несмотря на общее предубеждение против Мелани, скандал этот послужил ей на пользу, создав ей репутацию женщины опасной, но вместе с тем и соблазнительной. С той поры ее заведение стало давать прекрасные доходы.
На следующий день полковник вызвал к себе и майора и капитана и вовсю распек обоих за то, что они по непристойным местам бесчестят французскую армию. Как они теперь намерены поступить, поскольку он не может разрешить им драться на дуэли? — спросил он. Этот вопрос уже второй день волновал весь полк. Пощечина, казалось, делала всякие извинения неприемлемыми. Но ввиду того, что Лагит из-за своей больной ноги еле ходил, полагали, что все же между ним и капитаном могло бы состояться примирение, в случае если бы этого потребовал полковник.
— Ну как? — обратился к ним полковник. — Согласны вы избрать меня своим арбитром?
— Прошу прощенья, господин полковник, — перебил его майор Лагит, — я вам принес прошение об отставке... Вот оно. Это сразу же устраняет все затруднения. Будьте любезны назначить день поединка.
Бюрль с изумлением посмотрел на него. Полковник, со своей стороны, счел себя обязанным выдвинуть кое-какие доводы, чтобы образумить Лагита.
— Вы решаетесь, майор, на очень серьезный шаг. Ведь вам осталось всего каких-нибудь два года до отставки с полной пенсией.
Но Лагит снова перебил его, угрюмо буркнув:
— Это уж мое дело.
— Ну, разумеется... Я перешлю по назначению прошение об отставке и, как только ваше ходатайство будет удовлетворено, назначу день поединка.
Подобного рода развязка повергла в изумление весь полк. Что такое засело у него в башке, у этого бешеного майора, что ему уж так приспичило сразиться насмерть со своим старым товарищем? Опять пошли разговоры о Мелани, о ее соблазнительном теле... Офицеры буквально бредили ею, распаляемые мыслью, что в ней, видимо, и на самом деле есть какие-то скрытые достоинства, если она могла до такой степени вскружить голову двум стреляным воробьям. Батальонный командир Морандо, встретив как-то Лагита, счел нужным высказать ему свое беспокойство. На что он, Лагит, собирается жить, если уцелеет после дуэли? Ведь у него нет никаких средств, а того, что ему даст офицерский крест Почетного легиона и неполная пенсия, едва-едва будет хватать на хлеб. Лагит слушал Морандо и бессмысленно водил глазами, словно застыв в своем узколобом, молчаливом упрямстве. Когда Морандо пытался выведать у него причину его ненависти к Бюрлю, тот опять повторил ту же фразу, сопровождая ее все тем же неопределенным жестом:
— Ну и пусть! Он мне надоел!
Каждое утро в полковой столовой и в офицерской лавке первым вопросом было: «Ну что? Пришло уже разрешение об отставке?» Все с нетерпением ждали дуэли, но, главным образом, обсуждался ее возможный исход: большинство считало, что Лагит будет проколот в два счета, так как драться в его возрасте, да еще с больной ногой, не позволяющей ему сделать выпад, было форменным безумием. Другие с сомнением покачивали головой. Правда, Лагит никогда не блистал умом: вот уже двадцать лет, как его считали круглым дураком. Несмотря на это, он в былые времена слыл первым фехтовальщиком у себя в части. Начав воспитанником полка, он дослужился до звания майора исключительно благодаря своей храбрости, отваге сангвиника, которому неведомо чувство опасности, тогда как Бюрль, посредственно владевший шпагой, имел репутацию труса. Впрочем, поживем — увидим, в заключение говорили спорщики. Волнение между тем все возрастало, так как злополучное прошение об отставке слишком долго задержалось в пути.
Больше всех тревожился, больше всех волновался, разумеется, майор. Прошла уже целая неделя, через два дня должна была начаться генеральная ревизия. А ответ все не приходил. Майор с ужасом думал, что вкатил пощечину своему старому товарищу, подал прошение об отставке — и все это, может быть, понапрасну и ему не удастся предотвратить скандал. Если он будет убит, так, по крайней мере, хоть не придется ему все это видеть. Если же, как он рассчитывал, убит будет Бюрль, то дело сразу же замнут. И, таким образом, честь армии будет спасена, и мальчик сможет поступить в Сен-Сирскую школу. Однако, черт возьми, этим канцелярским крысам в министерстве следовало бы поторопиться! Майору не сиделось на месте. Видели, как он бродит возле почты, подкарауливает почтальона, выспрашивает вестового полковника. Он потерял сон и, безучастный ко всему, ковылял, опираясь на палку, и сильно хромал. Накануне ревизии он в последний раз отправился к полковнику. По дороге туда он вдруг остановился как вкопанный: в нескольких шагах от себя он увидел г-жу Бюрль, которая провожала Шарля в школу. С того рокового вечера он у нее не был, и сама она никуда не показывалась. Чуть не теряя сознание, он сошел с тротуара, чтобы дать ей пройти. Ни он, ни она не поклонились друг другу, что заставило мальчика удивленно вскинуть глаза на обоих. Г-жа Бюрль, не дрогнув и гордо выпрямившись, прошла мимо майора, чуть задев его на ходу. А он, когда она удалилась, оторопел и растроганно смотрел ей вслед.
— Черт возьми! Меня, видно, уже и за человека не считают, — еле удерживая слезы, бормотал он.
Когда он входил к полковнику, оказавшийся там знакомый капитан встретил его следующими словами:
— Ну вот! Все в порядке, пришла ваша бумага.
— Разве? — страшно побледнев, проронил он.
И перед ним вновь мелькнул образ удалявшейся старухи, ведущей за руку мальчика и по-прежнему непреклонно суровой. Тысяча чертей! Подумать только, что он целую неделю так страстно ожидал получения официального разрешения об отставке, а теперь этот клочок бумаги до такой степени жжет и переворачивает все его нутро!
Дуэль состоялась на следующее утро на казарменном дворе, огороженном невысокой оградой. Было прохладно. Ярко светило солнце. Лагита пришлось чуть ли не на руках нести. Один из секундантов поддерживал его, другой рукой он опирался на палку. У Бюрля лицо заплыло нездоровым жиром. Изнуренный, как после разгульной ночи, он, казалось, засыпал на ходу. Никто не произнес ни слова. Всем хотелось скорее кончить.
Капитан Дусе, один из секундантов свел противников.
— Начинайте, господа! — отойдя в сторону, сказал он.
Бюрль сделал первый выпад. Он хотел испытать Лагита и выяснить, чего ему от него следует ожидать. В продолжение всех десяти дней эта история представлялась ему каким-то нелепым кошмаром, в котором он никак не мог разобраться. Все же у него временами рождалось какое-то смутное подозрение, но он с дрожью бы проколот насквозь. Тот, однако, предпочел отступить, мертвенно-бледный, чувствуя, что он находится во власти человека, на этот раз пощадившего его жизнь. Теперь-то он понял, что это была расплата.
Тем временем Лагит, постаравшись покрепче стать на свои больные ноги и словно окаменев, застыл в ожидании. Противники в упор смотрели друг на друга. В помутневших глазках Бюрля мелькнула мольба о поотгонял его от себя, ибо оно означало смерть. Ему не верилось, что его старый друг решил сыграть с ним такую штуку, дабы спасти положение. Впрочем, больная нога Лагита несколько его успокаивала. Тот оцарапает ему плечо, и этим дело кончится.
Около двух минут шпаги скрещивались со свойственным им легким металлическим звоном. Капитан уже собрался сделать выпад, но майор, внезапно обретя былую сноровку, отпарировал его удар ужаснейшей квинтой, и, продолжай он только в том же духе, капитан был щаде. Теперь-то он знал, что должен умереть, и, как ребенок, клялся, что больше не будет. Но взгляд майора был по-прежнему неумолим. На карту была поставлена честь, и она заглушала всякую жалость в его добром сердце.
На этот раз атаковал он. Блеснула сталь: шпага его сверкнула справа налево, устремилась обратно и затем точным, смертоносным ударом вонзилась прямо в грудь капитана, который, не успев издать ни единого звука, тяжелой тушей рухнул на землю.
Лагит выпустил из рук шпагу, не сводя глаз со своего старого бедного мерзавца Бюрля, распростертого на земле толстым животом кверху.
— Черт подери! Черт подери!
Теперь уже обе ноги отказывались ему служить, и секундантам пришлось поддерживать его с обеих сторон, — у него не было даже сил опереться на палку.
Два месяца спустя бывший майор, с трудом плетясь по солнечной стороне одной из пустынных улиц Во-шана, столкнулся лицом к лицу с г-жой Бюрль и маленьким Шарлем. Оба были в глубоком трауре. Он хотел было избежать встречи с ними, но едва передвигал ноги. Они же, не ускоряя и не замедляя шаг, шли ему прямо навстречу. Шарль своим нежным испуганным личиком, как и прежде, походил на девочку. Г-жа Бюрль, еще более осунувшаяся и ожесточенная, сохраняла свой сурово-непреклонный вид. Заметив, что Лагит пытается юркнуть в подворотню, чтобы не столкнуться с ними, она внезапно остановилась перед ним и протянула ему руку. Он поколебался, затем нерешительно взял ее руку и крепко сжал. Но в эту минуту его самого охватила такая дрожь, что рука старой дамы тряслась в его руке. Наступило молчание, безмолвный обмен взглядами.
— Шарль, — произнесла наконец бабушка, — поздоровайся с майором.
Мальчик, ничего не понимая, повиновался. Майор побледнел. Он едва посмел коснуться нежных пальчиков ребенка. Чувствуя, что он должен что-то сказать, он с трудом выдавил из себя:
— Вы по-прежнему намерены отдать его в Сен-Сирскую школу?
— Непременно, когда он подрастет,— ответила г-жа Бюрль.
Неделю спустя Шарля унесла горячка. Однажды вечером бабушка, чтобы возродить в нем воинский дух его предков, вновь прочла ему описание морского сражения на корабле «Мститель». Ночью у него начался бред. Он умер от страха.
ПРАЗДНИК В КОКВИЛЛЕ
I
Коквилль — небольшая деревушка в двух лье от Гран-порта, приютившаяся в скалистом ущелье. Прекрасный песчаный берег расстилается перед лачугами, которые прилепились сбоку к нижнему склону утеса, словно ракушки, оставленные приливом. Если подняться на холмы Гранпорта и держать все влево, на западе можно отчетливо различить желтую гладь песчаного берега, похожую на поток золотой пыли, извергнутый разверстой пастью скалы. Человек дальнозоркий может рассмотреть даже дома, словно ржавчина пятнающие камень, и голубоватый след дыма из труб, который тянется до самого гребня огромного скалистого ската, загораживающего небо.
Коквилль — ужасная дыра. Еще ни разу не удалось ему довести число своих жителей до двухсот. Деревня расположена у порога ущелья, которое открывается к морю и, врезаясь в глубь материка, образует такие неожиданные повороты и крутые спуски, что в экипаже здесь почти нельзя проехать. Это делает невозможным какие-либо сношения с этим уголком края. Он оторван от мира до такой степени, что кажется, будто соседние деревушки находятся от него за сотню лье. С Гранпортом жители даже сообщаются исключительно морским путем. Почти все они рыбаки, кормятся от океана и ежедневно возят рыбу в Гранпорт на лодках. Крупная посредническая фирма Дюфё покупает их улов оптом.
Дядюшка Дюфё умер несколько лет назад, но вдова Дюфё продолжает дело. Она попросту наняла приказчика, г-на Мушеля, высокого белокурого молодца, на которого и возложила обязанность объезжать берег и вести переговоры с рыбаками. Только этот Мушель и связывает Коквилль с цивилизованным миром.
Коквилль достоин пера историка. Есть основания предполагать, что еще в незапамятные времена деревня была основана семьей Маэ, которая поселилась у подножия утеса и постепенно разрослась. Эти Маэ сначала, должно быть, процветали, вступая в брак лишь с членами своего рода: в течение ряда веков здесь встречаются только Маэ. Позднее, в царствование Людовика XIII, в Коквилле появился некто Флош. Откуда он, собственно, взялся, никто достоверно не знает. Флош женился на одной из Маэ, и с этого момента пошли чудеса: Флоши, в свою очередь, начали процветать И так размножились, что поглотили Маэ, род которых, наоборот, уменьшился, а богатства постепенно перешли в руки пришельцев. Вероятно, Флоши принесли с собой новую кровь и более сильный организм, их натура легче приспосабливалась к этому суровому краю вольных ветров и открытого океана. Во всяком случае, теперь Флоши — хозяева Коквилля.
Разумеется, такое перемещение, количественное и имущественное, не обошлось без тяжелых потрясений. Маэ и Флоши испытывают отвращение друг к другу-Между ними лежит вековая ненависть. Несмотря на упадок, Маэ сохранили гордость Древних завоевателей. Они основатели, предки. Они с презрением говорят о первом Флоше, об этом нищем и бродяге, которого они приняли к себе из милости. Они никогда не перестанут сокрушаться о том, что отдали ему одну из своих дочерей. Их послушать, так порожденное этим Флошем потомство — сплошь развратники и воры: ночью они делают детей, а днем вожделеют к чужому богатству. Нет таких оскорблений, которыми бы Маэ не осыпали могучее племя Флошей, когда их охватывало горькое чувство злобы обнищавших, оскудевших родом дворян, видящих, как растет буржуазия, завладевшая их рентой и замками. А Флоши, само собой разумеется, нагло торжествуют. Они пользуются своим положением, зубоскалят насчет древнего племени Маэ и клянутся прогнать его из деревни, если оно не покорится. Маэ для них лишь несчастные горемыки, которым следовало бы починить свои лохмотья, а не щеголять ими. Таким образом, Коквилль стал добычей двух кровожадных партий, и можно было подумать, что сто тридцать человек его обитателей решили пожрать пятьдесят остальных по той простой причине, что сила на их стороне. У борьбы двух династий не бывает иной истории.
В числе прочих ссор, потрясавших за последнее время Коквилль, упоминается вражда двух братьев, Фуасса и Тюпена, и шумные драки в семействе Рыжего. Надо сказать, что все обитатели деревни получили какое-нибудь прозвище. Впоследствии эти прозвища превратились в фамилии, иначе трудно было бы разобраться в постоянных скрещиваниях Флошей и Маэ. Дед Рыжего, несомненно, был огненным блондином. Что же касается Фуасса и Тюпена, то звали их так неведомо почему — многие клички со временем потеряли свой первоначальный смысл.
У старой Франсуазы, разбитной бабы, которая до сих пор еще жива, хотя ей уже стукнуло восемьдесят, родился от одного из Маэ сын Фуасс. Овдовев, она вышла вторично, за Флоша, и родила Тюпена. Отсюда возникла вражда двух братьев, которую к тому же сильно подогревал вопрос о наследстве. Что касается Рыжего, то нещадные драки происходили у него от ревности: Рыжий обвинял свою жену Марию в том, что она ему изменяет с одним из Флошей, плотным черномазым верзилой Бризмотом. Рыжий дважды бросался на Бриз-мота с ножом, рыча, что проткнет ему живот. Рыжий, маленький нервный человечек, был страшно свиреп.
Но сейчас не ярость Рыжего и не споры Тюпена с Фуассом разжигали страсти в Коквилле. Всеобщее волнение объяснялось другим: двадцатилетний мальчишка Дельфин из рода Маэ дерзнул полюбить красавицу Марго, дочь Хвоста, местного мэра и первого богача среди Флошей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51