Тут, в конце концов, приличное заведение!
— Я же не могу им запретить, сударыня, — возразил охранник. — Я могу только не впустить их внутрь.
— Безобразие, — сказала дама и бросила на стойку гардероба песцовое манто.
— Кто это? — снова спросил Лешка.
— Это мисс Нэлли.
— Да нет, за дверью…
— Понятия не имею, — фыркнул Энди и пошел здороваться с какими-то своими знакомыми.
В зале было многолюдно и весело. Лазерные звездочки летели по потолку; играла современная музыка, и кое-кто из гостей танцевал. В углах зала Лешка заметил искусственные серебряные елочки в мигающих огоньках.
— Вы тут что, к Новому Году готовитесь? — спросил он пораженно.
— Ага, — кивнул Энди, раскланиваясь с белокурой девушкой.
— Вы Новый Год отмечаете?
— Днем открытых дверей, — сказал Энди и хихикнул.
Эмма и Клара уже пришли и теперь махнули руками из-за столика в уголке зала. Лешка широко улыбнулся в ответ и быстрее Энди оказался рядом с ними.
— А мы вас ждали, Алексей, — сказала Эмма приветливо. — Здравствуй, Энди. Как там погода?
— Мерзко, — сказал Энди и уселся. — А налейте мне выпить…
— Вы с гитарой, чтобы песни петь? — спросила Клара и плеснула кагора в ближайший бокал. — Тогда надо наверх, а то тут шумно.
— А нет ли у вас отдельного кабинета? — хихикнул Энди и встал. — А точно — пошли наверх, а? Там сейчас, наверное, нет никого.
Лестница, освещенная электрическими факелами, вела в большой темный холл, где стояли диваны и журнальные столики. Там и вправду было тихо и пусто. Из холла несколько темных коридоров уходили непонятно куда, где стоял глухой мрак, и чувствовалось какое-то далекое странное движение. Здесь Лешке понравилось куда меньше, чем внизу, но глупо было дергаться, когда твои спутники совершенно спокойны.
Впрочем, когда Энди зажег на столике светильник в виде хрупкого стеклянного цветка, а дамы поставили на стол бутылки и бокалы, в холле сделалось уютно, и шорохи из темноты утихли. Лешка уселся, поддернул рукава к локтям и обнял гитару нежно, как женщину.
Эмма и Клара уселись на диване в обнимку, приготовившись слушать. Они выглядели дивным контрастом — Клара, худенькая, гибкая и изящная, с копной кудрей цвета сеттера и неизменным браслетом из опалов в мельхиоровой проволоке, в черно-багровом вечернем платье, и Эмма, высокая брюнетка с короткими блестящими волосами, с прекрасной грудью, обтянутой зеленым джемпером, в джинсах, с амулетом из палочек и керамических бусин на длинном ремешке. Эмма была просто восхитительна, но Клара…
Энди присел на широкий подлокотник и растянулся по спинке дивана всем телом, положив голову на вытянутую руку, почти совсем близко к Лешке. Лешка кивнул ему и тронул струны.
— Не пройти мне ответом
Там, где пули — вопрос,
Где каждый взгляд — миллиметр,
Время — пять папирос…
[Песня группы «ДДТ»]
Никогда раньше гитара и голос не звучали так гармонично и так чудесно. Полутемное пространство сомкнулось вокруг, стало теплым, зазвучало мягким стонущим звоном; лица вампиров, освещенные маленькой лампой, обрели человеческую одухотворенность, тоже казались теплыми, почти живыми. Глаза девушек мерцали в полумраке темными агатами.
— Этот город разбился,
Но не стал крестом.
Павший город напился
Жизни перед постом.
Тут контуженые звезды
Новый жгут Вифлеем…
Энди порывисто вздохнул. Эмма грустно улыбнулась. Клара обхватила рукой в браслете ее шею с задумчивым, почти болезненным выражением.
— Мертвый город с пустыми глазами — со мной.
Я стрелял холостыми. Я вчера был живой, —
закончил Лешка.
— Здорово, — шепнул Энди.
— Темная ночь…
только пули свистят по степи.
Только ветер гудит в проводах,
Тускло звезды мерцают… —
вдруг пропела Эмма глубоким, темным, очень низким контральто. Лешка тут же ответил низким гитарным аккордом и тихо, в тон, продолжил:
— В темную ночь
Ты, любимая, знаю, не спишь…
Этот дуэт в полумраке казался каким-то мистическим действом — даже мороз стекал по коже от ощущения смеси прелести и жути. От голоса Эммы кружилась голова, он обволакивал, как туман, как мрак — и тем более странной казалась эта гармония, общность обычного и демонского.
— Эту песню пел, кажется, Бернес, — сказал Эмма, когда смолк последний аккорд. — Она была очень в моде в тот год, когда я умерла.
— А ты, оказывается, старше меня, — сказал Энди. — Вот не думал…
— Я еще девочка, — усмехнулась Эмма. — Просто ты уж совсем котенок, малыш.
— Ну… шестьдесят шестой, все-таки…
— Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство! — язвительно заметила Клара.
— Оставь, Клархен, Сталин тогда уже умер… Я ошиблась, Энди. Я умерла в семьдесят третьем.
— А я думал — сразу после войны…
— Нет, что ты… я еще молоденькая.
— А я по-вашему, вообще грудная, что ли?! — хмыкнула Клара. — Я-то девяносто восьмого!
— Не повод для обиды, — сказал Лешка, наконец обретя дар речи. — Молодость женщину не портит.
И вдруг, закашлявшись, замолчал. Холодная сладкая волна окатила его с головой. Лешка глотнул воздуха, как после удара под дых, и оглянулся.
Вампир с белыми лохматыми волосами, в драной футболке с напечатанным на ней черепом в короне, в джинсах с заплатами и стоптанных башмаках стоял за его спиной, положив руки, сомнительно украшенные огромными стальными перстнями, на спинку дивана. Его физиономия с зелеными глазами в прищур и хамской ухмылкой вызывала симпатию и неприязнь одновременно.
— Предупреждать надо, — буркнул Лешка. — Входишь, как Потрошитель.
— Предупреждаю! — ухмыльнулся вампир еще шире.
— Добрый вечер, Артур, — сказала Эмма с прочувствованным уважением.
— Здравствуйте, — кивнул Энди, и кивок выглядел, как поклон. Клара молча поклонилась по-настоящему.
— Послушать пришел? Или попеть? — спросил Лешка. — Ну спой тогда что-нибудь типа «Мы с то бою повстречались». Ты петь-то умеешь? Ну, да это и неважно.
— Охренеть, — сказал Артур и плюхнулся на диван. — Я гляжу, вы тут недурно развлекаетесь — один поет куплеты и порет чушь в паузах, а прочие внимают, развесив ушки.
— Это не куплеты, ясно? — рявкнул Лешка. — Между прочим, тебя сюда не звали. И мнения твоего не спрашивают. Понял?!
Артур откинулся на спину дивана и расхохотался. У девушек сделались испуганные лица, Энди стукнул Лешку кулаком между лопаток, но это совершенно не изменило его настроения.
— Смех без причины — признак дурачины, — заявил он, глядя на Артура в упор.
— Ох ты, е-мое! — Артур, ухмыляясь, оглядел Лешку с головы до ног тем взглядом, от которого человек обращается в нуль. — А все мы страшные такие, что боимся даже в зеркало смотреть! Красная Шапочка, да я ж тебя съем!
— Напугал ежа голой… простите, дамы.
Артур снова хохотнул и встал.
— Злые вы, уйду я от вас, — сообщил он, прихватил со стола открытую бутылку и растворился в темноте.
— Ты чего, обалдел?! — тут же взвилась Клара с такой явной злобой, что Лешка опешил.
— А что этот хам трамвайный себе позволяет? — спросил он растерянно.
— Слушай, смертный, — прошипела Клара, придвинув к Лешке исказившееся лицо, — это ты — хам трамвайный, а он — Вечный Князь, понятно? Чистая сила, блин! И он пришел посидеть, а ты на него на ехал, придурок!
— Успокойся, Клархен, — сказала Эмма примирительно. — Леша просто не знал.
— Просто на нашу Клашу не обратили внимания, — насмешливо сказал Энди. — Не обращай внимания и ты, Леш.
— А ты бы вообще помолчал, гаденыш! — огрызнулась Клара, вскочила и выскочила из холла. Эмма быстро вышла за ней.
Лешка пнул диван кулаком.
— Урод несчастный! Принесло на мою голову!
— Ну не заводись. Просто Вечный Князь, понимаешь? Чистая сила, это дорогого стоит.
— Сила!
— Сила… — протянул Энди мечтательно. — Помнишь, как у Жоффруа.
— Ну да. Скажи еще — как у Дрейка.
— Ну… Дрейк, что ж. Если бы Дрейк…
— Надо было его пристрелить все-таки. Сила. Сила, бля!
— Да что он тебе дался?
— Он тебе дался. А этот Артур ей дался! Панк замызганный. Пошли отсюда!
Энди улыбнулся и пожал плечами. Легко встал.
— Пошли, погуляем. А с Кларой еще увидишься. Ничего страшного.
Я проснулся оттого, что Мартын тряс меня за плечо.
Голова просто разламывалась на части; кости ломило — я заснул на подоконнике, полусидя, полулежа, в дико неудобной позе. В комнате горел желтый электрический свет, который резал глаза. За окном шел снег.
Обманная весна закончилась. Зима начиналась по второму кругу — от тоски сперло дыхание. Как когда-то в детстве, появилось ощущение, что настоящая весна уже никогда не наступит — просто снег будет таять, превращаться в мерзкую слякоть и снова сыпаться с неба клочьями драного савана — без конца.
— Ты стонал, — сказал Мартын. — И выглядишь херово. Просто очень херово. Может, правда, к врачу сходишь?
— У тебя кофе есть? — спросил я. — Выпью, если угостишь, и пойду.
— К врачу?
— Да нет. По делу.
Мартын посмотрел укоризненно. Он меня жалел. Он вообще жалостливое существо, хоть с виду и незаметно. А человеку с такой нежной душой просто больно видеть, как старый боевой товарищ сходит с ума.
— Кофе есть, — сказал Мартын. — Ты бы отложил дела-то.
На душе было паскудно.
Потом я пил дрянной растворимый кофе из огромной бадейки, а Мартын хлебал из такой же бадейки жутко сладкий чай и пожирал бутерброд. Тонечка крутилась то там, то сям, мелькала с разными дамскими вещичками, на ходу расчесывала кудряшки, на ходу жевала печенье и болтала всякий вздор — она собиралась на работу. Мартын тоже собирался, и я был ужасно рад, что мы сейчас расстанемся и больше ни о чем не надо говорить.
— Ты все-таки звони, если что, — сказал Мартын на прощанье.
— Спасибо, Мартынушка. Я буду иметь в виду.
Мир состоял из бурых дорог, серого неба, белого снега и черных деревьев. Пахло снегом. Просто удивительно, что я не замечал раньше — снег имеет запах, резкий, тревожный… Запах холода и угрозы.
Я купил газету «Реклама-Шанс». У метро мне всучили еще «Асток-пресс» — и я взял, потому что там тоже могло оказаться то, что надо. В метро я спускался, как Орфей — в преисподнюю, со странным ощущением, что где-то тут, рядом, проходит граница нормальности, и я вот-вот перешагну ее.
Ничего не произошло.
Впрочем, большого облегчения я не почувствовал. Впереди был день для принятия мер по спасению самого себя от ночи — потому что повторения ночных глюков я боялся, как смертной казни.
Дома я зарядил пистолет. Не было большой уверенности, что он понадобится — с тоской с помощью пуль не справиться — но вооруженный, я странным образом чувствовал себя лучше.
Хотелось надраться до посинения, но я запретил себе даже думать об этом, выпил апельсинового сока, от которого замутило, и принялся листать газеты. Того, что я искал, тут было навалом — только выбирай, но тексты объявлений как-то не грели. Некоторые помещали вместе с объявлением свою фотографию — и рожи у них были совершенно не вызывающие доверия. Но это был последний шанс все уладить. Я выбрал телефон и позвонил.
Меня спросили об имени. Потом предложили зайти в пятницу.
— Мне нужно срочно.
Там очень покладисто согласились и пригласили сегодня в три. Я повесил трубку, чувствуя себя идиотом.
А дело, в сущности, было только в непроходящем ощущении ужасного одиночества. Мне просто хотелось выложить все начистоту человеку, который, как минимум, не будет считать меня сумасшедшим. А если его профессия — выслушивать странные истории, то, возможно, мне дадут хоть сколько-нибудь полезный совет.
К трем часам я поехал по названному адресу. Тоска становилась все сильнее, и я уже не привередничал — просто поговорить, просто поговорить, только чтобы выслушали и поняли, а там…
Дом был совсем не плох. Дверь квартиры открыло какое-то серое существо в платочке. Из двери пахнуло ладаном так, что меня чуть не вывернуло наизнанку прямо на пороге. Я сглотнул и вошел.
Окно комнаты было плотно занавешено, на столе горели свечи, на стене висело множество икон и лампадок на цепочках. У стола стояло два стула, я сел на один без приглашения — и тут вошла хозяйка. На ней тоже был платочек и темное платьице, она выглядела хорошо сохранившейся дамочкой, которой хочется казаться старушкой. У нее был цепкий взгляд профессионалки.
— Тебя, раб божий Михаил, лютая скорбь привела ко мне? — спросила она нараспев.
В первый момент это произвело впечатление. Я потерял дар речи, но мало-помалу способность нормально мыслить вернулась. Я вспомнил, что имя сам назвал по телефону, а до лютой скорби слишком просто додуматься.
— Вы поняли, какая именно? — спросил я вежливо.
Она задумалась. Посмотрела оценивающе, и я догадался, что ко мне примеривают несчастную любовь, неудачи в бизнесе и порчу со сглазом.
— А есть рядом с тобой недобрый человек, думает он думу черную, затевает дело ужасное… — пропела она наконец отработанным печальным речитативом.
Она сделала отличный вывод — просто истина никак не могла прийти в голову.
— В принципе, верно, — сказал я. — Только этот думающий — мертвый.
Она вздрогнула.
— Меня поцеловал вампир.
— А что ж ты, раб божий, в церковь-то не пошел? От сил зла, от духов тьмы — молись и проси защиты у…
— Он поцеловал меня около иконы. В грешном, правда, месте. Но — все это ерунда, — сказал я. — Вы только скажите — это возможно? Чтобы пришел мертвый, поцеловал — и все пошло наперекосяк? Они существуют? Вы сами их видели?
Она покосилась на меня и поджала губы. Вдруг показалось, что ей обидно. Это ее дело — говорить удивительные и пугающие вещи.
— А крещен ли ты? — спросила она наконец.
— Да, — сказал я. — Но вы ответьте…
— А в церкви давно был? На исповеди? А постился и…
— Да не хочу я! — рявкнул я, на миг потеряв самообладание. — Хотел в первый момент, а теперь не хочу! И молиться за меня не надо! Только скажите — вы видели?! Вы знаете, что наш мир — как гребаный торт «Наполеон», и некоторые шарятся из слоя в слой?! Вы верите, что это Бог создал?!
— За тяжкие грехи ты наказан! — изрекла она с таким же злым напором. — А кто в Спасителя нашего не верует — тот защиты не имеет, погрязает в горды не и тешит дьяволово воинство!
— Я — грешник, совершенно верно, — сказал я, уже чувствуя отчаянье. — Но — не в этом дело. В конце концов, если даже поверить в этот злой бред, дьявола тоже создал Бог.
— Дьявол сам, — перебила она меня, и ее лицо исказила гримаса вдохновения, — предал и изменил божий замысел…
— Да какого черта! — крикнул я, уже разозлившись по-настоящему. Вместо понимания и объяснений меня втянули в какой-то дурацкий диспут. — По-вашему, Бог не соображал, кого создает? Не предвидел последствий? И потом у него не хватило силенок собственное создание уничтожить? Да не смешите вы! Все идет по плану, как говорится — и зло, и грехи, и суета, и добро, и любовь — и не меняется уже хренову уйму лет! И вряд ли изменится!
— А вот Второе пришествие… — начала она басом, вскочив со стула, но я ее перебил:
— Если и произойдет, то ничего не изменит, так же, как первое! Станет таким же злым и глупым фарсом! Черт, сколько людей поубивали во имя добрейшего Бога! И что, он тоже этого не предвидел? Второе пришествие предвидел, а убийства во имя свое — нет? Так грош ему цена!
— Изыди, Сатана! — закричала она и указала на дверь. — Вон из моего дома!
Я выдернул из бумажника пятисотрублевую купюру и шлепнул перед ней на стол.
— Вот вам за визит и помощь. Только один вопрос на прощанье — а если бы не было ни дьявола, ни греха, ничего такого — что бы было, а?
— Рай!
— А вы уверены, что хотели бы там жить? И что бы вы там делали?
Я вышел на улицу и с наслаждением вдохнул острый, угрожающий запах чистой зимы.
Пока добирался до дома, успело стемнеть. В декабре темнота обрушивается на мир, как занавес, стремительно, внезапно — просто вдруг оказывается, что день уже кончился.
Мой день уже кончился.
В квартире было темно, и я не стал зажигать свет. Контуры вещей, выступающие из мрака, выглядели как-то непривычно и незнакомо, будто тоже перешли в какое-то чудное измерение и поменяли форму. Лампа росла из стола мертвым цветком-колокольчиком; старый плюшевый медведь в десантном берете повесил пуговичный нос, как ханыга над кружкой пива; косой луч света из окна падал на лицо Цоя на стене — Цой улыбался грустно и понимающе из своего плоского бумажного небытия.
Темнота за окном синела, молочно-серые сумерки вскоре посинели до черноты, будто в разбавленное молоко кто-то лил и лил чернила. Пошел снег, и перестал, и в бурых разрывах туч мелькнула прозрачная пятнистая луна.
Тоска подошла сзади, тихо-тихо, как диверсант на чужой территории, подкралась — и накинула на горло капроновый шнур. И снова стало нечем дышать, и заломило грудь, и я встретился взглядом с Цоем — но он ничем не мог мне помочь, кроме понимающей улыбки. Я понял, что все кончено.
Я положил на стол перед собой пистолет и придвинул телефон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Я же не могу им запретить, сударыня, — возразил охранник. — Я могу только не впустить их внутрь.
— Безобразие, — сказала дама и бросила на стойку гардероба песцовое манто.
— Кто это? — снова спросил Лешка.
— Это мисс Нэлли.
— Да нет, за дверью…
— Понятия не имею, — фыркнул Энди и пошел здороваться с какими-то своими знакомыми.
В зале было многолюдно и весело. Лазерные звездочки летели по потолку; играла современная музыка, и кое-кто из гостей танцевал. В углах зала Лешка заметил искусственные серебряные елочки в мигающих огоньках.
— Вы тут что, к Новому Году готовитесь? — спросил он пораженно.
— Ага, — кивнул Энди, раскланиваясь с белокурой девушкой.
— Вы Новый Год отмечаете?
— Днем открытых дверей, — сказал Энди и хихикнул.
Эмма и Клара уже пришли и теперь махнули руками из-за столика в уголке зала. Лешка широко улыбнулся в ответ и быстрее Энди оказался рядом с ними.
— А мы вас ждали, Алексей, — сказала Эмма приветливо. — Здравствуй, Энди. Как там погода?
— Мерзко, — сказал Энди и уселся. — А налейте мне выпить…
— Вы с гитарой, чтобы песни петь? — спросила Клара и плеснула кагора в ближайший бокал. — Тогда надо наверх, а то тут шумно.
— А нет ли у вас отдельного кабинета? — хихикнул Энди и встал. — А точно — пошли наверх, а? Там сейчас, наверное, нет никого.
Лестница, освещенная электрическими факелами, вела в большой темный холл, где стояли диваны и журнальные столики. Там и вправду было тихо и пусто. Из холла несколько темных коридоров уходили непонятно куда, где стоял глухой мрак, и чувствовалось какое-то далекое странное движение. Здесь Лешке понравилось куда меньше, чем внизу, но глупо было дергаться, когда твои спутники совершенно спокойны.
Впрочем, когда Энди зажег на столике светильник в виде хрупкого стеклянного цветка, а дамы поставили на стол бутылки и бокалы, в холле сделалось уютно, и шорохи из темноты утихли. Лешка уселся, поддернул рукава к локтям и обнял гитару нежно, как женщину.
Эмма и Клара уселись на диване в обнимку, приготовившись слушать. Они выглядели дивным контрастом — Клара, худенькая, гибкая и изящная, с копной кудрей цвета сеттера и неизменным браслетом из опалов в мельхиоровой проволоке, в черно-багровом вечернем платье, и Эмма, высокая брюнетка с короткими блестящими волосами, с прекрасной грудью, обтянутой зеленым джемпером, в джинсах, с амулетом из палочек и керамических бусин на длинном ремешке. Эмма была просто восхитительна, но Клара…
Энди присел на широкий подлокотник и растянулся по спинке дивана всем телом, положив голову на вытянутую руку, почти совсем близко к Лешке. Лешка кивнул ему и тронул струны.
— Не пройти мне ответом
Там, где пули — вопрос,
Где каждый взгляд — миллиметр,
Время — пять папирос…
[Песня группы «ДДТ»]
Никогда раньше гитара и голос не звучали так гармонично и так чудесно. Полутемное пространство сомкнулось вокруг, стало теплым, зазвучало мягким стонущим звоном; лица вампиров, освещенные маленькой лампой, обрели человеческую одухотворенность, тоже казались теплыми, почти живыми. Глаза девушек мерцали в полумраке темными агатами.
— Этот город разбился,
Но не стал крестом.
Павший город напился
Жизни перед постом.
Тут контуженые звезды
Новый жгут Вифлеем…
Энди порывисто вздохнул. Эмма грустно улыбнулась. Клара обхватила рукой в браслете ее шею с задумчивым, почти болезненным выражением.
— Мертвый город с пустыми глазами — со мной.
Я стрелял холостыми. Я вчера был живой, —
закончил Лешка.
— Здорово, — шепнул Энди.
— Темная ночь…
только пули свистят по степи.
Только ветер гудит в проводах,
Тускло звезды мерцают… —
вдруг пропела Эмма глубоким, темным, очень низким контральто. Лешка тут же ответил низким гитарным аккордом и тихо, в тон, продолжил:
— В темную ночь
Ты, любимая, знаю, не спишь…
Этот дуэт в полумраке казался каким-то мистическим действом — даже мороз стекал по коже от ощущения смеси прелести и жути. От голоса Эммы кружилась голова, он обволакивал, как туман, как мрак — и тем более странной казалась эта гармония, общность обычного и демонского.
— Эту песню пел, кажется, Бернес, — сказал Эмма, когда смолк последний аккорд. — Она была очень в моде в тот год, когда я умерла.
— А ты, оказывается, старше меня, — сказал Энди. — Вот не думал…
— Я еще девочка, — усмехнулась Эмма. — Просто ты уж совсем котенок, малыш.
— Ну… шестьдесят шестой, все-таки…
— Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство! — язвительно заметила Клара.
— Оставь, Клархен, Сталин тогда уже умер… Я ошиблась, Энди. Я умерла в семьдесят третьем.
— А я думал — сразу после войны…
— Нет, что ты… я еще молоденькая.
— А я по-вашему, вообще грудная, что ли?! — хмыкнула Клара. — Я-то девяносто восьмого!
— Не повод для обиды, — сказал Лешка, наконец обретя дар речи. — Молодость женщину не портит.
И вдруг, закашлявшись, замолчал. Холодная сладкая волна окатила его с головой. Лешка глотнул воздуха, как после удара под дых, и оглянулся.
Вампир с белыми лохматыми волосами, в драной футболке с напечатанным на ней черепом в короне, в джинсах с заплатами и стоптанных башмаках стоял за его спиной, положив руки, сомнительно украшенные огромными стальными перстнями, на спинку дивана. Его физиономия с зелеными глазами в прищур и хамской ухмылкой вызывала симпатию и неприязнь одновременно.
— Предупреждать надо, — буркнул Лешка. — Входишь, как Потрошитель.
— Предупреждаю! — ухмыльнулся вампир еще шире.
— Добрый вечер, Артур, — сказала Эмма с прочувствованным уважением.
— Здравствуйте, — кивнул Энди, и кивок выглядел, как поклон. Клара молча поклонилась по-настоящему.
— Послушать пришел? Или попеть? — спросил Лешка. — Ну спой тогда что-нибудь типа «Мы с то бою повстречались». Ты петь-то умеешь? Ну, да это и неважно.
— Охренеть, — сказал Артур и плюхнулся на диван. — Я гляжу, вы тут недурно развлекаетесь — один поет куплеты и порет чушь в паузах, а прочие внимают, развесив ушки.
— Это не куплеты, ясно? — рявкнул Лешка. — Между прочим, тебя сюда не звали. И мнения твоего не спрашивают. Понял?!
Артур откинулся на спину дивана и расхохотался. У девушек сделались испуганные лица, Энди стукнул Лешку кулаком между лопаток, но это совершенно не изменило его настроения.
— Смех без причины — признак дурачины, — заявил он, глядя на Артура в упор.
— Ох ты, е-мое! — Артур, ухмыляясь, оглядел Лешку с головы до ног тем взглядом, от которого человек обращается в нуль. — А все мы страшные такие, что боимся даже в зеркало смотреть! Красная Шапочка, да я ж тебя съем!
— Напугал ежа голой… простите, дамы.
Артур снова хохотнул и встал.
— Злые вы, уйду я от вас, — сообщил он, прихватил со стола открытую бутылку и растворился в темноте.
— Ты чего, обалдел?! — тут же взвилась Клара с такой явной злобой, что Лешка опешил.
— А что этот хам трамвайный себе позволяет? — спросил он растерянно.
— Слушай, смертный, — прошипела Клара, придвинув к Лешке исказившееся лицо, — это ты — хам трамвайный, а он — Вечный Князь, понятно? Чистая сила, блин! И он пришел посидеть, а ты на него на ехал, придурок!
— Успокойся, Клархен, — сказала Эмма примирительно. — Леша просто не знал.
— Просто на нашу Клашу не обратили внимания, — насмешливо сказал Энди. — Не обращай внимания и ты, Леш.
— А ты бы вообще помолчал, гаденыш! — огрызнулась Клара, вскочила и выскочила из холла. Эмма быстро вышла за ней.
Лешка пнул диван кулаком.
— Урод несчастный! Принесло на мою голову!
— Ну не заводись. Просто Вечный Князь, понимаешь? Чистая сила, это дорогого стоит.
— Сила!
— Сила… — протянул Энди мечтательно. — Помнишь, как у Жоффруа.
— Ну да. Скажи еще — как у Дрейка.
— Ну… Дрейк, что ж. Если бы Дрейк…
— Надо было его пристрелить все-таки. Сила. Сила, бля!
— Да что он тебе дался?
— Он тебе дался. А этот Артур ей дался! Панк замызганный. Пошли отсюда!
Энди улыбнулся и пожал плечами. Легко встал.
— Пошли, погуляем. А с Кларой еще увидишься. Ничего страшного.
Я проснулся оттого, что Мартын тряс меня за плечо.
Голова просто разламывалась на части; кости ломило — я заснул на подоконнике, полусидя, полулежа, в дико неудобной позе. В комнате горел желтый электрический свет, который резал глаза. За окном шел снег.
Обманная весна закончилась. Зима начиналась по второму кругу — от тоски сперло дыхание. Как когда-то в детстве, появилось ощущение, что настоящая весна уже никогда не наступит — просто снег будет таять, превращаться в мерзкую слякоть и снова сыпаться с неба клочьями драного савана — без конца.
— Ты стонал, — сказал Мартын. — И выглядишь херово. Просто очень херово. Может, правда, к врачу сходишь?
— У тебя кофе есть? — спросил я. — Выпью, если угостишь, и пойду.
— К врачу?
— Да нет. По делу.
Мартын посмотрел укоризненно. Он меня жалел. Он вообще жалостливое существо, хоть с виду и незаметно. А человеку с такой нежной душой просто больно видеть, как старый боевой товарищ сходит с ума.
— Кофе есть, — сказал Мартын. — Ты бы отложил дела-то.
На душе было паскудно.
Потом я пил дрянной растворимый кофе из огромной бадейки, а Мартын хлебал из такой же бадейки жутко сладкий чай и пожирал бутерброд. Тонечка крутилась то там, то сям, мелькала с разными дамскими вещичками, на ходу расчесывала кудряшки, на ходу жевала печенье и болтала всякий вздор — она собиралась на работу. Мартын тоже собирался, и я был ужасно рад, что мы сейчас расстанемся и больше ни о чем не надо говорить.
— Ты все-таки звони, если что, — сказал Мартын на прощанье.
— Спасибо, Мартынушка. Я буду иметь в виду.
Мир состоял из бурых дорог, серого неба, белого снега и черных деревьев. Пахло снегом. Просто удивительно, что я не замечал раньше — снег имеет запах, резкий, тревожный… Запах холода и угрозы.
Я купил газету «Реклама-Шанс». У метро мне всучили еще «Асток-пресс» — и я взял, потому что там тоже могло оказаться то, что надо. В метро я спускался, как Орфей — в преисподнюю, со странным ощущением, что где-то тут, рядом, проходит граница нормальности, и я вот-вот перешагну ее.
Ничего не произошло.
Впрочем, большого облегчения я не почувствовал. Впереди был день для принятия мер по спасению самого себя от ночи — потому что повторения ночных глюков я боялся, как смертной казни.
Дома я зарядил пистолет. Не было большой уверенности, что он понадобится — с тоской с помощью пуль не справиться — но вооруженный, я странным образом чувствовал себя лучше.
Хотелось надраться до посинения, но я запретил себе даже думать об этом, выпил апельсинового сока, от которого замутило, и принялся листать газеты. Того, что я искал, тут было навалом — только выбирай, но тексты объявлений как-то не грели. Некоторые помещали вместе с объявлением свою фотографию — и рожи у них были совершенно не вызывающие доверия. Но это был последний шанс все уладить. Я выбрал телефон и позвонил.
Меня спросили об имени. Потом предложили зайти в пятницу.
— Мне нужно срочно.
Там очень покладисто согласились и пригласили сегодня в три. Я повесил трубку, чувствуя себя идиотом.
А дело, в сущности, было только в непроходящем ощущении ужасного одиночества. Мне просто хотелось выложить все начистоту человеку, который, как минимум, не будет считать меня сумасшедшим. А если его профессия — выслушивать странные истории, то, возможно, мне дадут хоть сколько-нибудь полезный совет.
К трем часам я поехал по названному адресу. Тоска становилась все сильнее, и я уже не привередничал — просто поговорить, просто поговорить, только чтобы выслушали и поняли, а там…
Дом был совсем не плох. Дверь квартиры открыло какое-то серое существо в платочке. Из двери пахнуло ладаном так, что меня чуть не вывернуло наизнанку прямо на пороге. Я сглотнул и вошел.
Окно комнаты было плотно занавешено, на столе горели свечи, на стене висело множество икон и лампадок на цепочках. У стола стояло два стула, я сел на один без приглашения — и тут вошла хозяйка. На ней тоже был платочек и темное платьице, она выглядела хорошо сохранившейся дамочкой, которой хочется казаться старушкой. У нее был цепкий взгляд профессионалки.
— Тебя, раб божий Михаил, лютая скорбь привела ко мне? — спросила она нараспев.
В первый момент это произвело впечатление. Я потерял дар речи, но мало-помалу способность нормально мыслить вернулась. Я вспомнил, что имя сам назвал по телефону, а до лютой скорби слишком просто додуматься.
— Вы поняли, какая именно? — спросил я вежливо.
Она задумалась. Посмотрела оценивающе, и я догадался, что ко мне примеривают несчастную любовь, неудачи в бизнесе и порчу со сглазом.
— А есть рядом с тобой недобрый человек, думает он думу черную, затевает дело ужасное… — пропела она наконец отработанным печальным речитативом.
Она сделала отличный вывод — просто истина никак не могла прийти в голову.
— В принципе, верно, — сказал я. — Только этот думающий — мертвый.
Она вздрогнула.
— Меня поцеловал вампир.
— А что ж ты, раб божий, в церковь-то не пошел? От сил зла, от духов тьмы — молись и проси защиты у…
— Он поцеловал меня около иконы. В грешном, правда, месте. Но — все это ерунда, — сказал я. — Вы только скажите — это возможно? Чтобы пришел мертвый, поцеловал — и все пошло наперекосяк? Они существуют? Вы сами их видели?
Она покосилась на меня и поджала губы. Вдруг показалось, что ей обидно. Это ее дело — говорить удивительные и пугающие вещи.
— А крещен ли ты? — спросила она наконец.
— Да, — сказал я. — Но вы ответьте…
— А в церкви давно был? На исповеди? А постился и…
— Да не хочу я! — рявкнул я, на миг потеряв самообладание. — Хотел в первый момент, а теперь не хочу! И молиться за меня не надо! Только скажите — вы видели?! Вы знаете, что наш мир — как гребаный торт «Наполеон», и некоторые шарятся из слоя в слой?! Вы верите, что это Бог создал?!
— За тяжкие грехи ты наказан! — изрекла она с таким же злым напором. — А кто в Спасителя нашего не верует — тот защиты не имеет, погрязает в горды не и тешит дьяволово воинство!
— Я — грешник, совершенно верно, — сказал я, уже чувствуя отчаянье. — Но — не в этом дело. В конце концов, если даже поверить в этот злой бред, дьявола тоже создал Бог.
— Дьявол сам, — перебила она меня, и ее лицо исказила гримаса вдохновения, — предал и изменил божий замысел…
— Да какого черта! — крикнул я, уже разозлившись по-настоящему. Вместо понимания и объяснений меня втянули в какой-то дурацкий диспут. — По-вашему, Бог не соображал, кого создает? Не предвидел последствий? И потом у него не хватило силенок собственное создание уничтожить? Да не смешите вы! Все идет по плану, как говорится — и зло, и грехи, и суета, и добро, и любовь — и не меняется уже хренову уйму лет! И вряд ли изменится!
— А вот Второе пришествие… — начала она басом, вскочив со стула, но я ее перебил:
— Если и произойдет, то ничего не изменит, так же, как первое! Станет таким же злым и глупым фарсом! Черт, сколько людей поубивали во имя добрейшего Бога! И что, он тоже этого не предвидел? Второе пришествие предвидел, а убийства во имя свое — нет? Так грош ему цена!
— Изыди, Сатана! — закричала она и указала на дверь. — Вон из моего дома!
Я выдернул из бумажника пятисотрублевую купюру и шлепнул перед ней на стол.
— Вот вам за визит и помощь. Только один вопрос на прощанье — а если бы не было ни дьявола, ни греха, ничего такого — что бы было, а?
— Рай!
— А вы уверены, что хотели бы там жить? И что бы вы там делали?
Я вышел на улицу и с наслаждением вдохнул острый, угрожающий запах чистой зимы.
Пока добирался до дома, успело стемнеть. В декабре темнота обрушивается на мир, как занавес, стремительно, внезапно — просто вдруг оказывается, что день уже кончился.
Мой день уже кончился.
В квартире было темно, и я не стал зажигать свет. Контуры вещей, выступающие из мрака, выглядели как-то непривычно и незнакомо, будто тоже перешли в какое-то чудное измерение и поменяли форму. Лампа росла из стола мертвым цветком-колокольчиком; старый плюшевый медведь в десантном берете повесил пуговичный нос, как ханыга над кружкой пива; косой луч света из окна падал на лицо Цоя на стене — Цой улыбался грустно и понимающе из своего плоского бумажного небытия.
Темнота за окном синела, молочно-серые сумерки вскоре посинели до черноты, будто в разбавленное молоко кто-то лил и лил чернила. Пошел снег, и перестал, и в бурых разрывах туч мелькнула прозрачная пятнистая луна.
Тоска подошла сзади, тихо-тихо, как диверсант на чужой территории, подкралась — и накинула на горло капроновый шнур. И снова стало нечем дышать, и заломило грудь, и я встретился взглядом с Цоем — но он ничем не мог мне помочь, кроме понимающей улыбки. Я понял, что все кончено.
Я положил на стол перед собой пистолет и придвинул телефон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30