В своем окончательном решении Воронцов опирался на аргументы обеих спорящих сторон. Он согласился с мнением еврейских истцов, утверждавших, что опыт Голландии свидетельствует о пользе, приносимой евреями принявшему их государству. Однако граф разделил евреев на две группы, существенно отличающиеся друг от друга. Он писал, что в Лиссабоне, в Амстердаме и в Лондоне живут так называемые португальские евреи. «Но такие евреи, какие известны под названием польских, прусских и немецких жидов, из числа которых состоят все живущие в Белоруссии и выезжающие из Польши и Кенигсберга, совсем другого роду и производят торги свои, так сказать, как цыганы – со лжею и обманом, который и есть единым их упражнением, чтоб простой народ проводить». В итоге, Воронцов целиком и полностью согласился с негативной оценкой экономической деятельности евреев. Он принял известные доводы дворянства западных пограничных земель, которое, борясь за монополию на винокурение, сваливали вину за крестьянскую нищету и пьянство на еврейскую торговлю спиртным. Воронцов согласился с тем, что евреи стоят за спиной всех контрабандистов и фальшивомонетчиков Российской империи. И потому, конечно, не могло быть и речи о том, чтобы допустить подобный народ в сердце российского государства.
Располагая таким обвинительным актом. Совет при Высочайшем дворе 7 октября 1790 г., естественно, пришел к заключению, что закон не позволяет этому народу селиться во внутренних губерниях. В императорском указе, последовавшем 23 декабря 1791 г., была опущена отрицательная оценка коммерческой деятельности евреев как основание для запрета на их расселение во внутренних губерниях. Указ просто ссылался на уже известный прецедент сенатского решения 1786 г. Правда, пилюлю подсластили, включив Екатеринославское наместничество и Таврическую область в число территорий, где евреи могли проживать и пользоваться всеми правами российских подданных согласно сословной принадлежности.
Указ 1791 г. стал краеугольным камнем системы еврейской черты оседлости. По мере своей эволюции в XIX в. черта оседлости становилась откровенно дискриминационным сводом законов, ограничивавших места проживания евреев теми провинциями России, которые были в свое время захвачены у Польши, и Новороссией. (Царство Польское, где действовало иное законодательство о евреях, никогда не входило в черту оседлости). Тем самым были приняты меры по сохранению внутренних губернии России свободными от еврейского населения. Но и в рамках черты оседлости евреев ждали впереди новые и новые ограничения. В разные периоды им запрещали селиться ближе пятидесяти верст от границы, заниматься определенными профессиями, владеть землей. В 80-е гг. XIX в. в результате очередных правовых модификаций черты оседлости евреи должны были покинуть сельскую местность. Черта оседлости, несомненно, представляла собой самую репрессивную и тягостную составную часть всего корпуса российских законов, направленных на ограничение прав евреев. Указ 1791 г. имел громадные последствия, поэтому для нас чрезвычайно важно выяснить, какими мотивами руководствовалось правительство, издавая его.
Необходимо подчеркнуть, что намерения Екатерины и ее советников, как доказывает обсуждение этого вопроса в высших государственных учреждениях, не были продиктованы недоброжелательностью к евреям. Екатерина усиленно поощряла и поддерживала зарождающееся сословие российских коммерсантов, чему примером служит ее закон 1785 г., предусматривающий для них многочисленные привилегии и льготы. Как раз такое купеческое сообщество, какое хотели видеть власти, и существовало в Москве, так что едва ли власти могли бы допустить здесь конкуренцию со стороны еврейских купцов, способную расшатать позиции московского купечества. Уже сами законы, направленные на регулирование экономической жизни страны, доказывали веру Екатерины в способность государства развивать и контролировать экономику. Недопущение еврейских купцов в Москву и было таким регулирующим актом. Их деятельность оказалась под запретом не потому, что они евреи, а в силу нежелательности конкуренции. С другой стороны, экономические соображения, вызвавшие этот запрет, облекались в привычные формы – обвинения евреев в недобросовестности, торговле контрабандными товарами и в изготовлении фальшивых денег. Так предрассудки переплелись с практическими интересами.
Нельзя не упомянуть и о том, что существовала правовая традиция запрета на переезд членов городских сословий с места на место, восходящая, по меньшей мере, к Соборному уложению 1649 г. Даже в правление Павла I эта традиция все еще до того прочно сидела в умах, что Сенату приходилось внушать властям Могилевской и Новгород-Северской губерний, что купцам, независимо от их национальной принадлежности, позволено перемещаться из одной губернии в другую на основании Городового уложения 1785 г. Впрочем, при этом было снова подчеркнуто, что на мещан это право не распространяется. Кроме того, изредка евреям разрешалось (как было в 1794 г.) селиться в некоторых запретных для них губерниях, если удавалось доказать, что они проживали там раньше. Лучший пример тому – окрестности Киева. Лишь после второго и третьего разделов, когда быстро растущее еврейское население было заперто в черте оседлости, ограничения на разъезды стали причинять евреям серьезные неудобства, но и тогда правительство продолжало щедро делать исключения, благодаря которым торговцы могли по коммерческим делам наведываться в глубь России. Система формальных исключений была учтена в Положении 1804 г.
Если ранее ограничения на перемещение евреев не вводились специально с целью их дискриминации, то нельзя сказать того же о новом Налоговом уставе, распространенном на евреев 23 июня 1794 г. Согласно ему выросло число территорий, где евреи могли вступать в городские сословия, но зато при этом на них возлагалось двойное налоговое бремя:
«Позволив евреям отправлять мещанские и купеческие промыслы их в губерниях: Минской, Изъяславской, Брацлавской, Полоцкой, Могилевской, Киевской, Черниговской, Новгород-Северской, Екатеринославской и Области Таврической, записываться по городам в мещанство и купечество, повелеваем с тех из упомянутых евреев, которые таковым дозволением пользоваться желают, собирать с 1 числа следующего июля установленные подати вдвое противу положенных с мещан и купцов христианского закона разных исповеданий; которые же не похотят остаться, таковым дать свободу, на основании Положения о городах, по заплате трехлетней двойной подати, выехать из империи нашей».
В отличие от решения не допускать евреев в Москву, вызванного их экономическим соперничеством с русскими купцами, а не принадлежностью к иноверцам, этот новый указ, по сути дела, означал наказание за веру. И даже если закон был, в основном, мотивирован экономическими соображениями, как утверждает большинство комментаторов, при этом он, предоставляя особые исключения для караимов, являлся дискриминационным в отношении численно превосходившего их традиционного еврейства.
Российские законодатели и раньше, прибегая к двойному налогообложению, сочетали фискальные цели с религиозными. При Петре I был введен такой налог со староверов, чтобы увеличить их бремя, а заодно и пополнить казну государства (последней цели служили многие петровские начинания). Екатерининское постановление преследовало те же цели. Сам по себе двойной налог не являлся наказанием за иноверчество. Однако 8 июня 1795 г. власти отменили налог с караимов, оговорив при этом, что ни традиционные евреи, ни хасиды от него не освобождаются.
К караимам, первоначально расселенным в Крыму, российское законодательство часто относилось по-особому, что становилось заметнее со временем, когда основная масса русского еврейства подвергалась все более суровой правовой дискриминации. Согласно караимским легендам, они появились в России еще во времена дохристианской диаспоры, что позволяло им отстаивать свою непричастность к «убийству Христа евреями». К счастью для этой секты, она отвергала также и Талмуд, который чем дальше, тем больше казался русским властям сводом вредных для общества суеверий, средоточием фанатизма и невежества. Впрочем, при освобождении караимов от налога в 1795 г. ни один из этих факторов не учитывался. Скорее всего, здесь сыграло роль ходатайство генерал-губернатора Новороссии, влиятельного фаворита императрицы графа Платона Зубова, к которому обратилась с прошением депутация караимов, прибывшая из Крыма. Поскольку освобождение караимов от двойного налогообложения последовало почти через год после выхода указа, дело выглядело так, как будто власти внезапно спохватились. Вряд ли здесь были иные причины, кроме удачного стечения обстоятельств. Благосклонный прием, оказанный караимской делегации в Петербурге, наводит на мысль о том, что их удача во многом объясняется кстати поднесенными щедрыми «подарками». К тому же, учитывая малочисленность караимов, их освобождение от двойных налогов было позволительной роскошью (по данным Министерства внутренних дел, в 1790 г. караимов в России насчитывалось не более пяти тысяч человек). То, что все дело носило характер частного случая, подтверждается и другими льготами, дарованными караимам: они получили подтверждение своих прав на собственность в Крыму и освобождение от постоя при расквартировании армии. Стоит подчеркнуть, что от двойного налога освободили только крымских караимов, а не караимские общины в Луцке на Волыни и в Троках в Литве. Крымские собратья по вере посоветовали обеим этим общинам также ходатайствовать об отмене двойного налога, и те в конце концов добились своего.
Несмотря на то, что закон о двойном налогообложении был все же дискриминационным в отношении евреев, экономические интересы государства стояли на первом плане. Одно из свидетельств в пользу этого привел современник событий, Нота Ноткин (упомянутый выше как Нота Хаимов) – еврей-подрядчик, который сообщал русским властям важную информацию о своем народе и был связан с некоторыми представителями высшей бюрократии. По словам Ноткина, власти рассчитывали поощрить евреев к массовым переселениям в районы Новороссии, недавно отнятые у Османской империи, потому что после второго раздела Польши численность евреев в западных губерниях России резко возросла. Перебравшись в Новороссию, они якобы получили бы те послабления, – в том числе и освобождение от налогов, – которые правительство давало всем переселенцам. Ю.И.Гессен подтверждает эту мысль Ноткина, сопоставляя ее с распоряжением центральных властей, поступившим в адрес минского губернатора в 1795 г. В нем говорилось, что пришло время переселять евреев – жителей сельских местностей, которых временно решили не трогать согласно сенатскому декрету 1785 г. Теперь же надлежало расселить их по городам губернии, «дабы сии люди не скитались во вред обществу, но производя торги и размножая рукоделия и ремесла, и себе прибыль, и обществу пользу приносили». Поскольку города Минской губернии были не более способны справиться с притоком евреев, чем могилевские и полоцкие города десятью годами раньше, то, по мнению Гессена, названное распоряжение и было задумано как средство принудить евреев перебираться в Новороссию.
Действительно, правительство стремилось к колонизации пустынного юга, особенно Крыма, который официально вошел в состав России в 1783 г. Но все же при ближайшем рассмотрении доводы Гессена не кажутся достаточно убедительными. Если правительство в самом деле хотело поощрять переселенцев, то почему тогда оно вело себя настолько неопределенно в этом вопросе? Ведь в указе об установлении двойного обложения ни словом не упоминалось о том, что для кого-то (например, для добровольных переселенцев на южные земли) возможны исключения, или о том, как их добиться. Далее, инструкции губернатору Минска по поводу переселения евреев поступили почти через целый год после введения двойного налога и касались только одной из всех губерний, где разрешалось селиться евреям. Наконец, в указе об освобождении караимов от двойного обложения говорилось, что местные власти должны специально проследить за тем, чтобы другие евреи не выдавали себя за членов этой привилегированной общины. Таким образом, согласно положениям указа от 8 июня 1795 г., евреи, переселившиеся на юг, никоим образом не освобождались от двойного налогообложения. Эти факты, как будто, опровергают мысль Ноткина и Гессена о том, что переселение евреев в Новороссию было вызвано желанием избежать двойного налогообложения. Но в таком случае, в чем же на самом деле заключалась причина введения особого «еврейского» налога?
Маттиас Реет высказал убедительные аргументы в пользу того, что истинные причины были чисто экономическими. Он считает, что этот указ являлся составной частью системы налоговых мер, нацеленных на упорядочивание финансового положения России после многолетних войн с Османской империей и Польшей. Указ о двойном обложении входил в состав группы из семи указов, одновременно представленных Екатериной в Сенат. Их взаимосвязь очевидна, поскольку в некоторых из этих документов содержатся ссылки на другие указы той же серии. Первым указом провозглашалось проведение новой подушной ревизии с целью более справедливого начисления податей и унификации обложения. Следующие указы касались, во-первых, крестьянства, затем купечества и, наконец, евреев, причем их сочетание наводит на мысль о логическом движении от общего к частному. Экономическая мотивация очевидна, недостает только объяснения, почему именно евреи оказались удостоены сомнительной чести помочь пополнению казенных сундуков. Можно лишь предполагать, что Екатерине не хотелось публично и откровенно признать, что прогрессивное положение о «безразличии к расе и религии» впредь не будет свойственно ее законодательству. Сам по себе налог время от времени приводил в замешательство даже финансовых чиновников. Власти раз за разом обещали отменить этот налог в следующем десятилетии (при условии хорошего поведения евреев). Но при этом определенная дата никогда не назначалась. Однако когда в 1812 г. евреи обратились к властям с петицией об отмене налога, то из Министерства финансов им смогли лишь ответить, что не знали, что этот налог взимается до сих пор!
Но каковы бы ни были мотивы двойного налогообложения, оно, вне всяких сомнений, тяготило евреев. Это ставило их в неблагоприятное положение не только по сравнению с христианами всех исповеданий, но и с другими группами нехристианского населения, потому что евреи оказались единственным иноверческим меньшинством, обремененным этим налогом. Современные наблюдатели, как евреи, так и христиане, единодушно признавали, сколь тяжким было этот бремя. Эффективность закона определялась тем, что его действие распространялось на все новоприсоединенные еврейские общины в Виленской и Минской губерниях, в Волыни и Подолии.
Двойное обложение легко было превратить в репрессивную меру против евреев, продлевая его действие. Совет министров на совещании 15 марта 1824 г. постановил запретить поселение в России евреям – подданным других государств на том основании, что те иммигрируют в Россию, чтобы избежать военной службы у себя дома и воспользоваться привилегиями, даруемыми переселенцам русским правительством. Въехав в Россию, эти иностранные подданные будто бы устраивались поближе к границе, чтобы заняться контрабандой. Поэтому тем из них, кто уже успел обосноваться в России, пригрозили отселением от границы и двойным налогом.
Наконец, есть еще одна проблема, возникающая при попытке определить правовой статус евреев в правление Екатерины II. Выше было отмечено, что генеральная линия интеграции, которой следовало правительство, лишь со временем обрела правомочность благодаря специальным законодательным постановлениям. Так же обстояло дело с проблемой воинской службы. Насколько можно судить, после 1772 г. евреев никогда не призывали на военную службу, хотя никаких определенных законов по этому поводу не существовало до 1794 г. Такое положение вещей совпадало с практикой Западной Европы, где евреев считали бесполезными с точки зрения военного дела. Существовало убеждение, что евреи трусливы по натуре, что по субботам они воевать ни за что не станут и что их специфические обычаи невозможно успешно сочетать с воинской службой. Правда, были некоторые важные исключения. Евреев призывали в армию Австрийской империи при Иосифе II, но и там их сначала не брали на строевую службу. В период Четырехлетнего сейма польские реформаторы вели широкое обсуждение возможности призыва евреев в армию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Располагая таким обвинительным актом. Совет при Высочайшем дворе 7 октября 1790 г., естественно, пришел к заключению, что закон не позволяет этому народу селиться во внутренних губерниях. В императорском указе, последовавшем 23 декабря 1791 г., была опущена отрицательная оценка коммерческой деятельности евреев как основание для запрета на их расселение во внутренних губерниях. Указ просто ссылался на уже известный прецедент сенатского решения 1786 г. Правда, пилюлю подсластили, включив Екатеринославское наместничество и Таврическую область в число территорий, где евреи могли проживать и пользоваться всеми правами российских подданных согласно сословной принадлежности.
Указ 1791 г. стал краеугольным камнем системы еврейской черты оседлости. По мере своей эволюции в XIX в. черта оседлости становилась откровенно дискриминационным сводом законов, ограничивавших места проживания евреев теми провинциями России, которые были в свое время захвачены у Польши, и Новороссией. (Царство Польское, где действовало иное законодательство о евреях, никогда не входило в черту оседлости). Тем самым были приняты меры по сохранению внутренних губернии России свободными от еврейского населения. Но и в рамках черты оседлости евреев ждали впереди новые и новые ограничения. В разные периоды им запрещали селиться ближе пятидесяти верст от границы, заниматься определенными профессиями, владеть землей. В 80-е гг. XIX в. в результате очередных правовых модификаций черты оседлости евреи должны были покинуть сельскую местность. Черта оседлости, несомненно, представляла собой самую репрессивную и тягостную составную часть всего корпуса российских законов, направленных на ограничение прав евреев. Указ 1791 г. имел громадные последствия, поэтому для нас чрезвычайно важно выяснить, какими мотивами руководствовалось правительство, издавая его.
Необходимо подчеркнуть, что намерения Екатерины и ее советников, как доказывает обсуждение этого вопроса в высших государственных учреждениях, не были продиктованы недоброжелательностью к евреям. Екатерина усиленно поощряла и поддерживала зарождающееся сословие российских коммерсантов, чему примером служит ее закон 1785 г., предусматривающий для них многочисленные привилегии и льготы. Как раз такое купеческое сообщество, какое хотели видеть власти, и существовало в Москве, так что едва ли власти могли бы допустить здесь конкуренцию со стороны еврейских купцов, способную расшатать позиции московского купечества. Уже сами законы, направленные на регулирование экономической жизни страны, доказывали веру Екатерины в способность государства развивать и контролировать экономику. Недопущение еврейских купцов в Москву и было таким регулирующим актом. Их деятельность оказалась под запретом не потому, что они евреи, а в силу нежелательности конкуренции. С другой стороны, экономические соображения, вызвавшие этот запрет, облекались в привычные формы – обвинения евреев в недобросовестности, торговле контрабандными товарами и в изготовлении фальшивых денег. Так предрассудки переплелись с практическими интересами.
Нельзя не упомянуть и о том, что существовала правовая традиция запрета на переезд членов городских сословий с места на место, восходящая, по меньшей мере, к Соборному уложению 1649 г. Даже в правление Павла I эта традиция все еще до того прочно сидела в умах, что Сенату приходилось внушать властям Могилевской и Новгород-Северской губерний, что купцам, независимо от их национальной принадлежности, позволено перемещаться из одной губернии в другую на основании Городового уложения 1785 г. Впрочем, при этом было снова подчеркнуто, что на мещан это право не распространяется. Кроме того, изредка евреям разрешалось (как было в 1794 г.) селиться в некоторых запретных для них губерниях, если удавалось доказать, что они проживали там раньше. Лучший пример тому – окрестности Киева. Лишь после второго и третьего разделов, когда быстро растущее еврейское население было заперто в черте оседлости, ограничения на разъезды стали причинять евреям серьезные неудобства, но и тогда правительство продолжало щедро делать исключения, благодаря которым торговцы могли по коммерческим делам наведываться в глубь России. Система формальных исключений была учтена в Положении 1804 г.
Если ранее ограничения на перемещение евреев не вводились специально с целью их дискриминации, то нельзя сказать того же о новом Налоговом уставе, распространенном на евреев 23 июня 1794 г. Согласно ему выросло число территорий, где евреи могли вступать в городские сословия, но зато при этом на них возлагалось двойное налоговое бремя:
«Позволив евреям отправлять мещанские и купеческие промыслы их в губерниях: Минской, Изъяславской, Брацлавской, Полоцкой, Могилевской, Киевской, Черниговской, Новгород-Северской, Екатеринославской и Области Таврической, записываться по городам в мещанство и купечество, повелеваем с тех из упомянутых евреев, которые таковым дозволением пользоваться желают, собирать с 1 числа следующего июля установленные подати вдвое противу положенных с мещан и купцов христианского закона разных исповеданий; которые же не похотят остаться, таковым дать свободу, на основании Положения о городах, по заплате трехлетней двойной подати, выехать из империи нашей».
В отличие от решения не допускать евреев в Москву, вызванного их экономическим соперничеством с русскими купцами, а не принадлежностью к иноверцам, этот новый указ, по сути дела, означал наказание за веру. И даже если закон был, в основном, мотивирован экономическими соображениями, как утверждает большинство комментаторов, при этом он, предоставляя особые исключения для караимов, являлся дискриминационным в отношении численно превосходившего их традиционного еврейства.
Российские законодатели и раньше, прибегая к двойному налогообложению, сочетали фискальные цели с религиозными. При Петре I был введен такой налог со староверов, чтобы увеличить их бремя, а заодно и пополнить казну государства (последней цели служили многие петровские начинания). Екатерининское постановление преследовало те же цели. Сам по себе двойной налог не являлся наказанием за иноверчество. Однако 8 июня 1795 г. власти отменили налог с караимов, оговорив при этом, что ни традиционные евреи, ни хасиды от него не освобождаются.
К караимам, первоначально расселенным в Крыму, российское законодательство часто относилось по-особому, что становилось заметнее со временем, когда основная масса русского еврейства подвергалась все более суровой правовой дискриминации. Согласно караимским легендам, они появились в России еще во времена дохристианской диаспоры, что позволяло им отстаивать свою непричастность к «убийству Христа евреями». К счастью для этой секты, она отвергала также и Талмуд, который чем дальше, тем больше казался русским властям сводом вредных для общества суеверий, средоточием фанатизма и невежества. Впрочем, при освобождении караимов от налога в 1795 г. ни один из этих факторов не учитывался. Скорее всего, здесь сыграло роль ходатайство генерал-губернатора Новороссии, влиятельного фаворита императрицы графа Платона Зубова, к которому обратилась с прошением депутация караимов, прибывшая из Крыма. Поскольку освобождение караимов от двойного налогообложения последовало почти через год после выхода указа, дело выглядело так, как будто власти внезапно спохватились. Вряд ли здесь были иные причины, кроме удачного стечения обстоятельств. Благосклонный прием, оказанный караимской делегации в Петербурге, наводит на мысль о том, что их удача во многом объясняется кстати поднесенными щедрыми «подарками». К тому же, учитывая малочисленность караимов, их освобождение от двойных налогов было позволительной роскошью (по данным Министерства внутренних дел, в 1790 г. караимов в России насчитывалось не более пяти тысяч человек). То, что все дело носило характер частного случая, подтверждается и другими льготами, дарованными караимам: они получили подтверждение своих прав на собственность в Крыму и освобождение от постоя при расквартировании армии. Стоит подчеркнуть, что от двойного налога освободили только крымских караимов, а не караимские общины в Луцке на Волыни и в Троках в Литве. Крымские собратья по вере посоветовали обеим этим общинам также ходатайствовать об отмене двойного налога, и те в конце концов добились своего.
Несмотря на то, что закон о двойном налогообложении был все же дискриминационным в отношении евреев, экономические интересы государства стояли на первом плане. Одно из свидетельств в пользу этого привел современник событий, Нота Ноткин (упомянутый выше как Нота Хаимов) – еврей-подрядчик, который сообщал русским властям важную информацию о своем народе и был связан с некоторыми представителями высшей бюрократии. По словам Ноткина, власти рассчитывали поощрить евреев к массовым переселениям в районы Новороссии, недавно отнятые у Османской империи, потому что после второго раздела Польши численность евреев в западных губерниях России резко возросла. Перебравшись в Новороссию, они якобы получили бы те послабления, – в том числе и освобождение от налогов, – которые правительство давало всем переселенцам. Ю.И.Гессен подтверждает эту мысль Ноткина, сопоставляя ее с распоряжением центральных властей, поступившим в адрес минского губернатора в 1795 г. В нем говорилось, что пришло время переселять евреев – жителей сельских местностей, которых временно решили не трогать согласно сенатскому декрету 1785 г. Теперь же надлежало расселить их по городам губернии, «дабы сии люди не скитались во вред обществу, но производя торги и размножая рукоделия и ремесла, и себе прибыль, и обществу пользу приносили». Поскольку города Минской губернии были не более способны справиться с притоком евреев, чем могилевские и полоцкие города десятью годами раньше, то, по мнению Гессена, названное распоряжение и было задумано как средство принудить евреев перебираться в Новороссию.
Действительно, правительство стремилось к колонизации пустынного юга, особенно Крыма, который официально вошел в состав России в 1783 г. Но все же при ближайшем рассмотрении доводы Гессена не кажутся достаточно убедительными. Если правительство в самом деле хотело поощрять переселенцев, то почему тогда оно вело себя настолько неопределенно в этом вопросе? Ведь в указе об установлении двойного обложения ни словом не упоминалось о том, что для кого-то (например, для добровольных переселенцев на южные земли) возможны исключения, или о том, как их добиться. Далее, инструкции губернатору Минска по поводу переселения евреев поступили почти через целый год после введения двойного налога и касались только одной из всех губерний, где разрешалось селиться евреям. Наконец, в указе об освобождении караимов от двойного обложения говорилось, что местные власти должны специально проследить за тем, чтобы другие евреи не выдавали себя за членов этой привилегированной общины. Таким образом, согласно положениям указа от 8 июня 1795 г., евреи, переселившиеся на юг, никоим образом не освобождались от двойного налогообложения. Эти факты, как будто, опровергают мысль Ноткина и Гессена о том, что переселение евреев в Новороссию было вызвано желанием избежать двойного налогообложения. Но в таком случае, в чем же на самом деле заключалась причина введения особого «еврейского» налога?
Маттиас Реет высказал убедительные аргументы в пользу того, что истинные причины были чисто экономическими. Он считает, что этот указ являлся составной частью системы налоговых мер, нацеленных на упорядочивание финансового положения России после многолетних войн с Османской империей и Польшей. Указ о двойном обложении входил в состав группы из семи указов, одновременно представленных Екатериной в Сенат. Их взаимосвязь очевидна, поскольку в некоторых из этих документов содержатся ссылки на другие указы той же серии. Первым указом провозглашалось проведение новой подушной ревизии с целью более справедливого начисления податей и унификации обложения. Следующие указы касались, во-первых, крестьянства, затем купечества и, наконец, евреев, причем их сочетание наводит на мысль о логическом движении от общего к частному. Экономическая мотивация очевидна, недостает только объяснения, почему именно евреи оказались удостоены сомнительной чести помочь пополнению казенных сундуков. Можно лишь предполагать, что Екатерине не хотелось публично и откровенно признать, что прогрессивное положение о «безразличии к расе и религии» впредь не будет свойственно ее законодательству. Сам по себе налог время от времени приводил в замешательство даже финансовых чиновников. Власти раз за разом обещали отменить этот налог в следующем десятилетии (при условии хорошего поведения евреев). Но при этом определенная дата никогда не назначалась. Однако когда в 1812 г. евреи обратились к властям с петицией об отмене налога, то из Министерства финансов им смогли лишь ответить, что не знали, что этот налог взимается до сих пор!
Но каковы бы ни были мотивы двойного налогообложения, оно, вне всяких сомнений, тяготило евреев. Это ставило их в неблагоприятное положение не только по сравнению с христианами всех исповеданий, но и с другими группами нехристианского населения, потому что евреи оказались единственным иноверческим меньшинством, обремененным этим налогом. Современные наблюдатели, как евреи, так и христиане, единодушно признавали, сколь тяжким было этот бремя. Эффективность закона определялась тем, что его действие распространялось на все новоприсоединенные еврейские общины в Виленской и Минской губерниях, в Волыни и Подолии.
Двойное обложение легко было превратить в репрессивную меру против евреев, продлевая его действие. Совет министров на совещании 15 марта 1824 г. постановил запретить поселение в России евреям – подданным других государств на том основании, что те иммигрируют в Россию, чтобы избежать военной службы у себя дома и воспользоваться привилегиями, даруемыми переселенцам русским правительством. Въехав в Россию, эти иностранные подданные будто бы устраивались поближе к границе, чтобы заняться контрабандой. Поэтому тем из них, кто уже успел обосноваться в России, пригрозили отселением от границы и двойным налогом.
Наконец, есть еще одна проблема, возникающая при попытке определить правовой статус евреев в правление Екатерины II. Выше было отмечено, что генеральная линия интеграции, которой следовало правительство, лишь со временем обрела правомочность благодаря специальным законодательным постановлениям. Так же обстояло дело с проблемой воинской службы. Насколько можно судить, после 1772 г. евреев никогда не призывали на военную службу, хотя никаких определенных законов по этому поводу не существовало до 1794 г. Такое положение вещей совпадало с практикой Западной Европы, где евреев считали бесполезными с точки зрения военного дела. Существовало убеждение, что евреи трусливы по натуре, что по субботам они воевать ни за что не станут и что их специфические обычаи невозможно успешно сочетать с воинской службой. Правда, были некоторые важные исключения. Евреев призывали в армию Австрийской империи при Иосифе II, но и там их сначала не брали на строевую службу. В период Четырехлетнего сейма польские реформаторы вели широкое обсуждение возможности призыва евреев в армию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39