»
Глаза устают от мелких буковок, густоты строчек, от слога — рваного, местами совсем невнятного, резкой смены тем и настроений. Нет, это не Лунин, однако есть и нечто общее. Страсть, там — сдержанная, полная скрытой внутренней силы, здесь — стихийная, почти неуправляемая, но в обоих случаях это гражданская, политическая страсть, движимая прежними декабристскими идеалами. У Лунина — глубокий историзм, вдумчивый анализ европейских и российских событий, у Выгодовского — рвущийся наружу гнев, язвительное, горькое обличение прежних и нынешних общественных язв. Там — философские раздумья всесторонне образованного человека, думающего о лучшем будущем своей родины и уверенного в нем, здесь — гневное отрицание духа всеобщего торгашества, церковных и государственных институтов, беспощадное бичевание российских правопорядков, унижающих и растлевающих народ. Павел Выгодовский пишет, что «промысел Божий ныне отринут, в храмах воздвигнуты меркуриевы кумирни, происходит торговля, плутни, воровство; что золотой телец — бог нового Израиля, что в храмы заманивают ныне не для того, чтобы молиться, но чтобы взять взятку, и на уме не слово Божие, а алтынничество; что сверх того явилось множество гениев, которые трудятся, как волы и ослы, желая споспешествовать усовершенствованию агрономии; что хлеба столько, что девать некуда, хоть мужики часто и голодают, что по новой системе народ — есть непросвещенная чудь, не стоющая хлеба; что ему лучше дать яду (вина), чем хлеба, что все усилия политического разума устремлены на то, чтобы распространить этот яд всенародно, дабы доставить казне огромные доходы, что для казны все равно хоть пропей здоровье, состояние, нравственность, жизнь, — ей души не нужны, были бы деньги, а там хоть весь мир передохни…».
Этот отрывок из письма Павла Выгодовского я привел для иллюстрации взглядов и стиля мышления одинокого нарымского ссыльного, не получившего в прошлом систематического образования, волею судьбы (если под этим понимать жандармскую волю российского императора) оторванного от своих товарищей по убеждениям. И все-таки удивительно — выбор им способа общественной агитации, борьбы совпал с лунинским выбором! Возможно, как и Лунин, Выгодовский рисковал сознательно, рассчитывая на то, что его политические строки прочтет не только адресат и его окружение… Ведь есть точные жандармские сведения о том, что были и другие письма на родину, в которых декабрист «не упускал случая осуждать действия начальствующих лиц, так и другие предметы», а содержание и объем единственного сохранившегося письма никак не соответствуют представлениям о рядовом, обычном письме родственникам.
В книжке М. М. Богдановой говорится о 12 страницах письма Павла Выгодовского Петру Пахутину, но тут двенадцать плотно исписанных с двух сторон листов, следовательно, страниц вдвое больше.
Памфлет-трактат Павла Выгодовского до сего дня лежит непрочтенным, до конца не понятым и не оцененным с научной обстоятельностью и полнотой…
Любознательный Читатель. Неужели?!
— Да, ни один человек на свете не знает полного содержания этого письма! Оно не только нигде не напечатано, но и, наверное, никем пока полностью не прочтено. Попытался я было восстановить его полный текст, но вскоре отступился — почерк мелкий, хотя буквы стоят и неплотно, строчки частые и довольно ровные, смысл отдельных мест ясен, но слишком резко меняются темы; слог нестандартный, отмеченный яркой индивидуальностью… Глаза не смотрят уже, болят: нет, не справлюсь! Неужто нельзя было кому-нибудь из молодых востроглазых исследователей изучить по оригиналу этот интереснейший исторический документ? Думаю, что за дело мог бы давно взяться кто-нибудь из студентов — будущий историк, философ, криминалист-графолог, филолог или архивист, затеяв курсовую или дипломную работу об этом философско-политическом трактате декабриста, не прочитанном пока никем на свете. «Ленивы и нелюбопытны»?
Агитационная деятельность Павла Выгодовского была вскоре пресечена. Письмо его Петру Пахутину, конечно, перехватили власти.
Строгий читатель, быть может, упрекнет меня в преувеличении, в неправомочности сравнения Лунина и Выгодовского, на котором я настаиваю, — титаническая фигура урикского политического мыслителя с его множеством богатейших по содержанию агитационных писем и почти никому не известный нарымский ссыльный со своим единственным письмом да несколькими памфлетами-прошениями… «Ябеды» Павла Выгодовского, эти своего рода сатирические миниатюры декабриста, вкрапленные в тексты официальных прошений, мне придется оставить в покое, чтоб поберечь время читателя для более важного разговора о рукописном наследии декабриста-крестьянина.
— Но разве может действительно идти речь о каком-то рукописном наследии Павла Выгодовского?
— Не следует спешить; читатель, при всей его строгости, скоро смягчится, узнав нечто необыкновенное, не укладывающееся в привычные хрестоматийные представления о поведении, образе жизни, общественной и литературной деятельности декабристов в Сибири.
15
П. Дунцов-Выгодовский: «Человеку можно сделать насилие, но невозможно изнасиловать его внутренние чувства». М. Лунин: «От людей можно отделаться, но от их идей нельзя».
Перебираю свои рабочие карточки с афористичными фразами Михаила Лунина, выражающими серьезные, до предела отточенные мысли, пронизанные то горьким сарказмом, то страстью политического ратоборца, то спокойной мудростью человека, много знавшего и много думавшего над жизнью… «Из вздохов, заключенных под соломенными кровлями, рождаются бури, низвергающие дворцы». «В наши дни нельзя сказать „здравствуй“ без политического смысла». «Похвала, доведенная до известного предела, приближается к сатире». «В мире почти столько же университетов и школ, сколько и постоялых дворов. И тем не менее мир населен невеждами и педантами». «Без искусства жизнь превращается в механизм». «Можно быть счастливым при всех жизненных положениях, и в этом мире несчастливы только глупцы и скоты». «Одни сочинения сообщают мысли, другие заставляют мыслить». «История не только для любопытства или умозрения, но путеводит нас в высокой области политики». «Истина всегда драгоценна, откуда бы она ни взялась». «Можно вовлечь на время в заблуждение русский ум, но русского народного чувства никто не обманет»…
Вы обратили внимание на точность и объемность лунинских мыслей? Любая из них заставляет думать. И такую глубину, отвагу и ясность мышления Михаил Сергеевич Лунин проявил в чудовищных условиях политической смерти!
Лунин… Нет, не могу не остановиться здесь на судьбе этого великого соотечественника! Его личность, мысли, духовная сущность с годами будут привлекать к себе, я уверен, все возрастающий интерес. «…Лицо белое, продолговатое, глаза карие, нос средний, волоса и брови темно-русые». Приметы, зафиксированные жандармским пером, — внешнее, ничего не говорящее об этой исключительной натуре. Он был загадкой для многих, о нем писали Пушкин, Достоевский и Толстой, а царю и 3-му отделению Лунин доставил хлопот больше, чем любой другой декабрист.
Каждый поступок его был по-лунински неповторим. В Отечественную войну он не расставался с кинжалом, чтоб при случае пробраться в ставку Наполеона и одним ударом покончить с завоевателем. Даже просил командование дать ему какое-нибудь поручение для свидания с Наполеоном. Многие герои 1825 года с честью прошли сквозь огонь освободительной Отечественной войны, а Михаил Лунин, человек исключительной отваги, участвовал едва ли не во всех крупных сражениях 1812-1814 годов.
Позже он оказался в Париже без куска хлеба, обратив, однако, все свои силы на то, чтобы понять лучшие умы того времени; встречался и спорил, между прочим, с Сен-Симоном. Вернувшись в Россию, составил для наследников завещание, согласно которому они были обязаны всех своих крепостных отпустить на волю. Наблюдения и размышления над жизнью, серьезные книги и знакомства выработали из этого одаренного человека убежденного революционера. Михаил Лунин был единственным дворянским революционером, который состоял, в сущности, членом всех тайных обществ и первым из декабристов предложил в качестве революционной меры уничтожение царя. Перед арестом Лунин служил в Варшаве под началом великого князя Константина. Среди арестованных декабристов оказался самым старшим — ему шел уже сороковой год. Перед Следственной комиссией держался смело, с достоинством;
ответы его серьезны и полны благородства. Вот для примера один вопрос и один ответ: «С какого времени и откуда заимствовали вы свободный образ мыслей, т. е. от сообщества ли или внушений других, или от чтения книг, или сочинений в рукописях и каких именно? Кто способствовал укоренению в вас сих мыслей?» — «Свободный образ мыслей образовался во мне с тех пор, как я начал мыслить; к укоренению же оного способствовал естественный рассудок»…
Приговор — двадцать лет каторги, замененной, как и другим осужденным по второму разряду, пятнадцатилетним сроком. История сохранила последний петербургский анекдот о нем, не очень похожий на правду, но рассказывают про этот случай два разных человека: «Михаил Лунин… по окончании чтения сентенции, обратясь ко всем прочим, громко сказал: „Messieurs, la belle sentence doit кtre arrosйe“ („Господа! Столь прекрасный приговор должно окропить“). И преспокойно исполнил сказанное»…
В документах Лунина ничего нового, не известного науке я не думал открыть — они давно и тщательно изучены. В длинном списке исследователей, смотревших объемистую лунинскую папку, встречаю знакомые фамилии Окуня и Эйдельмана, выпустивших о Лунине большие книги, вижу много неизвестных имен.
В «Записках» Марии Волконской Лунину посвящено немало строк, в том числе и таких, что рисуют его дерзким и умным человеком, взирающим на себя и жизнь с горькой иронией. Когда, например, финляндский генерал-губернатор навестил его в старой крепости, где Лунин содержался до отправки в Сибирь, то спросил узника, изнывающего в сырости под дырявой тюремной крышей: «Есть ли у вас все необходимое?» «Я вполне доволен всем, — улыбнулся в ответ Лунин. — Мне недостает только зонтика…»
Мария Волконская вспоминает также, что на поселении, в Урике, Лунин почти все лето проводил в лесах, охотился «и только зимой жил оседло». И еще: «Он много писал»…
Вот оно передо мной — дело № 61, часть 61-я из фонда № 109 ЦГАОР. Аккуратно подшитые и подклеенные подлинные документы. Давным-давно их никому не выдают, исследователи пользуются целлулоидной лентой, фильмоскопом либо фотокопиями по заказу. Английский текст, латынь… Неповторимый лунинский почерк завораживает взгляд. Он очень мелок, и каждая буковка стоит отдельно, выписанная с изумляющим тщанием, строчки математически ровны и могут пересечься, наверное, только в бесконечности. Почти нет помарок или поправок, лищь кое-где текст зачеркнут сплошь, не разобрать.
Много страниц по-французски. На заглавном листке одной из тетрадок — что-то вроде ироничного посвящения или эпиграфа по-русски: «Сестре Е. Уваровой. В России два проводника: язык до Киева, а перо до Шлиссельбурга».
Богатая сестра-вдова была для Лунина ангелом-хранителем и помощницей, готовой сделать для любимого брата все возможное и даже невозможное. Она присылала деньги, посылки с продуктами, охотничьи припасы и ружья от лучших французских мастеров, породистых собак, писчую бумагу и книги. Десятки, сотни книг!
И Лунин пишет сестре, время от времени отвечая на ее заботливые послания. Но что пишет!
«Мое единственное оружие — мысль, то согласная, то в разладе с правительственным ходом… Оппозиция свойственна всякому политическому устройству».
«Народ мыслит, несмотря на глубокое молчание. Доказательством, что он мыслит, служат миллионы, тратимые с целью подслушать мнения, которые мешают ему выразить».
«Народы, которые нам предшествовали на поприще гражданственности, начали также с самодержавия и кончили тем, что заменили его конституционным правлением, более свойственным развитию их сил и успехам просвещения».
«Политические идеи в постепенном развитии своем имеют три вида. Сперва являются как отвлеченные и гнездятся в некоторых головах и книгах; потом становятся народною мыслью и переливаются в разговорах; наконец делаются народным чувством, требуют непременного удовлетворения и, встречая сопротивление, разрешаются революциями»…
Трогаю бумагу, озираюсь. Да нет, все верно — это написано полтора века назад в сибирской глуши, при свете тусклой лампадки. Выписываю снова: «Через несколько лет те мысли, за которые приговорили меня к политической смерти, будут необходимым условием гражданской жизни».
В сущности, Лунин писал не для сестры, а для тех, кто будет читать такие строки без согласия автора или с согласия адресата. Власти это поняли, и вот запрещение Бенкендорфа писать Лунину что бы то ни было в течение года. Когда пространная бумага об этом пришла в Сибирь, очевидец свидетельствует, что Лунин «перечеркнул весь лист пером и на обороте внизу написал: „Государственный преступник Лунин дает слово целый год не писать“. — „Вам этого достаточно, ваше превосходительство? А… читать такие грамоты, право, лишнее… Ведь чушь! Я больше не нужен?“ Поклонился и вышел».
Только он не думал складывать оружия. Разработал в записной книжке обширную политико-про-пагандистскую программу, начав ее исполнение со статьи о польском вопросе. Раньше я упоминал, что Лунин был членом всех тайных обществ, не оговорив, правда, его непричастности к Обществу соединенных славян. Однако по своим убеждениям Лунин, в сущности, был очень близок к «славянам», и, ничего, кажется, не зная об этом обществе до ареста, он лучше других декабристов знал представителей польского освободительного движения, глубоко изучал Польшу и польско-русские отношения, а позже, на поселении, сформулировал положения, которые по предельной отточенности и зрелости политической мысли были несравнимы с наивными мечтаниями «славян». Больше скажу — «Взгляд на польские дела» Михаила Лунина разительно отличался от взглядов многих его современников, включая декабристов, поддавшихся политическим и национальным страстям после подавления польского восстания 1830-1831 годов. Позиция Лунина была широкоохватной, гуманистичной, диалектичной.
Лунина сближал со «славянами» независимый стиль поведения, не погашенный каторгой дух гордости и достоинства. «Северянин» Иван Якушкин вспоминал о том, что «славяне» составляли на каторге наиболее замечательный «кружок». «…Приглядевшись к ним поближе, можно было убедиться, что для каждого из них сказать и сделать было одно и то же и что в решительную минуту ни один из них не попятился бы назад». Эта выразительная характеристика «славян» в высшей степени могла быть отнесена и к Михаилу Лунину.
Мне кажется символичным и серьезным тот факт, что в конце 1917 года, сразу после Октябрьской революции, вышла книга с обобщенным названием «Первые борцы за свободу», где была помещена биография Михаила Лунина, его «Взгляд на тайное общество», «Разбор донесения…» и «Письма из Сибири».
Писали о Лунине многие, однако никто пока не знает до конца этого «поистине замечательного человека». Не мог представить его во всей полноте и Пушкин, сказавший о нем эти слова еще до восстания декабристов. Произведения Лунина с многочисленными сокращениями и переводческими ошибками были изданы единственный раз — к столетию декабрьских событий. Совсем не напечатана часть его русских текстов, не переведены полностью произведения, написанные на французском, английском и латинском языках, не найдены акатуйские сочинения на греческом…
И хорошо бы подготовить полное собрание сочинений М. С. Лунина к 1987 году — двухсотлетию со дня его рождения, но если не успеем, то неужто и вправду мы так «ленивы, и нелюбопытны», что не сделаем этого и к 2025-му, двухсотлетию восстания? Давно пора исполнить своего рода духовное завещание этого феноменально одаренного человека, несгибаемого борца и передового мыслителя: «Последним желанием Фемистокла в изгнании было, чтобы перенесли смертные останки его в отечество и предали родной земле; последнее желание мое в Пустынях Сибирских, чтобы мысли мои по мере истины в них заключающейся распространялись и развивались в умах соотечественников». А как возвышенно и проникновенно писал Лунин о тех, кто разделил с ним судьбу! «Власть, на все дерзавшая, всего страшится. Общее движение ее — не что иное, как постепенное отступление, под прикрытием корпуса жандармов, пред духом тайного общества, который охватывает ее со всех сторон. От людей можно отделаться, но от их идей нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Глаза устают от мелких буковок, густоты строчек, от слога — рваного, местами совсем невнятного, резкой смены тем и настроений. Нет, это не Лунин, однако есть и нечто общее. Страсть, там — сдержанная, полная скрытой внутренней силы, здесь — стихийная, почти неуправляемая, но в обоих случаях это гражданская, политическая страсть, движимая прежними декабристскими идеалами. У Лунина — глубокий историзм, вдумчивый анализ европейских и российских событий, у Выгодовского — рвущийся наружу гнев, язвительное, горькое обличение прежних и нынешних общественных язв. Там — философские раздумья всесторонне образованного человека, думающего о лучшем будущем своей родины и уверенного в нем, здесь — гневное отрицание духа всеобщего торгашества, церковных и государственных институтов, беспощадное бичевание российских правопорядков, унижающих и растлевающих народ. Павел Выгодовский пишет, что «промысел Божий ныне отринут, в храмах воздвигнуты меркуриевы кумирни, происходит торговля, плутни, воровство; что золотой телец — бог нового Израиля, что в храмы заманивают ныне не для того, чтобы молиться, но чтобы взять взятку, и на уме не слово Божие, а алтынничество; что сверх того явилось множество гениев, которые трудятся, как волы и ослы, желая споспешествовать усовершенствованию агрономии; что хлеба столько, что девать некуда, хоть мужики часто и голодают, что по новой системе народ — есть непросвещенная чудь, не стоющая хлеба; что ему лучше дать яду (вина), чем хлеба, что все усилия политического разума устремлены на то, чтобы распространить этот яд всенародно, дабы доставить казне огромные доходы, что для казны все равно хоть пропей здоровье, состояние, нравственность, жизнь, — ей души не нужны, были бы деньги, а там хоть весь мир передохни…».
Этот отрывок из письма Павла Выгодовского я привел для иллюстрации взглядов и стиля мышления одинокого нарымского ссыльного, не получившего в прошлом систематического образования, волею судьбы (если под этим понимать жандармскую волю российского императора) оторванного от своих товарищей по убеждениям. И все-таки удивительно — выбор им способа общественной агитации, борьбы совпал с лунинским выбором! Возможно, как и Лунин, Выгодовский рисковал сознательно, рассчитывая на то, что его политические строки прочтет не только адресат и его окружение… Ведь есть точные жандармские сведения о том, что были и другие письма на родину, в которых декабрист «не упускал случая осуждать действия начальствующих лиц, так и другие предметы», а содержание и объем единственного сохранившегося письма никак не соответствуют представлениям о рядовом, обычном письме родственникам.
В книжке М. М. Богдановой говорится о 12 страницах письма Павла Выгодовского Петру Пахутину, но тут двенадцать плотно исписанных с двух сторон листов, следовательно, страниц вдвое больше.
Памфлет-трактат Павла Выгодовского до сего дня лежит непрочтенным, до конца не понятым и не оцененным с научной обстоятельностью и полнотой…
Любознательный Читатель. Неужели?!
— Да, ни один человек на свете не знает полного содержания этого письма! Оно не только нигде не напечатано, но и, наверное, никем пока полностью не прочтено. Попытался я было восстановить его полный текст, но вскоре отступился — почерк мелкий, хотя буквы стоят и неплотно, строчки частые и довольно ровные, смысл отдельных мест ясен, но слишком резко меняются темы; слог нестандартный, отмеченный яркой индивидуальностью… Глаза не смотрят уже, болят: нет, не справлюсь! Неужто нельзя было кому-нибудь из молодых востроглазых исследователей изучить по оригиналу этот интереснейший исторический документ? Думаю, что за дело мог бы давно взяться кто-нибудь из студентов — будущий историк, философ, криминалист-графолог, филолог или архивист, затеяв курсовую или дипломную работу об этом философско-политическом трактате декабриста, не прочитанном пока никем на свете. «Ленивы и нелюбопытны»?
Агитационная деятельность Павла Выгодовского была вскоре пресечена. Письмо его Петру Пахутину, конечно, перехватили власти.
Строгий читатель, быть может, упрекнет меня в преувеличении, в неправомочности сравнения Лунина и Выгодовского, на котором я настаиваю, — титаническая фигура урикского политического мыслителя с его множеством богатейших по содержанию агитационных писем и почти никому не известный нарымский ссыльный со своим единственным письмом да несколькими памфлетами-прошениями… «Ябеды» Павла Выгодовского, эти своего рода сатирические миниатюры декабриста, вкрапленные в тексты официальных прошений, мне придется оставить в покое, чтоб поберечь время читателя для более важного разговора о рукописном наследии декабриста-крестьянина.
— Но разве может действительно идти речь о каком-то рукописном наследии Павла Выгодовского?
— Не следует спешить; читатель, при всей его строгости, скоро смягчится, узнав нечто необыкновенное, не укладывающееся в привычные хрестоматийные представления о поведении, образе жизни, общественной и литературной деятельности декабристов в Сибири.
15
П. Дунцов-Выгодовский: «Человеку можно сделать насилие, но невозможно изнасиловать его внутренние чувства». М. Лунин: «От людей можно отделаться, но от их идей нельзя».
Перебираю свои рабочие карточки с афористичными фразами Михаила Лунина, выражающими серьезные, до предела отточенные мысли, пронизанные то горьким сарказмом, то страстью политического ратоборца, то спокойной мудростью человека, много знавшего и много думавшего над жизнью… «Из вздохов, заключенных под соломенными кровлями, рождаются бури, низвергающие дворцы». «В наши дни нельзя сказать „здравствуй“ без политического смысла». «Похвала, доведенная до известного предела, приближается к сатире». «В мире почти столько же университетов и школ, сколько и постоялых дворов. И тем не менее мир населен невеждами и педантами». «Без искусства жизнь превращается в механизм». «Можно быть счастливым при всех жизненных положениях, и в этом мире несчастливы только глупцы и скоты». «Одни сочинения сообщают мысли, другие заставляют мыслить». «История не только для любопытства или умозрения, но путеводит нас в высокой области политики». «Истина всегда драгоценна, откуда бы она ни взялась». «Можно вовлечь на время в заблуждение русский ум, но русского народного чувства никто не обманет»…
Вы обратили внимание на точность и объемность лунинских мыслей? Любая из них заставляет думать. И такую глубину, отвагу и ясность мышления Михаил Сергеевич Лунин проявил в чудовищных условиях политической смерти!
Лунин… Нет, не могу не остановиться здесь на судьбе этого великого соотечественника! Его личность, мысли, духовная сущность с годами будут привлекать к себе, я уверен, все возрастающий интерес. «…Лицо белое, продолговатое, глаза карие, нос средний, волоса и брови темно-русые». Приметы, зафиксированные жандармским пером, — внешнее, ничего не говорящее об этой исключительной натуре. Он был загадкой для многих, о нем писали Пушкин, Достоевский и Толстой, а царю и 3-му отделению Лунин доставил хлопот больше, чем любой другой декабрист.
Каждый поступок его был по-лунински неповторим. В Отечественную войну он не расставался с кинжалом, чтоб при случае пробраться в ставку Наполеона и одним ударом покончить с завоевателем. Даже просил командование дать ему какое-нибудь поручение для свидания с Наполеоном. Многие герои 1825 года с честью прошли сквозь огонь освободительной Отечественной войны, а Михаил Лунин, человек исключительной отваги, участвовал едва ли не во всех крупных сражениях 1812-1814 годов.
Позже он оказался в Париже без куска хлеба, обратив, однако, все свои силы на то, чтобы понять лучшие умы того времени; встречался и спорил, между прочим, с Сен-Симоном. Вернувшись в Россию, составил для наследников завещание, согласно которому они были обязаны всех своих крепостных отпустить на волю. Наблюдения и размышления над жизнью, серьезные книги и знакомства выработали из этого одаренного человека убежденного революционера. Михаил Лунин был единственным дворянским революционером, который состоял, в сущности, членом всех тайных обществ и первым из декабристов предложил в качестве революционной меры уничтожение царя. Перед арестом Лунин служил в Варшаве под началом великого князя Константина. Среди арестованных декабристов оказался самым старшим — ему шел уже сороковой год. Перед Следственной комиссией держался смело, с достоинством;
ответы его серьезны и полны благородства. Вот для примера один вопрос и один ответ: «С какого времени и откуда заимствовали вы свободный образ мыслей, т. е. от сообщества ли или внушений других, или от чтения книг, или сочинений в рукописях и каких именно? Кто способствовал укоренению в вас сих мыслей?» — «Свободный образ мыслей образовался во мне с тех пор, как я начал мыслить; к укоренению же оного способствовал естественный рассудок»…
Приговор — двадцать лет каторги, замененной, как и другим осужденным по второму разряду, пятнадцатилетним сроком. История сохранила последний петербургский анекдот о нем, не очень похожий на правду, но рассказывают про этот случай два разных человека: «Михаил Лунин… по окончании чтения сентенции, обратясь ко всем прочим, громко сказал: „Messieurs, la belle sentence doit кtre arrosйe“ („Господа! Столь прекрасный приговор должно окропить“). И преспокойно исполнил сказанное»…
В документах Лунина ничего нового, не известного науке я не думал открыть — они давно и тщательно изучены. В длинном списке исследователей, смотревших объемистую лунинскую папку, встречаю знакомые фамилии Окуня и Эйдельмана, выпустивших о Лунине большие книги, вижу много неизвестных имен.
В «Записках» Марии Волконской Лунину посвящено немало строк, в том числе и таких, что рисуют его дерзким и умным человеком, взирающим на себя и жизнь с горькой иронией. Когда, например, финляндский генерал-губернатор навестил его в старой крепости, где Лунин содержался до отправки в Сибирь, то спросил узника, изнывающего в сырости под дырявой тюремной крышей: «Есть ли у вас все необходимое?» «Я вполне доволен всем, — улыбнулся в ответ Лунин. — Мне недостает только зонтика…»
Мария Волконская вспоминает также, что на поселении, в Урике, Лунин почти все лето проводил в лесах, охотился «и только зимой жил оседло». И еще: «Он много писал»…
Вот оно передо мной — дело № 61, часть 61-я из фонда № 109 ЦГАОР. Аккуратно подшитые и подклеенные подлинные документы. Давным-давно их никому не выдают, исследователи пользуются целлулоидной лентой, фильмоскопом либо фотокопиями по заказу. Английский текст, латынь… Неповторимый лунинский почерк завораживает взгляд. Он очень мелок, и каждая буковка стоит отдельно, выписанная с изумляющим тщанием, строчки математически ровны и могут пересечься, наверное, только в бесконечности. Почти нет помарок или поправок, лищь кое-где текст зачеркнут сплошь, не разобрать.
Много страниц по-французски. На заглавном листке одной из тетрадок — что-то вроде ироничного посвящения или эпиграфа по-русски: «Сестре Е. Уваровой. В России два проводника: язык до Киева, а перо до Шлиссельбурга».
Богатая сестра-вдова была для Лунина ангелом-хранителем и помощницей, готовой сделать для любимого брата все возможное и даже невозможное. Она присылала деньги, посылки с продуктами, охотничьи припасы и ружья от лучших французских мастеров, породистых собак, писчую бумагу и книги. Десятки, сотни книг!
И Лунин пишет сестре, время от времени отвечая на ее заботливые послания. Но что пишет!
«Мое единственное оружие — мысль, то согласная, то в разладе с правительственным ходом… Оппозиция свойственна всякому политическому устройству».
«Народ мыслит, несмотря на глубокое молчание. Доказательством, что он мыслит, служат миллионы, тратимые с целью подслушать мнения, которые мешают ему выразить».
«Народы, которые нам предшествовали на поприще гражданственности, начали также с самодержавия и кончили тем, что заменили его конституционным правлением, более свойственным развитию их сил и успехам просвещения».
«Политические идеи в постепенном развитии своем имеют три вида. Сперва являются как отвлеченные и гнездятся в некоторых головах и книгах; потом становятся народною мыслью и переливаются в разговорах; наконец делаются народным чувством, требуют непременного удовлетворения и, встречая сопротивление, разрешаются революциями»…
Трогаю бумагу, озираюсь. Да нет, все верно — это написано полтора века назад в сибирской глуши, при свете тусклой лампадки. Выписываю снова: «Через несколько лет те мысли, за которые приговорили меня к политической смерти, будут необходимым условием гражданской жизни».
В сущности, Лунин писал не для сестры, а для тех, кто будет читать такие строки без согласия автора или с согласия адресата. Власти это поняли, и вот запрещение Бенкендорфа писать Лунину что бы то ни было в течение года. Когда пространная бумага об этом пришла в Сибирь, очевидец свидетельствует, что Лунин «перечеркнул весь лист пером и на обороте внизу написал: „Государственный преступник Лунин дает слово целый год не писать“. — „Вам этого достаточно, ваше превосходительство? А… читать такие грамоты, право, лишнее… Ведь чушь! Я больше не нужен?“ Поклонился и вышел».
Только он не думал складывать оружия. Разработал в записной книжке обширную политико-про-пагандистскую программу, начав ее исполнение со статьи о польском вопросе. Раньше я упоминал, что Лунин был членом всех тайных обществ, не оговорив, правда, его непричастности к Обществу соединенных славян. Однако по своим убеждениям Лунин, в сущности, был очень близок к «славянам», и, ничего, кажется, не зная об этом обществе до ареста, он лучше других декабристов знал представителей польского освободительного движения, глубоко изучал Польшу и польско-русские отношения, а позже, на поселении, сформулировал положения, которые по предельной отточенности и зрелости политической мысли были несравнимы с наивными мечтаниями «славян». Больше скажу — «Взгляд на польские дела» Михаила Лунина разительно отличался от взглядов многих его современников, включая декабристов, поддавшихся политическим и национальным страстям после подавления польского восстания 1830-1831 годов. Позиция Лунина была широкоохватной, гуманистичной, диалектичной.
Лунина сближал со «славянами» независимый стиль поведения, не погашенный каторгой дух гордости и достоинства. «Северянин» Иван Якушкин вспоминал о том, что «славяне» составляли на каторге наиболее замечательный «кружок». «…Приглядевшись к ним поближе, можно было убедиться, что для каждого из них сказать и сделать было одно и то же и что в решительную минуту ни один из них не попятился бы назад». Эта выразительная характеристика «славян» в высшей степени могла быть отнесена и к Михаилу Лунину.
Мне кажется символичным и серьезным тот факт, что в конце 1917 года, сразу после Октябрьской революции, вышла книга с обобщенным названием «Первые борцы за свободу», где была помещена биография Михаила Лунина, его «Взгляд на тайное общество», «Разбор донесения…» и «Письма из Сибири».
Писали о Лунине многие, однако никто пока не знает до конца этого «поистине замечательного человека». Не мог представить его во всей полноте и Пушкин, сказавший о нем эти слова еще до восстания декабристов. Произведения Лунина с многочисленными сокращениями и переводческими ошибками были изданы единственный раз — к столетию декабрьских событий. Совсем не напечатана часть его русских текстов, не переведены полностью произведения, написанные на французском, английском и латинском языках, не найдены акатуйские сочинения на греческом…
И хорошо бы подготовить полное собрание сочинений М. С. Лунина к 1987 году — двухсотлетию со дня его рождения, но если не успеем, то неужто и вправду мы так «ленивы, и нелюбопытны», что не сделаем этого и к 2025-му, двухсотлетию восстания? Давно пора исполнить своего рода духовное завещание этого феноменально одаренного человека, несгибаемого борца и передового мыслителя: «Последним желанием Фемистокла в изгнании было, чтобы перенесли смертные останки его в отечество и предали родной земле; последнее желание мое в Пустынях Сибирских, чтобы мысли мои по мере истины в них заключающейся распространялись и развивались в умах соотечественников». А как возвышенно и проникновенно писал Лунин о тех, кто разделил с ним судьбу! «Власть, на все дерзавшая, всего страшится. Общее движение ее — не что иное, как постепенное отступление, под прикрытием корпуса жандармов, пред духом тайного общества, который охватывает ее со всех сторон. От людей можно отделаться, но от их идей нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68