Тут прямо православие из греческого источника за 900 лет и воочию мозаика греческих художников, как вчера работанные. А пещеры? Невольно живешь с этими основателями всего духовного здания. Под землей время прошло незаметно, в безразличии дня и ночи.
Не говоря о наших праздных экипажах, на Будановке постоянно 2 коляски за 1 рубль до Воробьевки.
Шопенгауэр подвигается, но в последнее время слабость глаз не дозволяет ни долго писать, ни читать. Это ужасно обидно.
Тургенев вернулся в Париж, вероятно, с деньгами брата и облагодетельствовав Россию, то есть пустив по миру своих крестьян, побывавших в когтях Кишинского {2}, порубив леса, вспахав землю, разорив строения и размотав до шерстинки скотину. Этот любит Россию.
Другой роет в безводной степи колодец, сажает лес, сохраняет леса и сады, разводит высокие породы животных и растений, дает народу заработки - этот не любит России и враг прогресса.
На днях написал:
Глубь небес опять ясна... (см. т. 1).
Будьте здоровы и не забывайте того, кому Вы нравственно необходимы. Мы оба с женой приносим графине усердные поздравления и пожелания к светлому дню.
Ваш Шеншин.
Ждем Федора Федоровича на святой. Он говорит: "Der Graf ist manches mal murrisch; aber die Grafin nie im Gegenteil" {Граф иногда бывает в дурном настроении, но графиня, напротив, - никогда (нем.).}.
40
29 июня <1879 г.>. Будановка.
Mir ist es, dcnk ich nur an dirh
Wie in den Mond zu schauen.
Goethe {*}.
{* Мне думать о тебе - равно, // Что на луну взирать. Гете (нем.).}
А когда смотришь в одну, живешь чувством, противуположностью познания, вот почему не требуйте последовательности в моих к Вам, дорогой граф, обращениях. Я настолько же ценю, если не более, Ваше сердце, как и голову. Да мне кажется, что, как бы мы ни ершились, мы (быть может, к сожалению, в нашем юдольнем мире) оба добрые по природе люди, и наши мозги заставляют нас искать оправдания и осуществления нашим стремлениям. К чему же мы в настоящий момент пришли? Мне кажется, к одному и тому же убеждению, высказываемому в разных формах, что в таком хаосе понятий, стремлений, условий жизни, какие нас окружают, никакое государство, народ, общество, семейство, человек жить не могут. Нужна другая форма. Какая? Это другой вопрос. Мы, как во время бури, швыряем за борт как одуренные все, что под руку попадет, и ненужный груз, и образа, и компас, и руль, и паруса, и канаты, и собственных детей. Когда это кончится? Бог знает. И чем? Я задал себе вопрос, что делать? в письме к Вам, и милый Страхов передал, что оно получено в минуту такого же вопроса между Вами. Не думайте, однако, чтобы я лично хотя на минуту сомневался в том, что мне делать. Я помню гетевское: "Ein guter Mensch in seinem dunklen Drange ist sich der rechten Weges wohl bewusst" {Знай: чистая душа в своем исканье смутном // Сознаньем истины полна (нем.).}.
Кроме того, я имею прямое указание прототипа аскета и постника Иоанна Крестителя, сказавшего воинам: "Никого же обидите и оклеветайте и довольны будьте оброки вашими". Тут все сказано и пальцем указано, и последнее - довольство своими насущными средствами к существованию - основание первых предначертаний. Только из этого недовольства наличными средствами вытекает вся проповедь насилий тех нигилистов, которых можно сравнить с рыбой сепией, которая, когда ее преследуют, выпускает темную струю, чтобы напустить туману и сбить с толку всякое ясное созерцание окружающего. Если б я не знал, что мне делать, или не хотел ничего делать, то давно бы не хуже других догадался, что лучше и удобнее ничего не делать там, где все кругом очень хорошо знают, что им делать. Где с утра зеленщик, мясник и т. д. присылают спросить, какую мне угодно выбрать зелень, котлету или рыбу и т. д., и очень хорошо знает, что сосед его только и ждет, чтобы он отпустил дрянь или сказал невежливость, чтобы перебить у него практику.
Но дело туда идет, что наша страшная среда сделается окончательно невыносимой, и тогда нужно только выждать простодушного покупателя и наградить его приятностями нашей рабочей среды - и бежать.
Страхов пробыл два дня. На другое утро мы пришли в кабинет, и, взяв немецкого Шопенгауэра, он сказал, что будет строгим судьей.
Не без сердечного трепета стал я ему читать свой перевод, сначала там, где работаю, а затем с самого начала, когда я еще не совсем приладился к автору, а потому боялся неумелости. Но в том и другом случае добродушное лицо Николая Николаевича принимало маслянистое выражение, и, смеясь до раскрытия остатков своих зубов, он восклицал: "Чудесно, Афанасий Афанасьевич! будет одной хорошей книгой больше". Признаюсь, это мне крайне приятно и поддает духу окончить к зиме всю "Welt".
В последний приезд Вы вообще как будто были не в духе и даже не объяснили мне, почему графиня не может в этом году быть у нас. Все это я узнал от Страхова, равно как и о кори, столь распространенной детской болезни. Но Вы как-то сказали, что в Самаре засуха, а теперь могу сообщить взаимно, что и на Грайворонке с Троицы ни капли дождя и, между прочим, гречиха и не всходит. Остальное в соразмерности. Запасных денег у меня нет. Радуюсь, что была возможность поставить Воробьевку на хозяйственную ногу, пока хромую.
Говорю не для жалоб, которых не терплю, а для того, чтобы сказать себе: "Я не привык тратить много на себя, а напротив, привык всю жизнь держать себя на коротких поводах и в шенкелях. Але-гоп, и год проживу. А завтра будет то, что будет". Написано у меня было первоначально к Вам на трех листах, но я заменил их тем листком, что получил при Страхове. Здоровье все еще хромает. Вчера был мужик-егерь и обещал много дупелей и куропаток. Если буду в силах, отведу старую душу.
Наши усердные приветствия графине и Татьяне Андреевне. Все ждут поездки в Москву - и все нет.
Ваш А. Шеншин.
Наш Семен все просит Вашего заступничества в Туле по его деньгам. Делать все - ничего не делать. Делать можно только одно. А в руке всегда дело одно.
41
17 июля <1879 г.>. Будановка.
Спасибо, дорогой граф, за вчерашнее письмо. Сердечно ему обрадовался. А то я уже было и нос на квинту опустил и сочинил следующий аполог: один соколиный охотник радовался и хвастал, что отлично видит и что бог послал ему такого сокола, который с каждым днем взмывает все выше и выше; до того высоко, что другие уже и не видят его кругов, а только видят, как голуби начинают падать с поднебесья. А мне все видно, - говорил охотник, - как он высоко ни заберет, иной раз там и промахнется, да бог с ним, зато высоко, так высоко, что только дух радуется. Но сокол забирал, забирал каждый день выше и однажды ушел в такую высь, что и опытный глаз сокольничего не мог за ним уследить. Так и ушел от него сокол. Тут-то охотник подумал: "Хорошо летать высоко, да надо же и на землю спускаться. При чем же я теперь остался?"
Повторить, что мы со Страховым ценим, дорожим Вашими с женой личностями вследствие их несравненной красоты, считаю ненужным плеоназмом {1}. Не говоря уже о том, что любить от нас не зависит. Одно люблю, другое нет. А что любишь, боишься потерять, а писать, то есть соваться со своими мыслями к человеку, который от себя гнет и парит, переломит - не тужит, не совсем благоразумно. Конечно, никто зрячий не станет отвергать мира _идей_ (идеального), но как же не физически слепому отвергать мир явлений? Правда, можно с Платоном сказать, что это и есть и в то же время, как преходящее, _не есть_. Но для кого, для чистого субъекта созерцания, а не для субъекта Ивана Ивановича, который сам преходящий. Созерцательный субъект не пьет, не ест, - и - прав.
Иван Иванович не созерцает идеи - и совершенно прав. Еще более Иван Иванович будет паинька, если, познав идею, он станет к ней прилагать свои действия, насколько это возможно, по законам причинности, господствующей в его реальном мире. Но не далее. Как скоро он закричит "fiat justitia et pereat mundus" {да свершится справедливость, да погибнет мир (лат.).}, все захохочут.
Потому, что уничтожить мир не во власти Ивана Ивановича, а только его justitia из suramum jus {высшего права (лат.).} превратится в summa injuria {высшее бесправие (лат.).}.
Отрицать реальную жизнь можно лишь в идее, а на деле вместе с Симеоном Столпником можно ее отрицать семь дней, а затем смерть прекратит отрицание. Надо, чтобы на столб чужой труд подал пить и есть. Но Симеон, сходящий со столба, чтобы жениться на красавице и произведения детей, утверждать (bejahen) мир явлений в самом ярком его утверждении contradictio in adjecto {противоречия в определении (лат.).}.
Но мир явлений есть мир борьбы за существование и человеческая самая ожесточенная борьба. Земля-кормилица скупа, как жид. "В поте лица твоего снеси хлеб твой", - сказано на пороге потерянного рая {2}, где ничего не делали, а только созерцали идеал.
Непонимание этого краеугольного закона и есть наша общая человеческая, а тем паче русская беда. Никак никого не уверить, что как ни верти, а провезти копну за версту нужен тот же труд при Соломоне и при Александре, и как ни тасуй, ни группируй, необходимо известное количество труда для прокормления известного количества людей, и чем более людей уйдут в фельдшера, астрономы, философы и т. д., тем трудней будет питание в ненаселенной земле.
Но наше quasi-светское воспитание с молоком матери внушило нам, что жизнь реальная нисколько не труд и напасть, а дивертисмент с разными перипетиями и сюрпризами. Мальчик или девочка бросает свою постель, стакан, книжку и говорит: "Это все приберут (он), а я, мамаша, надену сегодня новое платье и поеду кататься непременно на красных колесах". Очевидно, что такой человек учится не для знания или умения, а для места, которое получает не для добросовестного дела и труда, а напротив, чтобы, ничего не делая, только не попадаться, да получать побольше жалованья (какая приятная вещь!) на красные колеса. Но ведь твоего труда едва хватает на хлеб, твоего жалованья тоже по созданной тобою обстановке.
Э! Ничего: выпью, повеселюсь, прокачусь на красных колесах - скажут молодец! Жизнь коротка! Да ведь еще хуже будет. Ну что ж! На такое ну что же - отвечать нечего. Так не жалуйся! Очень трудно. С другой стороны, можно ли сказать про графиню, что она не любит и вследствие этого не трудится. Один уход за больными детьми - да это подвиг, за который кресты дают.
Можно ли, не любя труд, для труда писать "Казаки", "Войну и мир", "Анну Каренину"? За жалованье этого не напишешь. Простите за мои мысли вслух. Но я сужу по себе, труд сельского хозяина стал окончательно мне не по силам. А ведь я принуждал себя заниматься им двадцать лет, и, право, уже все кости болят. Надо бы ожидать, что после таких трудов и забот станет легче. Не тут-то было при нашей невозможной обстановке - все хуже и хуже. В нынешнем году и на Грайворонке и в Воробьевке чуть не равняется нулю, и с тем не могу управиться. Вот две недели убираю 1870 копен ржи и не свозил половины, а надо возить два дня, даст 4 1/2 меры, и как прокормить скот зимой, не ведаю.
В Москву собираюсь, да все нет развязки с Мовчаном. Полагаю, что и Страхов прижался из опасения попасть с письмом к Вам не в добрый час. Его адрес: Полтавской губернии г. Кременчуг в реальное училище.
Здоровье мое все хромает, несмотря на довольно строгую диету. Это не жить, а держать жизнь за хвост. Забыл прибавить, что отвращение к труду возводится у нас в религиозный культ, и люди бьются о распространении этой веры в народе, уверяя их, что найдут такую комбинацию, при которой все будут танцевать с прелестными девами и пить сколько угодно и никто не будет стоять у вонючего квасильного чана на винном заводе. Вот почему так яростно им хочется грамотности. Надо прежде искусственно извратить мозги, а потом уже говорить что попало.
Вчера пьяный машинист расковеркал машину, и я скачу в Орел на старости лет. За это жалованье больше платят, а я сам плати.
Земно кланяемся всем вам.
18 июля.
Ваш А. Шеншин.
42
19 марта <1880 г.>. Будановка.
Brcvis esse laboro obscurus fio.
25 Ars Poetica {1}.
Эта мысль в моих писаниях постоянно доводит меня до противуположной крайности: Sectantem lenia nervi deficiunt animique {Стремящемуся к пространным излияниям недостает энергии (лат.).}. Но если бы я хотел написать в нескольких словах ответ на любезное письмо Ваше (по обычаю без числа), то, поблагодари прелестную графиню за жену и себя, должен бы написать: радуюсь, что Вам хорошо и мне тоже. Все последующее только амплификация {многословие (от фр. amplification).} и анализ, а <не> вечный синтез: я знаю, то есть чувствую, и даже не я хочу, а еще верней по-русски, мне _хочется_. Такой глубины не знаю ни в одном языке. Вы работаете, стало быть, живете по закону Моисея, вне которого нет человеку ни радости, ни счастья. Я тоже работаю, насколько позволяют изменяющие глаза, и одинаковый результат ведет к одинаковым последствиям. После вечернего чаю у вас винт, у нас преферанс, но непременно в деньги по 20 доле копейки, что доводит иногда проигрыш до 20 копеек в вечер, но задору у жены и прочих много, и не увидишь, как 10 часов - спать. Могу сказать про себя, что никогда, во всю жизнь, не жил так полно, так равновесно и довольно, как в настоящее время, и ожидаю в недальном будущем только лучшего. Если бы сравнение не сбивалось на претензию, сказал бы, что моя жизнь теперь похожа на июльский закат солнца, когда оно и видней и шире, чем днем. Дела полон рот. Читаю Шопенгауэра далее для будущего перевода, а это мне очень трудно, готовлю снасть для выдергивания пней, копаю в лесу камень, нанял кирпичников (покупной кирпич никуда не годен), утром до туалета учу мальчишку писать. Прелестный сын кучера, который обожает лошадей и, ведя за повод старую лошадь, окрикивает ее: "Тпру! Шалишь!" Мальчик этот орел. Всю зиму вязал рыболовную сеть, а когда я зашел и похвалил его, то он, читающий самоучкой отлично, немногим хуже меня, спросил: "А писать покажешь?" - Покажу, приходи. Вот он и пришел. Сейчас же и на образ богу помолился, раскланялся и стал на приготовленные ему ноты на стуле и теперь в 5 уроков пишет такие азы, что, пожалуй, к святой покажу веди и глаголы. Жена моя дала ему Ваши книжки для чтения. В 2 дня прочел. Но я поэкзаменовал и отдал ему снова. Не помнил, что прочел. А там прелести рассыпаны. Цапля, рыбы и рак старый, это я. Главная моя победа и радость, это что жена убедилась, что Минангуа, города и всяческое козырянье не нашего поля ягода. А наше дело: побольше навозу, для чего устроил фуры, сегодня привезли из Курска медянку, а не травянку, на железных осях и с медными втулками из-под дорогих экипажей, - да побольше хорошей пшеницы, да хороших животных, а затем хорошее устройство парка, с весны делаем прямые дорожки и крашеные везде мостики и цветники всюду, и все это дешевле одного платья от Минангуа ни на что не нужного, - а радости и заботы на целое лето. Жеребят верховых 29, рысистых-18, и в нынешнем году рысистые - молодцы. С кормом очень трудно протянуть.
Шопенгауэр у меня. "Welt" от Вас, но мой собственный, купленный Боткиным - и первая часть, переплетенная в Орле, и "Parerga" {2} мой собственный, - и тоже были у" Вас, да давно вернулись. Я не могу вчитаться в чужие книги. Даже в "Welt", и по сю пору лежат записки покойного Александра Никитича {3}. Борисов на днях будет уже в Германии и Иене. Я его пробрал до костей, и он взялся за дело и благодарит меня. Мы ему таки купили по соседству 700 десятин с домом, садом, мельницей, 70 десятин лесу, мебелью, экипажем, скотом, даже посудой за 76 тысяч {4}. Это просто даром, а рядом со мною куплена земля выпаханная с травами по 200 рублей. А Вы все самаритесь? Ну да мне хочется, и я знаю, то есть чувствую: лето будет трудновато. Жду гостей. А не будет, не надо. Сам поеду в гости, и в самое для меня ненавистное время русской уборки - могу уехать на тетеревей к приятелю в Новгородскую губернию близ самой станции. Если не будете сердиться, заеду с мальчиком и собакой и к Вам. А то приеду и поцелую руки прелестной графини. Будьте здоровы.
А. Шеншин.
С Мирзой Шафи {5} совершенно незнаком и жалею, я люблю Восток.
С хорошим репетитором от души поздравляю. Все французы прирожденные дураки и тупицы, Шопенгауэр!
Главное, было бы туго запряжено.
43
Московско-Курской ж. д. Станция Будановка.
27 мая <1880 г.>
Дорогой граф! {1}
Не имея Вашего дара быть ясным в немногих словах, прошу извинить неизбежные для меня долготы. Шопенгауэр прекрасно обозвал человеческую душу с ее борьбой между бессознательной, непосредственной волей и другим посредствующим проводником... ко мне со словами: "На вас сердиться нельзя" {2}. Что же изменилось в эти 20 лет? Не могу судить о Вашей перемене, что касается до меня, то я только все время старался привести к сознанию ту слепую волю, которой руководился всю жизнь, и найти ее, так сказать, разумное оправдание. В этом к душевному моему........... даже при самых интимных отношениях.
Что же произошло вне этих границ, об этом судить не могу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Не говоря о наших праздных экипажах, на Будановке постоянно 2 коляски за 1 рубль до Воробьевки.
Шопенгауэр подвигается, но в последнее время слабость глаз не дозволяет ни долго писать, ни читать. Это ужасно обидно.
Тургенев вернулся в Париж, вероятно, с деньгами брата и облагодетельствовав Россию, то есть пустив по миру своих крестьян, побывавших в когтях Кишинского {2}, порубив леса, вспахав землю, разорив строения и размотав до шерстинки скотину. Этот любит Россию.
Другой роет в безводной степи колодец, сажает лес, сохраняет леса и сады, разводит высокие породы животных и растений, дает народу заработки - этот не любит России и враг прогресса.
На днях написал:
Глубь небес опять ясна... (см. т. 1).
Будьте здоровы и не забывайте того, кому Вы нравственно необходимы. Мы оба с женой приносим графине усердные поздравления и пожелания к светлому дню.
Ваш Шеншин.
Ждем Федора Федоровича на святой. Он говорит: "Der Graf ist manches mal murrisch; aber die Grafin nie im Gegenteil" {Граф иногда бывает в дурном настроении, но графиня, напротив, - никогда (нем.).}.
40
29 июня <1879 г.>. Будановка.
Mir ist es, dcnk ich nur an dirh
Wie in den Mond zu schauen.
Goethe {*}.
{* Мне думать о тебе - равно, // Что на луну взирать. Гете (нем.).}
А когда смотришь в одну, живешь чувством, противуположностью познания, вот почему не требуйте последовательности в моих к Вам, дорогой граф, обращениях. Я настолько же ценю, если не более, Ваше сердце, как и голову. Да мне кажется, что, как бы мы ни ершились, мы (быть может, к сожалению, в нашем юдольнем мире) оба добрые по природе люди, и наши мозги заставляют нас искать оправдания и осуществления нашим стремлениям. К чему же мы в настоящий момент пришли? Мне кажется, к одному и тому же убеждению, высказываемому в разных формах, что в таком хаосе понятий, стремлений, условий жизни, какие нас окружают, никакое государство, народ, общество, семейство, человек жить не могут. Нужна другая форма. Какая? Это другой вопрос. Мы, как во время бури, швыряем за борт как одуренные все, что под руку попадет, и ненужный груз, и образа, и компас, и руль, и паруса, и канаты, и собственных детей. Когда это кончится? Бог знает. И чем? Я задал себе вопрос, что делать? в письме к Вам, и милый Страхов передал, что оно получено в минуту такого же вопроса между Вами. Не думайте, однако, чтобы я лично хотя на минуту сомневался в том, что мне делать. Я помню гетевское: "Ein guter Mensch in seinem dunklen Drange ist sich der rechten Weges wohl bewusst" {Знай: чистая душа в своем исканье смутном // Сознаньем истины полна (нем.).}.
Кроме того, я имею прямое указание прототипа аскета и постника Иоанна Крестителя, сказавшего воинам: "Никого же обидите и оклеветайте и довольны будьте оброки вашими". Тут все сказано и пальцем указано, и последнее - довольство своими насущными средствами к существованию - основание первых предначертаний. Только из этого недовольства наличными средствами вытекает вся проповедь насилий тех нигилистов, которых можно сравнить с рыбой сепией, которая, когда ее преследуют, выпускает темную струю, чтобы напустить туману и сбить с толку всякое ясное созерцание окружающего. Если б я не знал, что мне делать, или не хотел ничего делать, то давно бы не хуже других догадался, что лучше и удобнее ничего не делать там, где все кругом очень хорошо знают, что им делать. Где с утра зеленщик, мясник и т. д. присылают спросить, какую мне угодно выбрать зелень, котлету или рыбу и т. д., и очень хорошо знает, что сосед его только и ждет, чтобы он отпустил дрянь или сказал невежливость, чтобы перебить у него практику.
Но дело туда идет, что наша страшная среда сделается окончательно невыносимой, и тогда нужно только выждать простодушного покупателя и наградить его приятностями нашей рабочей среды - и бежать.
Страхов пробыл два дня. На другое утро мы пришли в кабинет, и, взяв немецкого Шопенгауэра, он сказал, что будет строгим судьей.
Не без сердечного трепета стал я ему читать свой перевод, сначала там, где работаю, а затем с самого начала, когда я еще не совсем приладился к автору, а потому боялся неумелости. Но в том и другом случае добродушное лицо Николая Николаевича принимало маслянистое выражение, и, смеясь до раскрытия остатков своих зубов, он восклицал: "Чудесно, Афанасий Афанасьевич! будет одной хорошей книгой больше". Признаюсь, это мне крайне приятно и поддает духу окончить к зиме всю "Welt".
В последний приезд Вы вообще как будто были не в духе и даже не объяснили мне, почему графиня не может в этом году быть у нас. Все это я узнал от Страхова, равно как и о кори, столь распространенной детской болезни. Но Вы как-то сказали, что в Самаре засуха, а теперь могу сообщить взаимно, что и на Грайворонке с Троицы ни капли дождя и, между прочим, гречиха и не всходит. Остальное в соразмерности. Запасных денег у меня нет. Радуюсь, что была возможность поставить Воробьевку на хозяйственную ногу, пока хромую.
Говорю не для жалоб, которых не терплю, а для того, чтобы сказать себе: "Я не привык тратить много на себя, а напротив, привык всю жизнь держать себя на коротких поводах и в шенкелях. Але-гоп, и год проживу. А завтра будет то, что будет". Написано у меня было первоначально к Вам на трех листах, но я заменил их тем листком, что получил при Страхове. Здоровье все еще хромает. Вчера был мужик-егерь и обещал много дупелей и куропаток. Если буду в силах, отведу старую душу.
Наши усердные приветствия графине и Татьяне Андреевне. Все ждут поездки в Москву - и все нет.
Ваш А. Шеншин.
Наш Семен все просит Вашего заступничества в Туле по его деньгам. Делать все - ничего не делать. Делать можно только одно. А в руке всегда дело одно.
41
17 июля <1879 г.>. Будановка.
Спасибо, дорогой граф, за вчерашнее письмо. Сердечно ему обрадовался. А то я уже было и нос на квинту опустил и сочинил следующий аполог: один соколиный охотник радовался и хвастал, что отлично видит и что бог послал ему такого сокола, который с каждым днем взмывает все выше и выше; до того высоко, что другие уже и не видят его кругов, а только видят, как голуби начинают падать с поднебесья. А мне все видно, - говорил охотник, - как он высоко ни заберет, иной раз там и промахнется, да бог с ним, зато высоко, так высоко, что только дух радуется. Но сокол забирал, забирал каждый день выше и однажды ушел в такую высь, что и опытный глаз сокольничего не мог за ним уследить. Так и ушел от него сокол. Тут-то охотник подумал: "Хорошо летать высоко, да надо же и на землю спускаться. При чем же я теперь остался?"
Повторить, что мы со Страховым ценим, дорожим Вашими с женой личностями вследствие их несравненной красоты, считаю ненужным плеоназмом {1}. Не говоря уже о том, что любить от нас не зависит. Одно люблю, другое нет. А что любишь, боишься потерять, а писать, то есть соваться со своими мыслями к человеку, который от себя гнет и парит, переломит - не тужит, не совсем благоразумно. Конечно, никто зрячий не станет отвергать мира _идей_ (идеального), но как же не физически слепому отвергать мир явлений? Правда, можно с Платоном сказать, что это и есть и в то же время, как преходящее, _не есть_. Но для кого, для чистого субъекта созерцания, а не для субъекта Ивана Ивановича, который сам преходящий. Созерцательный субъект не пьет, не ест, - и - прав.
Иван Иванович не созерцает идеи - и совершенно прав. Еще более Иван Иванович будет паинька, если, познав идею, он станет к ней прилагать свои действия, насколько это возможно, по законам причинности, господствующей в его реальном мире. Но не далее. Как скоро он закричит "fiat justitia et pereat mundus" {да свершится справедливость, да погибнет мир (лат.).}, все захохочут.
Потому, что уничтожить мир не во власти Ивана Ивановича, а только его justitia из suramum jus {высшего права (лат.).} превратится в summa injuria {высшее бесправие (лат.).}.
Отрицать реальную жизнь можно лишь в идее, а на деле вместе с Симеоном Столпником можно ее отрицать семь дней, а затем смерть прекратит отрицание. Надо, чтобы на столб чужой труд подал пить и есть. Но Симеон, сходящий со столба, чтобы жениться на красавице и произведения детей, утверждать (bejahen) мир явлений в самом ярком его утверждении contradictio in adjecto {противоречия в определении (лат.).}.
Но мир явлений есть мир борьбы за существование и человеческая самая ожесточенная борьба. Земля-кормилица скупа, как жид. "В поте лица твоего снеси хлеб твой", - сказано на пороге потерянного рая {2}, где ничего не делали, а только созерцали идеал.
Непонимание этого краеугольного закона и есть наша общая человеческая, а тем паче русская беда. Никак никого не уверить, что как ни верти, а провезти копну за версту нужен тот же труд при Соломоне и при Александре, и как ни тасуй, ни группируй, необходимо известное количество труда для прокормления известного количества людей, и чем более людей уйдут в фельдшера, астрономы, философы и т. д., тем трудней будет питание в ненаселенной земле.
Но наше quasi-светское воспитание с молоком матери внушило нам, что жизнь реальная нисколько не труд и напасть, а дивертисмент с разными перипетиями и сюрпризами. Мальчик или девочка бросает свою постель, стакан, книжку и говорит: "Это все приберут (он), а я, мамаша, надену сегодня новое платье и поеду кататься непременно на красных колесах". Очевидно, что такой человек учится не для знания или умения, а для места, которое получает не для добросовестного дела и труда, а напротив, чтобы, ничего не делая, только не попадаться, да получать побольше жалованья (какая приятная вещь!) на красные колеса. Но ведь твоего труда едва хватает на хлеб, твоего жалованья тоже по созданной тобою обстановке.
Э! Ничего: выпью, повеселюсь, прокачусь на красных колесах - скажут молодец! Жизнь коротка! Да ведь еще хуже будет. Ну что ж! На такое ну что же - отвечать нечего. Так не жалуйся! Очень трудно. С другой стороны, можно ли сказать про графиню, что она не любит и вследствие этого не трудится. Один уход за больными детьми - да это подвиг, за который кресты дают.
Можно ли, не любя труд, для труда писать "Казаки", "Войну и мир", "Анну Каренину"? За жалованье этого не напишешь. Простите за мои мысли вслух. Но я сужу по себе, труд сельского хозяина стал окончательно мне не по силам. А ведь я принуждал себя заниматься им двадцать лет, и, право, уже все кости болят. Надо бы ожидать, что после таких трудов и забот станет легче. Не тут-то было при нашей невозможной обстановке - все хуже и хуже. В нынешнем году и на Грайворонке и в Воробьевке чуть не равняется нулю, и с тем не могу управиться. Вот две недели убираю 1870 копен ржи и не свозил половины, а надо возить два дня, даст 4 1/2 меры, и как прокормить скот зимой, не ведаю.
В Москву собираюсь, да все нет развязки с Мовчаном. Полагаю, что и Страхов прижался из опасения попасть с письмом к Вам не в добрый час. Его адрес: Полтавской губернии г. Кременчуг в реальное училище.
Здоровье мое все хромает, несмотря на довольно строгую диету. Это не жить, а держать жизнь за хвост. Забыл прибавить, что отвращение к труду возводится у нас в религиозный культ, и люди бьются о распространении этой веры в народе, уверяя их, что найдут такую комбинацию, при которой все будут танцевать с прелестными девами и пить сколько угодно и никто не будет стоять у вонючего квасильного чана на винном заводе. Вот почему так яростно им хочется грамотности. Надо прежде искусственно извратить мозги, а потом уже говорить что попало.
Вчера пьяный машинист расковеркал машину, и я скачу в Орел на старости лет. За это жалованье больше платят, а я сам плати.
Земно кланяемся всем вам.
18 июля.
Ваш А. Шеншин.
42
19 марта <1880 г.>. Будановка.
Brcvis esse laboro obscurus fio.
25 Ars Poetica {1}.
Эта мысль в моих писаниях постоянно доводит меня до противуположной крайности: Sectantem lenia nervi deficiunt animique {Стремящемуся к пространным излияниям недостает энергии (лат.).}. Но если бы я хотел написать в нескольких словах ответ на любезное письмо Ваше (по обычаю без числа), то, поблагодари прелестную графиню за жену и себя, должен бы написать: радуюсь, что Вам хорошо и мне тоже. Все последующее только амплификация {многословие (от фр. amplification).} и анализ, а <не> вечный синтез: я знаю, то есть чувствую, и даже не я хочу, а еще верней по-русски, мне _хочется_. Такой глубины не знаю ни в одном языке. Вы работаете, стало быть, живете по закону Моисея, вне которого нет человеку ни радости, ни счастья. Я тоже работаю, насколько позволяют изменяющие глаза, и одинаковый результат ведет к одинаковым последствиям. После вечернего чаю у вас винт, у нас преферанс, но непременно в деньги по 20 доле копейки, что доводит иногда проигрыш до 20 копеек в вечер, но задору у жены и прочих много, и не увидишь, как 10 часов - спать. Могу сказать про себя, что никогда, во всю жизнь, не жил так полно, так равновесно и довольно, как в настоящее время, и ожидаю в недальном будущем только лучшего. Если бы сравнение не сбивалось на претензию, сказал бы, что моя жизнь теперь похожа на июльский закат солнца, когда оно и видней и шире, чем днем. Дела полон рот. Читаю Шопенгауэра далее для будущего перевода, а это мне очень трудно, готовлю снасть для выдергивания пней, копаю в лесу камень, нанял кирпичников (покупной кирпич никуда не годен), утром до туалета учу мальчишку писать. Прелестный сын кучера, который обожает лошадей и, ведя за повод старую лошадь, окрикивает ее: "Тпру! Шалишь!" Мальчик этот орел. Всю зиму вязал рыболовную сеть, а когда я зашел и похвалил его, то он, читающий самоучкой отлично, немногим хуже меня, спросил: "А писать покажешь?" - Покажу, приходи. Вот он и пришел. Сейчас же и на образ богу помолился, раскланялся и стал на приготовленные ему ноты на стуле и теперь в 5 уроков пишет такие азы, что, пожалуй, к святой покажу веди и глаголы. Жена моя дала ему Ваши книжки для чтения. В 2 дня прочел. Но я поэкзаменовал и отдал ему снова. Не помнил, что прочел. А там прелести рассыпаны. Цапля, рыбы и рак старый, это я. Главная моя победа и радость, это что жена убедилась, что Минангуа, города и всяческое козырянье не нашего поля ягода. А наше дело: побольше навозу, для чего устроил фуры, сегодня привезли из Курска медянку, а не травянку, на железных осях и с медными втулками из-под дорогих экипажей, - да побольше хорошей пшеницы, да хороших животных, а затем хорошее устройство парка, с весны делаем прямые дорожки и крашеные везде мостики и цветники всюду, и все это дешевле одного платья от Минангуа ни на что не нужного, - а радости и заботы на целое лето. Жеребят верховых 29, рысистых-18, и в нынешнем году рысистые - молодцы. С кормом очень трудно протянуть.
Шопенгауэр у меня. "Welt" от Вас, но мой собственный, купленный Боткиным - и первая часть, переплетенная в Орле, и "Parerga" {2} мой собственный, - и тоже были у" Вас, да давно вернулись. Я не могу вчитаться в чужие книги. Даже в "Welt", и по сю пору лежат записки покойного Александра Никитича {3}. Борисов на днях будет уже в Германии и Иене. Я его пробрал до костей, и он взялся за дело и благодарит меня. Мы ему таки купили по соседству 700 десятин с домом, садом, мельницей, 70 десятин лесу, мебелью, экипажем, скотом, даже посудой за 76 тысяч {4}. Это просто даром, а рядом со мною куплена земля выпаханная с травами по 200 рублей. А Вы все самаритесь? Ну да мне хочется, и я знаю, то есть чувствую: лето будет трудновато. Жду гостей. А не будет, не надо. Сам поеду в гости, и в самое для меня ненавистное время русской уборки - могу уехать на тетеревей к приятелю в Новгородскую губернию близ самой станции. Если не будете сердиться, заеду с мальчиком и собакой и к Вам. А то приеду и поцелую руки прелестной графини. Будьте здоровы.
А. Шеншин.
С Мирзой Шафи {5} совершенно незнаком и жалею, я люблю Восток.
С хорошим репетитором от души поздравляю. Все французы прирожденные дураки и тупицы, Шопенгауэр!
Главное, было бы туго запряжено.
43
Московско-Курской ж. д. Станция Будановка.
27 мая <1880 г.>
Дорогой граф! {1}
Не имея Вашего дара быть ясным в немногих словах, прошу извинить неизбежные для меня долготы. Шопенгауэр прекрасно обозвал человеческую душу с ее борьбой между бессознательной, непосредственной волей и другим посредствующим проводником... ко мне со словами: "На вас сердиться нельзя" {2}. Что же изменилось в эти 20 лет? Не могу судить о Вашей перемене, что касается до меня, то я только все время старался привести к сознанию ту слепую волю, которой руководился всю жизнь, и найти ее, так сказать, разумное оправдание. В этом к душевному моему........... даже при самых интимных отношениях.
Что же произошло вне этих границ, об этом судить не могу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32