В этот памятный день за обедом они ели змеиную кашу, чтобы знать и понимать язык зверей, птиц и цветов, и прихлебывали душистый навар из чудесных трав, — Козы изготовление: Коза в этих делах большой мастер.Потом они пробовали примерять себе всякие звериные платья, повынесенные Козой из кладовых, где немало всякого добра хранилось в кованых устюжских сундуках. Но звериные платья были пересыпаны от моли каким-то таким едким табаком, от которого тотчас закружилась голова, и всю рухлядь унесли обратно.Последний вечер прошел в разговорах.Коза долго толковала Алалею и Лейле, как идти им и что делать и чего не делать, а они, хоть и внимательно слушали Козу, да как-то все из головы у них само собою вылетало. Впрочем, когда Коза кончила свои наставления, они поклялись ей, что исполнят козиный завет и ничего не будут делать, чего не надо делать, а всегда будут делать то, что следует делать, — и в подкрепление своих слов съели по комочку земли. И Коза тоже съела немножко.— Все дороги ведут к Морю-Океану, — сказал Котофей Котофеич, одобрив Козы науку, — но есть три главных пути: первый путь лежит волшебными странами, второй путь лежит широкими реками, третий путь лежит темными лесами, болотами, полями и речками.— Мы пойдем волшебными странами!— Ну вот, так я и знал, — Кот с досады заходил по башне и закурлыкал жалобно, — нет, невозможно, так вы пропадете. Первые два пути для вас закрыты: чтобы идти волшебными странами, надо уметь ходить широкими реками, а до широких рек надо пройти еще долгий путь, и без меня вам одним не справиться. Остается третий путь, по которому вы и отправляйтесь.— А когда мы пойдем волшебными странами?— А там увидим, когда! Да вот еще что: зайдите-ка к дедушке, к Белуну, дед вас давно поджидает. У него отдохнете, старика порадуете, а случится зазимовать, остановитесь у моего старого свата Копоула Копоуловича. Копоул — кот ученый, большой баутчик! большой баутчик! — и, пропев себе что-то приятное под нос, Котофей Котофеич ушел в свои покои: Кот тоже собирался в дорогу.Когда заря вошла в окошко башни, Алалей и Лейла стали прощаться с Козой. Козе очень не хотелось так надолго с ними расставаться.— Смотрите же, будьте поосторожнее, ты, Алалей, береги Лейлу, ты, Лейла, слушайся Алалея, да поскорее возвращайтесь! — кричала Коза вдогонку, когда спускались они по ступенчатой лестнице из башни на волю.Правда, прошло немало времени, прежде чем Алалей и Лейла вышли на дорогу: Котофей Котофеич все возвращался в башню, забывая то одно, то другое, то будто птице чего-то не сказал, то у тигра чего-то не допросился.На распутье дорог Котофей Котофеич еще раз повторил свое наставление, поцеловал их, и они разошлись: Кот пошел к Лиху-Одноглазому выручать Зайку, Алалей и Лейла — за тридевять земель к Морю-Океану. Волк-самоглот Волк-Самоглот — сказку о Волке-Самоглоте см. у А. Н. Афанасьева , Народные русские сказки. М., 1887, т. 2. (АМР)
Волк-Самоглот — упоминание об одноименной игрушке встречается у А. М. Ремизова в «России в письменах» (М. — Берлин, 1922): «…А записка пока что у меня, а хранит ее волк-самоглот: если шарик качнешь, кланяется и хвостищем помахивает вверх и вниз — самоглот» (С. 54).
Каково было чувство наших путников, когда нежданно-негаданно, еще не закончив и первый день своего неведомого пути к таинственному Морю-Океану , очутились они в самом невозможном и печальном положении: Алалей и Лейла попали в брюхо к Волку-Самоглоту.И случилось все это очень просто. Встретив на поляне спящего волка, Алалей и Лейла не могли удержаться и, забыв Козы науку, не могли не потрогать страшного волка. Они погладили Самоглота по его серой лоснящейся шерстке, правда, совсем тихонько погладили волка, да волк-то спросонья, — волк очень чувствительный! — не разобрав хорошенько, в чем дело, хап! — и проглотил их.Было б им слушаться Козу, строго исполнять даже и такое, чего сама Коза, отправляя путников в дорогу, захлопотавшись, сказать забыла, и не поступать с первого же шага так опрометчиво… Шутка ли, ведь Волк-Самоглот не простой волк — дураку волк гусли-самогуды из-за тридевять земель достал! И попасть к такому волку в брюхо — не шутка.Сидя у Самоглота в брюхе, Алалей винил Лейлу, Лейла винила Алалея.— Это ты все, Лейла, — говорил Алалей, — Ты! Ну зачем понадобилось тебе гладить этого волчищу! Ну, посмотрели мы на него, ну, постояли немножко, подули тихонько на шерстку, и идти бы себе тихо и смирно, и зачем надо было еще руками трогать?— Нет, Алалей, — возражала Лейла, — это не я, это ты. Ты мне и волка показал, ты меня и к волку подвел и тебя же первого… нет уж, ты припомни, Алалей, тебя первого и проглотил волк, а меня заодно.— И вовсе не заодно! Я хватился тебя, хотел закричать, и как раз в эту самую минуту и схватил меня волк. Кого же первого проглотил волк: меня или тебя?— Тебя, Алалей!— Конечно, меня! Я всегда виноват. И что скажет Коза, когда дойдет до Козы! Что скажет сам Котофей Котофеич! Эх, Лейла, пропало наше путешествие, прощай теперь Море-Океан.— Давай, Алалей, подымем крик, будем топать, шуметь, пищать, нас услышат и освободят.— Кто нас услышит? И где тут потопаешь! Освободят? Кому это нужно? Вот ты бы не трогала волка, вот это нужно.— Ты меня, Алалей, совсем не любишь!— Да если бы я был один, — обиделся Алалей, — попади я один к волку в брюхо, ей-богу, ни о чем бы я и не думал. Ведь я о тебе беспокоюсь…— Мне, Алалей, есть хочется.Алалей ничего не мог ответить. Алалей только беспомощно развел руками: в самом деле, что достать Лейле, такой капризной и нежной и баловнице, тут, в брюхе Самоглота волка!Все углы Самоглотова брюха были завалены всякой живностью, но все было в самом неподходящем и несъедобном виде: живьем свалены лежали козы, овцы, бараны, телята и тут же всякие рога, копыта, клювы, хвосты, холки, бороды, гривы и тут же вещи совсем случайные — рукавицы, валенки, немало стен холста и красный пузатый самовар.В брюхе пошел дождик.Шел дождик по-осеннему мелкий и теплый, как летом.
Самоглот бежал, так все и бежал волк по своему волчьему делу, бежал лесом и полем, и опять лесом, и опять полем, через логи, через болота, через овраги и овражки.Уж затихли шаги солнца, уж вышел месяц и соловей — весенняя залетная птица, высвистывая, запел свою песню, когда пришла ночь и на волка: набегавшись всласть, грохнулся волк на землю и захрапел по-волчьи.Успевшие и промокнуть и обсушиться, Алалей и Лейла понемногу освоились и, оправившись после толчка, отброшенные на другой конец волчьего брюха, пошли бродить в брюхе, отыскивая хоть какой-нибудь светик на волю.После долгих поисков в левом боку — Самоглот спит на правом — отыскали они вроде слухового окошка.Первая выглянула на волю Лейла и тотчас от страха спряталась за Алалея. Выглянул Алалей и зажмурился.Что случилось? Что было на воле? Что так испугало Лейлу, отчего зажмурился Алалей?— Не бойся, Лейла, — сказал Алалей, — это они… к ним надо привыкнуть… это совсем не люди, только не бойся, Лейла.И оба, крепко притиснувшись друг к другу, высунулись из волчьего окошка на волю.Месяц низко спустил рога, и было видно, как днем.Самоглот дрых на кургане — на какой-то шведской могиле, а от могилы весь поемный берег до самой реки раззыбался — кишел всякой весенней нечистью.И кого только не было там: домовые, домихи, гуменные, банные, лесунки, лесовые, лешие, листотрясы, кореневые, дупляные, моховые, полевые, водяные, хлевники, чужаки, наброжие и облом, костолом, кожедер, тяжкун, шатун, хитник, лядащик, голохвост, ярун, долгоносик, шпыня, куреха и шептун со своею шептухой.Одни пыжились, словно куры при сноске, и топорщились и торощились, другие все вприпрыжку — и тряслись и качались, — чернокровные, черномазые, захлыщевые, забубенные, игрунки, скакунки, хороводники, третьи тихие, тихоногие — трава под ними не топчется, цветы не ломаются, и полозом ползли по-змеиному вислогубые, вислоухие, крючконосые, тонконогие, и подземные из подземных нор — из сырой и холодной страны.Всех весна выгнала, всех весна выманила из зимних темных закут, закружила весна — и не спится, все манится.Коротала нечисть весеннюю ночь, друг с дружкою разговор вела.С чего началось, неизвестно. Да разговор у нечисти ни с чего и начинается прямо. Лесовой хвалил лес.— Хорошо в лесу, — шумел Лесовой, как еловые шишки шумят, — хорошо и легко и весело! Ауку , чай, знаете? Аука в избушке живет; а изба у него с золотым мхом, а вода у него круглый год от весеннего льда, помело у него — медведевая лапа, бойко выходит дым из трубы, и в морозы тепло у Ауки. Старички и старушки — Лесавки в прошлогодних листьях сидят, а как осень подходит, завидят Лесавки осенние звезды, схватятся за руки, скачут по лесу, свистят на весь лес, без головы, без хвоста, скачут, вот как свистят! Листин -слепышка и Листина-баба только и знают, бродят в листьях по лесу, шуршат. Лешак -хворостянник в хворосте спит. Залесная -баба — безрукая баба, а так и норовит тебя сцапать, худа, как былинка. А за озером в черничном бору живет Боли-бошка . А за ленивым болотом живет Болотяник . А за дикою степью, за березовым лесом — ведьма Рогана . Ночью ходит Рогана по лесу в венке из лесных цветов, кукует ведьма тихо и грустно. А о лютом звере Корокодиле я ничего не знаю. Кто-нибудь слышал?Помалкивала нечисть.Потрескивал перелетный огонек, то вспыхивал ярко, то чуть светился голубенькой змейкой.Один забубенный — Коровья-нога , облизнувшись, сказал:— Я Коровья-нога! Есть зверь кот-и-лев Кот-и-лев — Прозвище А. И. Котылева, журналиста и близкого друга Ремизова, много помогавшего ему в первые годы его литературной жизни. Воспоминания о нем рассыпаны в книге «Встречи. Петербургский буерак».
— есть он зверь страшный, усатый, а корокодил , я ничего не слыхал о корокодиле.— А у нас совсем по-другому, — пропищал Долгоносик , — нас у Адама было детей много. Раз на пасху приказал Бог Адаму вывести всех нас, детей, себе напоказ. Адам постеснялся: совестно тащить такую ораву. Потащил Адам только старших, а мы дома остались. Мы и есть эти самые скрытые домашние дети Адама.— А мы падшие духи, — прошипел тихоногий, — падшие духи, были мы очень надоедливы, дела не делали, ходили по пятам Бога, ну Бог нас и турнул с неба.— А мы неверные, мы бывшие ангелы, погнал нас архангел. Сорок дней мы летели, сорок ночей, и кто куда попал, тот там и остался, — ввернул от себя бывший ангел, ни на что не похожий: нос — зарубка коромысла, ноги — завиток бересты, а легок, как шишка хмеля.— Зверь кот-и-лев есть страшный, усатый… — облизывался забубенный Коровья-нога; дался Коровьей-ноге этот зверь Котылев.А с весеннею полночью прямо на нечисть шла по весеннему лугу дочка-веснянка, 3овутка .Стала Зовутка. Звездою рассыпалась ее завивная коса. Моргнула Зовутка зарницей.И словно громом ударило нечисть.Из прошлогодней соломы закурлыкал лядащий бес соломин , притрушенный теплой соломой. И откликнулся луг, загудел, и весь берег защелкал и заахал и зааукал, застрекотал лес стрекозою.Пошел хоровод, заиграл, закружился, — ой, хоровод!Либо копыто, либо рога, либо крыло, либо Бог знает что, а может быть, зверь кот-и-лев, может быть, сам зверь корокодил, что-то, кто-то отдавил волку лапу.Как вскочит Самоглот, потянул воздух, фыркнул да и был таков.Алалей и Лейла едва-едва успели от окна отскочить.Мчался волк, летел Самоглот сломя голову, бежал лесом и полем, и опять лесом и опять полем, через логи, через болота, через овраги и овражки.Укачивало в волковом брюхе.Лейла дремала.— Мне, Алалей, жалко Зовутку.— Им, Лейла, весело.— Съест ее зверь корокодил. И как это они нас не заметили?— Им не до нас.— А кому же до нас, Алалей?— Утро придет. Дождемся утра, заснет Самоглот, и мы прямо в окошко на волю.— Хоть бы утро скорее… Я тебя люблю, Алалей, я тебя очень, очень люблю, Алалей.
И когда пришло утро, вышли Алалей и Лейла из Волкова брюха на волю. И долго бродили они по лесу, по полю и по болоту, много встретилось им всяких напастей и, много узнав всяких диковин, вышли они на тропинку.Доведет их тропинка до Моря-Океана.— Лейла, я тебя очень, очень люблю! Весенний гром Весенний гром — когда гремит гром, ангелы по мосту едут, — народное поверье. (АМР)
Ангелы по мосту едут.— Белые Божие, куда вы поехали?
Стучат, топают кони. Плавно катят белые сосновые повозки. На повозках воз полевых цветов, целый воз кудрявых молоденьких березок.Плавно катят колеса, не скрипят: смазаны дегтем.И прямо по пути на грозный перекрест, где расходятся дороги Солнца, Земли и Месяца, твердо ступая на глухих железных ногах, их ведет поводырь — орлокрылая птица Главина Птица Главина — главина птица — третий ангельский чин Начала, ангелы, низводящие дождь на землю. (АМР)
Птица Главина — грозная птица из эсхатологических апокрифов. У Ремизова — смешивается с апокрифическим восприятием иерархии небесных ангельских чинов. И. Порфирьевым подробно излагается третий отрывок из «Заветов Адама»: «Третий чин составляют Начала. Их служение состоит в том, чтобы носиться в облаках, по слову пророка Давида, и низводить дождь на землю» ( Порфирьев И. Апокрифические сказания о ветхозаветных лицах и событиях. Казань, 1872. С. 171—172).
: женские долгие волосы спущены ей на глаза, а из глаз, ровно льются, летят стрелы.Оттого так и гремит кругом.
Ангелы по мосту едут.— Белые Божие, куда вы поехали?— А поехали мы, ангелы, со цветами-колокольчиками и с кудрявыми березками на седьмое небо к Богу справлять Троицу. Ремез — первая пташка Ремез — первая пташка — колядки о птице Ремезе см. в Объяснениях А. А. Потебни . Варшава. 1887. Птица очень чтимая, гнездо ее надевали под шлем, как ограду от пули. За искусство вить гнездо величается Ремез первой у Бога. (АМР)
Сбились с пути, а дороги не знают. Лес незнакомый. И ночь. Лучше бы им переждать у седого Ауки в избушке. Тепло у седого Ауки. Аука затейный: знает много мудреных докук, балагурья, обезьянку состроит, колесом перевернется и охоч попугать, инда страшно. Да на то он Аука, чтобы пугать.Ливмя лил дождик, и лишь к вечеру по закату поднявшимся ветром разволокло сердитые тучи, и светло за угор село солнце.
Сбились с пути, а дороги не знают. Лес незнакомый. И ночь. Сосны и ели шумят, как в погоду. А звезды — а звезды — большие!Выручил куст. Пустил ночевать.Хорошо еще летом: всякий куст тебя пустит, а зимой — пропадешь, когда инеем-стужей всю землю покроет.— Тише, Лейла! Тут, кроме нас, как и мы, без дороги одноухий маленький заяц с усом! Как продрог! И всего уж боится бедняга.Заяц их не узнал. Заяц их принял за что-то да за такое, не на шутку струхнул и сейчас улепетывать, — куда там!Ну, потом все разъяснилось.И осталось под кустиком трое: Алалей, Лейла да Заяц с усом ночь коротать.Рассказал им серый о лисице — которая лиса песни поет, и о лютом звере Заяц-Единоух, певучая Лисица, лютый зверь — игрушки, на Арбате продаются в Москве. (АМР)
Певучая Лисица — одна из игрушек, подаренных А. М. Ремизову писателем Андреем Белым («Помню „Певучую лису“. Андрей Белый принес ее и передал мне. Я почувствовал теплоту и дыхание в деревянной оболочке и ее звучащую душу» ( Кодрянская Н. Алексей Ремизов. Париж, 1959. С. 121).
— который зверь сердитый, и о птичьей ноге — которая нога сама везде ходит. Отогрелся и задремал.Они и сами не прочь. В сон голову клонит, да язычок у кого-то… все бы ему разговаривать, и ушки такие… все бы им слушать, и глаза такие… все бы им видеть. Вот и не спят.— Зайчик заснул?— А то как же, — второй сон, поди, видит!— Звезды большие!— Большие.— А самые большие!— В пустыне, там, где верблюды.— А если на дерево влезть, можно ухватиться за звезды?— А вот как заснем да влезем на елку, ты и ухватишься.— А ты мне про птицу-то рассказать обещался?— Про какую про птицу?— Да про ту… ты же мне говорил… первая птица такая…— А! про Ремеза — первую пташку!— Ну и что ж она, Алалей, маленькая?— Так себе: не великая, маленькая, сама коричневатая, горлышко — белое. Нос у ней, — другого такого не найти у птиц, и лапки особенные. Суетливая, все ремезит. А гнездо она вьет — лучше всех гнезд — гнездо у ней кошелем… за то и слывет первой у Бога. Вот и все.— Нет, ты хотел рассказать много!..— Ну, любит Ремез, где реки, где озера, иву любит, за море летает. Кто хранит гнездо Ремеза в доме, в тот дом гром не бьет. А погибает Ремез в бурю — береговая пташка. И большая певунья: голос не великий, маленький, только что для детей…— Вроде кукушки?И глаза засыпают у Лейлы.Жутко в лесу. Ночь все теснее, ночь все ближе. Весь лес обняла. А звезды — а звезды — большие. Белун Белун — см.: А. Н. Афанасьев . Поэтические воззрения. М., 1886—1889. (АМР)
Заковали студеному Ветру колючие губы, не велели холодом дуть, и Мороз-Трескун, засыпанный снегом, сел отдыхать в холодном царстве на полночи.Пришло теплое лето.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Волк-Самоглот — упоминание об одноименной игрушке встречается у А. М. Ремизова в «России в письменах» (М. — Берлин, 1922): «…А записка пока что у меня, а хранит ее волк-самоглот: если шарик качнешь, кланяется и хвостищем помахивает вверх и вниз — самоглот» (С. 54).
Каково было чувство наших путников, когда нежданно-негаданно, еще не закончив и первый день своего неведомого пути к таинственному Морю-Океану , очутились они в самом невозможном и печальном положении: Алалей и Лейла попали в брюхо к Волку-Самоглоту.И случилось все это очень просто. Встретив на поляне спящего волка, Алалей и Лейла не могли удержаться и, забыв Козы науку, не могли не потрогать страшного волка. Они погладили Самоглота по его серой лоснящейся шерстке, правда, совсем тихонько погладили волка, да волк-то спросонья, — волк очень чувствительный! — не разобрав хорошенько, в чем дело, хап! — и проглотил их.Было б им слушаться Козу, строго исполнять даже и такое, чего сама Коза, отправляя путников в дорогу, захлопотавшись, сказать забыла, и не поступать с первого же шага так опрометчиво… Шутка ли, ведь Волк-Самоглот не простой волк — дураку волк гусли-самогуды из-за тридевять земель достал! И попасть к такому волку в брюхо — не шутка.Сидя у Самоглота в брюхе, Алалей винил Лейлу, Лейла винила Алалея.— Это ты все, Лейла, — говорил Алалей, — Ты! Ну зачем понадобилось тебе гладить этого волчищу! Ну, посмотрели мы на него, ну, постояли немножко, подули тихонько на шерстку, и идти бы себе тихо и смирно, и зачем надо было еще руками трогать?— Нет, Алалей, — возражала Лейла, — это не я, это ты. Ты мне и волка показал, ты меня и к волку подвел и тебя же первого… нет уж, ты припомни, Алалей, тебя первого и проглотил волк, а меня заодно.— И вовсе не заодно! Я хватился тебя, хотел закричать, и как раз в эту самую минуту и схватил меня волк. Кого же первого проглотил волк: меня или тебя?— Тебя, Алалей!— Конечно, меня! Я всегда виноват. И что скажет Коза, когда дойдет до Козы! Что скажет сам Котофей Котофеич! Эх, Лейла, пропало наше путешествие, прощай теперь Море-Океан.— Давай, Алалей, подымем крик, будем топать, шуметь, пищать, нас услышат и освободят.— Кто нас услышит? И где тут потопаешь! Освободят? Кому это нужно? Вот ты бы не трогала волка, вот это нужно.— Ты меня, Алалей, совсем не любишь!— Да если бы я был один, — обиделся Алалей, — попади я один к волку в брюхо, ей-богу, ни о чем бы я и не думал. Ведь я о тебе беспокоюсь…— Мне, Алалей, есть хочется.Алалей ничего не мог ответить. Алалей только беспомощно развел руками: в самом деле, что достать Лейле, такой капризной и нежной и баловнице, тут, в брюхе Самоглота волка!Все углы Самоглотова брюха были завалены всякой живностью, но все было в самом неподходящем и несъедобном виде: живьем свалены лежали козы, овцы, бараны, телята и тут же всякие рога, копыта, клювы, хвосты, холки, бороды, гривы и тут же вещи совсем случайные — рукавицы, валенки, немало стен холста и красный пузатый самовар.В брюхе пошел дождик.Шел дождик по-осеннему мелкий и теплый, как летом.
Самоглот бежал, так все и бежал волк по своему волчьему делу, бежал лесом и полем, и опять лесом, и опять полем, через логи, через болота, через овраги и овражки.Уж затихли шаги солнца, уж вышел месяц и соловей — весенняя залетная птица, высвистывая, запел свою песню, когда пришла ночь и на волка: набегавшись всласть, грохнулся волк на землю и захрапел по-волчьи.Успевшие и промокнуть и обсушиться, Алалей и Лейла понемногу освоились и, оправившись после толчка, отброшенные на другой конец волчьего брюха, пошли бродить в брюхе, отыскивая хоть какой-нибудь светик на волю.После долгих поисков в левом боку — Самоглот спит на правом — отыскали они вроде слухового окошка.Первая выглянула на волю Лейла и тотчас от страха спряталась за Алалея. Выглянул Алалей и зажмурился.Что случилось? Что было на воле? Что так испугало Лейлу, отчего зажмурился Алалей?— Не бойся, Лейла, — сказал Алалей, — это они… к ним надо привыкнуть… это совсем не люди, только не бойся, Лейла.И оба, крепко притиснувшись друг к другу, высунулись из волчьего окошка на волю.Месяц низко спустил рога, и было видно, как днем.Самоглот дрых на кургане — на какой-то шведской могиле, а от могилы весь поемный берег до самой реки раззыбался — кишел всякой весенней нечистью.И кого только не было там: домовые, домихи, гуменные, банные, лесунки, лесовые, лешие, листотрясы, кореневые, дупляные, моховые, полевые, водяные, хлевники, чужаки, наброжие и облом, костолом, кожедер, тяжкун, шатун, хитник, лядащик, голохвост, ярун, долгоносик, шпыня, куреха и шептун со своею шептухой.Одни пыжились, словно куры при сноске, и топорщились и торощились, другие все вприпрыжку — и тряслись и качались, — чернокровные, черномазые, захлыщевые, забубенные, игрунки, скакунки, хороводники, третьи тихие, тихоногие — трава под ними не топчется, цветы не ломаются, и полозом ползли по-змеиному вислогубые, вислоухие, крючконосые, тонконогие, и подземные из подземных нор — из сырой и холодной страны.Всех весна выгнала, всех весна выманила из зимних темных закут, закружила весна — и не спится, все манится.Коротала нечисть весеннюю ночь, друг с дружкою разговор вела.С чего началось, неизвестно. Да разговор у нечисти ни с чего и начинается прямо. Лесовой хвалил лес.— Хорошо в лесу, — шумел Лесовой, как еловые шишки шумят, — хорошо и легко и весело! Ауку , чай, знаете? Аука в избушке живет; а изба у него с золотым мхом, а вода у него круглый год от весеннего льда, помело у него — медведевая лапа, бойко выходит дым из трубы, и в морозы тепло у Ауки. Старички и старушки — Лесавки в прошлогодних листьях сидят, а как осень подходит, завидят Лесавки осенние звезды, схватятся за руки, скачут по лесу, свистят на весь лес, без головы, без хвоста, скачут, вот как свистят! Листин -слепышка и Листина-баба только и знают, бродят в листьях по лесу, шуршат. Лешак -хворостянник в хворосте спит. Залесная -баба — безрукая баба, а так и норовит тебя сцапать, худа, как былинка. А за озером в черничном бору живет Боли-бошка . А за ленивым болотом живет Болотяник . А за дикою степью, за березовым лесом — ведьма Рогана . Ночью ходит Рогана по лесу в венке из лесных цветов, кукует ведьма тихо и грустно. А о лютом звере Корокодиле я ничего не знаю. Кто-нибудь слышал?Помалкивала нечисть.Потрескивал перелетный огонек, то вспыхивал ярко, то чуть светился голубенькой змейкой.Один забубенный — Коровья-нога , облизнувшись, сказал:— Я Коровья-нога! Есть зверь кот-и-лев Кот-и-лев — Прозвище А. И. Котылева, журналиста и близкого друга Ремизова, много помогавшего ему в первые годы его литературной жизни. Воспоминания о нем рассыпаны в книге «Встречи. Петербургский буерак».
— есть он зверь страшный, усатый, а корокодил , я ничего не слыхал о корокодиле.— А у нас совсем по-другому, — пропищал Долгоносик , — нас у Адама было детей много. Раз на пасху приказал Бог Адаму вывести всех нас, детей, себе напоказ. Адам постеснялся: совестно тащить такую ораву. Потащил Адам только старших, а мы дома остались. Мы и есть эти самые скрытые домашние дети Адама.— А мы падшие духи, — прошипел тихоногий, — падшие духи, были мы очень надоедливы, дела не делали, ходили по пятам Бога, ну Бог нас и турнул с неба.— А мы неверные, мы бывшие ангелы, погнал нас архангел. Сорок дней мы летели, сорок ночей, и кто куда попал, тот там и остался, — ввернул от себя бывший ангел, ни на что не похожий: нос — зарубка коромысла, ноги — завиток бересты, а легок, как шишка хмеля.— Зверь кот-и-лев есть страшный, усатый… — облизывался забубенный Коровья-нога; дался Коровьей-ноге этот зверь Котылев.А с весеннею полночью прямо на нечисть шла по весеннему лугу дочка-веснянка, 3овутка .Стала Зовутка. Звездою рассыпалась ее завивная коса. Моргнула Зовутка зарницей.И словно громом ударило нечисть.Из прошлогодней соломы закурлыкал лядащий бес соломин , притрушенный теплой соломой. И откликнулся луг, загудел, и весь берег защелкал и заахал и зааукал, застрекотал лес стрекозою.Пошел хоровод, заиграл, закружился, — ой, хоровод!Либо копыто, либо рога, либо крыло, либо Бог знает что, а может быть, зверь кот-и-лев, может быть, сам зверь корокодил, что-то, кто-то отдавил волку лапу.Как вскочит Самоглот, потянул воздух, фыркнул да и был таков.Алалей и Лейла едва-едва успели от окна отскочить.Мчался волк, летел Самоглот сломя голову, бежал лесом и полем, и опять лесом и опять полем, через логи, через болота, через овраги и овражки.Укачивало в волковом брюхе.Лейла дремала.— Мне, Алалей, жалко Зовутку.— Им, Лейла, весело.— Съест ее зверь корокодил. И как это они нас не заметили?— Им не до нас.— А кому же до нас, Алалей?— Утро придет. Дождемся утра, заснет Самоглот, и мы прямо в окошко на волю.— Хоть бы утро скорее… Я тебя люблю, Алалей, я тебя очень, очень люблю, Алалей.
И когда пришло утро, вышли Алалей и Лейла из Волкова брюха на волю. И долго бродили они по лесу, по полю и по болоту, много встретилось им всяких напастей и, много узнав всяких диковин, вышли они на тропинку.Доведет их тропинка до Моря-Океана.— Лейла, я тебя очень, очень люблю! Весенний гром Весенний гром — когда гремит гром, ангелы по мосту едут, — народное поверье. (АМР)
Ангелы по мосту едут.— Белые Божие, куда вы поехали?
Стучат, топают кони. Плавно катят белые сосновые повозки. На повозках воз полевых цветов, целый воз кудрявых молоденьких березок.Плавно катят колеса, не скрипят: смазаны дегтем.И прямо по пути на грозный перекрест, где расходятся дороги Солнца, Земли и Месяца, твердо ступая на глухих железных ногах, их ведет поводырь — орлокрылая птица Главина Птица Главина — главина птица — третий ангельский чин Начала, ангелы, низводящие дождь на землю. (АМР)
Птица Главина — грозная птица из эсхатологических апокрифов. У Ремизова — смешивается с апокрифическим восприятием иерархии небесных ангельских чинов. И. Порфирьевым подробно излагается третий отрывок из «Заветов Адама»: «Третий чин составляют Начала. Их служение состоит в том, чтобы носиться в облаках, по слову пророка Давида, и низводить дождь на землю» ( Порфирьев И. Апокрифические сказания о ветхозаветных лицах и событиях. Казань, 1872. С. 171—172).
: женские долгие волосы спущены ей на глаза, а из глаз, ровно льются, летят стрелы.Оттого так и гремит кругом.
Ангелы по мосту едут.— Белые Божие, куда вы поехали?— А поехали мы, ангелы, со цветами-колокольчиками и с кудрявыми березками на седьмое небо к Богу справлять Троицу. Ремез — первая пташка Ремез — первая пташка — колядки о птице Ремезе см. в Объяснениях А. А. Потебни . Варшава. 1887. Птица очень чтимая, гнездо ее надевали под шлем, как ограду от пули. За искусство вить гнездо величается Ремез первой у Бога. (АМР)
Сбились с пути, а дороги не знают. Лес незнакомый. И ночь. Лучше бы им переждать у седого Ауки в избушке. Тепло у седого Ауки. Аука затейный: знает много мудреных докук, балагурья, обезьянку состроит, колесом перевернется и охоч попугать, инда страшно. Да на то он Аука, чтобы пугать.Ливмя лил дождик, и лишь к вечеру по закату поднявшимся ветром разволокло сердитые тучи, и светло за угор село солнце.
Сбились с пути, а дороги не знают. Лес незнакомый. И ночь. Сосны и ели шумят, как в погоду. А звезды — а звезды — большие!Выручил куст. Пустил ночевать.Хорошо еще летом: всякий куст тебя пустит, а зимой — пропадешь, когда инеем-стужей всю землю покроет.— Тише, Лейла! Тут, кроме нас, как и мы, без дороги одноухий маленький заяц с усом! Как продрог! И всего уж боится бедняга.Заяц их не узнал. Заяц их принял за что-то да за такое, не на шутку струхнул и сейчас улепетывать, — куда там!Ну, потом все разъяснилось.И осталось под кустиком трое: Алалей, Лейла да Заяц с усом ночь коротать.Рассказал им серый о лисице — которая лиса песни поет, и о лютом звере Заяц-Единоух, певучая Лисица, лютый зверь — игрушки, на Арбате продаются в Москве. (АМР)
Певучая Лисица — одна из игрушек, подаренных А. М. Ремизову писателем Андреем Белым («Помню „Певучую лису“. Андрей Белый принес ее и передал мне. Я почувствовал теплоту и дыхание в деревянной оболочке и ее звучащую душу» ( Кодрянская Н. Алексей Ремизов. Париж, 1959. С. 121).
— который зверь сердитый, и о птичьей ноге — которая нога сама везде ходит. Отогрелся и задремал.Они и сами не прочь. В сон голову клонит, да язычок у кого-то… все бы ему разговаривать, и ушки такие… все бы им слушать, и глаза такие… все бы им видеть. Вот и не спят.— Зайчик заснул?— А то как же, — второй сон, поди, видит!— Звезды большие!— Большие.— А самые большие!— В пустыне, там, где верблюды.— А если на дерево влезть, можно ухватиться за звезды?— А вот как заснем да влезем на елку, ты и ухватишься.— А ты мне про птицу-то рассказать обещался?— Про какую про птицу?— Да про ту… ты же мне говорил… первая птица такая…— А! про Ремеза — первую пташку!— Ну и что ж она, Алалей, маленькая?— Так себе: не великая, маленькая, сама коричневатая, горлышко — белое. Нос у ней, — другого такого не найти у птиц, и лапки особенные. Суетливая, все ремезит. А гнездо она вьет — лучше всех гнезд — гнездо у ней кошелем… за то и слывет первой у Бога. Вот и все.— Нет, ты хотел рассказать много!..— Ну, любит Ремез, где реки, где озера, иву любит, за море летает. Кто хранит гнездо Ремеза в доме, в тот дом гром не бьет. А погибает Ремез в бурю — береговая пташка. И большая певунья: голос не великий, маленький, только что для детей…— Вроде кукушки?И глаза засыпают у Лейлы.Жутко в лесу. Ночь все теснее, ночь все ближе. Весь лес обняла. А звезды — а звезды — большие. Белун Белун — см.: А. Н. Афанасьев . Поэтические воззрения. М., 1886—1889. (АМР)
Заковали студеному Ветру колючие губы, не велели холодом дуть, и Мороз-Трескун, засыпанный снегом, сел отдыхать в холодном царстве на полночи.Пришло теплое лето.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19