– Тогда не откладывайте, – я не знаю точно, когда приезжает мисс Динни.Леди Черрел вернулась к своим счетам, но не смогла привести их в порядок, сунула в ящик и отправилась к мужу. Тот тоже сидел над счетами и бумагами, и вид у него был подавленный. Она подошла к нему и прижала его голову к себе:– Джин тебе сказала, Кон?– Это, конечно, единственный выход. Но мне будет больно видеть, как Динни тоскует.Они помолчали, потом леди Черрел посоветовала:– По-моему, нужно рассказать Динни о наших затруднениях. Это её хоть немного отвлечёт.Генерал взъерошил себе волосы:– В этом году мне не хватит трёхсот фунтов. Двести я выручу за лошадей, остальное покроет лес. Даже не знаю, что тяжелее. По-твоему, Динни что-нибудь придумает?– Нет, но это её обеспокоит и помешает ей так сильно тревожиться изза другого.– Понимаю. Ну, тогда расскажи ей сама или попроси Джин. Я не могу. Динни ещё решит, что я намерен урезать её карманные деньги, а она и так получает жалкие гроши. Дайте ей понять, что об этом даже речи нет. Самое лучшее для неё – уехать путешествовать, но на что?Этого его жена тоже не знала, и разговор иссяк.Весь дом Черрелов, на который надежды, страхи, рождения, смерти и суета повседневных переживаний его обитателей наложили за долгие века отпечаток степенной осторожности, подобающей преклонному возрасту, испытывал в этот день неловкость, и она давала себя знать в каждом слове и жесте не только его хозяев, но даже горничных. Как держаться? Как выказать сочувствие и в то же время не показать его? Как встретить человека так, чтобы он не почувствовал в словах привета намёка на ликование? Всеобщее замешательство заразило самое Джин. Сперва она вымыла и вычесала собак, потом настоятельно потребовала дать ей машину, решив встречать все дневные поезда.Динни приехала с третьим. Она вышла из вагона с Фошем и сразу же попала в объятия Джин.– Хэлло, вот и ты, дорогая! – поздоровалась та. – Новая собака?– Да, и чудесная.– Много у тебя вещей?– Только то, что со мной. Бесполезно искать носильщика, – они вечно заняты с велосипедами.– Я снесу.– Ни в коем случае. Веди Фоша!Оттащив чемодан и саквояж к машине, Динни спросила:– Джин, не возражаешь, если я пройдусь полем? Фошу будет полезно, да и в поезде было душно. Я с удовольствием подышу запахом сена.– Да, его ещё не убрали. А я отвезу вещи и приготовлю чай.Динни проводила Джин улыбкой, и всю дорогу до поместья её невестка вспоминала эту улыбку и вполголоса отводила душу…Динни вышла на полевую тропинку и спустила, Фоша с поводка. Он ринулся к живой изгороди, и девушка поняла, как ему не хватало зелени и простора. Деревенская собака! На минуту его деловитая радость отвлекла внимание девушки; затем мучительная и горькая боль вернулась снова. Динни позвала собаку и двинулась дальше. На первом из черрелских лугов сено ещё не скопнили, и девушка прилегла на него. Как только она попадёт домой, нужно будет следить за каждым словом и взглядом, без конца улыбаться и таиться! Ей отчаянно нужно хоть несколько минут передышки. Динни не плакала, а только приникла к усыпанной сеном земле, и солнце обжигало ей затылок. Она перевернулась на спину и посмотрела на небо. У неё не было никаких мыслей, – все растворилось в тоске об утраченном и невозвратимом. А над нею плыл сонный голос лета – гудение пчёл, одуревших от жары и мёда. Девушка скрестила руки и сдавила себе грудь, пытаясь заглушить сердечную боль. Если бы умереть здесь, сейчас, в разгар лета, под жужжание насекомых и пение жаворонков! Умереть и больше не испытывать боли! Динни долго лежала не шевелясь; наконец пёс подошёл к ней и лизнул в щёку. Пристыженная, она встала и стряхнула сено и травинки с платья и чулок.Она прошла мимо старого Кысмета, перебралась через узенький, как ниточка, ручей и проникла в давно сбросивший с себя весенние чары сад, где пахло крапивой и старыми деревьями; оттуда, миновав цветник, добралась до каменной террасы. Один цветок магнолии уже распустился, но девушка не посмела понюхать его из боязни, что лимонно-медовый запах разбередит её рану. Она подошла к балконной двери и заглянула внутрь.Её мать сидела с таким лицом, которое бывало у неё, по выражениюДинни, "в ожидании отца". Отец её стоял с таким лицом, которое бывало у него "в ожидании мамы". Джин выглядела так, словно из-за угла вот-вот появится её детёныш."И этот детёныш – я", – подумала Динни, перешагнула через порог и попросила:– Мамочка, можно мне чаю? Вечером, когда все уже пожелали друг другу спокойной ночи, она снова спустилась вниз и вошла в кабинет генерала. Он сидел за письменным столом, держа карандаш и, видимо, обдумывая то, что написал. Девушка подкралась к отцу и прочла через его плечо: "Продаются лошади:1) Жеребец – гнедой, рост пятнадцать три четверти, десять лет, здоровый, красивый, выносливый, хорошо берёт препятствия.2) Кобыла – чалая, рост пятнадцать с четвертью, девять лет, послушная, годится под дамское седло, хорошо берёт препятствия, отличная резвость.Обращаться к владельцу, Кондафорд, Оскфордшир".
– М-м! – промычал сэр Конуэй и вычеркнул слова "отличная резвость".Динни нагнулась и выхватила листок.Генерал вздрогнул и повернул голову.– Нет! – отчеканила Динни и разорвала объявление.– Что ты! Нельзя же так! Я столько над ним просидел.– Нет, папа, лошадей продать невозможно. Ты же без них пропадёшь!– Я должен их продать, Динни.– Слышала. Мама мне сказала. Но в этом нет необходимости. Случайно мне досталась куча денег.И девушка выложила на письменный стол отца так долго хранимые ею кредитки.Генерал поднялся.– Ни в коем случае! – запротестовал он. – Это очень благородно с твоей стороны, Динни, но ни в коем случае!– Ты не имеешь права отказываться, папа. Позволь и мне сделать чтонибудь для Кондафорда. Мне их девать некуда, а тут как раз три сотни, которые, по словам мамы, тебе и нужны.– Как некуда девать? Вздор, дорогая! Их тебе хватит на хорошее длительное путешествие.– Не надо мне хорошего длительного путешествия! Я хочу остаться дома и помочь вам обоим.Генерал пристально посмотрел ей в лицо.– Мне стыдно их брать, – сознался он. – Я сам виноват, что не справился.– Папа! Ты же никогда ничего на себя не тратишь!– Просто не знаю, как это получается, – там мелочь, здесь мелочь, а глядишь, деньги и разошлись.– Мы с тобой во всём разберёмся и посмотрим, без чего можно обойтись.– Самое ужасное, что в запасе ничего нет и все расходы приходится покрывать только за счёт поступлений. Страховка стоит дорого, государственные и местные налоги растут, а доходы падают.– Я понимаю, это ужасно. Может быть, нам стоит разводить что-нибудь на продажу?– Чтобы начать дело, нужны деньги. Конечно, в Лондоне, Челтенхеме или за границей мы прожили бы безбедно. Вся беда – поместье и прислуга.– Бросить Кондафорд? О нет! Кроме того, кому он нужен? Несмотря на твои усилия, мы здесь все равно отстали от века.– Конечно, отстали.– Мы никому не можем предложить, не краснея, это "уютное гнёздышко". Люди не обязаны платить за чужих предков.Генерал отвёл глаза:– Честно скажу. Динни, я устал от бесконечной ответственности. Я терпеть не могу думать о деньгах, подкручивать гайку то здесь, то там и ломать себе голову, удастся ли свести концы с концами. Но ты же сама сказала – продажа исключается. Сдать? А кто снимет? Кондафорд не превратишь в школу для мальчиков, сельский клуб или психиатрическую лечебницу. А на что ещё в наше время годится загородный дом? Твой дядя Лайонел единственный из нас, у кого есть деньги. Может быть, он купит его, чтобы проводить здесь конец недели?– Нет, папа, нет! Будем держаться за Кондафорд. Я уверена, как-нибудь извернёмся. Давай я займусь подкручиванием гаек. А пока что ты должен взять вот это. Начало будет хорошее.– Динни, я…– Сделай мне удовольствие, дорогой! Генерал притянул дочь к себе.– А тут ещё эта история с тобой! – шепнул он, целуя её волосы. – Видит бог, я…Девушка замотала головой:– Я выйду на минутку. Просто поброжу. На улице так хорошо, тепло…Динни накинула на шею шарф и вышла в сад.Последние лучи долгого дня уже погасли на горизонте, но было ещё тепло, потому что роса не выпала и в воздухе не тянуло ветерком. Ночь стояла тихая, сухая, звёздная. Динни сразу же затерялась в ней, хотя все ещё различала смутные очертания обвитого ползучими растениями старого дома, где до сих пор светились четыре окна. Девушка встала под вязом, прижалась к нему спиной, отвела руки назад и обхватила ствол. Ночь – её друг: ночью нет ни глаз, которые видят, ни ушей, которые слышат. Динни, не шевелясь, смотрела во мрак, черпая утешение в несокрушимой крепости того, что возвышалось позади неё. Мимо, касаясь её лица, пролетали мотыльки. Равнодушная, пышущая жаром, не знающая тревог, деятельная даже во сне природа! Миллионы крохотных созданий забились в норки и уснули, тысячи существ летают и ползают вокруг, мириады травинок и цветов медленно оправляются после знойного дня. Природа! Безжалостная и безразличная даже к тем единственным из её детей, кем она увенчана и воспета в прекрасных словах! Нити рвутся, сердца разбиваются, горести обрушиваются на её глупых сынов и дочерей, а Природа не отвечает им не звуком, ни вздохом! Один звук из уст Природы облегчил бы Динни больше, чем сочувствие всех людей, вместе взятых. Ах, если бы как в "Рождении Венеры" ветерок обдувал её, волны, словно голубки, ластились к её ногам, а пчелы летали вокруг неё в поисках мёда! Если бы хоть на мгновение она могла слиться во тьме с сиянием звёзд, запахом земли, верещанием летучей мыши, полётом мотылька, чьё крыло задело её нос!Девушка стояла, подняв голову, прильнув всем телом к стволу вяза, пьянея от мглы, тишины и звёзд. Почему у неё нет ушей ласки и нюха лисы, чтобы слышать и обонять все, волнующее душу! В ветвях над головой чирикнула птица. Издалека, нарастая, донёсся грохот последнего поезда, сменился отчётливым стуком колёс и свистом пара, замер, потом возобновился и растаял вдали. Все опять стихло. На том месте, где она стоит, был когда-то ров, засыпанный так давно, что с тех пор здесь успел вырасти огромный вяз. Жизнь деревьев, их долгая борьба с ветром так же медлительна и упорна, как жизнь её семьи, цепляющейся за этот клочок земли."Не буду думать о нём, не буду думать о нём!" – повторила Динни, как ребёнок, который не хочет вспоминать о том, что причинило ему боль. И сразу же в темноте перед нею возникло его лицо – его глаза, его губы. Она повернулась и прижалась лбом к шершавой коре ствола. Но его лицо снова встало между деревом и ею. Она отшатнулась и быстро пошла прочь, бесшумно ступая по траве, невидимая, как призрак. Потом долго-долго ходила по саду, и движение успокоило её."Что ж, – решила девушка. – Мой час минул. Ничего не поделаешь. Пора домой".Она остановилась ещё на мгновение, взглянула на звёзды – далёкие, неисчислимые, яркие и холодные, слабо улыбнулась и подумала. "Какая же из них моя счастливая звезда?"

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27