В голове Динни мелькнуло: "Дядя Лоренс просто волшебник!" – и глаза её стали ещё прозрачнее, чем раньше.– Эта проклятая бюрократическая машина скоро поглотит всех наших близких, – продолжал баронет. – Обе мои дочери за морем: Селия в Китае, флора в Индии; твой брат Хьюберт в Судане; твоя сестра Клер уедет, как только обвенчается, – Джерри Корвен получил назначение на Цейлон; Чарли Масхем, по слухам, прикомандирован к канцелярии генерал-губернатора в Кейптауне; старший сын Хилери служит в индийской гражданской администрации, младший – во флоте. Ну их всех! Ты и Джек Масхем – единственные пеликаны в моей пустыне. Конечно, остаётся ещё Майкл.– Дядя, вы часто встречаетесь с мистером Масхемом?– Довольно часто: либо в "Бэртоне", либо он заходит ко мне в «Кофейню» поиграть в пикет, – мы с ним последние любители этой забавы. Но это только зимой, пока не начался сезон. Теперь я не увижу его до самого конца Ныомаркетских скачек.– Он, наверно, замечательно разбирается в лошадях?– Да, Динни. В остальном – нет, как все люди его типа. Лошадь – это такое животное, которое закупоривает поры нашей души, делает человека чересчур бдительным. Нужно следить не только за лошадью, но и за всеми, кто имеет к ней касательство. Как выглядит молодой Дезерт?– Дезерт? – замялась Динни, чуть было не захваченная врасплох. – Он изжелта-тёмный. – Как пески под солнцем. Он ведь настоящий бедуин. Отец его живёт отшельником, они все немного странные. Майкл любит его, несмотря на ту историю. Это лучшее, что я могу о нём сказать.– А что вы думаете о его стихах?– Хаос и разлад: одной рукой творит, другой разрушает.– Он, видимо, ещё не нашёл себе места в жизни. Глаза у него довольно красивые, вы не находите?– Мне больше запомнился рот – нервный и горький.– Глаза говорят о том, каков человек от природы, рот – о том, каким он стал,– Да. Рот и брюшко.– У него нет брюшка, – возразила Динни. – Я обратила внимание.– Привычка питаться горстью фиников и чашкой кофе. Неправда, что арабы любят кофе. Их слабость – зелёный чай с мятой. Боже правый! Вот и твоя тётка. "Боже правый!" относилось не к ней, а к чаю с мятой.Леди Монт сняла свой бумажный головной убор и перевела дух.– Тётя, милая, – взмолилась Динни, – я забыла, что у вас день рождения и не принесла подарка.– В таком случае поцелуй меня. Я всегда говорю, Динни, что ты целуешь особенно приятно. Как ты сюда попала?– Я приехала за покупками для Клер.– Ты захватила с собой ночную рубашку?– Нет.– Неважно. Возьмёшь мою. Ты их ещё носишь?– Да, – ответила Динни.– Умница. Не люблю женских пижам. Твой дядя тоже. От них такое ощущение, словно что-то ниже талии тебе мешает. Хочешь избавиться и не можешь. Майкл и Флёр остаются обедать.– Благодарю, тётя Эм, я переночую у вас. Сегодня я не достала и половины того, что нужно Клер.– Мне не нравится, что Клер выходит замуж раньше тебя, Динни.– Этого следовало ожидать, тётя.– Вздор! Клер – блестящая женщина: на таких, как правило, не женятся. Я вышла замуж в двадцать один.– Вот видите, тётя!..– Ты смеёшься надо мной! Я блеснула всего один раз. Помнишь слона,Лоренс? Я хотела, чтобы он сел, а он становился на колени. Слоны могут наклоняться только в одну сторону. И я сказала, что он следует своим наклонностям.– Тётя Эм! За исключением этого случая вы – самая блестящая женщина, какую я знаю. Все остальные чересчур последовательны.– Мне так отрадно видеть твой нос, Динни. Я устала от горбатых.У нас у всех такие – и у твоей тётки Уилмет, и у Хен, и у меня.– Тётя, милая, у вас совсем незаметный изгиб.– В детстве я ужасно боялась, что будет хуже. Я прижималась горбинкой к шкафу.– Я тоже пробовала, только кончиком.– Однажды, когда я этим занималась, твой отец спрыгнул со шкафа и прокусил себе губу. Представь себе, он спрятался там, как леопард, и подсматривал за мной.– Какой ужас!– Да, Лоренс, о чём ты задумался?– Я думал о том, что Динни, по всей вероятности, не завтракала.– Я собиралась проделать это завтра, дядя.– Вот ещё! – возмутилась леди Монт. – Позвони Блору. Ты всё равно не пополнеешь, пока не выйдешь замуж.– Пусть сначала Клер обвенчается, тётя Эм.– Надо бы у Святого Георгия. Служит Хилери?– Разумеется!– Я поплачу.– А почему, собственно, вы плачете на свадьбах, тётя?– Невеста будет так похожа на ангела, а жених в чёрном фраке, с усиками даже не почувствует, что она о нём думает. Как это огорчительно!– А вдруг он все почувствует? Я уверена, что так было и с Майклом, когда он женился на Флёр, и с дядей Эдриеном, когда Диана выходила за него.– Эдриену пятьдесят три и у него борода. Кроме того, Эдриен – особая статья.– Допускаю, что это несколько меняет дело. Но, по-моему, оплакивать следует скорее мужчину. Женщина переживает самую торжественную минуту в своей жизни, а у мужчины наверняка слишком узкий жилет.– У Лоренса жилет не жал. Твой дядя всегда был худ как щепка. А я была тогда стройной, как ты, Динни.– Вы, наверно, были изумительны в фате, тётя Эм. Правда, дядя?Тут она заметила, какое непривычно тоскливое выражение приняли лица обоих её пожилых собеседников, и торопливо прибавила:– Где вы встретились впервые?– На охоте, Динни. Я увязла в болоте. Твоему дяде это не понравилось, он подошёл и вытащил меня.– Идеальное место для знакомства!– Слишком грязное. Потом мы целый день не разговаривали.– Как же вы сошлись?– Так уж всё сложилось. Я гостила у Кордроев, знакомых Хен, а твой дядя заехал посмотреть щенят. Ты почему меня допрашиваешь?– Просто хочу знать, как это делалось в ваше время.– Выясни лучше сама, как это делается в наши дни.– Дядя Лоренс не хочет, чтобы я избавила его от себя.– Все мужчины – эгоисты, кроме Майкла и Эдриена.– Кроме того, я не желаю, чтобы вы из-за меня плакали.– Блор, коктейль и сандвич для мисс Динни. Она не завтракала. Да, Блор, мистер и миссис Эдриен и мистер и миссис Майкл остаются обедать. И скажите Лауре, Блор, чтобы она отнесла мою ночную рубашку и прочее в синюю комнату для гостей. Мисс Динни ночует у нас. Ах, эта детвора!И леди Монт, слегка раскачиваясь, выплыла из комнаты в сопровождении своего дворецкого.– Какая она чудная, дядя!– Я этого никогда не отрицал, Динни.– Стоит мне её повидать, и на душе становится легче. Она когданибудь сердится?– Иногда собирается, но раньше чем успеет выйти из себя, уже перескакивает на другое.– Какое спасительное свойство!..Вечером за обедом Динни всё время прислушивалась, не упомянет ли её дядя о возвращении Уилфрида Дезерта. Он не упомянул.После обеда она подсела к Флёр, восхищаясь – как всегда чуточку недоуменно – своей родственницей, лицо и фигура которой были так прелестны, а глаза проницательны, которая держалась так мило и уверенно, не питала никаких иллюзий на собственный счёт и смотрела на Майкла сверху вниз и снизу вверх одновременно."Будь у меня муж, – думала Динни, – я была бы с ним не такой. Я смотрела бы ему прямо в глаза, как грешница на грешника".– Флёр, вы помните вашу свадьбу? – спросила она.– Помню, дорогая. Удручающая церемония.– Я видела сегодня вашего шафера.Круглые сверкающие белками глаза Флёр расширились.– Уилфрида? Неужели вы его помните?– Мне было тогда шестнадцать, и он привёл в трепет мои юные нервы.– Это, конечно, главная обязанность шафера. Ну, как он выглядит?– Очень смуглый и очень беспокойный.Флёр расхохоталась.– Он всегда был такой.Динни взглянула на неё и решила не терять времени.– Да, дядя Лоренс рассказывал мне, что он пытался внести беспокойство и в вашу жизнь.– Я даже не знала, что Барт это заметил, – удивилась Флёр.– Дядя Лоренс немножко волшебник, – пояснила Динни.– Уилфрид вёл себя примерно, – понизила голос Флёр, улыбаясь воспоминанию. – Уехал на Восток послушно, как ягнёнок.– Но не это же, надеюсь, удерживало его до сих пор на Востоке?– Разве корь может удержать вас навсегда в постели? Нет, ему просто там нравится. Наверно, обзавёлся гаремом.– Нет, – возразила Динни. – Он разборчив, или я ничего не понимаю в людях.– Совершенно верно, дорогая. Простите меня за дешёвый цинизм. Уилфрид – удивительнейший человек и очень милый. Майкл его любил. Но, – прибавила Флёр, неожиданно взглянув на Динни, – женщине любить его невозможно: это олицетворённый разлад. Одно время я довольно пристально изучала его, – так уж пришлось. Он неуловим. Страсть и комок нервов. Мягкосердечный и колючий. Неизвестно, верит ли во что-нибудь.– За исключением красоты и, может быть, правды, если он в состоянии их найти? – полувопросительно произнесла Динни.Ответ. Флёр оказался неожиданным.– Что ж, дорогая, все мы верим в них, когда видим вблизи. Беда в том, что их никогда вблизи не бывает, разве что… разве что они скрыты в нас самих. А последнее исключается, если человек в разладе с собой. Где вы его видели?– У памятника. Фошу.– А, вспоминаю! Он боготворил. Фоша. Бедный Уилфрид! Не везёт ему: контузия, стихи и семья – отец спрятался от жизни, мать, полуитальянка, убежала с другим. Поневоле будешь беспокойным. Самое лучшее в нём – глаза: возбуждают жалость и красивы – роковое сочетание. Ваши юные нервы не затрепетали снова?– Нет. Но мне было интересно, не затрепещут ли ваши, если я упомяну о нём.– Мои? Деточка, мне под тридцать, у меня двое детей и… – лицо Флёр потемнело, – мне сделали прививку. Я могла бы о ней рассказать только вам, Динни, но есть вещи, о которых не рассказывают.У себя в комнате наверху Динни, несколько обескураженная, погрузилась в чересчур вместительную ночную рубашку тёти Эм и подошла к камину, в котором, несмотря на её протесты, развели огонь. Она понимала, как нелепы её переживания – странная смесь застенчивости и пылкой смелости в предчувствии близких и неотвратимых поступков. Что с ней? Она встретила человека, который десять лет тому назад заставил её почувствовать себя дурочкой, человека, судя по всем отзывам, совершенно для неё неподходящего. Динни взяла зеркало и стала рассматривать своё лицо поверх вышивок чересчур вместительной ночной рубашки. То, что она видела, могло бы её удовлетворить, но не удовлетворяло.Такие лица приедаются, думала она. Всегда одно и то же боттичеллиевское выражение! Вздёрнутый нос,Цвет глаз голубой!Рыжая нимфа, в себя не верьИ зря не гордись собой! Он так привык к Востоку, к черным, томным глазам под чадрой, соблазнительным, скрытым одеждой формам, к женственности, тайне, белым, как жемчуга, зубам – см, в словаре статью "Гурия"! Динни показала зеркалу собственные зубы. На этот счёт она спокойна, – лучшие зубы в семье. И волосы у неё вовсе не рыжие: они, как любила выражаться мисс Бреддон, каштановые. Приятное слово! Жаль, что оно устарело. Разве разглядишь себя, когда на тебе покрытая вышивкой рубашка времён Виктории? Не забыть проделать это завтра перед ванной! Обрадует ли её то, что она увидит? Дай бог! Динни вздохнула, положила зеркало и легла в постель. III Уилфрид Дезерт все ещё сохранял за собой квартиру на Корк-стрит. Платил за неё лорд Маллиен, который пользовался ею в тех редких случаях, когда покидал своё сельское уединение. У пэра-отшельника было больше общего с младшим сыном, чем со старшим, членом парламента, хотя это ещё ничего не означало. Тем не менее встречи с Уилфридом он переносил не слишком болезненно. Но, как правило, в квартире обитал только Стэк, вестовой Уилфрида во время войны, питавший к нему ту сфинксообразную привязанность, которая долговечнее, чем любая словесно выраженная преданность. Когда Уилфрид неожиданно возвращался, он заставал квартиру в том же точно виде, в каком оставил, – не более пыльной, не более душной, те же костюмы на тех же плечиках, те же грибы и превосходно прожаренный бифштекс, чтобы утолить первый голод. Дедовская мебель, уставленная и увешанная вывезенными с Востока безделушками, придавала просторной гостиной незыблемо обжитой вид. Диван, стоявший перед камином, встречал Уилфрида так, словно тот никогда не расставался с ним.На другое утро после встречи с Динни Дезерт лежал на нём и удивлялся, почему кофе бывает по-настоящему вкусным лишь тогда, когда его готовит Стэк. Восток – родина кофе, но турецкий кофе – ритуал, забава и, как всякий ритуал и всякая забава, только щекочет душу. Сегодня третий день пребывания в Лондоне после трёхлетнего отсутствия. За последние два года он прошёл через многое такое, о чём не хочется ни говорить, ни вспоминать – особенно об одном случае, которого он до сих пор не может себе простить, как ни старается умалить его значение. Иными словами, он вернулся, отягощённой тайной. Он привёз также стихи – в достаточном для четвёртой книжки количестве.Он лежал на диване, раздумывая, не следует ли увеличить скромный сборник, включив в него самое длинное и, по мнению автора, самое лучшее из всего написанного им в стихах – поэму, навеянную тем случаем. Жаль, если она не увидит света. Но… И это «но» было столь основательным, что Уилфрид сто раз был готов разорвать рукопись, уничтожить её так же бесследно, как ему хотелось стереть воспоминание о пережитом. Но… Опять "но"! Поэма была его оправданием – она объясняла, почему он допустил, чтобы с ним случилось то, о чём, как он надеялся, никто не знал. Разорвать её – значит утратить надежду на оправдание: ведь ему уже никогда так полно не выразить всё, что он перечувствовал во время того случая; это значит – утратить лучшего защитника перед собственной совестью и, может быть, единственную возможность избавиться от кошмара: ведь ему иногда казалось, что он не станет вновь безраздельным хозяином собственной души, пока не объявит миру о случившемся.Он перечитал поэму, решил: "Она куда лучше и глубже путаной поэмыЛайела", – и без всякой видимой связи стал думать о девушке, которую встретил накануне. Удивительно! Столько лет прошло после свадьбы Майкла, а он все не забыл эту тоненькую, словно прозрачную девочку, похожую на боттичеллиевскую Венеру, ангела или мадонну, что, в общем, одно и то же. Тогда она была очаровательной девочкой! А теперь она очаровательная молодая женщина, полная достоинства, юмора и чуткости. Динни! Черрел! Фамилия пишется Черруэл, это он помнит. Он не прочь показать ей свои стихи: её суждениям можно доверять.Отчасти из-за того, что думал о ней, отчасти из-за того, что взял такси, он опоздал и столкнулся с Динни у дверей Дюмурье как раз в ту минуту, когда она уже собиралась уйти.Пожалуй, нет лучше способа узнать истинный характер женщины, чем заставить её одну ждать в общественном месте в час завтрака. Динни встретила его улыбкой:– А я уже думала, что вы забыли.– Во всём виновато уличное движение. Как могут философы утверждать, что время тождественно пространству, а пространство – времени? Чтобы это опровергнуть, достаточно двух человек, которые решили позавтракать вместе. От Корк-стрит до Дюмурье – миля. Я положил на неё десять минут и в результате опоздал ещё на десять. Страшно сожалею!– Мой отец считает, что с тех пор как такси вытеснили кэбы, время нужно рассчитывать с запасом в десять процентов. Вы помните кэбы?– Ещё бы!– А я попала в Лондон, когда их уже не было.– Если этот ресторан вам знаком, показывайте дорогу. Я о нём слышал, но сам здесь не бывал.– Он помещается в подвале. Кухня – французская.Они сняли пальто и заняли столик с краю.– Мне, пожалуйста, поменьше, – попросила Динни. – Ну, скажем, холодного цыплёнка, салат и кофе.– Что-нибудь со здоровьем?– Просто привычка к умеренности.– Ясно. У меня тоже. Вина выпьете?– Нет, благодарю. Как вы считаете, мало есть – это хороший признак?– Если это делается не из принципа, – да.– Вам не нравятся вещи, которые делаются из принципа?– Я не доверяю людям, которые их делают. Это фарисеи.– Это чересчур огульно. Вы склонны к обобщениям?– Я имел в виду тех, кто не ест потому, что видит в еде проявление плотских чувств. Надеюсь, вы так не считаете?– О нет! – воскликнула Динни. – Я только не люблю чувствовать себя набитой. А чтобы это почувствовать, мне нужно съесть совсем немного. О плоти я мало что знаю, но чувства, по-моему, это хорошая вещь.– Вероятно, единственная хорошая на свете.– Поэтому вы и сочиняете стихи? Дезерт усмехнулся:– Я думаю, у вас они тоже получались бы.– Стишки – да, стихи – нет.– Пустыня – вот место для поэзии. Бывали вы в пустыне?– Нет, но хотела бы.Она сказала это и сама удивилась своим словам, вспомнив, как отрицательно отнеслась к профессору американцу и его широким бескрайним просторам. Впрочем, трудно представить себе больший контраст, чем Халлорсен и этот смуглый беспокойный молодой человек, который смотрит на неё. Ох, эти глаза! Холодок снова пробежал у неё по спине. Динни разломила булочку и сообщила:– Вчера я обедала с Майклом и Флёр.Губы Дезерта искривились.– Вот как? Когда-то я сходил с ума из-за Флёр. Она – совершенство… в своём роде, правда?– Да, – согласилась Динни и глазами добавила: "Не надо её унижать!"– Превосходное оснащение, редкая выдержка!– Думаю, что вы её не знаете, – заметила девушка, – А я и подавно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27