— Черт возьми, что вы делаете там? — спросил он, наклоняясь над ним, медленно развязывая его путы и вынимая изо рта кляп, который вождь засунул с такой энергией, что почти задушил человека.Когда тюремщик освободился и был поставлен худо ли, хорошо ли на ноги, он бросил кругом растерянный взгляд, вздохнул с усилием три или четыре раза и, испустив яростный крик, выбежал в коридор с криками и проклятиями, забыв даже запереть дверь тюрьмы.— Ищи, — пробормотал насмешливо охотник. — Ты будешь очень ловок, если его поймаешь! Не знаю, что выйдет из всего этого, но генерал взбесится, а это главное.И не думая следовать примеру индейского вождя, он поднял фонарь, не погасший еще, взял корзину, зашел в камеру, сел на землю, поставив фонарь перед собой, а корзину рядом, и начал с беззаботностью философа есть, ворча время от времени на скупость испанцев, приславших ему провизию в количестве, едва ли достаточном для утоления страшного голода.Приятное занятие канадца было в самом разгаре, когда он вдруг услышал в коридоре страшный гам и шаги, смешанные с лязгом оружия.Спустя несколько минут около двух десятков солдат и офицеров ворвались, как вихрь, в тюрьму. Тюремщик находился среди них, жестикулируя и крича больше, чем все остальные.При виде охотника, мирно занятого едой, они остановились от изумления, так как были уверены, что он бежал.Когда волнение и смятение немного улеглись, один из офицеров обратился к охотнику.— Как! — спросил он. — Вы не ушли?— Я? — сказал тот, поднимая с изумленным видом голову. — На что, когда я должен завтра освободиться?— Вы помогли бегству своего товарища! — сказал тюремщик, показывая ему кулак.— Вы идиот, друг мой. Этот человек не мог быть моим товарищем, так как это индеец! — сказал он с величайшим спокойствием.Эти слова так отвечали мыслям присутствующих, которые в своей кастильской гордости не считали индейца за человека, что допрос на этом и кончился. К тому же, они никак не могли понять, как мог бы человек помогать бегству другого и сам не воспользоваться возможностью убежать?Итак, вместо упреков испанцы извинились перед охотником и ушли, пораженные философией этого человека, который, имея возможность быть свободным, предпочел остаться в плену.Когда дверь закрылась за ними, канадец залился гомерическим хохотом, а потом принял меры к тому, чтобы провести ночь как можно удобнее. Глава XXIV. Сотавенто обрисовывается Теперь мы сделаем несколько шагов назад и вернемся к одному из персонажей, роль которого до сих пор была второстепенна, но которого события вдруг выдвинули на первый план.Сотавенто, спрятавшись в потайной комнате, подслушал разговор графа Мельгозы с доном Аннибалом и с отцом Пелажио Сандовалем.Когда эти три лица покинули салон, достойный мажордом вышел из своего убежища с планом в голове, исполнение которого мы скоро увидим.Сотавенто пользовался полным доверием своего господина. Обязанность мажордома часто требовала его пребывания вне дома во всякое время дня и ночи. Поэтому он мог свободно покидать гасиенду и отсутствовать целыми днями.Это нисколько не удивительно для мажордома, обязанного наблюдать за всем, что происходит как дома, так и вне его, а также за пастухами быков и лошадей на обширных пастбищах, которые простираются часто на двадцать пять-тридцать миль вокруг гасиенды.Этот надзор был тем более необходим, поскольку пастухи, фактически предоставленные самим себе, не задумываясь убивали быков, доверенных им, чтобы продавать шкуры, или позволяли за небольшую награду путешественникам похищать самых прекрасных лошадей. Все это сильно вредило интересам владельцев.Сотавенто, выйдя из кабинета, отправился в конюшни, вывел свою лошадь и оседлал ее.В ту минуту, когда он готов был выехать из гасиенды, он очутился лицом к лицу со своим хозяином, который, проводив гостя до отведенных ему комнат, возвращался в общество союзников.— А! — сказал он, — ты уезжаешь, Сотавенто?— Да, mi amo, — отвечал тот. — Мне донесли, что сегодня утром несколько ягуаров показалось в bajio de los Pinos и произвели большие опустошения среди стад. Я хочу сам видеть, что делают тигреро и почему они еще не освободили страну от этих свирепых животных.— Это правда, я не понимаю небрежности наших тигреро. Между тем, им дают большую премию за каждую шкуру ягуара, не так ли?— Пятнадцать пиастров, ваша милость!— Я прошу вас, Сотавенто, не берегите этих лентяев и обращайтесь с ними, как они это заслужили. Действительно постыдно, что, получая такую высокую плату, они не исполняют своих обязанностей.— Ваша милость может положиться на меня, mi amo.— Я знаю, друг мой, — с чувством отвечал владелец гасиенды, — как ты предан мне, Когда рассчитываешь ты вернуться? Мы нуждаемся в тебе здесь.— Если так, ваша милость, я поспешу. Однако, так как я должен проехать cerro Azul, чтобы бросить взгляд на большие лесные участки, то буду здесь не ранее завтрашнего вечера или, самое позднее, послезавтра утром.— Впрочем, друг мой, у тебя полномочия, делай как лучше. Я всецело полагаюсь на тебя.Сотавенто поклонился своему господину, направившемуся в зал совета, и немедленно выехал из гасиенды.День уже наступил довольно давно. Солнце бросало только косые лучи, почти лишенные теплоты.Мажордом довольно долгое время ехал умеренным аллюром по дороге du bajio los Pinos, но когда гасиенда скрылась за густой завесой деревьев, и когда всаднику нечего было опасаться нескромных взоров людей, бывших на стенах, он остановился, бросил подозрительный взгляд вокруг, чтобы удостовериться, действительно ли он один, наклонился над шеей лошади, чтобы легче уловить малейший шум и оставался неподвижным несколько минут.Убедившись, что за ним никто не шпионит, мажордом выпрямился, уселся плотнее в седле и, тихо посвистав, произнес: “Santiago!”— испанское слово, понуждающее лошадей. Он поехал, слегка свернув вправо и незаметно приближаясь к реке, желтоватые воды которой текли недалеко между низкими песчаными берегами.Достигнув берега реки, мажордом ехал по нему около двух миль, изучая с самым пристальным вниманием вид берегов и, казалось, высматривая какой-то знак. Наконец он остановился и после минутного колебания въехал в реку и начал пересекать ее наискосок в таком месте, где вода доходила только до груди лошади.То, что мажордом так долго искал и, наконец, нашел, был брод. При других обстоятельствах весьма вероятно, что Сотавенто не поколебался бы переправиться через реку вплавь, но теперь он сделал длинный путь и хотел сберечь силы своей лошади.Достигнув противоположного берега, он пустил лошадь в галоп, продолжая держаться реки и быстро приближаясь к лесу, зеленевшему на горизонте.Переправившись через реку, Сотавенто очутился на земле индейцев bravos или “независимых”, что, по-видимому, нисколько не беспокоило мажордома, а, напротив, радовало, так как его осанка сделалась более важной, а взгляд засверкал дикой гордостью. Солнце исчезало в волнах золотых и пурпурных облаков, когда Сотавенто въехал под сень леса, где он замедлил шаг своей лошади.Наконец, после пятичасового пути, совершенного с необыкновенной быстротой, мажордом прибыл к подножию скалы, покрытой лишаями и зеленоватым мхом. Эта скала возвышалась уединенно среди обширной ограды, устроенной, вероятно, краснокожими во время охоты для того, чтобы легче было овладеть дичью. Впрочем, эта ограда была еще свежа, так как земля сохранила черную окраску, и следы огня были видны повсюду.Сотавенто остановился. На три или четыре мили от него все было голо и печально.Однако не это место было целью поездки мажордома, так как дав передохнуть десять минут своей лошади, он сел на нее снова и помчался во всю прыть. На этот раз скачка продолжалась недолго, всего три часа.Лошадь устала и спотыкалась на каждом шагу. Кожа ее покрылась потом, густое облако пара вылетало из ее разгоряченных ноздрей, дыхание прерывалось, и хриплый свист вырывался из стесненной груди. Мажордом же был спокоен и холоден, как и при выезде из гасиенды. Это был железный человек: ни усталость, ни жара не действовали на него.Уже около часа он ехал среди густого мрака едва заметными дорожками, среди которых он ориентировался так же легко, как днем на улицах города.Наконец он выехал в довольно большую долину, остановился и сошел с лошади, которая едва держалась на дрожащих ногах. Мажордом посмотрел на нее с сожалением.— Бедный Негро, — произнес он, тихо лаская ее, — он почти разбит.Он снял узду и стремена, но прежде чем предоставить коню на свободе искать корм, заботливо вытер его соломой.С минуту он раздумывал, потом пересек лужайку и быстрыми шагами углубился в лес так легко, что самое чуткое ухо не могло бы уловить шума его шагов.Через несколько минут ходьбы мажордом, присев в кустарнике, поднес ко рту по два пальца каждой руки и три раза с различными интонациями прокричал совою так удачно, что находившиеся поблизости птицы разлетелись в испуге.Почти тотчас же невдалеке послышался ответный крик. Тогда Сотавенто издал приятные для слуха и жалобные звуки кроликовой совы. Та же песня почти немедленно раздалась в ответ. Мажордом вышел из кустарника.Перед ним стоял человек, насколько можно было рассмотреть в сумерках, — индеец.Он стоял неподвижно и молчаливо.— Мой брат не желает приветствовать меня! — сказал Сотавенто на языке команчей.— Олень знает, — отвечал индеец, — что его братья радуются при виде его. Для чего же говорить бесполезные слова?— Где расположилось в данный момент племя?— Разве мой брат не замечает желтых листьев? Красные Бизоны ушли в свое зимнее селение.— Я так и думал, вот почему я, не остановившись в brulis, поехал сюда.— Мой брат поступил как мудрый человек.— Вождь не в походе?— Нет, все воины в деревне.— Хорошо.— Мой брат будет следовать за мной к вождю?— Я следую за моим братом.— Так пусть Олень идет.Не дожидаясь ответа мажордома, индеец повернулся и двинулся вперед с такой быстротой, что всякому другому на месте его товарища было бы трудно за ним поспеть.Скоро Сотавенто увидел среди деревьев сторожевые огни, разведенные в деревне, а спустя несколько минут очутился среди хижин, расположенных, по-видимому, без всякого порядка.При виде его женщины и дети бросились к нему с криками радости и обнаружили несомненные признаки дружеских чувств. Мажордом кратко отвечал на приветствия и прошел, сопровождаемый толпой, в хижину, в которой собирался совет племени, и где, несмотря на ранний час, уже находились вожди.По прибытии в деревню с Сотавенто произошла, можно сказать, метаморфоза. Все в нем мгновенно изменилось — внешний вид и поступь, так что никто не принял бы его за мексиканца, будь на нем другое платье.Он подошел ко входу в хижину совета и здесь почтительно остановился, ожидая, чтобы с ним заговорили.Вожди важно курили, присев на корточках около огня, пламя которого играло на их лицах, освещая их фантастическими отблесками.Индеец, служивший проводником мажордому, вошел в хижину и произнес несколько слов тихим голосом.— Олень — любимое дитя племени, — отвечал важный голос, — всемогущий Ваконда покровительствует ему. Его присутствие среди нас всегда приветствуется с радостью. Мы слышали крики женщин и детей, желавших ему благополучного прибытия. Пусть он займет у огня совета приготовленное ему место. Что скажут мои братья-сахемы?Другие вожди утвердительно кивнули головой.Сотавенто вошел, присел на свободное место, скрестил руки на груди и молча ждал своей очереди вступить в беседу.— Пусть мой брат Белый Ворон продолжает! — сказал вождь, говоривший ранее.— Да, — сказал тогда Белый Ворон, оканчивая, без сомнения, речь, прерванную приходом Сотавенто, — донесения наших охотников таковы: пауни-волки предприняли большую экспедицию и увели много лошадей. У нас недостаток в лошадях, а пауни-волки расположились в двух солнцах от нашей деревни. Почему бы нам не взять у них лошадей, в которых мы нуждаемся? Я сказал. Пусть мои братья подумают.Тогда заговорил другой вождь,— Наши молодые люди нуждаются в тренировке. Немногие из нашего племени славятся как хорошие конокрады. Совет Белого Ворона хорош. Его экспедиции всегда успешны. Пусть он выберет юношей, достойных его сопровождать, и отправится к пауни за лошадями, нужными нам для больших бизоньих охот. Я сказал.— Каково мнение, вожди? — спросил сахем.— Пусть Текучая Вода выскажет сначала свое, — отвечал Белый Ворон. — Ему как старейшему их сахемов следует первому начать.Текучая Вода встал.— Хорошо, — сказал он, — я скажу. Новость, сообщенная Белым Вороном, хороша. У нас действительно мало лошадей, и они нужны нам для больших зимних охот. Во всякое другое время я бы сказал: “Едем, овладеем лошадями пауни”. Десять минут тому назад я бы стоял за это, но теперь это невозможно. Мои братья не подумали, что мой сын Олень прибыл в нашу деревню. Путь от каменного жилища бледнолицых до деревни Красных Бизонов долог. Мой сын Олень не предпринял бы такого долгого путешествия, не имея на то важных причин. Приостановим на несколько минут начатый спор, отложим решение вопроса о своевременности предложенной экспедиции, выкурим “трубку мира”и выслушаем слова моего сына Оленя. Его язык не раздвоен, и, может быть, он нам сообщит важные новости. Я сказал!Вожди молча поклонились, и Белый Ворон от своего имени и от имени других вождей сказал, что совет сахема хорош и что, прежде чем предпринять окончательное решение относительно пауни, совет выслушает новости, которые, без сомнения, имеет ему сообщить Олень.Большая трубка была принесена со всеми подобающими церемониями. Она была набита священным табаком и закурена посредством палочки. Когда она обошла круг, Текучая Вода повернулся к Сотавенто:— Уши вождей племени открыты, — сказал он ему. — Пусть Олень говорит.Мажордом почтительно склонился перед сахемом и поднялся среди общей тишины. Глава XXV. Совет Красных Бизонов Была глубокая ночь, и ни одной звезды не сверкало на небе, только луна, выходя изредка из-за облаков, светила несколько минут своим трепетным светом, а потом мрак казался еще сильнее. Ветер жалобно свистал в обнаженных ветвях и глухо стонал, смешиваясь с зловещими криками диких зверей в одну печальную гармонию.Вход в хижину, где собрались у огня совета вожди, блестел во мраке, как адская пасть.Кроме сахемов, все в деревне спали. Даже собаки перестали лаять и растянулись у полупогасших огней, которые, покрывшись пеплом, не давали уже никакого света.Сотавенто или Олень, как угодно читателю называть его, по-мексикански или по-индейски, поднялся, и все вожди устремили на него взоры, выражавшие самое живое любопытство. Действительно, как заметил Текучая Вода, мажордом должен был сообщить новости, важные для сахемов его племени, если предпринял такой длинный и опасный путь.— Сахемы и храбрецы непобедимого племени Красных Бизонов, — сказал он, — когда я могу видеть вас, мое сердце трепещет и внушенные Вакондой слова вырываются из моей груди. Повинуясь приказанию мудрецов моего племени, я с сожалением согласился покинуть хижины моих отцов и принять привычки подлых бледнолицых, в гибели которых мы поклялись. Очень часто эта тяжесть, слишком непосильная для моих слабых плеч, готова меня сломить. Часто я чувствовал, что мужество готово меня оставить среди этой беспрестанной борьбы и лживого существования, каким является мое. Но вы приказали мне, сахемы моего племени, склонить голову и повиноваться. Я всегда мысленно представлял бесчисленные притеснения и страшные страдания, причиненные нам тиранами. Эта мысль, как отравленная стрела, постоянно углублялась в мое сердце, поддерживала ненависть и придавала мне силу, необходимую для исполнения моей тяжелой задачи. Я думаю, отцы и сахемы племени, что никогда еще до сих пор не слышал с вашей стороны упрека в нерадивости или небрежности.Вожди поклонились в знак согласия.Текучая Вода отвечал:— Что говорит мой сын? Зачем восхваляет он себя за исполнение обязанности? Разве не известно, что каждого человека Ваконда поставил на землю, чтобы исполнять обязанность, часто жестокую и трудную? Счастливы те, задача которых наиболее трудна! Ваконда их любит и глядит на них благосклонным взором, а после смерти он предоставляет им самые богатые дичью места в счастливейших лугах! На что жалуется мой сын? Заставив его жить с бледнолицыми, я сделал его спасителем своего племени и мстителем за обиды. Все храбрецы моего племени, все воины моего народа завидуют его судьбе. Он один недоволен, как подлый Vorri. Он находит данную ему задачу слишком тяжелой. Хорошо, пусть он удалится, пусть оставит почетное место, которое по моему желанию, из уважения ко мне, вожди согласились ему доверить. Пусть он возвращается в пустыню, но бежит от хижин его отцов: никто из них не примет его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33