— Вот сущность в двух словах: мой отец, дон Зено Альварес Кабраль, потомок одного из самых знаменитых конквистов этого края, скрывшись в окрестностях Буэнос-Айреса по неизвестным мне причинам, которые, без сомнения, не важны для вас, гостеприимно принял заблудившегося путешественника, который во время ужасной ночной бури приехал к двери его гасиенды; путешественник этот были вы, сеньор, потомок не менее знаменитого рода; один из ваших предков был королевским губернатором в Бразилии. Имя маркиза дона Рока де Кастельмельора обеспечивало моего отца в отношении вашей честности и вашего благородства; вы были приняты изгнанником не как чужой, даже не как соотечественник, но как друг и брат. Наше семейство сделалось вашим; все это правда, не так ли? Отвечайте мне, сеньор.
— Все это правда, сеньорита, — отвечал маркиз, невольно смущенный звуком голоса молодой девушки.
— Я с удовольствием вижу, что за неимением других качеств вы откровенны, — продолжала она с иронией. — Возвращаюсь к рассказу: мое семейство, лишенное всех своих имуществ, изгнанное уже около столетия из страны, открытой одним из его предков, находилось в затруднительном положении и сохраняло свое достоинство между иностранным народонаселением, среди которого судьба заставляла его жить, занимаясь разведением скота в большом количестве и управляя с трудом приобретенными на границе пустыми землями. Вы представились моему отцу, как жертва политических интриг тех людей, в руки которых португальский король отдал свою власть; этой причины было довольно, чтобы наш дом сделался вашим и чтобы мой отец не скрывал от вас своих тайн; была, однако, одна, которую, несмотря на всю вашу ловкость, вам не удалось открыть; от этой тайны зависело состояние его семейства, если, как надеялся мой отец, король позволит ему возвратиться в Бразилию; секрет этот знали только мой отец, брат и я. Каким образом вы если не открыли, то узнали его настолько, чтобы он мог возбудить вашу алчность и скупость до такой степени, что вы изменили своим благодетелям? Впрочем, я не стану трудиться объяснить себе это явление; человеческая низость имеет свои тайники, в которых мне не следует рыться; одним словом, прожив с нами несколько месяцев как друг, вы не удостаивали меня ни малейшим вниманием и, поступая со мной скорее как с дитятей, чем как с молодою девушкой, обнаруживали пошлую вежливость, которую образование сделало вашим долгом; теперь вы неожиданно переменились — я это заметила — и начали старательно за мной ухаживать. Глупую и веселую девушку, которой я была тогда, это очень удивило, но нисколько не тронуло; ваше внимание, далеко не нравясь, утомляло меня. Вы видите, что я также откровенна, кабальеро.
— Продолжайте, сеньорита, — отвечал маркиз, улыбаясь, — я знаю вашу откровенность уже с давних пор; мне остается только посмотреть, далеко ли простирается ваше остроумие.
— Вы сейчас об этом узнаете, сеньор! — вскричала она насмешливо, — может быть, вы своими заботами и вниманием достигли бы того, чего желали, и я стала бы если не любить, то интересоваться вами, но, к несчастью или к моему же счастью, я ясно поняла если не ваше сердце, то по крайней мере вашу мысль. Побуждаемый ненасытной скупостью, которой, без сомнения, вы еще и теперь исполнены, вы позволили себе говорить много любезностей и наконец обнаружили притворную любовь.
— О, сеньорита! — воскликнул маркиз, качая отрицательно головой.
— Да, — продолжала она с горькой усмешкой, — я знаю, что вы отличный актер и что недоставало только, чтобы я еще и теперь верила вашему чувству, которое вы так выставляли напоказ; к несчастью, улики налицо, отнекиваться нельзя, и я выставлю всю наглость вашей лжи.
Молодая девушка остановилась на несколько секунд, чтобы предоставить маркизу возможность отвечать, но он молчал, закусив с сердцем губу и поникнув головой.
Донна Лаура улыбнулась.
— Грубый способ, которым вы изменнически похитили нас, вопреки всем человеческим и божеским законам, когда заметили, что я вас поняла и презираю, для меня служит отличным доказательством ваших отвратительных козней, жертвой которых сделалась я; если вы меня действительно любили, то ничего не было легче, как попросить моей руки у отца; отчего же вы не сделали этого?
— Вы сами, сеньорита, не ответили ли отказом на предложение, которое я имел честь сделать вам? — отвечал маркиз со скрытым сарказмом.
— Правда, но я еще только дитя, — отвечала она с оживлением, — дитя, как вы сами сказали, которое не знает самого себя, кого любит и ненавидит. Это предложение никаким образом, преимущественно по правилам приличия, не могло быть адресовано ко мне; вы должны были обратиться с этим к моему отцу и только в крайнем случае к брату; но нет, у вас была другая цель: женитьба эта была предлогом, чтобы завладеть огромными богатствами, которых вы так жаждали. Решитесь ли вы опровергнуть меня.
— Кто знает? — пробормотал он насмешливо.
— Вы предпочли завладеть нами в засаде, лишить меня семейства, которое теперь в отчаянии, и заставили следовать за вами меня, бедного, невинного ребенка, среди бандитов, которыми вы командуете.
— С того времени, как, по вашему выражению, сеньорита, я вас похитил из вашего семейства, не поступал ли я с вами, как должен обращаться дворянин по званию и происхождению? Не был ли я для вас самым преданным и внимательным слугою? Не окружил ли я вас, насколько позволяют затруднительные обстоятельства, в которых я нахожусь теперь, глубоким почтением и беспрерывным попечением?
— Это правда, — отвечала она, нервно засмеявшись, — из этого я могу понять причину почтения и попечений.
— Любовь самая искренняя и самая…
— Довольно лжи, сеньор, — вскричала она с силой, — ваше первое слово, сказанное вами, когда вы входили в эту палатку, изменило вам, против вашей воли.
— Сеньора!
— Вы думаете, что приехали в страну брильянтов, открытую моим предком, и вы хотите наконец принудить меня убеждением или даже силою открыть тайну, потому что алчность ослепляет вас! Посмейте отрицать это!
ГЛАВА IV. Благородный бандит
После этого обвинения, так энергически высказанного молодой девушкой, в палатке на несколько минут воцарилась мертвая тишина.
Снаружи ветер качал деревья и с воем, похожим на человеческие стоны, ударял ветви их одну о другую.
Листья, подхваченные вихрем, падали, скомканные, в кустарники; время от времени раздавался зловещий крик совы, засевшей в расщелинах скал, и повторялся вдали тысячами отголосков; громкие, необъяснимые звуки носились по ветру, то прекращаясь, чтобы снова усилиться и увеличивать еще более таинственный ужас темной и безлунной ночи, густой мрак которой придавал всему зловещие, фантастические формы.
Маркиз поднялся со сложенными назади руками и с поникнувшей головой; он ходил по палатке большими шагами под влиянием внутреннего волнения, которое он тщетно старался разогнать.
Донна Лаура, полулежа на кушетке, с откинутой назад головой, следила за ним пристальным, насмешливым взглядом, ожидая с тайным беспокойством вспышку гнева, который она не побоялась вызвать, но страшась, без сомнения, последствий своих справедливых слов, которые она произнесла сгоряча; слишком гордая, однако, чтобы отказаться от них, она не хотела, чтобы лицо выказало ее страх противнику, во власти которого она находилась и которого презирала. Наконец, после нескольких минут, которые показались молодой девушке целым веком, маркиз остановился перед ней и поднял голову.
Он был бледен, но черты его лица приняли опять беззаботное и насмешливое выражение; только легкое подергивание бровей, которое у него означало сильный, с трудом сдерживаемый гнев, показывало, каких усилий стоило ему удержаться и владеть собою. Он продолжал тихим, мелодичным голосом и без всякого волнения прерванный внезапно разговор.
— Я дал вам говорить, сеньорита, не прерывая вас, — сказал он, — я выказал при этом — в этом по крайней мере отдайте мне справедливость — не только терпение, но и приличие; в самом деле, — прибавил он с насмешливой улыбкой, пробежавшей по его лицу, которая поразила сердце молодой девушки томительным предчувствием, — стоит ли разбирать оконченное дело? Что бы вы ни говорили, слова ваши не переменят настоящего положения вашего, вы в моей власти; никакая человеческая сила не изменит моих намерений на счет вас; вы сами добровольно повернули так горячо разговор, который я желал провести при более дружественных, может быть, условиях; пусть будет по-вашему; я охотно принимаю борьбу, которую вы мне предлагаете. Объяснимся раз навсегда, чтобы лучше понимать друг друга и не возвращаться к предмету, который во многих отношениях должен быть так тяжел для обоих.
Он остановился. Молодая девушка кокетливо оперлась головою на правую руку и, взглянув на него с презрением и насмешливостью, ответила небрежным тоном:
— Вы сильно ошибаетесь, кабальеро, если я еще обязана после того, что между нами произошло, вас величать этим именем; я мало забочусь о разговоре, которым вы так дорожите. Увидев вас, я выразила, против воли, все негодование, которое уже давно с трудом сдерживала; между тем я хотела вам только доказать, что не была вами обманута и так же хорошо, как и вы, знала все ваши несбыточные надежды, которые вы таили в глубине своего сердца; вот и все. Теперь, когда я ясно и без обиняков объяснилась, я предоставляю вам говорить сколько вам угодно, так как я приговорена слушать вас; только, предупреждаю вас заранее, чтобы избавить вас от бесполезной траты красноречия, — что бы вы мне ни говорили, чем бы вы мне ни грозили, вы не удостоитесь получить ответа; теперь говорите или удалитесь, как вам будет угодно; мне и то, и другое решительно все равно.
Маркиз закусил губы с такою силою, что на них выступила кровь, но сейчас же принял беззаботный вид.
— В самом деле, сеньорита, — отвечал он насмешливо, — разве уж вы так твердо решились на это? Вы не удостоите меня ответа. Я буду лишен наслаждения слышать ваш гармонический голос? Вот это ужасно; но, кто знает, может быть, мне удастся возбудить ваше любопытство или же задеть живую струну вашего сердца; тогда, я уверен, вы невольно измените своей геройской клятве.
— Попробуйте, — отвечала она презрительно, — отличный случай, чтобы опровергнуть меня.
— Я не упущу его, сеньорита.
Маркиз подвинул butacca, поставил ее прямо против молодой девушки, сел и, приняв позу, исполненную грации и непринужденности, продолжил кротким голосом, как будто он вел интимную беседу.
— Сеньорита, — сказал он, — вы определили отлично наше взаимное положение, в этом я согласен; секрет, которым вы владеете, был мне случайно открыт одним из старинных слуг вашего семейства и — за очень дорогую цену; я представился вашему отцу с намерением получить от него сведения, необходимые для успеха моих планов. Вы видите, что я подражаю вашей откровенности… время скрытничанья между нами прошло… теперь мы должны говорить между собою без обиняков, — откровенно. В первые дни я, казалось, мало обращал внимания на вас, что, конечно, до крайности раздражало вас, потому что, я вас уверяю, при вашей ослепительной красоте и блестящем уме, — вы женщина самая интересная, и много людей сочли бы за счастье встретить подобную вам и провести с ней жизнь. Но я предпринял такое длинное путешествие вовсе не для того, чтобы потерять плоды его в пустой любви. Я вас не любил и, говоря откровенно, теперь не люблю. Женщина такая очаровательная, как вы, для меня не годится: ваш характер имеет много сходства с моим: оба мы слишком горды, слишком дорожим своей свободой, слишком желаем повелевать, чтобы между нами могла быть хотя малейшая симпатия и чтобы мы могли жить вместе. Сначала я думал обольстить вашего отца и брата всеми средствами, какими только располагал; к несчастью, все мои усилия оказались бесполезными, и красноречие мое пропало даром; тогда я в отчаянии обратился к вам; я, наверно, женился бы на вас, если бы вы отдали мне свою руку, извините мне эту грубую откровенность; но, решившись завладеть богатствами, которых я жажду, я принес бы самую, по моему мнению, большую жертву для упрочения их за собою, то есть готов был связать себя навсегда с женщиною, которую не любил. Вы сами, сеньорита, спасли меня от нравственного самоубийства, отвечая мне отказом на предложение, сделанное мною. Примите же теперь от меня самую искреннюю благодарность.
Молодая девушка поклонилась, насмешливо улыбаясь, и ударила два или три раза в ладоши.
Почти тотчас же занавесь палатки поднялась, и вошла невольница.
— Феба, — сказала ей донна Лаура, — так как, по всему вероятию, я еще не скоро лягу отдыхать, а уже теперь чувствую, что глаза мои невольно смыкаются и меня клонит ко сну, то дай мне, дитя мое, mate и несколько papelittos, — может быть, они рассеют мою дремоту и позволят мне слушать прелестную беседу сеньора маркиза, пока ему вздумается кончить.
Невольница вышла, смеясь; маркиз несколько времени оставался пораженный удивительным хладнокровием и равнодушием молодой девушки.
Прошло несколько минут, в продолжение которых оба собеседника смотрели друг на друга, не произнося ни одного слова. Вскоре опять послышались тихие шаги негритянки, и она появилась, держа в руках серебряный поднос, на котором находилось mate, сигаретки из маисовой соломы и серебряное же braserito с огнем.
Феба подала mate и хотела уйти.
— Останься, — сказала ей донна Лаура, — то, что будет теперь говорить маркиз, не так важно, чтобы ты, родившаяся в нашем доме, не могла слушать.
Служанка поставила на стол поднос, который она держала, и фамильярно легла у ног своей госпожи, обменявшись с ней насмешливой улыбкой, усилившей бешенство маркиза, если только это было возможно; однако он не сделал ни малейшего замечания и не выказал впечатления, произведенного на него этой новой насмешкой.
— Хорошо, — сказал он наклонясь, — я буду продолжать при вашей невольнице, сеньорита; мне все равно, кто слушает меня и кто слышит; к тому же, успокойтесь, мне остается вам сказать только несколько слов, потом вы будете свободны предаться отдыху, если уж вам так хочется.
Донна Лаура вдыхала свой mate, не слушая маркиза.
— Ты никогда не кладешь в mate довольно сахару, chica, — сказала она, — этот горек; но, может быть, он лучше поддержит мое бодрствование.
— Я вам уже говорил, сеньорита, — продолжал невозмутимо маркиз, — что, отверженный вами, я не желал, однако, отказаться от предположений, уже давно запавших в мою голову и созревших там, и решился наконец вас похитить. У человека с моим характером что решено, то тотчас же приводится в исполнение. Я не стану рассказывать вам, какие средства я употребил, чтобы обмануть бдительность и заботливость вашего семейства. Так как вы теперь здесь одни в моей власти, за несколько сот лье от жилища вашего отца, то я не только поймал в расставленные мною сети, но к тому же так хорошо запутал подозрения людей, интересующихся вашей судьбой, что они даже до сих пор не знают, какое направление им принять, чтобы напасть на ваш след.
— Нет, Феба, этот mate уж слишком горек, — сказала молодая девушка, отталкивая чашку, — дай мне лучше сигаретку.
Невольница повиновалась.
— Теперь, сеньорита, — продолжал маркиз все так же равнодушно, — я приближаюсь к концу моего разговора. То, что было до этого сказано, служило ему как бы предисловием, хотя, может быть, длинным, но за которое вы, без сомнения, извините меня. Оно мне было необходимо, чтобы вы меня хорошенько поняли. Я вас похитил, это правда, но успокойтесь: пока вы остаетесь у меня, ваша честь всегда будет защищена, даю вам в том честное слово дворянина. Вы улыбаетесь… напрасно. Я честен по-своему. Никогда, что бы такое ни случилось, я не употреблю во зло вашего положения ни для чего другого, разве только чтобы узнать от вас тайну, которую вы без всякой причины хотите сохранить. К чему вам служит знание месторождения брильянтов? Ни вы, ни кто другой из вашего семейства никогда не будете в состоянии добыть их; стало быть, вам оно совершенно бесполезно. Отчего же мне, которому все благоприятствует, который может сделать все, что захочет, не воспользоваться им? Бог не для того создал эти богатства, чтобы они вечно были зарыты. Золоту и брильянту так же нужен свет, как человеку воздух. Подумайте: отказ ваш будет бесполезен. Дайте мне верные показания, которых я ожидаю от вас, и немедленно я не только возвращу вам свободу, но еще обязуюсь доставить вас в ваше семейство, несмотря на дальнее расстояние, которое отделяет нас от него. Я доставлю вас так, что при этом ваша честь нисколько не пострадает. Это предложение вам может показаться весьма странным, тем не менее оно важно и заслуживает, по моему мнению, чтобы вы обратили на него ваше внимание. Подумайте хорошенько об этом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
— Все это правда, сеньорита, — отвечал маркиз, невольно смущенный звуком голоса молодой девушки.
— Я с удовольствием вижу, что за неимением других качеств вы откровенны, — продолжала она с иронией. — Возвращаюсь к рассказу: мое семейство, лишенное всех своих имуществ, изгнанное уже около столетия из страны, открытой одним из его предков, находилось в затруднительном положении и сохраняло свое достоинство между иностранным народонаселением, среди которого судьба заставляла его жить, занимаясь разведением скота в большом количестве и управляя с трудом приобретенными на границе пустыми землями. Вы представились моему отцу, как жертва политических интриг тех людей, в руки которых португальский король отдал свою власть; этой причины было довольно, чтобы наш дом сделался вашим и чтобы мой отец не скрывал от вас своих тайн; была, однако, одна, которую, несмотря на всю вашу ловкость, вам не удалось открыть; от этой тайны зависело состояние его семейства, если, как надеялся мой отец, король позволит ему возвратиться в Бразилию; секрет этот знали только мой отец, брат и я. Каким образом вы если не открыли, то узнали его настолько, чтобы он мог возбудить вашу алчность и скупость до такой степени, что вы изменили своим благодетелям? Впрочем, я не стану трудиться объяснить себе это явление; человеческая низость имеет свои тайники, в которых мне не следует рыться; одним словом, прожив с нами несколько месяцев как друг, вы не удостаивали меня ни малейшим вниманием и, поступая со мной скорее как с дитятей, чем как с молодою девушкой, обнаруживали пошлую вежливость, которую образование сделало вашим долгом; теперь вы неожиданно переменились — я это заметила — и начали старательно за мной ухаживать. Глупую и веселую девушку, которой я была тогда, это очень удивило, но нисколько не тронуло; ваше внимание, далеко не нравясь, утомляло меня. Вы видите, что я также откровенна, кабальеро.
— Продолжайте, сеньорита, — отвечал маркиз, улыбаясь, — я знаю вашу откровенность уже с давних пор; мне остается только посмотреть, далеко ли простирается ваше остроумие.
— Вы сейчас об этом узнаете, сеньор! — вскричала она насмешливо, — может быть, вы своими заботами и вниманием достигли бы того, чего желали, и я стала бы если не любить, то интересоваться вами, но, к несчастью или к моему же счастью, я ясно поняла если не ваше сердце, то по крайней мере вашу мысль. Побуждаемый ненасытной скупостью, которой, без сомнения, вы еще и теперь исполнены, вы позволили себе говорить много любезностей и наконец обнаружили притворную любовь.
— О, сеньорита! — воскликнул маркиз, качая отрицательно головой.
— Да, — продолжала она с горькой усмешкой, — я знаю, что вы отличный актер и что недоставало только, чтобы я еще и теперь верила вашему чувству, которое вы так выставляли напоказ; к несчастью, улики налицо, отнекиваться нельзя, и я выставлю всю наглость вашей лжи.
Молодая девушка остановилась на несколько секунд, чтобы предоставить маркизу возможность отвечать, но он молчал, закусив с сердцем губу и поникнув головой.
Донна Лаура улыбнулась.
— Грубый способ, которым вы изменнически похитили нас, вопреки всем человеческим и божеским законам, когда заметили, что я вас поняла и презираю, для меня служит отличным доказательством ваших отвратительных козней, жертвой которых сделалась я; если вы меня действительно любили, то ничего не было легче, как попросить моей руки у отца; отчего же вы не сделали этого?
— Вы сами, сеньорита, не ответили ли отказом на предложение, которое я имел честь сделать вам? — отвечал маркиз со скрытым сарказмом.
— Правда, но я еще только дитя, — отвечала она с оживлением, — дитя, как вы сами сказали, которое не знает самого себя, кого любит и ненавидит. Это предложение никаким образом, преимущественно по правилам приличия, не могло быть адресовано ко мне; вы должны были обратиться с этим к моему отцу и только в крайнем случае к брату; но нет, у вас была другая цель: женитьба эта была предлогом, чтобы завладеть огромными богатствами, которых вы так жаждали. Решитесь ли вы опровергнуть меня.
— Кто знает? — пробормотал он насмешливо.
— Вы предпочли завладеть нами в засаде, лишить меня семейства, которое теперь в отчаянии, и заставили следовать за вами меня, бедного, невинного ребенка, среди бандитов, которыми вы командуете.
— С того времени, как, по вашему выражению, сеньорита, я вас похитил из вашего семейства, не поступал ли я с вами, как должен обращаться дворянин по званию и происхождению? Не был ли я для вас самым преданным и внимательным слугою? Не окружил ли я вас, насколько позволяют затруднительные обстоятельства, в которых я нахожусь теперь, глубоким почтением и беспрерывным попечением?
— Это правда, — отвечала она, нервно засмеявшись, — из этого я могу понять причину почтения и попечений.
— Любовь самая искренняя и самая…
— Довольно лжи, сеньор, — вскричала она с силой, — ваше первое слово, сказанное вами, когда вы входили в эту палатку, изменило вам, против вашей воли.
— Сеньора!
— Вы думаете, что приехали в страну брильянтов, открытую моим предком, и вы хотите наконец принудить меня убеждением или даже силою открыть тайну, потому что алчность ослепляет вас! Посмейте отрицать это!
ГЛАВА IV. Благородный бандит
После этого обвинения, так энергически высказанного молодой девушкой, в палатке на несколько минут воцарилась мертвая тишина.
Снаружи ветер качал деревья и с воем, похожим на человеческие стоны, ударял ветви их одну о другую.
Листья, подхваченные вихрем, падали, скомканные, в кустарники; время от времени раздавался зловещий крик совы, засевшей в расщелинах скал, и повторялся вдали тысячами отголосков; громкие, необъяснимые звуки носились по ветру, то прекращаясь, чтобы снова усилиться и увеличивать еще более таинственный ужас темной и безлунной ночи, густой мрак которой придавал всему зловещие, фантастические формы.
Маркиз поднялся со сложенными назади руками и с поникнувшей головой; он ходил по палатке большими шагами под влиянием внутреннего волнения, которое он тщетно старался разогнать.
Донна Лаура, полулежа на кушетке, с откинутой назад головой, следила за ним пристальным, насмешливым взглядом, ожидая с тайным беспокойством вспышку гнева, который она не побоялась вызвать, но страшась, без сомнения, последствий своих справедливых слов, которые она произнесла сгоряча; слишком гордая, однако, чтобы отказаться от них, она не хотела, чтобы лицо выказало ее страх противнику, во власти которого она находилась и которого презирала. Наконец, после нескольких минут, которые показались молодой девушке целым веком, маркиз остановился перед ней и поднял голову.
Он был бледен, но черты его лица приняли опять беззаботное и насмешливое выражение; только легкое подергивание бровей, которое у него означало сильный, с трудом сдерживаемый гнев, показывало, каких усилий стоило ему удержаться и владеть собою. Он продолжал тихим, мелодичным голосом и без всякого волнения прерванный внезапно разговор.
— Я дал вам говорить, сеньорита, не прерывая вас, — сказал он, — я выказал при этом — в этом по крайней мере отдайте мне справедливость — не только терпение, но и приличие; в самом деле, — прибавил он с насмешливой улыбкой, пробежавшей по его лицу, которая поразила сердце молодой девушки томительным предчувствием, — стоит ли разбирать оконченное дело? Что бы вы ни говорили, слова ваши не переменят настоящего положения вашего, вы в моей власти; никакая человеческая сила не изменит моих намерений на счет вас; вы сами добровольно повернули так горячо разговор, который я желал провести при более дружественных, может быть, условиях; пусть будет по-вашему; я охотно принимаю борьбу, которую вы мне предлагаете. Объяснимся раз навсегда, чтобы лучше понимать друг друга и не возвращаться к предмету, который во многих отношениях должен быть так тяжел для обоих.
Он остановился. Молодая девушка кокетливо оперлась головою на правую руку и, взглянув на него с презрением и насмешливостью, ответила небрежным тоном:
— Вы сильно ошибаетесь, кабальеро, если я еще обязана после того, что между нами произошло, вас величать этим именем; я мало забочусь о разговоре, которым вы так дорожите. Увидев вас, я выразила, против воли, все негодование, которое уже давно с трудом сдерживала; между тем я хотела вам только доказать, что не была вами обманута и так же хорошо, как и вы, знала все ваши несбыточные надежды, которые вы таили в глубине своего сердца; вот и все. Теперь, когда я ясно и без обиняков объяснилась, я предоставляю вам говорить сколько вам угодно, так как я приговорена слушать вас; только, предупреждаю вас заранее, чтобы избавить вас от бесполезной траты красноречия, — что бы вы мне ни говорили, чем бы вы мне ни грозили, вы не удостоитесь получить ответа; теперь говорите или удалитесь, как вам будет угодно; мне и то, и другое решительно все равно.
Маркиз закусил губы с такою силою, что на них выступила кровь, но сейчас же принял беззаботный вид.
— В самом деле, сеньорита, — отвечал он насмешливо, — разве уж вы так твердо решились на это? Вы не удостоите меня ответа. Я буду лишен наслаждения слышать ваш гармонический голос? Вот это ужасно; но, кто знает, может быть, мне удастся возбудить ваше любопытство или же задеть живую струну вашего сердца; тогда, я уверен, вы невольно измените своей геройской клятве.
— Попробуйте, — отвечала она презрительно, — отличный случай, чтобы опровергнуть меня.
— Я не упущу его, сеньорита.
Маркиз подвинул butacca, поставил ее прямо против молодой девушки, сел и, приняв позу, исполненную грации и непринужденности, продолжил кротким голосом, как будто он вел интимную беседу.
— Сеньорита, — сказал он, — вы определили отлично наше взаимное положение, в этом я согласен; секрет, которым вы владеете, был мне случайно открыт одним из старинных слуг вашего семейства и — за очень дорогую цену; я представился вашему отцу с намерением получить от него сведения, необходимые для успеха моих планов. Вы видите, что я подражаю вашей откровенности… время скрытничанья между нами прошло… теперь мы должны говорить между собою без обиняков, — откровенно. В первые дни я, казалось, мало обращал внимания на вас, что, конечно, до крайности раздражало вас, потому что, я вас уверяю, при вашей ослепительной красоте и блестящем уме, — вы женщина самая интересная, и много людей сочли бы за счастье встретить подобную вам и провести с ней жизнь. Но я предпринял такое длинное путешествие вовсе не для того, чтобы потерять плоды его в пустой любви. Я вас не любил и, говоря откровенно, теперь не люблю. Женщина такая очаровательная, как вы, для меня не годится: ваш характер имеет много сходства с моим: оба мы слишком горды, слишком дорожим своей свободой, слишком желаем повелевать, чтобы между нами могла быть хотя малейшая симпатия и чтобы мы могли жить вместе. Сначала я думал обольстить вашего отца и брата всеми средствами, какими только располагал; к несчастью, все мои усилия оказались бесполезными, и красноречие мое пропало даром; тогда я в отчаянии обратился к вам; я, наверно, женился бы на вас, если бы вы отдали мне свою руку, извините мне эту грубую откровенность; но, решившись завладеть богатствами, которых я жажду, я принес бы самую, по моему мнению, большую жертву для упрочения их за собою, то есть готов был связать себя навсегда с женщиною, которую не любил. Вы сами, сеньорита, спасли меня от нравственного самоубийства, отвечая мне отказом на предложение, сделанное мною. Примите же теперь от меня самую искреннюю благодарность.
Молодая девушка поклонилась, насмешливо улыбаясь, и ударила два или три раза в ладоши.
Почти тотчас же занавесь палатки поднялась, и вошла невольница.
— Феба, — сказала ей донна Лаура, — так как, по всему вероятию, я еще не скоро лягу отдыхать, а уже теперь чувствую, что глаза мои невольно смыкаются и меня клонит ко сну, то дай мне, дитя мое, mate и несколько papelittos, — может быть, они рассеют мою дремоту и позволят мне слушать прелестную беседу сеньора маркиза, пока ему вздумается кончить.
Невольница вышла, смеясь; маркиз несколько времени оставался пораженный удивительным хладнокровием и равнодушием молодой девушки.
Прошло несколько минут, в продолжение которых оба собеседника смотрели друг на друга, не произнося ни одного слова. Вскоре опять послышались тихие шаги негритянки, и она появилась, держа в руках серебряный поднос, на котором находилось mate, сигаретки из маисовой соломы и серебряное же braserito с огнем.
Феба подала mate и хотела уйти.
— Останься, — сказала ей донна Лаура, — то, что будет теперь говорить маркиз, не так важно, чтобы ты, родившаяся в нашем доме, не могла слушать.
Служанка поставила на стол поднос, который она держала, и фамильярно легла у ног своей госпожи, обменявшись с ней насмешливой улыбкой, усилившей бешенство маркиза, если только это было возможно; однако он не сделал ни малейшего замечания и не выказал впечатления, произведенного на него этой новой насмешкой.
— Хорошо, — сказал он наклонясь, — я буду продолжать при вашей невольнице, сеньорита; мне все равно, кто слушает меня и кто слышит; к тому же, успокойтесь, мне остается вам сказать только несколько слов, потом вы будете свободны предаться отдыху, если уж вам так хочется.
Донна Лаура вдыхала свой mate, не слушая маркиза.
— Ты никогда не кладешь в mate довольно сахару, chica, — сказала она, — этот горек; но, может быть, он лучше поддержит мое бодрствование.
— Я вам уже говорил, сеньорита, — продолжал невозмутимо маркиз, — что, отверженный вами, я не желал, однако, отказаться от предположений, уже давно запавших в мою голову и созревших там, и решился наконец вас похитить. У человека с моим характером что решено, то тотчас же приводится в исполнение. Я не стану рассказывать вам, какие средства я употребил, чтобы обмануть бдительность и заботливость вашего семейства. Так как вы теперь здесь одни в моей власти, за несколько сот лье от жилища вашего отца, то я не только поймал в расставленные мною сети, но к тому же так хорошо запутал подозрения людей, интересующихся вашей судьбой, что они даже до сих пор не знают, какое направление им принять, чтобы напасть на ваш след.
— Нет, Феба, этот mate уж слишком горек, — сказала молодая девушка, отталкивая чашку, — дай мне лучше сигаретку.
Невольница повиновалась.
— Теперь, сеньорита, — продолжал маркиз все так же равнодушно, — я приближаюсь к концу моего разговора. То, что было до этого сказано, служило ему как бы предисловием, хотя, может быть, длинным, но за которое вы, без сомнения, извините меня. Оно мне было необходимо, чтобы вы меня хорошенько поняли. Я вас похитил, это правда, но успокойтесь: пока вы остаетесь у меня, ваша честь всегда будет защищена, даю вам в том честное слово дворянина. Вы улыбаетесь… напрасно. Я честен по-своему. Никогда, что бы такое ни случилось, я не употреблю во зло вашего положения ни для чего другого, разве только чтобы узнать от вас тайну, которую вы без всякой причины хотите сохранить. К чему вам служит знание месторождения брильянтов? Ни вы, ни кто другой из вашего семейства никогда не будете в состоянии добыть их; стало быть, вам оно совершенно бесполезно. Отчего же мне, которому все благоприятствует, который может сделать все, что захочет, не воспользоваться им? Бог не для того создал эти богатства, чтобы они вечно были зарыты. Золоту и брильянту так же нужен свет, как человеку воздух. Подумайте: отказ ваш будет бесполезен. Дайте мне верные показания, которых я ожидаю от вас, и немедленно я не только возвращу вам свободу, но еще обязуюсь доставить вас в ваше семейство, несмотря на дальнее расстояние, которое отделяет нас от него. Я доставлю вас так, что при этом ваша честь нисколько не пострадает. Это предложение вам может показаться весьма странным, тем не менее оно важно и заслуживает, по моему мнению, чтобы вы обратили на него ваше внимание. Подумайте хорошенько об этом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12