Уплёлся Вовик домой злой, раздосадованный, обиженный и несчастный…
Сев напротив Федьки, Илларион Венедиктович внимательно разглядывал его. Худенький, кудрявенький, курносый, большеухий, из-за длинного тонкогубого рта немножко похожий на лягушонка из мультика… Федька, заглянул в стаканчик, громко и разочарованно вздохнул, ещё раз старательно и нежно лизнул палочку-ложечку, встретился взглядом с Илларионом Венедиктовичем и уныло сказал:
– Всё. Мало мороженого ложат в стаканчик.
– Не ложат, а кладут.
Федька согласно кивнул, добавил ещё унылее:
– Ложат тоже мало.
– Подожди меня, – сказал Илларион Венедиктович, ушёл и вернулся с шестью стаканчиками мороженого, три поставил перед мальчишкой. – Угощайся на здоровье.
Чёрные, продолговатые, чуть раскосые глаза Федьки почти округлились от наивеличайшего изумления. Он раскрыл длинный тонкогубый рот, но произнести не мог никакого даже звука, не то что слова.
– Ешь, ешь, – грустно предложил Илларион Венедиктович.
– Я могу… – Федька в предвкушении удовольствия подержал все три стаканчика в руках. – Ух, и люблю я его!
– Вот и действуй.
«Не пришёл… не пришёл… не СОИЗВОЛИЛ прийти… проспал… продрых… – тупо слышалось в голове Иллариона Венедиктовича. Он тряхнул головой, и в ней стало вроде бы яснее. – А может, и приходил? И не дождался? А может, ещё вернется? А?»
Он уже расправился с мороженым, а Федька только заканчивал старательно и нежно долизывать содержимое первого стаканчика, спросил:
– За что вы меня так?
– Ешь, ешь, – с удовольствием глядя на него, проговорил Илларион Венедиктович. – Ты как здесь оказался?
Не переставая старательно и нежно слизывать мороженое с палочки-ложечки, Федька отвечал:
– Пятнадцать ко… пеек на… шёл… тут вот…
Разговаривать с ним сейчас было трудно, практически невозможно. Илларион Венедиктович терпеливо ждал, пока Федька не отставит последний стаканчик, тогда только спросил:
– Кем ты собираешься стать, Фёдор, когда вырастешь?
– А чего собираться-то? Вырасту и стану кем-нибудь. Отец хочет, чтоб я по его стопам пошёл. Он пожарный у меня. Я сначала согласился: пожары-то редко бывают. А он в прошлом году обгорел. Старуху долго из огня вытаскивал. Она больно толстая была. Правда, медаль получил и премию.
– И ты раздумал идти по его стопам? Ведь спасти человека – это прекрасно!
– Прекрасно, конечно, – согласился Федька. – Меховые, сапоги ему дарили. У старухи-то шесть, сыновей, и всё к отцу приходили. Кто торт принесет, кто что. А один сын, летчик, меховые сапоги принес. Отец не взял. Мамка его потом до ночи ругала и ревела.
– Надо гордиться таким отцом.
– Да я горжусь. Его и по телевизору два раза показывали. Только все говорят, что он мало зарабатывает. – Федька поморщился, пожал плечами. – И за сапоги все над ним смеются. Бабка как вспомнит про них, так прямо чуть не в обморок. Говорят, ходит богу молиться, чтоб отец поумнел.
– Ну, а ты-то как ко всему этому относишься? – пораженный услышанным, спросил Илларион Венедиктович.
– А чего мне относиться-то? Я бы сапоги взял. Унты, вспомнил, ещё они называются. Кра-а-асивые, тё-ё-ёплые! Летчик говорит: вы жизнь моей маме спасли. А отец говорит: жизни цены нету. Я и так, мол, вовсю доволен.
– Замечательный человек твой отец, – задумчиво проговорил Илларион Венедиктович. – Семья у вас большая?
– У-у-у! – Федька, сморщившись, скривил физиономию. – Три сестры у меня. Отличницы. Отец с ними и по грибы, и на рыбалку, а то и всякой ерундой занимается, – осуждающе продолжал он. – Бабочек ловят, жуков, разных, травки сушат. А про меня отец говорит: в семье не без Федьки. Бабка и мамка зато меня здорово уважают.
– За что?
– А я, говорят, в какого-то дядю уродился, а он здорово богатый был. Не то что отец.
Только через некоторое время Илларион Венедиктович заметил, что опять ест с Федькой мороженое и о чём-то думает. Мальчишка был так увлечен старательным и нежным слизыванием мороженого с палочки-ложечки, что не мешал ему размышлять.
Оч-чень грустные были эти размышления. Что же получается? Маленькому человечку уже вдолбили в голову, тоже, естественно, маленькую, немало невернейших убеждений. «Вот неплохо бы, – насмешливо-печально подумал Илларион Венедиктович, – вернуть его в младенчество, изучить при помощи „Чадомера“ и начать воспитывать снова».
– Ведь это смехота! – вдруг возбуждённо воскликнул Федька. – У отца, говорят, золотые руки. Вот машину водить умеет, а у самого машины-то тю-тю. Всем ходит цветные телевизоры чинить, а у самого маленький и это… бесцветный. Бабка говорит: умру, так цветного телека и не погляжу. Мамка ему говорит: погляди, как дочерей родители, одевают. А наши, мол, смотреть стыдно.
– Ну, а девочки что говорят на это?
– А они в отца! Ничего на это не говорят! – чуть ли не заорал Федька возмущенно. – Хохочут вместе с отцом. Он магнитофон сделал. Как мамка с бабкой начнут их всех ругать, он всё это запишет, а потом и включит. И опять – хохотать, а мамка с бабкой – ругаться громче магнитофона. Смехота, смехота одна! Лодку надувную купил. Сейчас парус шьют. Плыть куда-то собираются. Мамка с бабкой ревут. А те хохочут.
– А тебя в плаванье не берут?
– Дурак я, что ли? – искренне удивился Федька. – Там и не поспишь, и не поешь толком. Утонешь ещё. Вон у нас сосед-таксист! У-у-у, мужик! Машина своя, гараж здоровенный! У сына мотоцикл! На штанах блямба заграничная! На даче, говорят, только куриного молока нету!
– Птичьего, – машинально и уныло поправил Илларион Венедиктович. – И ты что, завидуешь?
– А как же!!! Не я один завидую. Все! В школу сын-то таксиста через день ходит или когда захочет. Папашечка его в школьный буфет продукты возит. А мой аквариумы для школы делает! – издевательским тоном воскликнул Федька. – А из-за них уроки пропускать не дают! Понятно?
– Нет, – признался Илларион Венедиктович, – ничего я не понимаю. Тебе надо идти по стопам отца. Пожарным быть не обязательно, а вот стать таким замечательным человеком, как твой отец, надо.
– Не получится! – Федька безнадёжно махнул рукой. – Ведь пи-и-и-илят, грррррызут его с утра до вечера. Мне и то его жалко бывает.
– Ну, а он-то как на это…
– Ну, а он! – Федька помрачнел. – Он сторожем в зоопарк собирается! Говорит, все ночи напролет буду со зверями и птицами беседовать.
– Замечательно! – восхитился Илларион Венедиктович, и если бы Федька уже не чихал, ещё купил бы мороженого. – Прекраснейший человек твой отец! Интересно живет! А вот ты живешь, судя по всему, оч-чень скучно.
– Я живу скучно? – удивился, но не обиделся Федька. – Да я, к вашему сведению, скоро… – Он загадочно подмигнул сначала левым, потом правым глазом. – Я, брат, так жить буду, что… не хуже любого таксиста.
– И как это будет выглядеть? – Илларион Венедиктович сразу несколько оживился.
– В банду меня зовут, – гордо и таинственно, прошептал Федька. – Людей грабить будем, потом пировать, в кино ходить, в цирк, актрационы всякие…
– Аттракционы, – машинально поправил обескураженный Илларион Венедиктович. – Какая банда? Как это – грабить людей? Ты соображаешь или нет, что говоришь?
– Ещё как соображаю! – торжественно произнес Федька. – Если бы не соображал, меня бы в банду не взяли.
– Вот что, Фёдор, – растерянно сказал Илларион Венедиктович, помолчал и строгим тоном предложил: – Такими… сообщениями не шутят. Давай-ка выкладывай всё по порядку!
– Нашли дурачка! – Федька удовлетворенно улыбнулся, а потом ещё и ухмыльнулся. – Мы клятву дали: кто проболтается, бить того… – с важностью, неторопливо выговаривал он. – Бить того смертным боем! Во! – И он принялся сосредоточенно орудовать в носу всеми пальцами по очереди, вдруг вспомнил: – Мы докажем, что мы сильные, смелые и неуловимые!
– Да какая же банда из вас, извини, сопляков, получиться может? – Илларион Венедиктович совершенно вышел из себя и закурил, но тут же смял сигарету. – Кто такую выдумал? Людей, видите ли, грабить! Пировать, видите ли! Да ты знаешь, что я сейчас же, немедленно же должен заявить в милицию о вашей, извини, идиотской затее?
– Милицией нас не запугать, – доверительно сообщил Федька. – У нас шеф, к вашему сведению, внук генерала!
– Н… н… ну и… что? – заикаясь, спросил Илларион Венедиктович, и сердце его кольнуло недоброе предчувствие, правда, неясное. – Если ваш главарь, как ты утверждаешь, внук генерала, так значит, вам всё дозволено?
– Само собой!
– Но вот я, предположим, тоже… – Илларион Венедиктович осекся, а Федьку немножко потрясло от смеха.
– Чего – тоже? Генерал, что ли? Нашли дурачка! – он гордо задрал свой курносый нос. – Генералы совсем не такими бывают. Будет вам генерал меня, Федьку, мороженым кормить! – И его опять немножечко потрясло от смеха. – Шеф наш ку-у-урит! У него и зажигалка есть! Заграничная! Говорит, что всех нас курить научит! – Он, можно сказать не пришёл, а прибежал в восторг. – И у каждого зажигалка будет! Вот как только начнем проводить операции… тогда и узнаете, кто я такой есть! Бандюга буду – во!
Илларион Венедиктович даже приложил руку к левой стороне груди: до того ныло сердце в недобром предчувствии.
– А как звать вашего шефа?
– Дурак я, что ли? – рассердился Федька. – Мне зажигалку получить охота, а не то, чтоб меня смертным боем лупили!
– Понимаешь, Фёдор… – Илларион Венедиктович понял, что напрямик действовать нельзя, требуется обходный маневр. – А вдруг шеф вас обманывает? У бандитов так частенько бывает. Может, он и не генеральский внук. Бросит он вас в случае опасности, а вас всех в милицию.
Федька с испуга попал указательным пальцем вместо носа в глаз, громко ойкнул, поморщился, прикрыл глаз ладошкой и неуверенно ответил:
– Тогда его смертным боем отлупить надо.
– Я знаю всех генералов в городе, всех их детей и внуков. Вашего как зовут?
– Раньше его Робкой-Пробкой звали, хотя у него волосы красивые. У меня вот кудряшки, а у него кудри и до самых плеч. Мне противно смотреть, а другим нравится. А когда он шефом себя выбрал, – тараторил Федька, – велел звать его… сейчас вспомню… Ро-бер-ти-ной! Ага, ага! Робертина, точно!
«Вот это новость для изобретателя „Чадомера“, – с оч-чень, оч-чень большой болью подумал Илларион Венедиктович. – Внук генерала, внук дорогого моего боевого друга – шеф банды, правда, банды сопляков, но всё-таки…»
– Что с вами? – испугался Федька.
– Огромное горе у меня; Фёдор, и ты можешь мне помочь… хотя бы немножечко…
Глава под номером ЧЕТЫРЕ (продолжение главы под номером два) и под названием
«Серж становится Сергеем Ивановичем,
или
«Не шпионь! Не шпионь! Не шпионь!»
Позвольте напомнить вам, уважаемые читатели, что глава под номером два заканчивалась тем, что Прэ Зидент попросил Сержа подойти к отцу, а тот упал в – обморок.
Очнулся Иван Варфоломеевич на диване, без пиджака и ботинок, рукава рубашки были высоко закатаны. Обнаружив всё это, он некоторое время ничего не понимал, ничего не помнил, лишь прислушивался к самому себе, вернее, к своему сердцу. И чем внимательнее и опасливее он как бы изучал своё состояние, тем более удивлялся: дышалось свободно, сердце билось ровно, только во всём теле была слабость да чуть-чуть ощущалась довольно тяжелая боль в голове, но и она вроде бы понемногу таяла.
Перед ним стояли трое в белых халатах – мужчина и две женщины.
– Всё в порядке, господин профессор, – на иностранном языке сказал мужчина, и Иван Варфоломеевич, не напрягая памяти, понял каждое слово, – просто обморок, вам надо отлежаться. К утру вы будете совершенно здоровы.
– Где Серёжа??.. Серж где? – можно сказать, спросилось у Ивана Варфоломеевича, так как сознательно он этого делать не намеревался.
– Не беспокойтесь ни о чем, достопочтенный господин профессор, – услышал он голос Прэ Зидента, – вы несколько переутомились…
– Где мой сын Серёжа? – уже сознательно и настойчиво спросил Иван Варфоломеевич.
– Он скоро вернется, – слишком уж ласково ответил Прэ Зидент и жестом предложил уйти врачам с медсестрой. – А до его возвращения, я надеюсь, вы найдете в себе силы закончить разговор со мной.
– Да, у меня хватит сил на все. Больше мне не потребуются врачи и даже успокоительные таблетки. Действуйте прямо, довольно вилять.
– О, если вы будете благоразумны! – Прэ Зидент снял очки со стеклами кровавого цвета и обнажил большие, навыкате глаза коричневого цвета. – Дорогой господин профессор, если в вас сохранились хотя бы остатки отцовских чувств, всё будет прекрасно.
Чувствуя, что силы возвращаются к нему, а боль в голове прошла, Иван Варфоломеевич повёл себя не как утомленный старик, а как советский гражданин, оказавшийся в чужой стране перед врагами, с которыми надо бороться до конца. Он твёрдо предложил:
– Действуйте, действуйте. Не тяните.
– Торопливость в данном случае не так уж и обязательна, дорогой господин профессор и, надеюсь, счастливый отец! – Прэ Зидент присел на краешек дивана, и Иван Варфоломеевич брезгливо поджал ноги. – Зависит-то всё не от меня, а от вас. Если вы будете паинькой, как вы, верно, говорили в детстве сыну…
– Да прекратите вы болтать! – Иван Варфоломеевич сел, опустив ноги с дивана. – Выкладывайте, что вам от меня надо!
Прэ Зидент злобно оскалил два ряда золотых зубов, резко встал и заговорил, к полной неожиданности для ученого, мягким голосом:
– Итак, я, точнее, организация, в которой я имею честь служить, принесла вам неоценимое счастье – сохранила жизнь вашему сыну, которого вы много лет считали погибшим. Более того, мы организовали своеобразный сервис – доставили его прямо к вам. Вы должны благодарить нас, ну не обязательно на коленях, но по крайней мере от всей души. Да, кстати! – Прэ Зидент легкой, почти танцующей походкой прошёлся по номеру, развалился в кресле. – Советую, рекомендую, великодушно предлагаю НЕ предпринимать против нас никаких акций. НЕ вздумайте ни о чём услышанном здесь болтать в вашем посольстве.
– Да плюю я на ваши угрозы, – внешне спокойно отозвался Иван Варфоломеевич. – Дайте мне возможность поговорить с моим сыном, а сами отправляйтесь, как у нас говорят, к чертовой бабушке. И перестаньте диктовать мне свои условия. Мягко выражаясь, гнусные. В конце концов, я и без вас теперь разыщу своего сына!
– Ну… – Прэ Зидент в полнейшей растерянности развёл руками. – Как это у вас говорят? Ну, вы даёте! Не ожидал. Но тем лучше, если вы уж такой… сообразительный. Майор Серж фон Ллойд – отличный разведчик. Он не раз проявлял свои исключительные способности. Если бы он не был вашим сыном, я бы счёл, что у Сержа прирожденный дар разведчика. Значит, эти наша заслуга, что мы сделали из него блестящего специалиста. Правда, он ещё не работал в вашей стране. К сожалению, это не так просто. Можете гордиться своим сыном.
– Вы… вы… вы – обыкновенная свинья!
– Вполне допустимо, – пожав плечами, согласился Прэ Зидент, – я не считаю нашу службу очень уж чистоплотной. Итак, если вы обнаружили, и вполне откровенно, видимо, свойственную вам прямоту, перехожу непосредственно к делу. Мы предлагаем вам не. как многоуважаемому, достопочтенному ученому, а как, надеемся, любящему отцу… – И он молчал до тех пор, пока не взбеленился оттого, что Иван Варфоломеевич тоже молчал. – Почему вы не интересуетесь, ЧТО мы вам предлагаем?!
– Я жду, – с предельным спокойствием отозвался ученый.
– Предлагаю, – сквозь золотые зубы процедил Прэ Зидент, – вернуть вашего сына домой. Мы надеемся, мы даже не сомневаемся, что вы не откажетесь прожить остаток лет с родным единственным сыном. Ваша старость будет освещена светом сыновней любви. Представьте только: вы поднимаетесь с Сержем на борт лайнера вашего Аэрофлота…
– С Сержем или Серёжей?
Прэ Зидент не мог не поразиться удивительному и, главное, без усилий, спокойствию старого ученого, а сам растерялся и пробормотал;
– Простите, привычка… Но по новым, безупречной достоверности документам он будет, конечно, значиться…
– Будет значиться или на самом деле станет Серёжей? – казалось, просто поинтересовался Иван Варфоломеевич, и Прэ Зиденту пришлось собрать все силы, чтобы изобразить своим наполненным золотыми зубами ртом счастливую улыбку и выдавить из себя сквозь это золото:
– Он будет Серёжей, вашим дорогим единственным сыном.
– Дорогим сыном или отлично подготовленные шпионом в стране, где вам не так-то уж просто работать, по вашему собственному признанию? …
– Дорогим единственным сыном, – отчетливо произнес Прэ Зидент, старательно, но устало вытерев платком обильно вспотевший лоб. – Остальное вас просто не касается. Ни о чём другом вы и понятия не имеете. Ваша совесть абсолютно чиста и спокойна. Что вас смущает, милый господин профессор? – уже почти по-настоящему ласково спрашивал Прэ Зидент. – Не так уж много НАМ осталось жить, и почему бы остаток лет не провести в обществе родного единственного сына?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Сев напротив Федьки, Илларион Венедиктович внимательно разглядывал его. Худенький, кудрявенький, курносый, большеухий, из-за длинного тонкогубого рта немножко похожий на лягушонка из мультика… Федька, заглянул в стаканчик, громко и разочарованно вздохнул, ещё раз старательно и нежно лизнул палочку-ложечку, встретился взглядом с Илларионом Венедиктовичем и уныло сказал:
– Всё. Мало мороженого ложат в стаканчик.
– Не ложат, а кладут.
Федька согласно кивнул, добавил ещё унылее:
– Ложат тоже мало.
– Подожди меня, – сказал Илларион Венедиктович, ушёл и вернулся с шестью стаканчиками мороженого, три поставил перед мальчишкой. – Угощайся на здоровье.
Чёрные, продолговатые, чуть раскосые глаза Федьки почти округлились от наивеличайшего изумления. Он раскрыл длинный тонкогубый рот, но произнести не мог никакого даже звука, не то что слова.
– Ешь, ешь, – грустно предложил Илларион Венедиктович.
– Я могу… – Федька в предвкушении удовольствия подержал все три стаканчика в руках. – Ух, и люблю я его!
– Вот и действуй.
«Не пришёл… не пришёл… не СОИЗВОЛИЛ прийти… проспал… продрых… – тупо слышалось в голове Иллариона Венедиктовича. Он тряхнул головой, и в ней стало вроде бы яснее. – А может, и приходил? И не дождался? А может, ещё вернется? А?»
Он уже расправился с мороженым, а Федька только заканчивал старательно и нежно долизывать содержимое первого стаканчика, спросил:
– За что вы меня так?
– Ешь, ешь, – с удовольствием глядя на него, проговорил Илларион Венедиктович. – Ты как здесь оказался?
Не переставая старательно и нежно слизывать мороженое с палочки-ложечки, Федька отвечал:
– Пятнадцать ко… пеек на… шёл… тут вот…
Разговаривать с ним сейчас было трудно, практически невозможно. Илларион Венедиктович терпеливо ждал, пока Федька не отставит последний стаканчик, тогда только спросил:
– Кем ты собираешься стать, Фёдор, когда вырастешь?
– А чего собираться-то? Вырасту и стану кем-нибудь. Отец хочет, чтоб я по его стопам пошёл. Он пожарный у меня. Я сначала согласился: пожары-то редко бывают. А он в прошлом году обгорел. Старуху долго из огня вытаскивал. Она больно толстая была. Правда, медаль получил и премию.
– И ты раздумал идти по его стопам? Ведь спасти человека – это прекрасно!
– Прекрасно, конечно, – согласился Федька. – Меховые, сапоги ему дарили. У старухи-то шесть, сыновей, и всё к отцу приходили. Кто торт принесет, кто что. А один сын, летчик, меховые сапоги принес. Отец не взял. Мамка его потом до ночи ругала и ревела.
– Надо гордиться таким отцом.
– Да я горжусь. Его и по телевизору два раза показывали. Только все говорят, что он мало зарабатывает. – Федька поморщился, пожал плечами. – И за сапоги все над ним смеются. Бабка как вспомнит про них, так прямо чуть не в обморок. Говорят, ходит богу молиться, чтоб отец поумнел.
– Ну, а ты-то как ко всему этому относишься? – пораженный услышанным, спросил Илларион Венедиктович.
– А чего мне относиться-то? Я бы сапоги взял. Унты, вспомнил, ещё они называются. Кра-а-асивые, тё-ё-ёплые! Летчик говорит: вы жизнь моей маме спасли. А отец говорит: жизни цены нету. Я и так, мол, вовсю доволен.
– Замечательный человек твой отец, – задумчиво проговорил Илларион Венедиктович. – Семья у вас большая?
– У-у-у! – Федька, сморщившись, скривил физиономию. – Три сестры у меня. Отличницы. Отец с ними и по грибы, и на рыбалку, а то и всякой ерундой занимается, – осуждающе продолжал он. – Бабочек ловят, жуков, разных, травки сушат. А про меня отец говорит: в семье не без Федьки. Бабка и мамка зато меня здорово уважают.
– За что?
– А я, говорят, в какого-то дядю уродился, а он здорово богатый был. Не то что отец.
Только через некоторое время Илларион Венедиктович заметил, что опять ест с Федькой мороженое и о чём-то думает. Мальчишка был так увлечен старательным и нежным слизыванием мороженого с палочки-ложечки, что не мешал ему размышлять.
Оч-чень грустные были эти размышления. Что же получается? Маленькому человечку уже вдолбили в голову, тоже, естественно, маленькую, немало невернейших убеждений. «Вот неплохо бы, – насмешливо-печально подумал Илларион Венедиктович, – вернуть его в младенчество, изучить при помощи „Чадомера“ и начать воспитывать снова».
– Ведь это смехота! – вдруг возбуждённо воскликнул Федька. – У отца, говорят, золотые руки. Вот машину водить умеет, а у самого машины-то тю-тю. Всем ходит цветные телевизоры чинить, а у самого маленький и это… бесцветный. Бабка говорит: умру, так цветного телека и не погляжу. Мамка ему говорит: погляди, как дочерей родители, одевают. А наши, мол, смотреть стыдно.
– Ну, а девочки что говорят на это?
– А они в отца! Ничего на это не говорят! – чуть ли не заорал Федька возмущенно. – Хохочут вместе с отцом. Он магнитофон сделал. Как мамка с бабкой начнут их всех ругать, он всё это запишет, а потом и включит. И опять – хохотать, а мамка с бабкой – ругаться громче магнитофона. Смехота, смехота одна! Лодку надувную купил. Сейчас парус шьют. Плыть куда-то собираются. Мамка с бабкой ревут. А те хохочут.
– А тебя в плаванье не берут?
– Дурак я, что ли? – искренне удивился Федька. – Там и не поспишь, и не поешь толком. Утонешь ещё. Вон у нас сосед-таксист! У-у-у, мужик! Машина своя, гараж здоровенный! У сына мотоцикл! На штанах блямба заграничная! На даче, говорят, только куриного молока нету!
– Птичьего, – машинально и уныло поправил Илларион Венедиктович. – И ты что, завидуешь?
– А как же!!! Не я один завидую. Все! В школу сын-то таксиста через день ходит или когда захочет. Папашечка его в школьный буфет продукты возит. А мой аквариумы для школы делает! – издевательским тоном воскликнул Федька. – А из-за них уроки пропускать не дают! Понятно?
– Нет, – признался Илларион Венедиктович, – ничего я не понимаю. Тебе надо идти по стопам отца. Пожарным быть не обязательно, а вот стать таким замечательным человеком, как твой отец, надо.
– Не получится! – Федька безнадёжно махнул рукой. – Ведь пи-и-и-илят, грррррызут его с утра до вечера. Мне и то его жалко бывает.
– Ну, а он-то как на это…
– Ну, а он! – Федька помрачнел. – Он сторожем в зоопарк собирается! Говорит, все ночи напролет буду со зверями и птицами беседовать.
– Замечательно! – восхитился Илларион Венедиктович, и если бы Федька уже не чихал, ещё купил бы мороженого. – Прекраснейший человек твой отец! Интересно живет! А вот ты живешь, судя по всему, оч-чень скучно.
– Я живу скучно? – удивился, но не обиделся Федька. – Да я, к вашему сведению, скоро… – Он загадочно подмигнул сначала левым, потом правым глазом. – Я, брат, так жить буду, что… не хуже любого таксиста.
– И как это будет выглядеть? – Илларион Венедиктович сразу несколько оживился.
– В банду меня зовут, – гордо и таинственно, прошептал Федька. – Людей грабить будем, потом пировать, в кино ходить, в цирк, актрационы всякие…
– Аттракционы, – машинально поправил обескураженный Илларион Венедиктович. – Какая банда? Как это – грабить людей? Ты соображаешь или нет, что говоришь?
– Ещё как соображаю! – торжественно произнес Федька. – Если бы не соображал, меня бы в банду не взяли.
– Вот что, Фёдор, – растерянно сказал Илларион Венедиктович, помолчал и строгим тоном предложил: – Такими… сообщениями не шутят. Давай-ка выкладывай всё по порядку!
– Нашли дурачка! – Федька удовлетворенно улыбнулся, а потом ещё и ухмыльнулся. – Мы клятву дали: кто проболтается, бить того… – с важностью, неторопливо выговаривал он. – Бить того смертным боем! Во! – И он принялся сосредоточенно орудовать в носу всеми пальцами по очереди, вдруг вспомнил: – Мы докажем, что мы сильные, смелые и неуловимые!
– Да какая же банда из вас, извини, сопляков, получиться может? – Илларион Венедиктович совершенно вышел из себя и закурил, но тут же смял сигарету. – Кто такую выдумал? Людей, видите ли, грабить! Пировать, видите ли! Да ты знаешь, что я сейчас же, немедленно же должен заявить в милицию о вашей, извини, идиотской затее?
– Милицией нас не запугать, – доверительно сообщил Федька. – У нас шеф, к вашему сведению, внук генерала!
– Н… н… ну и… что? – заикаясь, спросил Илларион Венедиктович, и сердце его кольнуло недоброе предчувствие, правда, неясное. – Если ваш главарь, как ты утверждаешь, внук генерала, так значит, вам всё дозволено?
– Само собой!
– Но вот я, предположим, тоже… – Илларион Венедиктович осекся, а Федьку немножко потрясло от смеха.
– Чего – тоже? Генерал, что ли? Нашли дурачка! – он гордо задрал свой курносый нос. – Генералы совсем не такими бывают. Будет вам генерал меня, Федьку, мороженым кормить! – И его опять немножечко потрясло от смеха. – Шеф наш ку-у-урит! У него и зажигалка есть! Заграничная! Говорит, что всех нас курить научит! – Он, можно сказать не пришёл, а прибежал в восторг. – И у каждого зажигалка будет! Вот как только начнем проводить операции… тогда и узнаете, кто я такой есть! Бандюга буду – во!
Илларион Венедиктович даже приложил руку к левой стороне груди: до того ныло сердце в недобром предчувствии.
– А как звать вашего шефа?
– Дурак я, что ли? – рассердился Федька. – Мне зажигалку получить охота, а не то, чтоб меня смертным боем лупили!
– Понимаешь, Фёдор… – Илларион Венедиктович понял, что напрямик действовать нельзя, требуется обходный маневр. – А вдруг шеф вас обманывает? У бандитов так частенько бывает. Может, он и не генеральский внук. Бросит он вас в случае опасности, а вас всех в милицию.
Федька с испуга попал указательным пальцем вместо носа в глаз, громко ойкнул, поморщился, прикрыл глаз ладошкой и неуверенно ответил:
– Тогда его смертным боем отлупить надо.
– Я знаю всех генералов в городе, всех их детей и внуков. Вашего как зовут?
– Раньше его Робкой-Пробкой звали, хотя у него волосы красивые. У меня вот кудряшки, а у него кудри и до самых плеч. Мне противно смотреть, а другим нравится. А когда он шефом себя выбрал, – тараторил Федька, – велел звать его… сейчас вспомню… Ро-бер-ти-ной! Ага, ага! Робертина, точно!
«Вот это новость для изобретателя „Чадомера“, – с оч-чень, оч-чень большой болью подумал Илларион Венедиктович. – Внук генерала, внук дорогого моего боевого друга – шеф банды, правда, банды сопляков, но всё-таки…»
– Что с вами? – испугался Федька.
– Огромное горе у меня; Фёдор, и ты можешь мне помочь… хотя бы немножечко…
Глава под номером ЧЕТЫРЕ (продолжение главы под номером два) и под названием
«Серж становится Сергеем Ивановичем,
или
«Не шпионь! Не шпионь! Не шпионь!»
Позвольте напомнить вам, уважаемые читатели, что глава под номером два заканчивалась тем, что Прэ Зидент попросил Сержа подойти к отцу, а тот упал в – обморок.
Очнулся Иван Варфоломеевич на диване, без пиджака и ботинок, рукава рубашки были высоко закатаны. Обнаружив всё это, он некоторое время ничего не понимал, ничего не помнил, лишь прислушивался к самому себе, вернее, к своему сердцу. И чем внимательнее и опасливее он как бы изучал своё состояние, тем более удивлялся: дышалось свободно, сердце билось ровно, только во всём теле была слабость да чуть-чуть ощущалась довольно тяжелая боль в голове, но и она вроде бы понемногу таяла.
Перед ним стояли трое в белых халатах – мужчина и две женщины.
– Всё в порядке, господин профессор, – на иностранном языке сказал мужчина, и Иван Варфоломеевич, не напрягая памяти, понял каждое слово, – просто обморок, вам надо отлежаться. К утру вы будете совершенно здоровы.
– Где Серёжа??.. Серж где? – можно сказать, спросилось у Ивана Варфоломеевича, так как сознательно он этого делать не намеревался.
– Не беспокойтесь ни о чем, достопочтенный господин профессор, – услышал он голос Прэ Зидента, – вы несколько переутомились…
– Где мой сын Серёжа? – уже сознательно и настойчиво спросил Иван Варфоломеевич.
– Он скоро вернется, – слишком уж ласково ответил Прэ Зидент и жестом предложил уйти врачам с медсестрой. – А до его возвращения, я надеюсь, вы найдете в себе силы закончить разговор со мной.
– Да, у меня хватит сил на все. Больше мне не потребуются врачи и даже успокоительные таблетки. Действуйте прямо, довольно вилять.
– О, если вы будете благоразумны! – Прэ Зидент снял очки со стеклами кровавого цвета и обнажил большие, навыкате глаза коричневого цвета. – Дорогой господин профессор, если в вас сохранились хотя бы остатки отцовских чувств, всё будет прекрасно.
Чувствуя, что силы возвращаются к нему, а боль в голове прошла, Иван Варфоломеевич повёл себя не как утомленный старик, а как советский гражданин, оказавшийся в чужой стране перед врагами, с которыми надо бороться до конца. Он твёрдо предложил:
– Действуйте, действуйте. Не тяните.
– Торопливость в данном случае не так уж и обязательна, дорогой господин профессор и, надеюсь, счастливый отец! – Прэ Зидент присел на краешек дивана, и Иван Варфоломеевич брезгливо поджал ноги. – Зависит-то всё не от меня, а от вас. Если вы будете паинькой, как вы, верно, говорили в детстве сыну…
– Да прекратите вы болтать! – Иван Варфоломеевич сел, опустив ноги с дивана. – Выкладывайте, что вам от меня надо!
Прэ Зидент злобно оскалил два ряда золотых зубов, резко встал и заговорил, к полной неожиданности для ученого, мягким голосом:
– Итак, я, точнее, организация, в которой я имею честь служить, принесла вам неоценимое счастье – сохранила жизнь вашему сыну, которого вы много лет считали погибшим. Более того, мы организовали своеобразный сервис – доставили его прямо к вам. Вы должны благодарить нас, ну не обязательно на коленях, но по крайней мере от всей души. Да, кстати! – Прэ Зидент легкой, почти танцующей походкой прошёлся по номеру, развалился в кресле. – Советую, рекомендую, великодушно предлагаю НЕ предпринимать против нас никаких акций. НЕ вздумайте ни о чём услышанном здесь болтать в вашем посольстве.
– Да плюю я на ваши угрозы, – внешне спокойно отозвался Иван Варфоломеевич. – Дайте мне возможность поговорить с моим сыном, а сами отправляйтесь, как у нас говорят, к чертовой бабушке. И перестаньте диктовать мне свои условия. Мягко выражаясь, гнусные. В конце концов, я и без вас теперь разыщу своего сына!
– Ну… – Прэ Зидент в полнейшей растерянности развёл руками. – Как это у вас говорят? Ну, вы даёте! Не ожидал. Но тем лучше, если вы уж такой… сообразительный. Майор Серж фон Ллойд – отличный разведчик. Он не раз проявлял свои исключительные способности. Если бы он не был вашим сыном, я бы счёл, что у Сержа прирожденный дар разведчика. Значит, эти наша заслуга, что мы сделали из него блестящего специалиста. Правда, он ещё не работал в вашей стране. К сожалению, это не так просто. Можете гордиться своим сыном.
– Вы… вы… вы – обыкновенная свинья!
– Вполне допустимо, – пожав плечами, согласился Прэ Зидент, – я не считаю нашу службу очень уж чистоплотной. Итак, если вы обнаружили, и вполне откровенно, видимо, свойственную вам прямоту, перехожу непосредственно к делу. Мы предлагаем вам не. как многоуважаемому, достопочтенному ученому, а как, надеемся, любящему отцу… – И он молчал до тех пор, пока не взбеленился оттого, что Иван Варфоломеевич тоже молчал. – Почему вы не интересуетесь, ЧТО мы вам предлагаем?!
– Я жду, – с предельным спокойствием отозвался ученый.
– Предлагаю, – сквозь золотые зубы процедил Прэ Зидент, – вернуть вашего сына домой. Мы надеемся, мы даже не сомневаемся, что вы не откажетесь прожить остаток лет с родным единственным сыном. Ваша старость будет освещена светом сыновней любви. Представьте только: вы поднимаетесь с Сержем на борт лайнера вашего Аэрофлота…
– С Сержем или Серёжей?
Прэ Зидент не мог не поразиться удивительному и, главное, без усилий, спокойствию старого ученого, а сам растерялся и пробормотал;
– Простите, привычка… Но по новым, безупречной достоверности документам он будет, конечно, значиться…
– Будет значиться или на самом деле станет Серёжей? – казалось, просто поинтересовался Иван Варфоломеевич, и Прэ Зиденту пришлось собрать все силы, чтобы изобразить своим наполненным золотыми зубами ртом счастливую улыбку и выдавить из себя сквозь это золото:
– Он будет Серёжей, вашим дорогим единственным сыном.
– Дорогим сыном или отлично подготовленные шпионом в стране, где вам не так-то уж просто работать, по вашему собственному признанию? …
– Дорогим единственным сыном, – отчетливо произнес Прэ Зидент, старательно, но устало вытерев платком обильно вспотевший лоб. – Остальное вас просто не касается. Ни о чём другом вы и понятия не имеете. Ваша совесть абсолютно чиста и спокойна. Что вас смущает, милый господин профессор? – уже почти по-настоящему ласково спрашивал Прэ Зидент. – Не так уж много НАМ осталось жить, и почему бы остаток лет не провести в обществе родного единственного сына?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33