– Мне сегодня надо с вами посоветоваться. Понимаете, тут один тип решил организовать банду…
– Знаю, знаю… – повергнув Вовика в полнейшее недоумение, задумчиво проговорил Илларион Венедиктович. – Робка-Пробка. Он же Робертина. Внук моего старого боевого друга, тоже генерал-лейтенанта. А ты что, собираешься в эту банду вступать?
– Да нет, нет! – отмахнулся Вовик. – Тут целая история получилась. Они хотели одну девочку похитить, просить за неё выкуп, а она просила меня сопровождать её, вступить в неминуемую жестокую драку с бандитами, а оказалось, что она сама дружит с Робкой-Пробкой. Вот я и не знаю…
– Ты отнеси графин и стакан, – сказал Илларион Венедиктович, – я что-то себя неважно чувствую. Проводишь меня домой, и по дороге мы всё обсудим. Девочку эту не Вероникой зовут? Точнее, не Верочкой?
Вовик так и плюхнулся на скамью, едва не выронив из рук графин и стакан, оторопело спросил:
– Откуда вы всё знаете?!
Илларион Венедиктович загадочно улыбнулся и довольным тоном напомнил:
– Отнеси посуду. Не забудь поблагодарить от моего имени. И не задерживайся, пожалуйста. Мне что-то оч-чень не по себе.
Едва Вовик вошёл в квартиру, как услышал плачущий голос Анастасии Георгиевны:
– Вы опытный злодей и в принципе, понимаете, в принципе, истязатель пожилых людей!
– Да помилуйте… – звучал в ответ виноватый и растерянный голос Григория Григорьевича.
Вовику бы не входить в комнату, а оставить графин со стаканом прямо тут, в прихожей на полу, и убежать, бегом убежать! Но ведь Илларион Венедиктович просил от его имени поблагодарить за воду! Бегом убежать нельзя было ещё и потому, что не мог же он оставить Григория Григорьевича в тяжелом положении. Вот сейчас он быстренько узнает, в чём там дело, и…
И он вошёл в комнату, и увидел уже знакомую для него картину: Джульетточка на руках Григория Григорьевича млеет от удовольствия, они ласкаются, понимающе переглядываются… А вокруг них, не обращавших на неё ни малейшего внимания, передвигалась плачущая Анастасия Георгиевна и то просила, то требовала, то приказывала:
– Верните мне мое сокровище! Отдайте мне мою радость! Не лишайте меня самого близкого существа! Коварный человек, прислушайтесь к своему сердцу! Может, в нём есть хотя бы капля жалости! – Увидев Вовика, она чуть ли не обрадовалась, но голос её зазвучал ещё плачевнее: – Помогите мне, милый мальчик! Сбегайте, пожалуйста, в отделение милиции! Оно недалеко, за углом! Я звонила, но по телефону никак не могла доказать, что здесь происходит вопиющее ограбление! Хуже – здесь происходит похищение!
– Ничего я не граблю, никого я не похищаю, – смущенно и виновато пробовал остановить поток её слов Григорий Григорьевич. – Если хотите, идёмте в милицию вместе, втроем. Вы, я и она! И учтите, я ни в чём не грешен. И Джульетточка сама благодарна мне за излечение и за мои чувства к ней.
– Какие у вас могут быть чувства, кроме низменных?!
– Воз-вы-шен-ны-е!
Хотел Вовик сказать несколько слов Григорию Григорьевичу и уйти, но Анастасия Георгиевна крепко взяла мальчишку за руку одной рукой и, другой рукой показывая на собаченцию, заговорила уже совсем рыдающим голосом:
– Посмотрите на неё! Что она может понимать, маленькая и миленькая? А он зачем сегодня вломился сюда? Кто его звал? Кто просил? Кто разрешил? Неужели у него нет хотя бы остатков совести? Да он просто запугал её своей кастрюлей!
– Кастрюля ваша! – возмущенно возразил Григорий Григорьевич. – И не запугал, а вылечил! Я её вылечил, а не ваш собачий гипнотизёр!
– Шпунт – жулик! – уже сурово проговорила Анастасия Георгиевна. – Я не удивлюсь, если он окажется даже агентом иностранной разведки. У него всё, всё, всё подозрительно. Мальчик! – Она ещё крепче сжала Вовикину руку. – Вы будете свидетелем! Вот видите, он не отдаёт мне мою собачку в моей квартире!
– Не буду я никаким свидетелем! – решительно отказался Вовик, но руки вырвать не мог. – Отпустите меня! – взмолился он. – Меня же человек ждёт! Больной! Григорий Григорьевич, меня у подъезда Илларион Венедиктович ждёт! Это я ему графин с водой носил! Он плохо себя чувствует! Он за воду просил поблагодарить от его имени! А она меня держит!
– Немедленно отпустите мальчика! Он же не имеет никакого отношения к нашим отношениям. Вовик, да вырви ты свою руку!
– Мальчик, прошу тебя… Или просто отдайте мне мою Джульетточку! Вам она только для развлечения, а я с её помощью буду плохих детей перевоспитывать! Ораву ораторов!
– Вот вам будто бы ваша Джульетточка, – грозно произнес Григорий Григорьевич, подавая собаченцию бывшей хозяйке, та протянула к ней руки, и Вовик выскочил из комнаты.
Когда он прыгал вниз по лестнице через несколько ступенек, он уже предчувствовал недоброе, почти догадывался, что примерно ему грозит, но не хотел думать об этом, понимал что обо всём узнает сейчас же, едва выбежит из подъезда…
Иллариона Венедиктовича на скамье не было, а к ней подходила воспитанная девочка Вероника Для удобства изложения, уважаемые читатели, она пока так и будет именоваться, потому что истинная сущность её до сих пор неизвестна.
, вся голова в разноцветных бантиках, и все они как-то удовлетворенно, самоуверенно и хвастливо покачивались.
– Добрый день, Вовик, – довольно приветливо сказала она, – что это вы зачастили в наши края? Не могу поверить, чтобы такой, как вы, оказался способен помочь беззащитной воспитанной девочке и сдержал своё обещание.
– Никакая ты не воспитанная, никакая ты не беззащитная, – сквозь зубы процедил Вовик, – и зовут тебя не Вероника, а Верочка, и ходила ты сейчас на свидание с Робкой-Пробкой!
– Всё понятно, – печально и осуждающе взглянув на него, протянула она. – Всё, всё, всё понятно! А бабушка Ирэна будто бы Ирина. Так?
– Так, – упавшим голосом отозвался Боевик. – Я сейчас приходил… к тебе. Ты просила. А ты ушла к Робке-Пробке. А я потерял Иллариона Венедиктовича. Ему стало плохо. Он сидел вот здесь. Я ненадолго ушёл, вернулся, а его нет… А он мне нужен…
– Он уехал на такси, – сочувственным тоном сообщила воспитанная девочка Вероника. – К нашему дому подкатила «Волга» с клеточками, из неё кто-то вышел, а генерал сел в неё… Да, я была вынуждена пойти на свидание с Робертиной! – гордо призналась она. – И такому, как вы, этого не понять. Я пыталась позитивно воздействовать на шефа, отговорить его от преступного замысла. Но Робертина – настоящий бандит, хотя с его великолепными волосами мог бы стать прекрасным эстрадным певцом. Он сказал, чтобы я была готова. Я пыталась всеми доступными мне средствами, в частности воспитанностью, выведать у него хотя бы время моего похищения. В ответ он нагло и совершенно в бандитском стиле хохотал. Намекал, что меня, может быть, будут пытать.
– Зачем?!
– Как зачем?! У них это принято! Бандиты похищают жертву и пытают её, ну, хотя бы голодом, жаждой, запугиваниями, а иногда и избивают.
– Враки всё это! – решительно отверг Вовик, сам испугавшись своей решительности. – Не верю я тебе больше ни капельки!
– Поступайте как вам будет угодно, – услышал он в ответ печальный голос. – Я вас ни к чему не принуждаю. Запомните только одно: нет ничего легче и проще, чем обидеть и оскорбить воспитанную девочку. Она беззащитна перед любым злом, особенно – клеветой. Вот и меня никому ничего не стоит обидеть, оскорбить, оболгать.
К стыду своему и ужасу, Вовик отчетливо сознавал, что не только не способен сейчас вот, сразу, уйти, бегом убежать, а готов уже поверить этой воспитанной девочке Веронике! И как же ему хотелось, чтобы она была именно такой! Но воспоминание о Робке-Пробке чуть ли не передёрнуло его: неужели она настолько коварна, что сама пошла к нему?! И тут в голове у него проскочили две мысли, одна колючее другой, будто это не мысли проскочили, а раскаленные тонюсенькие иголочки – раз! раз! – пронзили мозг. Как он мог оставить доброго Григория Григорьевича в трудном положении? И почему его не дождался Илларион Венедиктович, который и о банде знает, и о воспитанной девочке Веронике?
«Постой, постой, постой», – попросил Вовик себя, что означало: не торопись, не торопись, не торопись, а иначе одним словом можешь испортить всё – уйдет она, и попробуй потом встретиться с ней. Проще всего сейчас было бы не сердить её, пусть врёт, пусть сочиняет, лишь бы не уходила… Но самого себя не послушался Вовик, спросил:
– А почему Илларион Венедиктович о тебе то же самое говорит, что и бабушка твоя?
Все разноцветные бантики на голове воспитанной девочки Вероники поникли, и она сказала усталым голосом:
– Не знаю. Понятия не имею. И не интересуюсь этим. Они очень взаимно уважают друг друга. Когда бабушка Ирэна гостит у нас, они часто встречаются. Ах, какое мне дело до того, что болтают обо мне злые люди! И вы, любезнейший Вовик, думайте обо мне, что вам только заблагорассудится! И клевещите на меня кому сочтете нужным! Не бойтесь, вам это ничем не грозит, потому что я беззащитна. Вам же незнакомо ни чувство жалости, ни сострадания. А я вам заранее всё великодушно прощаю.
А он жалел её, очень жалел, он только не мог сообразить: чем же и как помочь ей, как отучить её так здорово врать? Ведь он был не в состоянии понять, для чего она так много врёт!
– Ты что собираешься делать? – пересилив и стыд, и робость, чуть ли, вернее, не страх, спросил Вовик. – Тебя ведь бандиты даже пытать собираются! Надо что-то делать!
– Буду ждать своей неотвратимой судьбы, – жалобно и покорно, но с достоинством ответила воспитанная девочка Вероника, а Вовик почти потребовал:
– Говори прямо, сопровождать мне тебя или нет? – Боясь отрицательного ответа, жестокого отказа, он торопливо продолжал: – Если ты о бандитах по-серьёзному, давай что-нибудь придумывать. Быстро. Робку твоего Пробку возьмут в оборот.
И, как ни странно, говоря всё это, Вовик не переставал думать о Григории Григорьевиче и Илларионе Венедиктовиче, понимая, что виноват и перед тем и перед другим.
А стоявшая перед ним девочка, какой бы она ни была, воспитанной там или наоборот, беспокоилась лишь о себе самой и прекрасно, безошибочно знала, как ей надо поступать в любом случае жизни, чтобы не только защищаться, но и нападать и – побеждать. Глаза её медленно наполнились слезами. Они потекли по щекам, и слезинки стали разбиваться об асфальт…
– Не вздумайте утешать меня! – громко прошептала она, вытирая лицо платочком. – Я давно поняла, что вам фактически нет до меня никакого дела. Выдавая себя за серьёзного человека, вы и не пытаетесь даже представить, какой опасности подвергаюсь я. Вы предпочитаете собирать обо мне клеветнические сведения и смакуете их. Мне не доставляет ни малейшего удовольствия и ваш грубый тон.
– Да как ещё с тобой разговаривать?? – Вовик от возмущения, растерянности и бессилия сам был готов разреветься, да так, чтобы слёзы его ПРОБИЛИ асфальт, а из окон высунулись бы перепуганные жильцы. – Ты же всего меня запутала да ещё чего-то и требуешь! А нормально разговаривать ты можешь или нет?
– Дайте мне слово благородного человека, – достав из сумочки зеркальце и внимательно разглядывая в нём заплаканное лицо, которое буквально на глазах теряло следы недавней расплаканности, ответила воспитанная девочка Вероника оскорбленным тоном, – что вы во всём будете подчиняться мне.
– Под… чиняться? – насторожился Вовик. – Зачем?
– Чтобы я могла быть уверена, что на вас можно положиться.
– А зачем… это… и как?
– Ну, есть такой известный образованным людям словесный оборот! – раздражённо воскликнула она и высокомерно объяснила: – Он обозначает, что я, например, могу быть уверена, что вы меня никогда ни за что не подведёте.
Вовик надолго задумался.
А мы с вами, уважаемые читатели, должны пока оставить его с воспитанной девочкой Вероникой, пусть они себе выясняют свои сложные взаимоотношения. У нас есть дела поважнее. И, прежде чем приступить к описанию самого важного дела, вернёмся ненадолго, буквально на две-три страницы, в квартиру Анастасии Георгиевны.
Здесь она и Григорий Григорьевич заинтересованно и мирно беседовали, а Джульетточка с не меньшей заинтересованностью прислушивалась.
Объяснялось это просто: оба они были хорошими людьми, не желали друг другу ничего плохого, оба любили одну и ту же собачку, оба любили детей и всё пытались сделать для того, чтобы воспитать их по крайней мере нормальными.
Но хотя Джульетточка и прислушивалась заинтересованно к беседе, но всё-таки мешала ей. Ибо стоило Анастасии Георгиевне взять собачку на руки, как она начинала дергать всеми четырьмя лапочками, дико взвизгивать и… оказывалась в глубочайшем обмороке.
Очутившись же на руках Григория Григорьевича, она оживала, радостно взвизгивала и ласкалась к нему.
Когда это повторилось пять раз, Анастасия Георгиевна спросила с робкой надеждой:
– А если я её – кастрюлей?
– Не уверен в положительном результате, – возразил Григорий Григорьевич. – Я её кастрюлей излечил в основном от злобности и внушил ей, видимо, необходимость послушания.
– Но неужели мне придётся снова обращаться к этому собачьему гипнотизёру, похожему на шпиона?
– Зачем? Он всё равно жулик. Давайте мы с вами вместе будем искать выход из положения. Для этого мы должны быть откровенными единомышленниками. Начнем. Я полюбил Джульетточку всей душой.
– Но я-то полюбила её раньше и тоже всей душой! Я не напоминаю уже, например, о том, что купила её. Дело не в деньгах, а законная хозяйка её – я.
– Формально – да, – уточнил Григорий Григорьевич. – Фор! – повторил он. – Мально! Хозяйка вы. А фактически – мы с Джульетточкой полюбили друг друга. Ведь я одинокий человек, и она может сделать меня счастливым до конца моих или её лет.
– Вполне понимаю и даже отчасти разделяю ваши чувства, – с очень большой болью в душе согласилась Анастасия Георгиевна. – Но ваши чувства, согласитесь, содержат в себе и значительную долю эгоизма. Вы с Джульетточкой думаете только о себе. А мне она необходима не столько для себя, то есть в узкокорыстных целях, а для перевоспитания оравы ораторов. Если вы помните, так я называю огромную компанию своих вечно орущих внуков и внучек.
И она подробно рассказала о придуманном ею способе перевоспитания маленьких родственников с помощью собачек.
– Значительная мысль, – одобрил Григорий Григорьевич. – И если вы не возражаете, я бы с большой радостью стал вашим помощником в этом благородном деле.
– Лучшего помощника мне и не найти! – восторженно и благодарно воскликнула Анастасия Георгиевна. – Но, но, НО! НО как быть с Джульетточкой? Я не представляю себе жизни без неё! Мои мысли и чувства принадлежат только ей!
– Но ведь ей с вами плохо.
– Стало плохо! Из-за вас! А было – прекрасно!
– Что вы предлагаете? – сердито, но с уважением спросил Григорий Григорьевич.
– Понятия не имею. Я всего лишь хочу, чтобы она была со мной.
– В глубоком обмороке?
Анастасия Георгиевна медленно встала, подошла к серванту, достала пузырек, стаканчик, отсчитала шестьдесят две капли, разбавила их водой, медленно выпила и спросила:
– А вы что конкретно предлагаете?
Нежно прижав Джульетточку к груди, Григорий Григорьевич тяжело поднялся, проговорил глухо:
– Я лично ничего не предлагаю. А она хочет быть со мной.
– Значит, никакого, устраивающего нас троих, выхода нет?
Григорий Григорьевич и Джульетточка посмотрели в глаза друг другу долгим страдающим взглядом, и он (не взгляд, конечно, а Григорий Григорьевич) взволнованно ответил:
– Жизнь этого маленького, бесконечно дорогого мне существа в ваших руках. Хотите его погубить – губите. Хотите поломать ему жизнь – ломайте. Хотите его спасти– спасайте, то есть отдайте мне… А вам мы сегодня же купим… да, да, да, мы найдем вам… И вы её полюбите! Потом мы купим вторую, третью, четвёртую… ровно столько купим собачек, сколько у вас ораторов! И начнем их перевоспитывать! Плюс к этому мы с вами разоблачим собачьего жулика по фамилии Шпунт! А ещё я научу вас излечивать от нервных заболевании собачек одной из ваших кастрюль!
Долго сидела в скорбном молчании Анастасия Георгиевна. Скорбно молчал и Григорий Григорьевич, понимая, что сейчас любые, самые сердечные слова окажутся лишними. Понимал он и горе Анастасии Георгиевны, но надеялся, что она найдет в себе силы победить его ради перевоспитания оравы ораторов.
– Ради перевоспитания внуков и внучек я готова даже на самые немыслимые жертвы, – тихо, но очень решительно прошептала она. – Я рассчитываю на вашу помощь и великодушие.
– Я сегодня же принесу вам, – проникновенно отозвался Григорий Григорьевич. – Совершенно уверен, что ОНА вам понравится, потому что выбирать ЕЁ мы будем с Джульетточкой! И я совершенно убежден, что сегодня же вы при помощи одной из ваших кастрюль вылечите ЕЁ сами! А завтра мы примемся за разоблачение собачьего жулика по фамилии Шпунт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– Знаю, знаю… – повергнув Вовика в полнейшее недоумение, задумчиво проговорил Илларион Венедиктович. – Робка-Пробка. Он же Робертина. Внук моего старого боевого друга, тоже генерал-лейтенанта. А ты что, собираешься в эту банду вступать?
– Да нет, нет! – отмахнулся Вовик. – Тут целая история получилась. Они хотели одну девочку похитить, просить за неё выкуп, а она просила меня сопровождать её, вступить в неминуемую жестокую драку с бандитами, а оказалось, что она сама дружит с Робкой-Пробкой. Вот я и не знаю…
– Ты отнеси графин и стакан, – сказал Илларион Венедиктович, – я что-то себя неважно чувствую. Проводишь меня домой, и по дороге мы всё обсудим. Девочку эту не Вероникой зовут? Точнее, не Верочкой?
Вовик так и плюхнулся на скамью, едва не выронив из рук графин и стакан, оторопело спросил:
– Откуда вы всё знаете?!
Илларион Венедиктович загадочно улыбнулся и довольным тоном напомнил:
– Отнеси посуду. Не забудь поблагодарить от моего имени. И не задерживайся, пожалуйста. Мне что-то оч-чень не по себе.
Едва Вовик вошёл в квартиру, как услышал плачущий голос Анастасии Георгиевны:
– Вы опытный злодей и в принципе, понимаете, в принципе, истязатель пожилых людей!
– Да помилуйте… – звучал в ответ виноватый и растерянный голос Григория Григорьевича.
Вовику бы не входить в комнату, а оставить графин со стаканом прямо тут, в прихожей на полу, и убежать, бегом убежать! Но ведь Илларион Венедиктович просил от его имени поблагодарить за воду! Бегом убежать нельзя было ещё и потому, что не мог же он оставить Григория Григорьевича в тяжелом положении. Вот сейчас он быстренько узнает, в чём там дело, и…
И он вошёл в комнату, и увидел уже знакомую для него картину: Джульетточка на руках Григория Григорьевича млеет от удовольствия, они ласкаются, понимающе переглядываются… А вокруг них, не обращавших на неё ни малейшего внимания, передвигалась плачущая Анастасия Георгиевна и то просила, то требовала, то приказывала:
– Верните мне мое сокровище! Отдайте мне мою радость! Не лишайте меня самого близкого существа! Коварный человек, прислушайтесь к своему сердцу! Может, в нём есть хотя бы капля жалости! – Увидев Вовика, она чуть ли не обрадовалась, но голос её зазвучал ещё плачевнее: – Помогите мне, милый мальчик! Сбегайте, пожалуйста, в отделение милиции! Оно недалеко, за углом! Я звонила, но по телефону никак не могла доказать, что здесь происходит вопиющее ограбление! Хуже – здесь происходит похищение!
– Ничего я не граблю, никого я не похищаю, – смущенно и виновато пробовал остановить поток её слов Григорий Григорьевич. – Если хотите, идёмте в милицию вместе, втроем. Вы, я и она! И учтите, я ни в чём не грешен. И Джульетточка сама благодарна мне за излечение и за мои чувства к ней.
– Какие у вас могут быть чувства, кроме низменных?!
– Воз-вы-шен-ны-е!
Хотел Вовик сказать несколько слов Григорию Григорьевичу и уйти, но Анастасия Георгиевна крепко взяла мальчишку за руку одной рукой и, другой рукой показывая на собаченцию, заговорила уже совсем рыдающим голосом:
– Посмотрите на неё! Что она может понимать, маленькая и миленькая? А он зачем сегодня вломился сюда? Кто его звал? Кто просил? Кто разрешил? Неужели у него нет хотя бы остатков совести? Да он просто запугал её своей кастрюлей!
– Кастрюля ваша! – возмущенно возразил Григорий Григорьевич. – И не запугал, а вылечил! Я её вылечил, а не ваш собачий гипнотизёр!
– Шпунт – жулик! – уже сурово проговорила Анастасия Георгиевна. – Я не удивлюсь, если он окажется даже агентом иностранной разведки. У него всё, всё, всё подозрительно. Мальчик! – Она ещё крепче сжала Вовикину руку. – Вы будете свидетелем! Вот видите, он не отдаёт мне мою собачку в моей квартире!
– Не буду я никаким свидетелем! – решительно отказался Вовик, но руки вырвать не мог. – Отпустите меня! – взмолился он. – Меня же человек ждёт! Больной! Григорий Григорьевич, меня у подъезда Илларион Венедиктович ждёт! Это я ему графин с водой носил! Он плохо себя чувствует! Он за воду просил поблагодарить от его имени! А она меня держит!
– Немедленно отпустите мальчика! Он же не имеет никакого отношения к нашим отношениям. Вовик, да вырви ты свою руку!
– Мальчик, прошу тебя… Или просто отдайте мне мою Джульетточку! Вам она только для развлечения, а я с её помощью буду плохих детей перевоспитывать! Ораву ораторов!
– Вот вам будто бы ваша Джульетточка, – грозно произнес Григорий Григорьевич, подавая собаченцию бывшей хозяйке, та протянула к ней руки, и Вовик выскочил из комнаты.
Когда он прыгал вниз по лестнице через несколько ступенек, он уже предчувствовал недоброе, почти догадывался, что примерно ему грозит, но не хотел думать об этом, понимал что обо всём узнает сейчас же, едва выбежит из подъезда…
Иллариона Венедиктовича на скамье не было, а к ней подходила воспитанная девочка Вероника Для удобства изложения, уважаемые читатели, она пока так и будет именоваться, потому что истинная сущность её до сих пор неизвестна.
, вся голова в разноцветных бантиках, и все они как-то удовлетворенно, самоуверенно и хвастливо покачивались.
– Добрый день, Вовик, – довольно приветливо сказала она, – что это вы зачастили в наши края? Не могу поверить, чтобы такой, как вы, оказался способен помочь беззащитной воспитанной девочке и сдержал своё обещание.
– Никакая ты не воспитанная, никакая ты не беззащитная, – сквозь зубы процедил Вовик, – и зовут тебя не Вероника, а Верочка, и ходила ты сейчас на свидание с Робкой-Пробкой!
– Всё понятно, – печально и осуждающе взглянув на него, протянула она. – Всё, всё, всё понятно! А бабушка Ирэна будто бы Ирина. Так?
– Так, – упавшим голосом отозвался Боевик. – Я сейчас приходил… к тебе. Ты просила. А ты ушла к Робке-Пробке. А я потерял Иллариона Венедиктовича. Ему стало плохо. Он сидел вот здесь. Я ненадолго ушёл, вернулся, а его нет… А он мне нужен…
– Он уехал на такси, – сочувственным тоном сообщила воспитанная девочка Вероника. – К нашему дому подкатила «Волга» с клеточками, из неё кто-то вышел, а генерал сел в неё… Да, я была вынуждена пойти на свидание с Робертиной! – гордо призналась она. – И такому, как вы, этого не понять. Я пыталась позитивно воздействовать на шефа, отговорить его от преступного замысла. Но Робертина – настоящий бандит, хотя с его великолепными волосами мог бы стать прекрасным эстрадным певцом. Он сказал, чтобы я была готова. Я пыталась всеми доступными мне средствами, в частности воспитанностью, выведать у него хотя бы время моего похищения. В ответ он нагло и совершенно в бандитском стиле хохотал. Намекал, что меня, может быть, будут пытать.
– Зачем?!
– Как зачем?! У них это принято! Бандиты похищают жертву и пытают её, ну, хотя бы голодом, жаждой, запугиваниями, а иногда и избивают.
– Враки всё это! – решительно отверг Вовик, сам испугавшись своей решительности. – Не верю я тебе больше ни капельки!
– Поступайте как вам будет угодно, – услышал он в ответ печальный голос. – Я вас ни к чему не принуждаю. Запомните только одно: нет ничего легче и проще, чем обидеть и оскорбить воспитанную девочку. Она беззащитна перед любым злом, особенно – клеветой. Вот и меня никому ничего не стоит обидеть, оскорбить, оболгать.
К стыду своему и ужасу, Вовик отчетливо сознавал, что не только не способен сейчас вот, сразу, уйти, бегом убежать, а готов уже поверить этой воспитанной девочке Веронике! И как же ему хотелось, чтобы она была именно такой! Но воспоминание о Робке-Пробке чуть ли не передёрнуло его: неужели она настолько коварна, что сама пошла к нему?! И тут в голове у него проскочили две мысли, одна колючее другой, будто это не мысли проскочили, а раскаленные тонюсенькие иголочки – раз! раз! – пронзили мозг. Как он мог оставить доброго Григория Григорьевича в трудном положении? И почему его не дождался Илларион Венедиктович, который и о банде знает, и о воспитанной девочке Веронике?
«Постой, постой, постой», – попросил Вовик себя, что означало: не торопись, не торопись, не торопись, а иначе одним словом можешь испортить всё – уйдет она, и попробуй потом встретиться с ней. Проще всего сейчас было бы не сердить её, пусть врёт, пусть сочиняет, лишь бы не уходила… Но самого себя не послушался Вовик, спросил:
– А почему Илларион Венедиктович о тебе то же самое говорит, что и бабушка твоя?
Все разноцветные бантики на голове воспитанной девочки Вероники поникли, и она сказала усталым голосом:
– Не знаю. Понятия не имею. И не интересуюсь этим. Они очень взаимно уважают друг друга. Когда бабушка Ирэна гостит у нас, они часто встречаются. Ах, какое мне дело до того, что болтают обо мне злые люди! И вы, любезнейший Вовик, думайте обо мне, что вам только заблагорассудится! И клевещите на меня кому сочтете нужным! Не бойтесь, вам это ничем не грозит, потому что я беззащитна. Вам же незнакомо ни чувство жалости, ни сострадания. А я вам заранее всё великодушно прощаю.
А он жалел её, очень жалел, он только не мог сообразить: чем же и как помочь ей, как отучить её так здорово врать? Ведь он был не в состоянии понять, для чего она так много врёт!
– Ты что собираешься делать? – пересилив и стыд, и робость, чуть ли, вернее, не страх, спросил Вовик. – Тебя ведь бандиты даже пытать собираются! Надо что-то делать!
– Буду ждать своей неотвратимой судьбы, – жалобно и покорно, но с достоинством ответила воспитанная девочка Вероника, а Вовик почти потребовал:
– Говори прямо, сопровождать мне тебя или нет? – Боясь отрицательного ответа, жестокого отказа, он торопливо продолжал: – Если ты о бандитах по-серьёзному, давай что-нибудь придумывать. Быстро. Робку твоего Пробку возьмут в оборот.
И, как ни странно, говоря всё это, Вовик не переставал думать о Григории Григорьевиче и Илларионе Венедиктовиче, понимая, что виноват и перед тем и перед другим.
А стоявшая перед ним девочка, какой бы она ни была, воспитанной там или наоборот, беспокоилась лишь о себе самой и прекрасно, безошибочно знала, как ей надо поступать в любом случае жизни, чтобы не только защищаться, но и нападать и – побеждать. Глаза её медленно наполнились слезами. Они потекли по щекам, и слезинки стали разбиваться об асфальт…
– Не вздумайте утешать меня! – громко прошептала она, вытирая лицо платочком. – Я давно поняла, что вам фактически нет до меня никакого дела. Выдавая себя за серьёзного человека, вы и не пытаетесь даже представить, какой опасности подвергаюсь я. Вы предпочитаете собирать обо мне клеветнические сведения и смакуете их. Мне не доставляет ни малейшего удовольствия и ваш грубый тон.
– Да как ещё с тобой разговаривать?? – Вовик от возмущения, растерянности и бессилия сам был готов разреветься, да так, чтобы слёзы его ПРОБИЛИ асфальт, а из окон высунулись бы перепуганные жильцы. – Ты же всего меня запутала да ещё чего-то и требуешь! А нормально разговаривать ты можешь или нет?
– Дайте мне слово благородного человека, – достав из сумочки зеркальце и внимательно разглядывая в нём заплаканное лицо, которое буквально на глазах теряло следы недавней расплаканности, ответила воспитанная девочка Вероника оскорбленным тоном, – что вы во всём будете подчиняться мне.
– Под… чиняться? – насторожился Вовик. – Зачем?
– Чтобы я могла быть уверена, что на вас можно положиться.
– А зачем… это… и как?
– Ну, есть такой известный образованным людям словесный оборот! – раздражённо воскликнула она и высокомерно объяснила: – Он обозначает, что я, например, могу быть уверена, что вы меня никогда ни за что не подведёте.
Вовик надолго задумался.
А мы с вами, уважаемые читатели, должны пока оставить его с воспитанной девочкой Вероникой, пусть они себе выясняют свои сложные взаимоотношения. У нас есть дела поважнее. И, прежде чем приступить к описанию самого важного дела, вернёмся ненадолго, буквально на две-три страницы, в квартиру Анастасии Георгиевны.
Здесь она и Григорий Григорьевич заинтересованно и мирно беседовали, а Джульетточка с не меньшей заинтересованностью прислушивалась.
Объяснялось это просто: оба они были хорошими людьми, не желали друг другу ничего плохого, оба любили одну и ту же собачку, оба любили детей и всё пытались сделать для того, чтобы воспитать их по крайней мере нормальными.
Но хотя Джульетточка и прислушивалась заинтересованно к беседе, но всё-таки мешала ей. Ибо стоило Анастасии Георгиевне взять собачку на руки, как она начинала дергать всеми четырьмя лапочками, дико взвизгивать и… оказывалась в глубочайшем обмороке.
Очутившись же на руках Григория Григорьевича, она оживала, радостно взвизгивала и ласкалась к нему.
Когда это повторилось пять раз, Анастасия Георгиевна спросила с робкой надеждой:
– А если я её – кастрюлей?
– Не уверен в положительном результате, – возразил Григорий Григорьевич. – Я её кастрюлей излечил в основном от злобности и внушил ей, видимо, необходимость послушания.
– Но неужели мне придётся снова обращаться к этому собачьему гипнотизёру, похожему на шпиона?
– Зачем? Он всё равно жулик. Давайте мы с вами вместе будем искать выход из положения. Для этого мы должны быть откровенными единомышленниками. Начнем. Я полюбил Джульетточку всей душой.
– Но я-то полюбила её раньше и тоже всей душой! Я не напоминаю уже, например, о том, что купила её. Дело не в деньгах, а законная хозяйка её – я.
– Формально – да, – уточнил Григорий Григорьевич. – Фор! – повторил он. – Мально! Хозяйка вы. А фактически – мы с Джульетточкой полюбили друг друга. Ведь я одинокий человек, и она может сделать меня счастливым до конца моих или её лет.
– Вполне понимаю и даже отчасти разделяю ваши чувства, – с очень большой болью в душе согласилась Анастасия Георгиевна. – Но ваши чувства, согласитесь, содержат в себе и значительную долю эгоизма. Вы с Джульетточкой думаете только о себе. А мне она необходима не столько для себя, то есть в узкокорыстных целях, а для перевоспитания оравы ораторов. Если вы помните, так я называю огромную компанию своих вечно орущих внуков и внучек.
И она подробно рассказала о придуманном ею способе перевоспитания маленьких родственников с помощью собачек.
– Значительная мысль, – одобрил Григорий Григорьевич. – И если вы не возражаете, я бы с большой радостью стал вашим помощником в этом благородном деле.
– Лучшего помощника мне и не найти! – восторженно и благодарно воскликнула Анастасия Георгиевна. – Но, но, НО! НО как быть с Джульетточкой? Я не представляю себе жизни без неё! Мои мысли и чувства принадлежат только ей!
– Но ведь ей с вами плохо.
– Стало плохо! Из-за вас! А было – прекрасно!
– Что вы предлагаете? – сердито, но с уважением спросил Григорий Григорьевич.
– Понятия не имею. Я всего лишь хочу, чтобы она была со мной.
– В глубоком обмороке?
Анастасия Георгиевна медленно встала, подошла к серванту, достала пузырек, стаканчик, отсчитала шестьдесят две капли, разбавила их водой, медленно выпила и спросила:
– А вы что конкретно предлагаете?
Нежно прижав Джульетточку к груди, Григорий Григорьевич тяжело поднялся, проговорил глухо:
– Я лично ничего не предлагаю. А она хочет быть со мной.
– Значит, никакого, устраивающего нас троих, выхода нет?
Григорий Григорьевич и Джульетточка посмотрели в глаза друг другу долгим страдающим взглядом, и он (не взгляд, конечно, а Григорий Григорьевич) взволнованно ответил:
– Жизнь этого маленького, бесконечно дорогого мне существа в ваших руках. Хотите его погубить – губите. Хотите поломать ему жизнь – ломайте. Хотите его спасти– спасайте, то есть отдайте мне… А вам мы сегодня же купим… да, да, да, мы найдем вам… И вы её полюбите! Потом мы купим вторую, третью, четвёртую… ровно столько купим собачек, сколько у вас ораторов! И начнем их перевоспитывать! Плюс к этому мы с вами разоблачим собачьего жулика по фамилии Шпунт! А ещё я научу вас излечивать от нервных заболевании собачек одной из ваших кастрюль!
Долго сидела в скорбном молчании Анастасия Георгиевна. Скорбно молчал и Григорий Григорьевич, понимая, что сейчас любые, самые сердечные слова окажутся лишними. Понимал он и горе Анастасии Георгиевны, но надеялся, что она найдет в себе силы победить его ради перевоспитания оравы ораторов.
– Ради перевоспитания внуков и внучек я готова даже на самые немыслимые жертвы, – тихо, но очень решительно прошептала она. – Я рассчитываю на вашу помощь и великодушие.
– Я сегодня же принесу вам, – проникновенно отозвался Григорий Григорьевич. – Совершенно уверен, что ОНА вам понравится, потому что выбирать ЕЁ мы будем с Джульетточкой! И я совершенно убежден, что сегодня же вы при помощи одной из ваших кастрюль вылечите ЕЁ сами! А завтра мы примемся за разоблачение собачьего жулика по фамилии Шпунт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33