Ничего в этом смешного, странного, тем более нелепого, – нет. С собачкой или кошкой жить ещё можно: всё-таки рядом живое существо, – а сколько одиноких старых людей даже без домашних животных доживает свой век? Вы, уважаемые читатели, хотя бы одному или одной из них помогли чем-нибудь когда-нибудь где-нибудь? Помогите, пожалуйста, при случае. Доброе дело сделаете.
Теперь мы возвращаемся, пожалуй, к одному из самых главных событий нашего повествования. Помните, Иван Варфоломеевич спросил Серёженьку, застав его за фотографированием страниц своего блокнота, в котором были зафиксированы последние данные об эликсире грандиозно наоборотус.
– Чем занимаешься, сынок? – И получилось так, словно он просто полюбопытствовал, хотя ум его отказался сразу оценить подлинное значение происходившего. Иван Варфоломеевич обессилел, опустился в кресло и машинально переспросил: – Чем занимаешься?
– Работой, папа, – спокойно ответил Серёжа, делая всё так же неторопливо и тщательно последние снимки. – Жаль, что ты застал меня за этим, очень жаль. – Он сел напротив, устало развалившись в кресле. – Я хотел всё скрыть, дорогой отец, чтобы не волновать тебя понапрасну.
– Принеси мне, пожалуйста, стаканчик вина, – попросил Иван Варфоломеевич, который, как ему казалось, и не волновался нисколько, а просто потерял способность испытывать что-либо. – Там, в кухонном шкафчике, есть такая длинная бутылка,
– Тебе – вина?!
– Да, очень помогает… я тяну эту бутылку уже года два.
Серёжа (или Серж?) принес стаканчик, но Иван Варфоломеевич долго не мог поднять руки, только шевелил пальцами. Прикрыв глаза, он приказал себе держаться, не раскисать, открыл глаза, взял стаканчик, медленно, маленькими глотками выпил, проговорил:
– Вот спасибо…
И молчал. Он знал свою особенность не сразу реагировать на несчастье или неудачу, это обыкновенно наступало чуть после, а сейчас он спросил, словно просто поинтересовался:
– Надеюсь, ты всё-таки не мой сын? Тогда мне стало бы хоть чуточку легче.
– Папа, я тебе всё объясню. – Серёжа (или Серж?) заметно нервничал. – Ты же знаешь, моей мечтой было вернуться к тебе. И я не торговался со своими хозяевами. Это было бы в высшей степени бесполезно и в не меньшей степени опасно. Со мной могли расправиться в любой момент любым способом. А условие было одно: добыть секрет твоего изобретения. Если я не выполню этого условия, меня вскоре не будет… в живых. Понимаешь? Меня не будет в живых!
– Почему ты сразу не сказал мне об этом?
– Повторяю: не хотел тебя волновать. Не приди ты вот недавно, и всё обошлось бы самым наилучшим образом.
– И что ты сейчас предлагаешь мне? – продолжал словно бы просто интересоваться Иван Варфоломеевич. Он чувствовал, как усталость расползается по всему телу. – Стать предателем? Твоим сообщником?
– Каким предателем?! – искренне поразился Серж (или Серёжа?). – Изобретение принадлежит тебе! Ты его полновластный хозяин!
Иван Варфоломеевич покачал головой, ответил:
– Всё, что мы делаем, у нас принадлежит народу. Понимаешь, мне предоставляют условия для работы. Я имею полную возможность заниматься любимым делом. Делом всей моей жизни. Я счастлив. Больше мне ничего не надо. Я, естественно, горд, что моим, представлявшимся мне совершенно невинным, изобретением заинтересовались твой хозяева. Значит, и я могу работать на оборону. Но объясни, пожалуйста, на ЧТО сейчас рассчитываешь ты? Только на мое, тобою предполагаемое предательство? Его ты не добьешься. Нет сил, которые вынудили бы меня…
– Никто тебя, папа, ни к чему не принуждает! – Серёжа (или всё-таки Серж?) уже явно нервничал и не мог этого скрыть. – Давай не будем усложнять и без того запутанную ситуацию. В этом блокноте зафиксирован принцип твоих зверюшек-игрушек? Молчишь… Предположим, зафиксирован. Тогда остается один вопрос: ты хочешь или не хочешь, чтобы я был с тобой или ТЫ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ МЕНЯ УБРАЛИ?
– Для меня нет выше счастья, чтобы сын мой был рядом, – безразличным тоном отозвался Иван Варфоломеевич, думая лишь о том, чтобы не поддаться охватившей его тяжелой усталости, которая постепенно превращалась в сонливость. – Но сын ты мне или не сын, ты совершаешь государственное преступление… – У него вырвался короткий стон. – И ты будешь отвечать за него по нашим законам.
– Отец, но если ты действительно…
– Ты дал мне снотворное, Серж, – слабым голосом прошептал Иван Варфоломеевич. – Зачем? Чего ты этим добьешься? Или это яд?.. Раньше я предполагал, что вы действуете умнее… – И, широко зевнув, он заснул.
Сынок быстро перенес его на диван, снял с него ботинки, пиджак, положил под голову подушку, накрыл пледом и бросился вон из квартиры.
Вскоре он уже был у Суслика и торопливо приказывал:
– Вот это немедленно передай куда следует. Несколько дней меня не жди. Всё в порядке. Но – передай сейчас же!
В волнении Сынок и не заметил, что Суслик был удивительно спокоен, даже умиротворен.
И пока Сынок мчится обратно, я успею, уважаемые читатели, объяснить вам причину удивительного Сусликова спокойствия, даже умиротворения.
Часа два назад у него были сыновья, облазили квартиру-универмаг почти со всеми отделами, радовались, что вещи на своих местах, печалились, что отец всё ещё жив и даже болеть не собирается, перед уходом пожелали ему недолгих лет жизни.
– Ох, и дураки же вы… – Эдик помолчал, чтобы не произнести рвущихся изнутри его существа неприличных слов, ибо считал себя культурным, интеллигентным, почти образованным человеком. – Как вы не можете, понять, что вам ни в коем случае ничего не отколется? Я просто счастлив сообщить вам, что всё мое богатство вплоть до импортного ночного горшка будет конфисковано! – И он разразился нервным, чуть истерическим, но всё-таки радостным хохотом.
Сыновья не поверили ему и ушли.
Тогда из разных мест квартиры-универмага почти со всеми отделами появились три молодых человека, недавно предъявлявших ему ордера на обыск и арест. Один из них предложил:
– Вы бы хоть телевизор включили, Шпунтиков, чтобы не скучать. Мы ведь можем пробыть у вас долго.
– Здесь я никогда не скучаю, – уныло ответил агент, теперь можно сказать, уже бывший. – Я здесь раньше мечтал. Но я очень, очень, очень доволен, что моим подонкам ничего не достанется. Они ждали моей смерти, как только стали совершеннолетними, чтобы заполучить мои богатства… – Он истерически похохотал. – Можно, я полежу на кровати? Давно я не испытывал такого удовольствия!
Вот тут-то и явился Сынок, передал пакетик с плёнкой и убежал.
– А его почему не тронули? – возмутился Суслик.
– Не извольте беспокоиться, – ответили ему, – давайте плёнку, а в условленное место передадите вот это.
– Я бы поел чего-нибудь вкусненького-вкусненького, – плаксиво произнес Суслик, вернее, уже опять Эдик, – но дома у меня ничего такого не бывает. Я питаюсь исключительно экономно – концентратами, лапшой, вермишелью… Как роскошь, позволяю себе иногда пачку плавленого сырка, которую делю на два-три раза. Когда я ем, мне кажется, что я жую деньги! Но зато, когда я питаюсь исключительно экономно, мне кажется, что кто-то в это время кладёт мне в карман деньги!.. Пойду, с блаженством полежу на кровати…
– Учтите, нам скоро выходить, – предупредил один из молодых людей.
На этом, уважаемые читатели, мы расстаемся с ничтожнейшим субъектом по фамилии Шпунтиков, он же бывший гипнотизёр, затем бывший собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт, он же Эдик, бывший владелец квартиры-универмага почти со всеми отделами, он же бывший агент иностранной разведки по кличке Суслик…
А Сынок, возвращаясь в квартиру, так торопился, что думать не успевал. Задание, как он полагал, было выполнено, и в невероятно короткий срок, но вот что делать сейчас?! Примерно сутки старикашка проспит крепким здоровым сном, потом у него должны образоваться провалы в памяти, и это состояние можно продлить при помощи специальных снадобий чуть ли не на неделю. А за это время можно кое-что и придумать… может быть, «Целенаправленные Результативные Уничтожения» сумеют вернуть его обратно… уже подполковником Сержем фон Ллойдом!
Но, ворвавшись в квартиру, Сынок увидел такое, от чего буквально остолбенел: Иван Варфоломеевич сидел на диване с двумя пустыми стаканами в бессильно опущенных руках. Глаза у него были полузакрыты.
– Что с тобой… папа? – очумело спросил Сынок, судорожно соображая, что может произойти дальше. – Отец, что с тобой?
Не ответив, а может, и не расслышав, Иван Варфоломеевич с трудом, еле-еле-еле поднялся, выронил стаканы на диван и, шатаясь, вышел из комнаты, так и не открыв глаз…
Мало сказать, что Сынок растерялся, – на какие-то мгновения он вообще лишился возможности осмысливать происходившее и инстинктивно бросился на кухню. Но там Ивана Варфоломеевича не оказалось. Сынок рванулся в другую комнату и увидел, что ученый что-то допивает прямо из пузырька. После этого он глубоко передохнул, взглянул сонными глазами на Сынка и, видимо, не узнал его. Сел на кровать и неподвижно сидел, низко свесив голову, безуспешно пытаясь положить руки на колени.
Пока Сынок был у Суслика, произошло вот что. Даже сквозь сон поняв, что он попал в руки врага, Иван Варфоломеевич нечеловеческим, просто невероятным усилием воли не давал снотворному завладеть собой. Уже подсознательно, машинально он добрался до аптечки, не разыскал, а каким-то чутьем нащупал нужные препараты, разбавил водой, выпил, но как всё это делал и как снова оказался на диване, не помнил.
Однако, когда сознание чуточку освободилось от сна, а память перестала таять, Иван Варфоломеевич уже начал туманно догадываться, что же с ним случилось и какие из лекарств надо немедленно принять. Он должен был окончательно очнуться!
Тут-то Сынок и струсил самым настоящим образом. Теперь он был во власти ученого, которого полагал раньше безвольным старикашкой, а тот оказался… А каким он был отцом! Из него веревки можно было вить! Сейчас же он, пожалуй, майора Сержа фон Ллойда в бараний рог согнет!
Иван Варфоломеевич поднял голову, взглянул на Сержа ещё слегка-слегка затуманенными глазами и с усилием выговорил:
– Вам никогда не понять… что у нас есть… сильнее всех ваших средств… сознание долга… Родина у нас есть…
«Плёнку Суслик сегодня передаст в надежные руки, – судорожно думал Сынок. – Мне просто надо спасать свою шкуру… Задание я выполнил, но… что, что, что делать, чтобы спастись?» И не умом даже, а чутьем загнанного в ловушку зверя он ощутил, что можно, надо, нужно, необходимо попробовать доказать, что он сын, а не Сынок. Это единственный выход из положения, единственный путь к спасению. И он ответил, по-настоящему задыхаясь от страха:
– Отец… папа… ты считаешь, и ты прав, что я многого не понимаю здесь, у вас. Это моя беда… А ты хоть раз подумал, что ты многого во мне не понимаешь?.. Ведь мне в мозги, печенку и селезенку ВБИЛИ чужое… меня же ЛОМАЛИ во всех смыслах этого слова… Неужели тебе так легко отправить меня на смерть? Неужели тебе легко будет без меня? Опять один… Слава богу, мне недолго придётся страдать… – Голос Сержа (неужели Серёжи?!) звучал так проникновенно, что Иван Варфоломеевич пытался не слушать его.
Почувствовав, что старается не зря, Серж (а вдруг всё-таки Серёжа?!?!) продолжал ещё проникновеннее, невольно упав перед Иваном Варфоломеевичем на колени:
– Ты спрашиваешь, что я намерен делать? Верить, что отцовские чувства не оставили тебя совсем. Сними телефонную трубку, и мы больше не увидимся. И чем скорее ты это сделаешь, тем лучше для меня. Я приму свою судьбу, поверь, достойно. Я мечтал вернуться на родину, мечтал обрести отца… Мы не поняли друг друга, не смогли понять… наступит расплата обоим… Я ни в чём не виню тебя, папа. У вас принято так, меня научили другому. У нас не было времени разобраться во всем… Прости меня, отец, за всё и не поминай лихом….
– Серж… рёжа… – еле слышно сказал Иван Варфоломеевич, которому каждое слово Сержа (ну, а вдруг всё-таки Серёжи?!) больно ранило и без того больное сердце. – Может, я и не выдержу, даже договорить не успею… Нет, нет… – Он поднялся, слабым жестом руки отказался от помощи, еле-еле-еле добрел до кухни, там долго трясущимися руками наливал в стаканчик из длинной бутылки, кое-как выпил, вернулся в комнату. – Ты же обещал признание… раскаяние… а… предал… но я пережил отцовское счастье…. мне его не забыть…
– Всего несколько дней, отец! И я получу, от них свободу! Пойми меня, хотя бы пожалей! Между двух огней я! Или они меня, или ТЫ… Тогда лучше – ТЫ!
– Идём на кухню, – предложил Иван Варфоломеевич. – Я хочу чаю, и желательно без снотворного.
Сынок никак не мог определить, подействовали его слова или нет. Иван Варфоломеевич внешне был невозмутим или просто обессилен, налил в небольшую кастрюльку воды, подождал, держась руками за газовую плиту, когда вода закипит, бросил в неё щепотку чая, накрыл крышечкой, сел… Сынок выпил два стакана сырой воды, отвернулся к окну, чтобы скрыть замешательство, растерянность и страх: вроде бы его слова не пропали даром, но вместе с тем он чувствовал, что воздействие их оказалось явно недостаточным. А если это так, осталось одно: идти напролом, брать старикашку за горло! Хорошо, замечательно, прекрасно было бы, если бы он вот сейчас же… сдох!
А Иван Варфоломеевич с наслаждением маленькими глотками попивал чай, и Сынка поразило, до чего он спокоен! Как будто ему ничего не грозит!
– Что же ты не идешь к телефону? – не сдержавшись, грубо спросил Сынок, но сразу сменил тон: – Ведь всё просто, папа, – И опять он не сдержался, почти крикнул: – Звонок, донос – и совесть твоя будто бы спокойная! Ведь у вас принято предавать детей!
Иван Варфоломеевич налил в чашечку уже не чай, а опять из бутылки, выпил и спокойно проговорил:
– Это у вас принято предавать всех. Звони сам. А мне звонить не надо. Обо мне и так заботятся.
– Заботятся?!?! – Сынок понял, что опять не сдержался и, главное, не мог уже сдерживаться. – Да если бы я действовал, как мне положено, ты бы давно… я бы давно… Но я не могу! Я и не агент, и за сына ты меня не признаешь. Ты отказываешь мне даже в обыкновенном милосердии! Ты старый человек…
– Я ученый, – с естественным достоинством сказал Иван Варфоломеевич, – я привык доверять только фактам и на основе их принимать решения. Да, ты прав: либо я должен подойти к телефону, либо ты. Иного на дано. Подумай немного и… у меня есть неотложные важные дела, мне некогда тут с тобой…
– Ну, что ж, отец. Я сделал всё, чтобы удержать тебя от опрометчивых поступков. Мне терять нечего. Содержание твоего блокнота уже там. А смерти, выполнив задание, я не боюсь. И ты не успеешь дойти до аппарата…
– Ах, какие собрались храбрецы, – грустно произнес Иван Варфоломеевич. – Представь себе, и я, выполнив работу, почти не боюсь смерти.
– Заканчиваем болтовню, – Сынок вплотную подошёл к нему. – Ты способен соображать?
– Как никогда. Только не трать время на запугивания. Никакого задания ты не выполнил. Ты провалился. А моему изобретению цены нет. И никогда вы его не получите. И учти: по нашим законам чистосердечное добровольное признание может значительно облегчить твою участь.
Сынок резким и таким сильным движением вывернул ему руку назад, что боль мгновенно затуманила Ивану Варфоломеевичу мозг, и откуда-то издалека сквозь эту боль послышался голос:
– Твоё изобретение в наших руках! А тебе тоже несладко придётся! Ты не забыл, о чём и как ты трепался у себя в номере? Как обещал мне всё выдать? Видеоплёнку можно представить в любой момент! И после этого тебе несдобровать! Уж не лучше ли нам договориться по-хорошему?
– Отпусти руку, негодяй, вывихнешь, – простонал Иван Варфоломеевич. – Руку отпусти!
– И руки и ноги тебе переломаю! Я тебе, старый идиот…
Теряя сознание, Иван Варфоломеевич собрал все силы, плюнул в плавающее перед его затуманенными глазами белое пятно – лицо Сержа – и уже не расслышал дверного звонка.
Сынок быстро отнес его в ванную, связал скрученным полотенцем, другим полотенцем заткнул рот, положил в ванну, закидал бельем, вернулся в прихожую, открыл дверь и широко зевнул, потягиваясь.
– Где Иван? – спросил, входя, Гордей Васильевич.
В прихожую вошло несколько человек во главе с Петром Петровичем, который приказал:
– Обыскать квартиру!
– Руки, Сынок, – приказал один из вошедших, и тут же щелкнули наручники.
– Помогите мне! – крикнул из ванной Гордей Васильевич, и вскоре освобожденный от полотенец Иван Варфоломеевич лежал на диване.
– Жив? – прошептал Гордей Васильевич. – А, Иванушка? Жив?
– Ещё… как… жив… – тяжело дыша и пытаясь улыбнуться, ответил друг. – Мне, знаешь бы… моего напитка…
С необычайной для него быстротой Гордей Васильевич ушёл и вернулся со стаканчиком в руке, стал поить Ивана Варфоломеевича, поднося стаканчик к его рту для каждого глоточка, объясняя Петру Петровичу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Теперь мы возвращаемся, пожалуй, к одному из самых главных событий нашего повествования. Помните, Иван Варфоломеевич спросил Серёженьку, застав его за фотографированием страниц своего блокнота, в котором были зафиксированы последние данные об эликсире грандиозно наоборотус.
– Чем занимаешься, сынок? – И получилось так, словно он просто полюбопытствовал, хотя ум его отказался сразу оценить подлинное значение происходившего. Иван Варфоломеевич обессилел, опустился в кресло и машинально переспросил: – Чем занимаешься?
– Работой, папа, – спокойно ответил Серёжа, делая всё так же неторопливо и тщательно последние снимки. – Жаль, что ты застал меня за этим, очень жаль. – Он сел напротив, устало развалившись в кресле. – Я хотел всё скрыть, дорогой отец, чтобы не волновать тебя понапрасну.
– Принеси мне, пожалуйста, стаканчик вина, – попросил Иван Варфоломеевич, который, как ему казалось, и не волновался нисколько, а просто потерял способность испытывать что-либо. – Там, в кухонном шкафчике, есть такая длинная бутылка,
– Тебе – вина?!
– Да, очень помогает… я тяну эту бутылку уже года два.
Серёжа (или Серж?) принес стаканчик, но Иван Варфоломеевич долго не мог поднять руки, только шевелил пальцами. Прикрыв глаза, он приказал себе держаться, не раскисать, открыл глаза, взял стаканчик, медленно, маленькими глотками выпил, проговорил:
– Вот спасибо…
И молчал. Он знал свою особенность не сразу реагировать на несчастье или неудачу, это обыкновенно наступало чуть после, а сейчас он спросил, словно просто поинтересовался:
– Надеюсь, ты всё-таки не мой сын? Тогда мне стало бы хоть чуточку легче.
– Папа, я тебе всё объясню. – Серёжа (или Серж?) заметно нервничал. – Ты же знаешь, моей мечтой было вернуться к тебе. И я не торговался со своими хозяевами. Это было бы в высшей степени бесполезно и в не меньшей степени опасно. Со мной могли расправиться в любой момент любым способом. А условие было одно: добыть секрет твоего изобретения. Если я не выполню этого условия, меня вскоре не будет… в живых. Понимаешь? Меня не будет в живых!
– Почему ты сразу не сказал мне об этом?
– Повторяю: не хотел тебя волновать. Не приди ты вот недавно, и всё обошлось бы самым наилучшим образом.
– И что ты сейчас предлагаешь мне? – продолжал словно бы просто интересоваться Иван Варфоломеевич. Он чувствовал, как усталость расползается по всему телу. – Стать предателем? Твоим сообщником?
– Каким предателем?! – искренне поразился Серж (или Серёжа?). – Изобретение принадлежит тебе! Ты его полновластный хозяин!
Иван Варфоломеевич покачал головой, ответил:
– Всё, что мы делаем, у нас принадлежит народу. Понимаешь, мне предоставляют условия для работы. Я имею полную возможность заниматься любимым делом. Делом всей моей жизни. Я счастлив. Больше мне ничего не надо. Я, естественно, горд, что моим, представлявшимся мне совершенно невинным, изобретением заинтересовались твой хозяева. Значит, и я могу работать на оборону. Но объясни, пожалуйста, на ЧТО сейчас рассчитываешь ты? Только на мое, тобою предполагаемое предательство? Его ты не добьешься. Нет сил, которые вынудили бы меня…
– Никто тебя, папа, ни к чему не принуждает! – Серёжа (или всё-таки Серж?) уже явно нервничал и не мог этого скрыть. – Давай не будем усложнять и без того запутанную ситуацию. В этом блокноте зафиксирован принцип твоих зверюшек-игрушек? Молчишь… Предположим, зафиксирован. Тогда остается один вопрос: ты хочешь или не хочешь, чтобы я был с тобой или ТЫ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ МЕНЯ УБРАЛИ?
– Для меня нет выше счастья, чтобы сын мой был рядом, – безразличным тоном отозвался Иван Варфоломеевич, думая лишь о том, чтобы не поддаться охватившей его тяжелой усталости, которая постепенно превращалась в сонливость. – Но сын ты мне или не сын, ты совершаешь государственное преступление… – У него вырвался короткий стон. – И ты будешь отвечать за него по нашим законам.
– Отец, но если ты действительно…
– Ты дал мне снотворное, Серж, – слабым голосом прошептал Иван Варфоломеевич. – Зачем? Чего ты этим добьешься? Или это яд?.. Раньше я предполагал, что вы действуете умнее… – И, широко зевнув, он заснул.
Сынок быстро перенес его на диван, снял с него ботинки, пиджак, положил под голову подушку, накрыл пледом и бросился вон из квартиры.
Вскоре он уже был у Суслика и торопливо приказывал:
– Вот это немедленно передай куда следует. Несколько дней меня не жди. Всё в порядке. Но – передай сейчас же!
В волнении Сынок и не заметил, что Суслик был удивительно спокоен, даже умиротворен.
И пока Сынок мчится обратно, я успею, уважаемые читатели, объяснить вам причину удивительного Сусликова спокойствия, даже умиротворения.
Часа два назад у него были сыновья, облазили квартиру-универмаг почти со всеми отделами, радовались, что вещи на своих местах, печалились, что отец всё ещё жив и даже болеть не собирается, перед уходом пожелали ему недолгих лет жизни.
– Ох, и дураки же вы… – Эдик помолчал, чтобы не произнести рвущихся изнутри его существа неприличных слов, ибо считал себя культурным, интеллигентным, почти образованным человеком. – Как вы не можете, понять, что вам ни в коем случае ничего не отколется? Я просто счастлив сообщить вам, что всё мое богатство вплоть до импортного ночного горшка будет конфисковано! – И он разразился нервным, чуть истерическим, но всё-таки радостным хохотом.
Сыновья не поверили ему и ушли.
Тогда из разных мест квартиры-универмага почти со всеми отделами появились три молодых человека, недавно предъявлявших ему ордера на обыск и арест. Один из них предложил:
– Вы бы хоть телевизор включили, Шпунтиков, чтобы не скучать. Мы ведь можем пробыть у вас долго.
– Здесь я никогда не скучаю, – уныло ответил агент, теперь можно сказать, уже бывший. – Я здесь раньше мечтал. Но я очень, очень, очень доволен, что моим подонкам ничего не достанется. Они ждали моей смерти, как только стали совершеннолетними, чтобы заполучить мои богатства… – Он истерически похохотал. – Можно, я полежу на кровати? Давно я не испытывал такого удовольствия!
Вот тут-то и явился Сынок, передал пакетик с плёнкой и убежал.
– А его почему не тронули? – возмутился Суслик.
– Не извольте беспокоиться, – ответили ему, – давайте плёнку, а в условленное место передадите вот это.
– Я бы поел чего-нибудь вкусненького-вкусненького, – плаксиво произнес Суслик, вернее, уже опять Эдик, – но дома у меня ничего такого не бывает. Я питаюсь исключительно экономно – концентратами, лапшой, вермишелью… Как роскошь, позволяю себе иногда пачку плавленого сырка, которую делю на два-три раза. Когда я ем, мне кажется, что я жую деньги! Но зато, когда я питаюсь исключительно экономно, мне кажется, что кто-то в это время кладёт мне в карман деньги!.. Пойду, с блаженством полежу на кровати…
– Учтите, нам скоро выходить, – предупредил один из молодых людей.
На этом, уважаемые читатели, мы расстаемся с ничтожнейшим субъектом по фамилии Шпунтиков, он же бывший гипнотизёр, затем бывший собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт, он же Эдик, бывший владелец квартиры-универмага почти со всеми отделами, он же бывший агент иностранной разведки по кличке Суслик…
А Сынок, возвращаясь в квартиру, так торопился, что думать не успевал. Задание, как он полагал, было выполнено, и в невероятно короткий срок, но вот что делать сейчас?! Примерно сутки старикашка проспит крепким здоровым сном, потом у него должны образоваться провалы в памяти, и это состояние можно продлить при помощи специальных снадобий чуть ли не на неделю. А за это время можно кое-что и придумать… может быть, «Целенаправленные Результативные Уничтожения» сумеют вернуть его обратно… уже подполковником Сержем фон Ллойдом!
Но, ворвавшись в квартиру, Сынок увидел такое, от чего буквально остолбенел: Иван Варфоломеевич сидел на диване с двумя пустыми стаканами в бессильно опущенных руках. Глаза у него были полузакрыты.
– Что с тобой… папа? – очумело спросил Сынок, судорожно соображая, что может произойти дальше. – Отец, что с тобой?
Не ответив, а может, и не расслышав, Иван Варфоломеевич с трудом, еле-еле-еле поднялся, выронил стаканы на диван и, шатаясь, вышел из комнаты, так и не открыв глаз…
Мало сказать, что Сынок растерялся, – на какие-то мгновения он вообще лишился возможности осмысливать происходившее и инстинктивно бросился на кухню. Но там Ивана Варфоломеевича не оказалось. Сынок рванулся в другую комнату и увидел, что ученый что-то допивает прямо из пузырька. После этого он глубоко передохнул, взглянул сонными глазами на Сынка и, видимо, не узнал его. Сел на кровать и неподвижно сидел, низко свесив голову, безуспешно пытаясь положить руки на колени.
Пока Сынок был у Суслика, произошло вот что. Даже сквозь сон поняв, что он попал в руки врага, Иван Варфоломеевич нечеловеческим, просто невероятным усилием воли не давал снотворному завладеть собой. Уже подсознательно, машинально он добрался до аптечки, не разыскал, а каким-то чутьем нащупал нужные препараты, разбавил водой, выпил, но как всё это делал и как снова оказался на диване, не помнил.
Однако, когда сознание чуточку освободилось от сна, а память перестала таять, Иван Варфоломеевич уже начал туманно догадываться, что же с ним случилось и какие из лекарств надо немедленно принять. Он должен был окончательно очнуться!
Тут-то Сынок и струсил самым настоящим образом. Теперь он был во власти ученого, которого полагал раньше безвольным старикашкой, а тот оказался… А каким он был отцом! Из него веревки можно было вить! Сейчас же он, пожалуй, майора Сержа фон Ллойда в бараний рог согнет!
Иван Варфоломеевич поднял голову, взглянул на Сержа ещё слегка-слегка затуманенными глазами и с усилием выговорил:
– Вам никогда не понять… что у нас есть… сильнее всех ваших средств… сознание долга… Родина у нас есть…
«Плёнку Суслик сегодня передаст в надежные руки, – судорожно думал Сынок. – Мне просто надо спасать свою шкуру… Задание я выполнил, но… что, что, что делать, чтобы спастись?» И не умом даже, а чутьем загнанного в ловушку зверя он ощутил, что можно, надо, нужно, необходимо попробовать доказать, что он сын, а не Сынок. Это единственный выход из положения, единственный путь к спасению. И он ответил, по-настоящему задыхаясь от страха:
– Отец… папа… ты считаешь, и ты прав, что я многого не понимаю здесь, у вас. Это моя беда… А ты хоть раз подумал, что ты многого во мне не понимаешь?.. Ведь мне в мозги, печенку и селезенку ВБИЛИ чужое… меня же ЛОМАЛИ во всех смыслах этого слова… Неужели тебе так легко отправить меня на смерть? Неужели тебе легко будет без меня? Опять один… Слава богу, мне недолго придётся страдать… – Голос Сержа (неужели Серёжи?!) звучал так проникновенно, что Иван Варфоломеевич пытался не слушать его.
Почувствовав, что старается не зря, Серж (а вдруг всё-таки Серёжа?!?!) продолжал ещё проникновеннее, невольно упав перед Иваном Варфоломеевичем на колени:
– Ты спрашиваешь, что я намерен делать? Верить, что отцовские чувства не оставили тебя совсем. Сними телефонную трубку, и мы больше не увидимся. И чем скорее ты это сделаешь, тем лучше для меня. Я приму свою судьбу, поверь, достойно. Я мечтал вернуться на родину, мечтал обрести отца… Мы не поняли друг друга, не смогли понять… наступит расплата обоим… Я ни в чём не виню тебя, папа. У вас принято так, меня научили другому. У нас не было времени разобраться во всем… Прости меня, отец, за всё и не поминай лихом….
– Серж… рёжа… – еле слышно сказал Иван Варфоломеевич, которому каждое слово Сержа (ну, а вдруг всё-таки Серёжи?!) больно ранило и без того больное сердце. – Может, я и не выдержу, даже договорить не успею… Нет, нет… – Он поднялся, слабым жестом руки отказался от помощи, еле-еле-еле добрел до кухни, там долго трясущимися руками наливал в стаканчик из длинной бутылки, кое-как выпил, вернулся в комнату. – Ты же обещал признание… раскаяние… а… предал… но я пережил отцовское счастье…. мне его не забыть…
– Всего несколько дней, отец! И я получу, от них свободу! Пойми меня, хотя бы пожалей! Между двух огней я! Или они меня, или ТЫ… Тогда лучше – ТЫ!
– Идём на кухню, – предложил Иван Варфоломеевич. – Я хочу чаю, и желательно без снотворного.
Сынок никак не мог определить, подействовали его слова или нет. Иван Варфоломеевич внешне был невозмутим или просто обессилен, налил в небольшую кастрюльку воды, подождал, держась руками за газовую плиту, когда вода закипит, бросил в неё щепотку чая, накрыл крышечкой, сел… Сынок выпил два стакана сырой воды, отвернулся к окну, чтобы скрыть замешательство, растерянность и страх: вроде бы его слова не пропали даром, но вместе с тем он чувствовал, что воздействие их оказалось явно недостаточным. А если это так, осталось одно: идти напролом, брать старикашку за горло! Хорошо, замечательно, прекрасно было бы, если бы он вот сейчас же… сдох!
А Иван Варфоломеевич с наслаждением маленькими глотками попивал чай, и Сынка поразило, до чего он спокоен! Как будто ему ничего не грозит!
– Что же ты не идешь к телефону? – не сдержавшись, грубо спросил Сынок, но сразу сменил тон: – Ведь всё просто, папа, – И опять он не сдержался, почти крикнул: – Звонок, донос – и совесть твоя будто бы спокойная! Ведь у вас принято предавать детей!
Иван Варфоломеевич налил в чашечку уже не чай, а опять из бутылки, выпил и спокойно проговорил:
– Это у вас принято предавать всех. Звони сам. А мне звонить не надо. Обо мне и так заботятся.
– Заботятся?!?! – Сынок понял, что опять не сдержался и, главное, не мог уже сдерживаться. – Да если бы я действовал, как мне положено, ты бы давно… я бы давно… Но я не могу! Я и не агент, и за сына ты меня не признаешь. Ты отказываешь мне даже в обыкновенном милосердии! Ты старый человек…
– Я ученый, – с естественным достоинством сказал Иван Варфоломеевич, – я привык доверять только фактам и на основе их принимать решения. Да, ты прав: либо я должен подойти к телефону, либо ты. Иного на дано. Подумай немного и… у меня есть неотложные важные дела, мне некогда тут с тобой…
– Ну, что ж, отец. Я сделал всё, чтобы удержать тебя от опрометчивых поступков. Мне терять нечего. Содержание твоего блокнота уже там. А смерти, выполнив задание, я не боюсь. И ты не успеешь дойти до аппарата…
– Ах, какие собрались храбрецы, – грустно произнес Иван Варфоломеевич. – Представь себе, и я, выполнив работу, почти не боюсь смерти.
– Заканчиваем болтовню, – Сынок вплотную подошёл к нему. – Ты способен соображать?
– Как никогда. Только не трать время на запугивания. Никакого задания ты не выполнил. Ты провалился. А моему изобретению цены нет. И никогда вы его не получите. И учти: по нашим законам чистосердечное добровольное признание может значительно облегчить твою участь.
Сынок резким и таким сильным движением вывернул ему руку назад, что боль мгновенно затуманила Ивану Варфоломеевичу мозг, и откуда-то издалека сквозь эту боль послышался голос:
– Твоё изобретение в наших руках! А тебе тоже несладко придётся! Ты не забыл, о чём и как ты трепался у себя в номере? Как обещал мне всё выдать? Видеоплёнку можно представить в любой момент! И после этого тебе несдобровать! Уж не лучше ли нам договориться по-хорошему?
– Отпусти руку, негодяй, вывихнешь, – простонал Иван Варфоломеевич. – Руку отпусти!
– И руки и ноги тебе переломаю! Я тебе, старый идиот…
Теряя сознание, Иван Варфоломеевич собрал все силы, плюнул в плавающее перед его затуманенными глазами белое пятно – лицо Сержа – и уже не расслышал дверного звонка.
Сынок быстро отнес его в ванную, связал скрученным полотенцем, другим полотенцем заткнул рот, положил в ванну, закидал бельем, вернулся в прихожую, открыл дверь и широко зевнул, потягиваясь.
– Где Иван? – спросил, входя, Гордей Васильевич.
В прихожую вошло несколько человек во главе с Петром Петровичем, который приказал:
– Обыскать квартиру!
– Руки, Сынок, – приказал один из вошедших, и тут же щелкнули наручники.
– Помогите мне! – крикнул из ванной Гордей Васильевич, и вскоре освобожденный от полотенец Иван Варфоломеевич лежал на диване.
– Жив? – прошептал Гордей Васильевич. – А, Иванушка? Жив?
– Ещё… как… жив… – тяжело дыша и пытаясь улыбнуться, ответил друг. – Мне, знаешь бы… моего напитка…
С необычайной для него быстротой Гордей Васильевич ушёл и вернулся со стаканчиком в руке, стал поить Ивана Варфоломеевича, поднося стаканчик к его рту для каждого глоточка, объясняя Петру Петровичу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33