– Бальзаку отвели всего шесть футов земли, и памятник маленький, безобразный, а Наполеон похоронен вон с какой пышностью.
– Бальзак не столь знаменит, – сказала Камилла.
– Но Бальзак – это Франция, а не просто император.
– Большинство так не считает.
– Ты только взгляни на этот бюст! Это же недопустимо, пошлятина, идиотство! Просто смешно!
3
После паломничества на кладбище Огюст с новыми силами принялся за «Бальзака». Он уговорил Шоле одолжить ему дагерротип Бальзака, который висел в конторе Общества. Шоле согласился весьма неохотно – он удивлялся, зачем ему это.
– Я не буду его копировать или вообще как-то использовать, – сказал Огюст. – Не собираюсь я делать «Бальзака» под этого надменного байронического красавца в рубашке с отложным воротничком и мягким галстуком, мне просто нравится его шея: крепкая и мускулистая Известно, что иконографический материал, которым Роден мог пользоваться, работая над памятником, был весьма скудным, С Бальзака даже не была снята посмертная маска, и, таким образом, отсутствовали необходимые точные размеры и пропорции его лица. Между тем творческий метод Родена неизменно требовал непосредственного контакта с натурой. Приступая к работе над статуей, Роден располагал лишь маловыразительным бюстом Бальзака работы Давида д'Анже, портретом маслом Луи Буланже и несколькими литографиями и набросками с натуры. Не удовлетворенный этими материалами, Роден настойчиво ищет на родине писателя модели, близкие по своему облику к Бальзаку. Найдя в Туре несколько человек, похожих на писателя, он лепит с них маски, а с одного из них выполняет большой бюст. Обнаружив в Турском музее интересный пастельный портрет Бальзака художника де Кура, Родей заказывает с него фотографию. И, наконец, последней и, очевидно, самой удачной находкой была репродукция с дагерротипа, принадлежащего Надару, которую предоставил в распоряжение скульптора в 1893 году один из его друзей. Это был портрет Бальзака в последние годы его жизни, «страдающего и сурового», как писал в «Фигаро» Гюстав Жеффруа. Только изучив весь этот материал, Роден приступил к долгим и настойчивым поискам пластического решения статуи.
.
Огюст очень обрадовался, когда ему удалось разыскать престарелого портного, который в свое время шил Бальзаку брюки, жилеты и подгонял доминиканскую рясу.
Жан Гере был очень стар. Прошло почти пятьдесят лет с тех пор, как он обшивал писателя, но портной и по сей день еще с гордостью вспоминал, как хорошо сидели сработанные им костюмы на нескладной фигуре Бальзака – фигуре до того необычной, что ему приходилось точно следовать мерке, чтобы не ошибиться, – а писатель так и не заплатил ему долгов.
Огюст тщательно переписал мерки Бальзака: объем талии, бедер, длину ног, ширину плеч, объем груди и размер воротничка с точностью до дюйма. Хотя все это было ему известно, его вновь поразила непропорциональность тела Бальзака, контраст между крепкой, прекрасно развитой грудной клеткой, плечами и шеей и короткими кривыми ногами. И хотя Бальзак казался крупным мужчиной, он был всего пяти с половиной футов ростом. Огюст подумал, что облачить эту нелепую фигуру в обычный пиджак и брюки – все равно что вылепить писателя обнаженным, ибо ни в том, ни в другом случае не передашь основное в облике писателя – его огромную жизненную силу. Это и побудило Огюста взять точные мерки доминиканской рясы. Затем, тепло поблагодарив старика и щедро заплатив, он поспешно покинул старый дом ушедшего на покой портного. В голове уже зрел новый замысел.
И снова начались поиски модели, но на этот раз Камилла отправилась в тот округ Парижа, где селились обычно жители провинции Турень, откуда Бальзак был родом. Ей нужен был не вельможа, – она внимательно приглядывалась к простым людям на улице и в лавочках и нашла наконец крестьянина из Турени подходящего сложения и чертами лица напоминавшего Бальзака.
Человек недюжинной силы, Пьер Ралль, приехав в Париж, стал мясником. Вначале он принял Камиллу и Огюста, который подоспел немедля, как только та сообщила о своей находке, за сумасшедших – так горячо они уговаривали его позировать. Однако, узнав о плате, пять франков в час, Пьер, хотя и не переставал считать скульптора сумасшедшим – да и Камилла поразилась: цена была неимоверно высокой, и это могло разорить Огюста при его медлительности в работе, – вытер свои здоровенные лапищи – он разделывал лошадиную тушу– и в знак согласия пожал Огюсту руку.
Огюст оценил пожатие мясника, мужественное и сильное. Мысль, что эти руки будут служить ему моделью для бальзаковских, доставила ему огромное удовольствие. Но, поставив мясника на помост высотой в десять футов, как было условлено в договоре, он содрогнулся: несмотря на массивные плечи, могучую грудь и шею, на высоком постаменте Пьер выглядел карликом.
Камилла, заметив колебание Огюста, перестала готовить глину; она была и без того огорчена. Маленький Огюст постоянно где-то пропадал и не позаботился заказать нужное количество глины.
– Пьедестал высок? – спросила она.
– Да. Непомерно. Как это тяжело! Неужели опять нужно искать! – Он стоял согнувшись, словно под непосильным бременем.
А потом, когда Пьер беспокойно задвигался и сказал: «До чего же высоко, мосье, того и гляди, упадешь», лицо Огюста прояснилось, он вдруг понял, что надо делать. Приказав Пьеру не сходить с пьедестала, сесть, если неудобно стоять, он вручил ему двадцать франков, хотя Пьер позировал всего несколько минут, и добавил: «Вернусь – получишь еще». Огюст поспешил на площадь Пале-Рояль, где предполагалось установить памятник. Туда было рукой подать, и он ни слова не сказал Камилле, не сомневаясь, что она последует за ним. Она так и сделала, недовольно ворча, не в силах противиться этой неукротимой воле.
Первый внимательный осмотр площади Пале-Рояль убедил в том, что опасения его не напрасны. Пьедестал, который предлагало Общество, был слишком высок. Статуя Бальзака потерялась бы на таком пьедестале на фоне огромных, массивных зданий, окружающих площадь, тогда как статуя должна была доминировать надо всем. Теперь Огюст не спешил, нужно было принять самое важное решение. Пале-Рояль, к которому статуя будет стоять спиной, Лувр, на который она должна смотреть, и театр «Комеди Франсэз», расположенный сбоку, все эти здания – гордость Парижа. Это опасно. Бальзак будет окружен историческими памятниками, и, чтобы привлечь к нему внимание, необходимо найти какое-то иное решение. Огюст медленно обошел несколько раз площадь, пока решение не созрело окончательно. Камилла молча следовала за ним.
В мастерскую они вернулись только к вечеру. Пьер все еще ждал. За пять франков в час мясник готов был ждать хоть целую вечность.
Он повел Пьера к лучшему портному, какого знал в Париже, и заказал ему брюки, жилет и доминиканскую рясу, точно такие же и тех же размеров, какие носил Бальзак. Портной был одним из самых дорогих в Париже, но Огюст не захотел и слушать увещеваний Камиллы. Ему нужен самый лучший портной. Огюст стал таким же расточительным, как сам Бальзак, подумала Камилла, все должно быть сшито по моде времен Луи-Филиппа, как это любил Бальзак. Никто не носил такой одежды уже много лет, и повторить эту моду стоило больших денег. Он приказал Пьеру прийти завтра и заплатил за день вперед, хотя тот позировал всего полдня. Камилла напомнила Огюсту, что костюм будет готов только через месяц и платить мяснику за это время – пустая трата денег, но Огюст ответил:
– Я его займу. Пусть ни на что другое не отвлекается.
Пока ждали портного, Огюст работал над фигурой обнаженного Пьера. Любая помеха выводила его из себя, поэтому все связанное с работой над «Бальзаком» он перевел в мастерскую на улице Данте. А затем, сочтя, что она тесна, снял еще одну на Университетской, уже третью на этой улице и шестую в Париже. Он был доволен. Здесь ближе к площади Пале-Рояль и можно рассчитывать на полное уединение.
Но Камилла пришла в бешенство, когда он запретил ей приходить в новую мастерскую. Он не хотел, чтобы она находилась в «мастерской Бальзака», во время работы над этой обнаженной моделью, – им вдруг овладела застенчивость, но он объяснил иначе: ему нужно полное уединение. И добавил, чтобы успокоить ее:
– Ты можешь заботиться о материале. – Маленький Огюст совсем отбился от рук, и Огюст нуждался в надежном помощнике.
4
Прошло несколько дней, а настроение Камиллы не улучшалось; в новую мастерскую не завезли материала, и Огюст решил проявить строгость. Он не знал, произошла ли задержка по вине Камиллы или по вине маленького Огюста, но рассердился на нее: могла бы и позаботиться.
Огюст отправился в главную мастерскую, но не застал ее там. Его это встревожило – ей велено было работать над одной из ее собственных скульптур, пока он не позовет. Придя в мастерскую на площадь Италии, он облегченно вздохнул: она была там – на какое-то мгновение ему показалось, что Камилла его покинула. Вид ее не понравился Огюсту. Почему она так печальна, когда у него такой творческий подъем? Он объявил:
– Я решил закончить «Поцелуй». Ты снова будешь моделью.
Но, вопреки его ожиданиям, Камилла нахмурилась и сказала:
– Надо продолжать «Бальзака», сейчас это главное.
– Как и «Поцелуй». Я решил сделать окончательный вариант.
– А как быть с мужской фигурой?
– Я лепил ее по памяти. – Он не сказал, что вылепил любовника таким, каким хотел бы быть сам: стройным, высоким, гибким, широкоплечим, с узкой талией и длинными ногами. Он всегда сожалел, что у него ноги короткие, хотя и не такие, как у Бальзака, но все равно до воображаемого идеала далеко.
Но на этом дело не кончилось. Она спросила:
– А как же с Пьером? Будет ждать?
– Конечно. Где ему еще столько заработать? Кроме того, Огюст хотел приостановить работу над «Бальзаком», пока замысел созреет окончательно, и отдохнуть, завершая «Поцелуй», что было куда проще. Он твердо сказал:
– Начнем завтра с утра, в этой мастерской, в нашей мастерской.
5
Пока костюм не был окончательно готов, он продолжал платить Пьеру и лепил Камиллу для «Поцелуя». Он заставлял ее прохаживаться, сидеть и принимать различные позы, изучая игру света и теней на ее прелестном теле. У него было много пробных вариантов, иные еще с тех времен, когда он только полюбил Камиллу, но лишь теперь эта группа удовлетворяла его.
Вначале он закончил фигуру мужчины – тот сидит на скале, изгиб которой подчеркивал пластичность объятий любовников. Затем стал лепить Камиллу с нежностью влюбленного. Его сильные искусные пальцы прикасались к ее телу, и он снова почувствовал себя молодым. Он говорил ей:
– Человеческое тело – это средоточие всех чувств.
Она иного мнения, и пускай, но сейчас он должен заставить ее думать так же. Лица ее будет почти не видно; ее прекрасное тело должно передать всю гамму чувств, говорить само за себя.
Однажды он в отчаянии прекратил работу. Скульптура не передавала его замысла. Огюст придирчивым взглядом посмотрел на Камиллу и вдруг понял: он лепит ее теперешнюю, а не такую, какой она была раньше. Ей уже тридцать четыре, фигура стала тяжелее, хотя тело по-прежнему оставалось стройным и гибким, – для него оно всегда было идеалом. «Но оно уже не так совершенно, как раньше», – с досадой подумал он.
Отныне Камилле пришлось ограничить себя в еде. Она протестовала, сопротивлялась, сама мысль об этом повергла ее в панику, напоминая, сколько лет прошло с тех пор, как они встретились. Но его настойчивость подчинила ее. Он говорил: «Я не могу без тебя, дорогая», и доказывал это, со всей страстью обнимая ее и с не меньшей страстью лепя, и она не могла не уступить. Он ел, спал и работал в их мастерской, а в главную заходил только присмотреть за помощниками и уплатить Пьеру. Вернувшись к «Поцелую», Огюст ни разу не съездил в Медон, и Камилла лелеяла мысль, что наконец-то он решил расстаться с Розой.
Он не говорил Камилле, что до него доходят слухи, как горько сетует Роза – так долго он еще никогда не отсутствовал, – и что у Розы среди его учеников в главной мастерской есть шпионы, которым она платит. Это не имеет значения, уверял он себя. Главное сейчас – закончить «Поцелуй» и «Бальзака». Роза должна следовать советам, что он ей дал, когда перевез в Медон:
– Дорогая, тебе нечего скучать, когда я в Париже. Тут солнце, свежий воздух, никаких сквозняков и сырости, и спаться будет лучше, тебя ведь всегда тянет на природу.
Огюст уверял себя, что достаточно заботится о Розе, но по мере того как Камилла худела и становилась похожей на ту девушку, которую он встретил много лет назад, он все больше пугался.
Ведь Камилла всего на год старше маленького Огюста! От этой мысли было одно спасение: работа, работа, работа, и Огюст лихорадочно погружался в нее.
Шел ли дождь или светило солнце, завывал ли ветер или стоял тихий погожий день – в эти недели он не замечал ничего, тяжко трудясь с утра до ночи.
Камилла жаловалась, что он никогда не кончит – сегодня что-то меняет, завтра возвращается к прежнему. И Огюст отвечал:
– Выражение твоего лица тоже все время меняется.
– Выражение лица? Ты же лепишь мою грудь!
– Верно. Но и она меняется каждую минуту. – И, не обращая внимания на ее раздражение, он перевязал грудь лентой и воскликнул: «Какой прелестный изгиб!»
– Ты бы придрался и к самой Венере, – сказала она.
– Несомненно, но теперь я леплю тебя.
Огюст охватил ладонями ее груди, чтобы почувствовать их линии, и стал поспешно переводить живую теплоту тела в глину. Затем ощупывал мускулы ног, изгиб шеи. Она пошевельнулась, не в силах сдержать охватившее ее желание, а он рассердился. И пока она удивлялась силе его воли, он прикрыл куском материи ее груди и сказал:
– Я не хочу отвлекаться.
На следующий день, желая убедиться, правильно ли он передает контуры спины, он заставил ее лечь на холодный пол. «Иначе поза будет неестественной», – объяснил он. Зажал ее тело между колен, пригнул голову к полу и так лепил спину, ощупывая большим пальцем, и затем этим же пальцем, который еще хранил тепло ее тела, передавал его изгибы в глине.
– Ты никогда не кончишь, – взмолилась она.
Он резко ответил: «Нет, кончу, если будешь мне помогать».
К изумлению Камиллы, Огюст действительно скоро закончил. Еще несколько дней он трудился над руками любовников, ворча про себя:
– Ты слишком напряжена, словно стыдишься. Подожди, еще придет время горевать, когда увянут груди и опадут ягодицы. – И вдруг бросил работу и сердито заметил: – Глина как тесто. Жаль.
– Чего жаль? – Ей разрешено было сидеть – уже облегчение.
– Что глина такой материал. Не стоит затраченного на нее труда.
– Тогда, может, попробовать другой материал?
– Я и собираюсь. Я всегда хотел сделать тебя в мраморе. Для женщины лучше мрамор, для мужчин – бронза. – Он рассматривал пару, целующуюся со страстью и нежностью, и сказал: – Подойди сюда!
Она подошла к нему, ее тело было таким же стройным, как в молодости.
– Да, Огюст?
– Хочу знать твое мнение.
– Тебе действительно интересно?
– Конечно, – нетерпеливо сказал он. – Ты же скульптор. И притом хороший. У кого же мне спрашивать совета?
Вид скульптурной группы доставлял ей почти физическое наслаждение, но грубоватый тон Огюста раздражал, и она промолчала.
– Ну? – На лице его мелькнуло сомнение. – Обе фигуры совсем неплохи, верно? Во всяком случае, совсем как живые.
– Да, – насмешливо подтвердила она. – Совсем как живые, в том-то и ужас.
Он понял, что она дразнит его.
– Да, наверное, они будут иметь скандальный успех. Какое сегодня число?
– Не все ли равно? На «Бальзака» осталось меньше полугода.
– Успею, – уверенно сказал Огюст и вновь устремил взгляд на группу.
– Девушка слишком откинулась назад. – И когда Камилла нахмурилась, словно он критиковал ее самое, добавил: – Но ведь это любовь. Ты права, дорогая, в мраморе они будут великолепны.
В этот вечер чувство радости и благодарности друг другу за совместный труд переполняло их. Ночью Огюст никак не мог заснуть, Камилла уже давно спала сном праведницы, а он все бодрствовал. «Поцелуй» – это удача, истинное выражение их любви, но «Бальзак» должен быть значительней. А ему уже скоро пятьдесят семь, он уже старше Бальзака на шесть лет, и этот творческий подъем не может длиться вечно. Но сегодня Огюст чувствовал себя вдвое моложе.
6
Огюст вернулся к «Бальзаку» и снова стал недоступен для всех. Когда Шоле пришел в мастерскую со словами: «Мой дорогой мэтр, уж мне-то, вашему другу, вы могли бы показать „Бальзака“, – Огюст ответил:
– Нет, вы ничего не поймете. Пока работа не закончена, ее не должен видеть никто. – И захлопнул дверь, не дав Шоле начать пререкания.
Под дверь мастерской подсовывали газеты с недоброжелательными статьями о нем, со злобными выпадами, жирно отчеркнутыми:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
– Бальзак не столь знаменит, – сказала Камилла.
– Но Бальзак – это Франция, а не просто император.
– Большинство так не считает.
– Ты только взгляни на этот бюст! Это же недопустимо, пошлятина, идиотство! Просто смешно!
3
После паломничества на кладбище Огюст с новыми силами принялся за «Бальзака». Он уговорил Шоле одолжить ему дагерротип Бальзака, который висел в конторе Общества. Шоле согласился весьма неохотно – он удивлялся, зачем ему это.
– Я не буду его копировать или вообще как-то использовать, – сказал Огюст. – Не собираюсь я делать «Бальзака» под этого надменного байронического красавца в рубашке с отложным воротничком и мягким галстуком, мне просто нравится его шея: крепкая и мускулистая Известно, что иконографический материал, которым Роден мог пользоваться, работая над памятником, был весьма скудным, С Бальзака даже не была снята посмертная маска, и, таким образом, отсутствовали необходимые точные размеры и пропорции его лица. Между тем творческий метод Родена неизменно требовал непосредственного контакта с натурой. Приступая к работе над статуей, Роден располагал лишь маловыразительным бюстом Бальзака работы Давида д'Анже, портретом маслом Луи Буланже и несколькими литографиями и набросками с натуры. Не удовлетворенный этими материалами, Роден настойчиво ищет на родине писателя модели, близкие по своему облику к Бальзаку. Найдя в Туре несколько человек, похожих на писателя, он лепит с них маски, а с одного из них выполняет большой бюст. Обнаружив в Турском музее интересный пастельный портрет Бальзака художника де Кура, Родей заказывает с него фотографию. И, наконец, последней и, очевидно, самой удачной находкой была репродукция с дагерротипа, принадлежащего Надару, которую предоставил в распоряжение скульптора в 1893 году один из его друзей. Это был портрет Бальзака в последние годы его жизни, «страдающего и сурового», как писал в «Фигаро» Гюстав Жеффруа. Только изучив весь этот материал, Роден приступил к долгим и настойчивым поискам пластического решения статуи.
.
Огюст очень обрадовался, когда ему удалось разыскать престарелого портного, который в свое время шил Бальзаку брюки, жилеты и подгонял доминиканскую рясу.
Жан Гере был очень стар. Прошло почти пятьдесят лет с тех пор, как он обшивал писателя, но портной и по сей день еще с гордостью вспоминал, как хорошо сидели сработанные им костюмы на нескладной фигуре Бальзака – фигуре до того необычной, что ему приходилось точно следовать мерке, чтобы не ошибиться, – а писатель так и не заплатил ему долгов.
Огюст тщательно переписал мерки Бальзака: объем талии, бедер, длину ног, ширину плеч, объем груди и размер воротничка с точностью до дюйма. Хотя все это было ему известно, его вновь поразила непропорциональность тела Бальзака, контраст между крепкой, прекрасно развитой грудной клеткой, плечами и шеей и короткими кривыми ногами. И хотя Бальзак казался крупным мужчиной, он был всего пяти с половиной футов ростом. Огюст подумал, что облачить эту нелепую фигуру в обычный пиджак и брюки – все равно что вылепить писателя обнаженным, ибо ни в том, ни в другом случае не передашь основное в облике писателя – его огромную жизненную силу. Это и побудило Огюста взять точные мерки доминиканской рясы. Затем, тепло поблагодарив старика и щедро заплатив, он поспешно покинул старый дом ушедшего на покой портного. В голове уже зрел новый замысел.
И снова начались поиски модели, но на этот раз Камилла отправилась в тот округ Парижа, где селились обычно жители провинции Турень, откуда Бальзак был родом. Ей нужен был не вельможа, – она внимательно приглядывалась к простым людям на улице и в лавочках и нашла наконец крестьянина из Турени подходящего сложения и чертами лица напоминавшего Бальзака.
Человек недюжинной силы, Пьер Ралль, приехав в Париж, стал мясником. Вначале он принял Камиллу и Огюста, который подоспел немедля, как только та сообщила о своей находке, за сумасшедших – так горячо они уговаривали его позировать. Однако, узнав о плате, пять франков в час, Пьер, хотя и не переставал считать скульптора сумасшедшим – да и Камилла поразилась: цена была неимоверно высокой, и это могло разорить Огюста при его медлительности в работе, – вытер свои здоровенные лапищи – он разделывал лошадиную тушу– и в знак согласия пожал Огюсту руку.
Огюст оценил пожатие мясника, мужественное и сильное. Мысль, что эти руки будут служить ему моделью для бальзаковских, доставила ему огромное удовольствие. Но, поставив мясника на помост высотой в десять футов, как было условлено в договоре, он содрогнулся: несмотря на массивные плечи, могучую грудь и шею, на высоком постаменте Пьер выглядел карликом.
Камилла, заметив колебание Огюста, перестала готовить глину; она была и без того огорчена. Маленький Огюст постоянно где-то пропадал и не позаботился заказать нужное количество глины.
– Пьедестал высок? – спросила она.
– Да. Непомерно. Как это тяжело! Неужели опять нужно искать! – Он стоял согнувшись, словно под непосильным бременем.
А потом, когда Пьер беспокойно задвигался и сказал: «До чего же высоко, мосье, того и гляди, упадешь», лицо Огюста прояснилось, он вдруг понял, что надо делать. Приказав Пьеру не сходить с пьедестала, сесть, если неудобно стоять, он вручил ему двадцать франков, хотя Пьер позировал всего несколько минут, и добавил: «Вернусь – получишь еще». Огюст поспешил на площадь Пале-Рояль, где предполагалось установить памятник. Туда было рукой подать, и он ни слова не сказал Камилле, не сомневаясь, что она последует за ним. Она так и сделала, недовольно ворча, не в силах противиться этой неукротимой воле.
Первый внимательный осмотр площади Пале-Рояль убедил в том, что опасения его не напрасны. Пьедестал, который предлагало Общество, был слишком высок. Статуя Бальзака потерялась бы на таком пьедестале на фоне огромных, массивных зданий, окружающих площадь, тогда как статуя должна была доминировать надо всем. Теперь Огюст не спешил, нужно было принять самое важное решение. Пале-Рояль, к которому статуя будет стоять спиной, Лувр, на который она должна смотреть, и театр «Комеди Франсэз», расположенный сбоку, все эти здания – гордость Парижа. Это опасно. Бальзак будет окружен историческими памятниками, и, чтобы привлечь к нему внимание, необходимо найти какое-то иное решение. Огюст медленно обошел несколько раз площадь, пока решение не созрело окончательно. Камилла молча следовала за ним.
В мастерскую они вернулись только к вечеру. Пьер все еще ждал. За пять франков в час мясник готов был ждать хоть целую вечность.
Он повел Пьера к лучшему портному, какого знал в Париже, и заказал ему брюки, жилет и доминиканскую рясу, точно такие же и тех же размеров, какие носил Бальзак. Портной был одним из самых дорогих в Париже, но Огюст не захотел и слушать увещеваний Камиллы. Ему нужен самый лучший портной. Огюст стал таким же расточительным, как сам Бальзак, подумала Камилла, все должно быть сшито по моде времен Луи-Филиппа, как это любил Бальзак. Никто не носил такой одежды уже много лет, и повторить эту моду стоило больших денег. Он приказал Пьеру прийти завтра и заплатил за день вперед, хотя тот позировал всего полдня. Камилла напомнила Огюсту, что костюм будет готов только через месяц и платить мяснику за это время – пустая трата денег, но Огюст ответил:
– Я его займу. Пусть ни на что другое не отвлекается.
Пока ждали портного, Огюст работал над фигурой обнаженного Пьера. Любая помеха выводила его из себя, поэтому все связанное с работой над «Бальзаком» он перевел в мастерскую на улице Данте. А затем, сочтя, что она тесна, снял еще одну на Университетской, уже третью на этой улице и шестую в Париже. Он был доволен. Здесь ближе к площади Пале-Рояль и можно рассчитывать на полное уединение.
Но Камилла пришла в бешенство, когда он запретил ей приходить в новую мастерскую. Он не хотел, чтобы она находилась в «мастерской Бальзака», во время работы над этой обнаженной моделью, – им вдруг овладела застенчивость, но он объяснил иначе: ему нужно полное уединение. И добавил, чтобы успокоить ее:
– Ты можешь заботиться о материале. – Маленький Огюст совсем отбился от рук, и Огюст нуждался в надежном помощнике.
4
Прошло несколько дней, а настроение Камиллы не улучшалось; в новую мастерскую не завезли материала, и Огюст решил проявить строгость. Он не знал, произошла ли задержка по вине Камиллы или по вине маленького Огюста, но рассердился на нее: могла бы и позаботиться.
Огюст отправился в главную мастерскую, но не застал ее там. Его это встревожило – ей велено было работать над одной из ее собственных скульптур, пока он не позовет. Придя в мастерскую на площадь Италии, он облегченно вздохнул: она была там – на какое-то мгновение ему показалось, что Камилла его покинула. Вид ее не понравился Огюсту. Почему она так печальна, когда у него такой творческий подъем? Он объявил:
– Я решил закончить «Поцелуй». Ты снова будешь моделью.
Но, вопреки его ожиданиям, Камилла нахмурилась и сказала:
– Надо продолжать «Бальзака», сейчас это главное.
– Как и «Поцелуй». Я решил сделать окончательный вариант.
– А как быть с мужской фигурой?
– Я лепил ее по памяти. – Он не сказал, что вылепил любовника таким, каким хотел бы быть сам: стройным, высоким, гибким, широкоплечим, с узкой талией и длинными ногами. Он всегда сожалел, что у него ноги короткие, хотя и не такие, как у Бальзака, но все равно до воображаемого идеала далеко.
Но на этом дело не кончилось. Она спросила:
– А как же с Пьером? Будет ждать?
– Конечно. Где ему еще столько заработать? Кроме того, Огюст хотел приостановить работу над «Бальзаком», пока замысел созреет окончательно, и отдохнуть, завершая «Поцелуй», что было куда проще. Он твердо сказал:
– Начнем завтра с утра, в этой мастерской, в нашей мастерской.
5
Пока костюм не был окончательно готов, он продолжал платить Пьеру и лепил Камиллу для «Поцелуя». Он заставлял ее прохаживаться, сидеть и принимать различные позы, изучая игру света и теней на ее прелестном теле. У него было много пробных вариантов, иные еще с тех времен, когда он только полюбил Камиллу, но лишь теперь эта группа удовлетворяла его.
Вначале он закончил фигуру мужчины – тот сидит на скале, изгиб которой подчеркивал пластичность объятий любовников. Затем стал лепить Камиллу с нежностью влюбленного. Его сильные искусные пальцы прикасались к ее телу, и он снова почувствовал себя молодым. Он говорил ей:
– Человеческое тело – это средоточие всех чувств.
Она иного мнения, и пускай, но сейчас он должен заставить ее думать так же. Лица ее будет почти не видно; ее прекрасное тело должно передать всю гамму чувств, говорить само за себя.
Однажды он в отчаянии прекратил работу. Скульптура не передавала его замысла. Огюст придирчивым взглядом посмотрел на Камиллу и вдруг понял: он лепит ее теперешнюю, а не такую, какой она была раньше. Ей уже тридцать четыре, фигура стала тяжелее, хотя тело по-прежнему оставалось стройным и гибким, – для него оно всегда было идеалом. «Но оно уже не так совершенно, как раньше», – с досадой подумал он.
Отныне Камилле пришлось ограничить себя в еде. Она протестовала, сопротивлялась, сама мысль об этом повергла ее в панику, напоминая, сколько лет прошло с тех пор, как они встретились. Но его настойчивость подчинила ее. Он говорил: «Я не могу без тебя, дорогая», и доказывал это, со всей страстью обнимая ее и с не меньшей страстью лепя, и она не могла не уступить. Он ел, спал и работал в их мастерской, а в главную заходил только присмотреть за помощниками и уплатить Пьеру. Вернувшись к «Поцелую», Огюст ни разу не съездил в Медон, и Камилла лелеяла мысль, что наконец-то он решил расстаться с Розой.
Он не говорил Камилле, что до него доходят слухи, как горько сетует Роза – так долго он еще никогда не отсутствовал, – и что у Розы среди его учеников в главной мастерской есть шпионы, которым она платит. Это не имеет значения, уверял он себя. Главное сейчас – закончить «Поцелуй» и «Бальзака». Роза должна следовать советам, что он ей дал, когда перевез в Медон:
– Дорогая, тебе нечего скучать, когда я в Париже. Тут солнце, свежий воздух, никаких сквозняков и сырости, и спаться будет лучше, тебя ведь всегда тянет на природу.
Огюст уверял себя, что достаточно заботится о Розе, но по мере того как Камилла худела и становилась похожей на ту девушку, которую он встретил много лет назад, он все больше пугался.
Ведь Камилла всего на год старше маленького Огюста! От этой мысли было одно спасение: работа, работа, работа, и Огюст лихорадочно погружался в нее.
Шел ли дождь или светило солнце, завывал ли ветер или стоял тихий погожий день – в эти недели он не замечал ничего, тяжко трудясь с утра до ночи.
Камилла жаловалась, что он никогда не кончит – сегодня что-то меняет, завтра возвращается к прежнему. И Огюст отвечал:
– Выражение твоего лица тоже все время меняется.
– Выражение лица? Ты же лепишь мою грудь!
– Верно. Но и она меняется каждую минуту. – И, не обращая внимания на ее раздражение, он перевязал грудь лентой и воскликнул: «Какой прелестный изгиб!»
– Ты бы придрался и к самой Венере, – сказала она.
– Несомненно, но теперь я леплю тебя.
Огюст охватил ладонями ее груди, чтобы почувствовать их линии, и стал поспешно переводить живую теплоту тела в глину. Затем ощупывал мускулы ног, изгиб шеи. Она пошевельнулась, не в силах сдержать охватившее ее желание, а он рассердился. И пока она удивлялась силе его воли, он прикрыл куском материи ее груди и сказал:
– Я не хочу отвлекаться.
На следующий день, желая убедиться, правильно ли он передает контуры спины, он заставил ее лечь на холодный пол. «Иначе поза будет неестественной», – объяснил он. Зажал ее тело между колен, пригнул голову к полу и так лепил спину, ощупывая большим пальцем, и затем этим же пальцем, который еще хранил тепло ее тела, передавал его изгибы в глине.
– Ты никогда не кончишь, – взмолилась она.
Он резко ответил: «Нет, кончу, если будешь мне помогать».
К изумлению Камиллы, Огюст действительно скоро закончил. Еще несколько дней он трудился над руками любовников, ворча про себя:
– Ты слишком напряжена, словно стыдишься. Подожди, еще придет время горевать, когда увянут груди и опадут ягодицы. – И вдруг бросил работу и сердито заметил: – Глина как тесто. Жаль.
– Чего жаль? – Ей разрешено было сидеть – уже облегчение.
– Что глина такой материал. Не стоит затраченного на нее труда.
– Тогда, может, попробовать другой материал?
– Я и собираюсь. Я всегда хотел сделать тебя в мраморе. Для женщины лучше мрамор, для мужчин – бронза. – Он рассматривал пару, целующуюся со страстью и нежностью, и сказал: – Подойди сюда!
Она подошла к нему, ее тело было таким же стройным, как в молодости.
– Да, Огюст?
– Хочу знать твое мнение.
– Тебе действительно интересно?
– Конечно, – нетерпеливо сказал он. – Ты же скульптор. И притом хороший. У кого же мне спрашивать совета?
Вид скульптурной группы доставлял ей почти физическое наслаждение, но грубоватый тон Огюста раздражал, и она промолчала.
– Ну? – На лице его мелькнуло сомнение. – Обе фигуры совсем неплохи, верно? Во всяком случае, совсем как живые.
– Да, – насмешливо подтвердила она. – Совсем как живые, в том-то и ужас.
Он понял, что она дразнит его.
– Да, наверное, они будут иметь скандальный успех. Какое сегодня число?
– Не все ли равно? На «Бальзака» осталось меньше полугода.
– Успею, – уверенно сказал Огюст и вновь устремил взгляд на группу.
– Девушка слишком откинулась назад. – И когда Камилла нахмурилась, словно он критиковал ее самое, добавил: – Но ведь это любовь. Ты права, дорогая, в мраморе они будут великолепны.
В этот вечер чувство радости и благодарности друг другу за совместный труд переполняло их. Ночью Огюст никак не мог заснуть, Камилла уже давно спала сном праведницы, а он все бодрствовал. «Поцелуй» – это удача, истинное выражение их любви, но «Бальзак» должен быть значительней. А ему уже скоро пятьдесят семь, он уже старше Бальзака на шесть лет, и этот творческий подъем не может длиться вечно. Но сегодня Огюст чувствовал себя вдвое моложе.
6
Огюст вернулся к «Бальзаку» и снова стал недоступен для всех. Когда Шоле пришел в мастерскую со словами: «Мой дорогой мэтр, уж мне-то, вашему другу, вы могли бы показать „Бальзака“, – Огюст ответил:
– Нет, вы ничего не поймете. Пока работа не закончена, ее не должен видеть никто. – И захлопнул дверь, не дав Шоле начать пререкания.
Под дверь мастерской подсовывали газеты с недоброжелательными статьями о нем, со злобными выпадами, жирно отчеркнутыми:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72