Это просто смешно. Он стар для нее. Семейный человек. Он сказал:
– Помимо всяких прочих обязанностей вам еще придется без конца переделывать свои вещи.
– Я готова делать все, что делают другие, мэтр.
– Очень хорошо. Можете начать на следующей неделе. Скажите маленькому… Нет, приходите прямо ко мне, и я покажу вам, что делать.
– Спасибо, мэтр. Я очень благодарна. Я… Он прервал ее, предупреждая:
– Это только испытательный срок, мадемуазель. По правде, я не верю, что женщина может стать хорошим скульптором. В особенности молодая. – Увидев, как она огорчилась, он добавил: – Ну, во всяком случае, можете попробовать, если вы намерены работать упорно… – Она с готовностью кивнула, и он сказал:– Запомните мои слова: ваяние – труд, тяжкий труд, а не удовольствие. Искать удовольствие в искусстве – удел дилетантов. А для меня нет ничего хуже, мадемуазель, чем видеть у себя в мастерской дилетантов.
Он не потрудился проводить Камиллу и Буше до двери. Было бы лучше, если бы она не оказалась такой красивой. И такой молодой – почти вдвое моложе его. Он стал себя убеждать, что красота тут ни при чем, а волнение, которое он испытывал рядом с ней, лишь от желания ее лепить.
4
Чтобы доказать Огюсту, что он не напрасно взял ее в ученицы, Камилла работала вдвое больше других. Она исполняла все, что требовал Огюст: подметала и убирала мастерскую, успевая делать наброски и лепить, строила каркасы и подмостки. Был только один порог, которого она не решалась перешагнуть: Камилла не позировала. Огюст не просил, и она была благодарна ему; мысль об этом приводила ее в смущение – позировали в мастерской главным образом обнаженными, а к этому она еще не была готова.
Большинство учеников-будущих скульпторов – позировали, чтобы научиться этому, но Камиллу Огюст освободил, оправдываясь тем, что она не профессиональная натурщица, как другие девушки, работающие в мастерской.
Время от времени он давал ей те или иные указания, а в общем почти не обращал на нее внимания, но она чувствовала, что он непрерывно за ней наблюдает. Часто она очень уставала, рабочий день был длинным, а ей полагалось делать все наравне с мужчинами: перетаскивать бюсты, взбираться по шатким, непрочным подмосткам или подавать мэтру инструменты.
Тяжелее всего было одиночество. Все были с ней очень вежливы и очень официальны. Никого не удивляло, что красивые молодые женщины позируют, но то, что такая хорошо воспитанная барышня всерьез занимается ваянием, казалось странным. По каким-то неуловимым признакам она чувствовала, что стала отверженной. Она работала в неприбранной, загроможденной мастерской, а в душе рос протест. Зачем ей все это? Мастерская Родена, о которой она так мечтала, стала для нее тюремной камерой, где ее никто не понимал. Мастерская стала для нее не центром вселенной, а местом, где она несчастна и одинока.
Однажды в отчаянии от бессмысленности своих занятий Камилла начала лепить Родена, работающего над «Вратами». Вначале у нее не было и в мыслях показывать ему свой опыт – просто надо было лепить что-то, но, по мере того как голова обретала форму, работа поглотила ее, и она стала втайне надеяться на одобрение мэтра. Огюст как раз нашел новое решение для тимпана «Врат» – три мужские фигуры, которые он назвал «Три тени», и решил вынести на передний план; он работал исступленно, и настроение улучшилось.
Как-то утром Камилла, довольная тем, что мэтр, поглощенный работой, забыл о ней, напряженно лепила, спеша закончить портрет, как вдруг за спиной у нее раздался кашель. Она обернулась – Огюст внимательно разглядывал бюст. Она ожидала, что он безжалостно раскритикует ее работу, но он только сказ зал:
– Нос великоват, и рот слишком тонок, а глаза без выражения, но вы еще молоды, еще научитесь передавать правду, не льстя модели. Однако рука у вас верная, да и туше недурно.
Он стал уделять ей особое внимание. Подбадривал ее, поощряя закончить портрет. Те несколько минут, которые он уделял ей ежедневно, стали для нее дороже всего на свете. Но когда после нескольких недель упорного труда – так упорно она еще не трудилась – она решила, что бюст закончен, он сказал:
– Вы допустили ошибки. – Какие?
– Изучите модель внимательнее.
– Я изучила.
– Возможно, мадемуазель. В таком случае вам не удалось передать ее внутреннее содержание.
Камилла совсем пала духом и хотела бросить работу над бюстом, но Огюст не позволил. А когда сказала, что хочет помогать ему в работе над «Вратами», как другие ученики, он отказал. И посоветовал не посещать классы живой натуры, где ученики рисовали с обнаженных моделей – мужских и женских.
Это огорчило ее, а он сказал:
– У вас развивается способность лепить бюсты. Возможно, это ваше призвание. На этом и нужно сосредоточиться.
– Но вы никогда не удовлетворены моей работой!
– Я и своей никогда не удовлетворен. Камилла не поверила – об этом говорил ее пристальный взгляд.
– Именно так, – сказал он. – Вы видели мои бюсты Гюго?
– Нет. И не слышала ни об одном, мэтр.
– Они в другой мастерской. Это тайна. Они сделаны без согласия Гюго и еще не закончены, потому что я недоволен ими. Хотите посмотреть?
– Очень.
Он усмехнулся с видом заговорщика, дал ей адрес своей третьей мастерской и сказал:
– Никому ни слова. Эта мастерская засекречена, о ней никто не знает.
Страх и волнение охватили Камиллу. Впервые она почувствовала, что мэтр замечает ее и как женщину. Она пообещала:
– Никто не узнает, мосье.
– Вы меня не так поняли. Сколько вам лет, мадемуазель? Честно?
– Двадцать.
– Я гожусь вам в отцы.
«Но вы мне не отец», – подумала она и была рада, что это так.
– Мы будем там работать, мосье Роден?
– Посмотрим.
5
Жалкий вид мастерской неподалеку от острова Сен-Луи удивил и разочаровал Камиллу, Ей понравилось местоположение, но неприятны были грязновато-желтые стены, облупленная краска, выцветшие занавески на окнах, рассохшиеся ставни, беспорядок, кучи материала и пыль повсюду. Никакой романтики, и все, казалось, вот-вот рассыплется в прах.
Огюст улыбнулся, заметив ее разочарование, и сказал:
– Я собираюсь снять еще одну.
– Но у вас уже три.
– Будет четыре. Мне всегда хотелось мастерскую поближе к площади Италии. Это интересная часть Парижа. И там можно найти уединение.
– Но здесь можно навести порядок. Будет вполне прилично.
– Мне все равно, как выглядит мастерская. Это одно тщеславие.
– А четыре мастерские – не тщеславие?
– Мне нужен простор. В трех тесно.
– Но эта так хорошо расположена, мэтр.
– А я и ее сохраню на всякий случай. Взмахом руки он отмел ее возражения.
– При новой мастерской будет двор. Я всегда любил дворы. Подождите, покажу вам бюсты.
Обиженная его резким тоном, Камилла направилась было к двери, но остановилась – ее привлек стоящий в углу бюст. Это был гипсовый бюст прелестной молодой женщины: любопытство Камиллы было задето.
– Кто это?
– Не ваше дело, мадемуазель.
«Он настоящий тиран», – подумала Камилла вне себя от бешенства. Она чуть не умерла от стыда и унижения, но ей страшно хотелось задать ему этот вопрос.
И теперь, оказавшись в глупом положении, язвительно заметила:
– Он такой классический. Почти римский.
К ее удивлению, он не оскорбился, а просто сказал:
– Вы правы.
– Вам он не нравится? – спросила изумленная Камилла.
– Не очень. Я находился тогда под влиянием Каррье-Беллеза и думал о Марии-Антуанетте Мария-Антуанетта (1755–1793)-французская королева, жена Людовика XVI, обезглавленная в 1793 году.
.
– У нее необычайно красивое лицо.
– Моделей с красивыми лицами сколько угодно. – Он сделал нетерпеливый жест, меняя тему разговора. – Но дело не в том. Вот бюсты Гюго. – И снял влажные тряпки с обоих. – Говорите только правду. Будьте безжалостны, если нужно.
– Конечно. – Она будет так же сурова с ним, как и он с ней. Камилла стояла завороженная. Казалось, на нее смотрит живой Гюго. Папаша Гюго смотрит на свою любимую Францию, богоподобный и такой земной. Она была потрясена. Мэтр говорил, что бюсты не окончены, но она чувствовала, как пульсируют вены на лбу у Гюго. Все черты как живые, выдержанные в гармоничном единстве. Моделировка обоих бюстов была грубой: словно два утеса со множеством расщелин. Отошла в прошлое сентиментальная гладкость, думала она. Округлые полированные поверхности. Ложная искусственность, веками властвовавшая во французских скульптурных портретах, даже у Гудона. Вся во власти эстетического наслаждения, Камилла готова была броситься к ногам мэтра. Как можно обижаться на такого художника! Но все это надо держать про себя. Спотыкаясь, она подошла к единственному в мастерской стулу и села, стараясь совладать с собой.
– Вам они не нравятся, мадемуазель?
«Что же делать?» – кричала ее душа. Ему небезразлично ее мнение. Она еще не видела мэтра в такой тревоге– он ждал ее приговора.
– Я же говорил, что они не закончены.
– Нет, вы ошибаетесь. Они закончены.
– Но мне все время приходится менять выражение лица.
– Потому что у Гюго нет постоянного выражения, оно все время меняется.
– Меняется? – Он внимательно смотрел на нее. Почему это не пришло ему в голову?
– Да. И, однако, – Камилла осторожно подбирала слова, стараясь не выдать, как бешено бьется ее сердце, – каждый бюст точно передает выражение, характерное для Гюго.
– Вы его знаете? – спросил Огюст, внезапно обеспокоившись.
– Только по книгам. А вы, мэтр?
– Немного. Вам он нравится?
– На мой взгляд, его поэзия слишком романтична, но мне нравятся «Отверженные», это замечательная книга. Вы читали ее?
– Не до конца, – с сожалением признался Огюст. – Нет времени.
– Но я предпочитаю Золя, Доде и этого нового, Мопассана, хотя мне не нравится его взгляд на женщин.
– Если хотите, могу вас познакомить с Золя и Доде.
– Нет, – отказалась она решительно. – Они меня разочаруют, я уверена. Как почти все великие люди.
Он слегка улыбнулся, но она оставила эту тему и спросила:
– А кого предпочитаете вы, мэтр?
– Руссо, Данте, Бальзака, Бодлера…
– Бодлера? Это под его влиянием вы меняете «Врата», не так ли?
– Я держу его книгу у постели, вместе с Данте, но в одном Париже столько моделей, что работы над «Вратами» хватит на всю жизнь. – Он замолчал, словно сожалея, что разговорился. Она тоже молчала и сидела, опустив прекрасные глаза, а он наблюдал за ней.
Как она трогательна в этой задумчивости, которое он раньше у нее не замечал. Он готов был лепить её хоть сейчас, вот так как она сидит.
Камилла подняла глаза. Взгляды их на минуту встретились.
– Мне бы хотелось… – Он остановился.
– Вы хотите, чтобы я вам позировала?
– Не знаю. Вы еще очень молоды.
– Зрелость – это степень умственного развития.
– Я настояла, чтобы мои родители перебрались из Шампани в Париж. И я буду скульптором, что бы они ни говорили.
– О, я допускаю, что в чем-то вы вполне взрослый человек, мадемуазель, – сказал он. Ему и нравилась эта молодая женщина и чем-то смущала его: она так отличалась от всех, кого он встречал. Ее отзывчивость, понимание с полуслова грели ему душу, но она – еще не распустившийся бутон, а он…господи… Он вдруг почувствовал себя таким стариком!
– Вы придаете слишком большое значение возрасту, – сказала она. – И Гюго тоже?
– Гюго! – Их взгляды снова встретились, на этот раз надолго. И тогда обоим показалось, что темноту прорезали яркие лучи света.
– Спасибо, мадемауазель, вы мне помогли. Мы будем работать в новой мастерской. Как только я ее сниму. Раз в неделю, по субботам.
Глава XXIX
1
Пришла суббота. Огюст, горя от нетерпения и волнуясь, явился в новую мастерскую пораньше, и когда Камилла не опоздала, вздохнул с облегчением.
Новая мастерская, около площади Италии, на пересечении улиц Рубенса и Веронезе, оказалась меньше, чем ожидала Камилла, но была тщательно прибрана, в ней было много света и какой-то особый уют; перед домом – двор, а позади – ухоженный сад. Камиллу, правда, несколько разочаровала чересчур скромная обстановка: из мебели только самое необходимое для работы. Зато ей понравились кованые ворота под высокой сводчатой аркой, мраморный фонтан в центре вымощенного булыжником двора и, огораживающая его, высокая стена.
– Мастерская, – сказал он, – только часть трехэтажного дома. Я снял весь дом, чтобы ничто не мешало.
– Наверху есть жилые комнаты?
– Да. На втором этаже спальня, на случай если вздумается здесь ночевать, а на третьем – кладовая для материалов.
– Все это, должно быть, очень дорого?
– Как все мастерские. Но она того стоит, мадемуазель.
– Вам видней, мэтр. – У нее не хватало смелости возражать ему; а он гордился мастерской, как ребенок новой игрушкой.
– Потратил целый день на поиски. Осмотрел множество, прежде чем остановиться на этой. Вам нравится?
Камилла улыбнулась, довольная, что он все-таки интересуется ее мнением.
– Да-да. Она куда лучше других. Тут спокойно. Тихо.
– Вот и отлично, У меня много планов, которые надо осуществить.
– А что мне делать, мэтр?
– Вы будете просто прогуливаться взад и вперед. Непринужденно, как натурщицы в большой мастерской.
Ей казалось, что она ходит взад и вперед уже много часов, а он еще и не прикоснулся к бумаге. Затем, почти не глядя на нее, сделал десятки набросков. Весь первый день ушел на эскиз головы. И это было все, но, когда он сказал: «До следующей субботы!» – ей вдруг стало весело.
На следующей неделе, хотя она была очень занята в главной мастерской, ей казалось, что время движется чересчур медленно. Помимо бюста мэтр заставил ее работать над деталями для «Врат», преимущественно женскими фигурами. Подсобной работы у нее теперь убавилось, и большую часть времени она уделяла лепке.
В следующую субботу в новой мастерской он вдруг перешел к лепке рук. «У вас прекрасные руки», – проговорил он и, словно устыдившись, умолк. Но стал лепить их с еще большим усердием.
О следующей неделе не было сказано ни слова. И хотя шел сильный дождь, оба явились точно в урочный час. Он отрывисто сказал:
– Поскольку мы уже достаточно знакомы, пора бы перестать величать друг друга «мэтр» и «мадемуазель», а звать друг друга просто по имени.
– Как хотите, мосье.
– Я буду звать вас Камиллой, а вы меня Огюстом, Но не в главной мастерской. Там это неуместно.
Она кивнула, но они по-прежнему держались друг от друга подальше. Весь день прошел в работе. Он не спрашивал, устала ли она, и, только выбившись из сил, прекратил работу. Затем проводил Камиллу через мощеный двор, окруженный высокими стенами. Раньше она восторгалась мраморным фонтаном посреди двора, теперь ей стало почему-то грустно при виде его. Огюст расстался с ней у кованых ворот, еле бросив на прощание короткое «до свиданья». Ни он, ни она не называли друг друга по имени.
2
В последующие недели работа настолько захватила Огюста, что он, казалось, совсем не замечал окружающих, да и Камилла была лишь частью его работы. Рада она или, наоборот, сожалеет, спрашивал он себя. А ему, твердил он себе, лишь бы двигалось дело, а теперь оно шло успешно. Он лепил ее голову, кисти рук, руки – все порознь. Она вдохновляла его – он работал упорно и держался с ней вежливо, – друзья вечно упрекали его за грубость с натурщицами, но при Камилле он старался быть сдержанным. Его мучило желание увидеть ее тело, но он не мог побороть свою робость, чего раньше с ним не случалось. Он страдал от этого искушения и сознавал свою беспомощность. У нее, должно быть, идеальная фигура натурщицы. Как-то в субботу Огюст машинально начал гладить ее руки, чтобы убедиться, правильно ли уловил их линии, но она вся сжалась. Как объяснить ей, что он ничего не может с собой поделать? Что поступает так со всеми моделями. С минуту он смотрел на нее сердитым, удивленным взглядом, затем резко бросил:
– У каждого скульптора свои правила и свои привычки.
Она не слушала – вся во власти страха и желания.
Огюст с негодованием сказал:
– Я не соблазнитель. Камилла молчала.
– Вы можете идти, мадемуазель, – сказал он. – Господи, на что мне модель, которая беспокоится, не остыл ли обед на плите, или опасается за свою невинность.
Она не двигалась с места. И вдруг спросила:
– У меня подходящая для натурщицы фигура? – Может быть.
– Вы хотите увидеть мое тело?
Он пожал плечами – еще бы! Тело есть тело.
– Хотите, чтобы я позировала для «Евы»?
– Спасибо, нет! Хватит с меня этих Ев!
– Чего же вы хотите?
– Это зависит от того, что я увижу.
Она с минуту колебалась, потом сказала:
– Вы отвернетесь, пока я разденусь?
Ему вдруг захотелось крикнуть, что это глупо, но при виде ее смущенной улыбки, он понял без слов: она вверяет ему себя, свое будущее, и послушно повернулся к ней спиной.
Через несколько минут Камилла прошептала:
– Я готова, Огюст. Я около станка.
Сложена она была изумительно, как он и предполагал, ее тело было столь же прекрасно, как и лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
– Помимо всяких прочих обязанностей вам еще придется без конца переделывать свои вещи.
– Я готова делать все, что делают другие, мэтр.
– Очень хорошо. Можете начать на следующей неделе. Скажите маленькому… Нет, приходите прямо ко мне, и я покажу вам, что делать.
– Спасибо, мэтр. Я очень благодарна. Я… Он прервал ее, предупреждая:
– Это только испытательный срок, мадемуазель. По правде, я не верю, что женщина может стать хорошим скульптором. В особенности молодая. – Увидев, как она огорчилась, он добавил: – Ну, во всяком случае, можете попробовать, если вы намерены работать упорно… – Она с готовностью кивнула, и он сказал:– Запомните мои слова: ваяние – труд, тяжкий труд, а не удовольствие. Искать удовольствие в искусстве – удел дилетантов. А для меня нет ничего хуже, мадемуазель, чем видеть у себя в мастерской дилетантов.
Он не потрудился проводить Камиллу и Буше до двери. Было бы лучше, если бы она не оказалась такой красивой. И такой молодой – почти вдвое моложе его. Он стал себя убеждать, что красота тут ни при чем, а волнение, которое он испытывал рядом с ней, лишь от желания ее лепить.
4
Чтобы доказать Огюсту, что он не напрасно взял ее в ученицы, Камилла работала вдвое больше других. Она исполняла все, что требовал Огюст: подметала и убирала мастерскую, успевая делать наброски и лепить, строила каркасы и подмостки. Был только один порог, которого она не решалась перешагнуть: Камилла не позировала. Огюст не просил, и она была благодарна ему; мысль об этом приводила ее в смущение – позировали в мастерской главным образом обнаженными, а к этому она еще не была готова.
Большинство учеников-будущих скульпторов – позировали, чтобы научиться этому, но Камиллу Огюст освободил, оправдываясь тем, что она не профессиональная натурщица, как другие девушки, работающие в мастерской.
Время от времени он давал ей те или иные указания, а в общем почти не обращал на нее внимания, но она чувствовала, что он непрерывно за ней наблюдает. Часто она очень уставала, рабочий день был длинным, а ей полагалось делать все наравне с мужчинами: перетаскивать бюсты, взбираться по шатким, непрочным подмосткам или подавать мэтру инструменты.
Тяжелее всего было одиночество. Все были с ней очень вежливы и очень официальны. Никого не удивляло, что красивые молодые женщины позируют, но то, что такая хорошо воспитанная барышня всерьез занимается ваянием, казалось странным. По каким-то неуловимым признакам она чувствовала, что стала отверженной. Она работала в неприбранной, загроможденной мастерской, а в душе рос протест. Зачем ей все это? Мастерская Родена, о которой она так мечтала, стала для нее тюремной камерой, где ее никто не понимал. Мастерская стала для нее не центром вселенной, а местом, где она несчастна и одинока.
Однажды в отчаянии от бессмысленности своих занятий Камилла начала лепить Родена, работающего над «Вратами». Вначале у нее не было и в мыслях показывать ему свой опыт – просто надо было лепить что-то, но, по мере того как голова обретала форму, работа поглотила ее, и она стала втайне надеяться на одобрение мэтра. Огюст как раз нашел новое решение для тимпана «Врат» – три мужские фигуры, которые он назвал «Три тени», и решил вынести на передний план; он работал исступленно, и настроение улучшилось.
Как-то утром Камилла, довольная тем, что мэтр, поглощенный работой, забыл о ней, напряженно лепила, спеша закончить портрет, как вдруг за спиной у нее раздался кашель. Она обернулась – Огюст внимательно разглядывал бюст. Она ожидала, что он безжалостно раскритикует ее работу, но он только сказ зал:
– Нос великоват, и рот слишком тонок, а глаза без выражения, но вы еще молоды, еще научитесь передавать правду, не льстя модели. Однако рука у вас верная, да и туше недурно.
Он стал уделять ей особое внимание. Подбадривал ее, поощряя закончить портрет. Те несколько минут, которые он уделял ей ежедневно, стали для нее дороже всего на свете. Но когда после нескольких недель упорного труда – так упорно она еще не трудилась – она решила, что бюст закончен, он сказал:
– Вы допустили ошибки. – Какие?
– Изучите модель внимательнее.
– Я изучила.
– Возможно, мадемуазель. В таком случае вам не удалось передать ее внутреннее содержание.
Камилла совсем пала духом и хотела бросить работу над бюстом, но Огюст не позволил. А когда сказала, что хочет помогать ему в работе над «Вратами», как другие ученики, он отказал. И посоветовал не посещать классы живой натуры, где ученики рисовали с обнаженных моделей – мужских и женских.
Это огорчило ее, а он сказал:
– У вас развивается способность лепить бюсты. Возможно, это ваше призвание. На этом и нужно сосредоточиться.
– Но вы никогда не удовлетворены моей работой!
– Я и своей никогда не удовлетворен. Камилла не поверила – об этом говорил ее пристальный взгляд.
– Именно так, – сказал он. – Вы видели мои бюсты Гюго?
– Нет. И не слышала ни об одном, мэтр.
– Они в другой мастерской. Это тайна. Они сделаны без согласия Гюго и еще не закончены, потому что я недоволен ими. Хотите посмотреть?
– Очень.
Он усмехнулся с видом заговорщика, дал ей адрес своей третьей мастерской и сказал:
– Никому ни слова. Эта мастерская засекречена, о ней никто не знает.
Страх и волнение охватили Камиллу. Впервые она почувствовала, что мэтр замечает ее и как женщину. Она пообещала:
– Никто не узнает, мосье.
– Вы меня не так поняли. Сколько вам лет, мадемуазель? Честно?
– Двадцать.
– Я гожусь вам в отцы.
«Но вы мне не отец», – подумала она и была рада, что это так.
– Мы будем там работать, мосье Роден?
– Посмотрим.
5
Жалкий вид мастерской неподалеку от острова Сен-Луи удивил и разочаровал Камиллу, Ей понравилось местоположение, но неприятны были грязновато-желтые стены, облупленная краска, выцветшие занавески на окнах, рассохшиеся ставни, беспорядок, кучи материала и пыль повсюду. Никакой романтики, и все, казалось, вот-вот рассыплется в прах.
Огюст улыбнулся, заметив ее разочарование, и сказал:
– Я собираюсь снять еще одну.
– Но у вас уже три.
– Будет четыре. Мне всегда хотелось мастерскую поближе к площади Италии. Это интересная часть Парижа. И там можно найти уединение.
– Но здесь можно навести порядок. Будет вполне прилично.
– Мне все равно, как выглядит мастерская. Это одно тщеславие.
– А четыре мастерские – не тщеславие?
– Мне нужен простор. В трех тесно.
– Но эта так хорошо расположена, мэтр.
– А я и ее сохраню на всякий случай. Взмахом руки он отмел ее возражения.
– При новой мастерской будет двор. Я всегда любил дворы. Подождите, покажу вам бюсты.
Обиженная его резким тоном, Камилла направилась было к двери, но остановилась – ее привлек стоящий в углу бюст. Это был гипсовый бюст прелестной молодой женщины: любопытство Камиллы было задето.
– Кто это?
– Не ваше дело, мадемуазель.
«Он настоящий тиран», – подумала Камилла вне себя от бешенства. Она чуть не умерла от стыда и унижения, но ей страшно хотелось задать ему этот вопрос.
И теперь, оказавшись в глупом положении, язвительно заметила:
– Он такой классический. Почти римский.
К ее удивлению, он не оскорбился, а просто сказал:
– Вы правы.
– Вам он не нравится? – спросила изумленная Камилла.
– Не очень. Я находился тогда под влиянием Каррье-Беллеза и думал о Марии-Антуанетте Мария-Антуанетта (1755–1793)-французская королева, жена Людовика XVI, обезглавленная в 1793 году.
.
– У нее необычайно красивое лицо.
– Моделей с красивыми лицами сколько угодно. – Он сделал нетерпеливый жест, меняя тему разговора. – Но дело не в том. Вот бюсты Гюго. – И снял влажные тряпки с обоих. – Говорите только правду. Будьте безжалостны, если нужно.
– Конечно. – Она будет так же сурова с ним, как и он с ней. Камилла стояла завороженная. Казалось, на нее смотрит живой Гюго. Папаша Гюго смотрит на свою любимую Францию, богоподобный и такой земной. Она была потрясена. Мэтр говорил, что бюсты не окончены, но она чувствовала, как пульсируют вены на лбу у Гюго. Все черты как живые, выдержанные в гармоничном единстве. Моделировка обоих бюстов была грубой: словно два утеса со множеством расщелин. Отошла в прошлое сентиментальная гладкость, думала она. Округлые полированные поверхности. Ложная искусственность, веками властвовавшая во французских скульптурных портретах, даже у Гудона. Вся во власти эстетического наслаждения, Камилла готова была броситься к ногам мэтра. Как можно обижаться на такого художника! Но все это надо держать про себя. Спотыкаясь, она подошла к единственному в мастерской стулу и села, стараясь совладать с собой.
– Вам они не нравятся, мадемуазель?
«Что же делать?» – кричала ее душа. Ему небезразлично ее мнение. Она еще не видела мэтра в такой тревоге– он ждал ее приговора.
– Я же говорил, что они не закончены.
– Нет, вы ошибаетесь. Они закончены.
– Но мне все время приходится менять выражение лица.
– Потому что у Гюго нет постоянного выражения, оно все время меняется.
– Меняется? – Он внимательно смотрел на нее. Почему это не пришло ему в голову?
– Да. И, однако, – Камилла осторожно подбирала слова, стараясь не выдать, как бешено бьется ее сердце, – каждый бюст точно передает выражение, характерное для Гюго.
– Вы его знаете? – спросил Огюст, внезапно обеспокоившись.
– Только по книгам. А вы, мэтр?
– Немного. Вам он нравится?
– На мой взгляд, его поэзия слишком романтична, но мне нравятся «Отверженные», это замечательная книга. Вы читали ее?
– Не до конца, – с сожалением признался Огюст. – Нет времени.
– Но я предпочитаю Золя, Доде и этого нового, Мопассана, хотя мне не нравится его взгляд на женщин.
– Если хотите, могу вас познакомить с Золя и Доде.
– Нет, – отказалась она решительно. – Они меня разочаруют, я уверена. Как почти все великие люди.
Он слегка улыбнулся, но она оставила эту тему и спросила:
– А кого предпочитаете вы, мэтр?
– Руссо, Данте, Бальзака, Бодлера…
– Бодлера? Это под его влиянием вы меняете «Врата», не так ли?
– Я держу его книгу у постели, вместе с Данте, но в одном Париже столько моделей, что работы над «Вратами» хватит на всю жизнь. – Он замолчал, словно сожалея, что разговорился. Она тоже молчала и сидела, опустив прекрасные глаза, а он наблюдал за ней.
Как она трогательна в этой задумчивости, которое он раньше у нее не замечал. Он готов был лепить её хоть сейчас, вот так как она сидит.
Камилла подняла глаза. Взгляды их на минуту встретились.
– Мне бы хотелось… – Он остановился.
– Вы хотите, чтобы я вам позировала?
– Не знаю. Вы еще очень молоды.
– Зрелость – это степень умственного развития.
– Я настояла, чтобы мои родители перебрались из Шампани в Париж. И я буду скульптором, что бы они ни говорили.
– О, я допускаю, что в чем-то вы вполне взрослый человек, мадемуазель, – сказал он. Ему и нравилась эта молодая женщина и чем-то смущала его: она так отличалась от всех, кого он встречал. Ее отзывчивость, понимание с полуслова грели ему душу, но она – еще не распустившийся бутон, а он…господи… Он вдруг почувствовал себя таким стариком!
– Вы придаете слишком большое значение возрасту, – сказала она. – И Гюго тоже?
– Гюго! – Их взгляды снова встретились, на этот раз надолго. И тогда обоим показалось, что темноту прорезали яркие лучи света.
– Спасибо, мадемауазель, вы мне помогли. Мы будем работать в новой мастерской. Как только я ее сниму. Раз в неделю, по субботам.
Глава XXIX
1
Пришла суббота. Огюст, горя от нетерпения и волнуясь, явился в новую мастерскую пораньше, и когда Камилла не опоздала, вздохнул с облегчением.
Новая мастерская, около площади Италии, на пересечении улиц Рубенса и Веронезе, оказалась меньше, чем ожидала Камилла, но была тщательно прибрана, в ней было много света и какой-то особый уют; перед домом – двор, а позади – ухоженный сад. Камиллу, правда, несколько разочаровала чересчур скромная обстановка: из мебели только самое необходимое для работы. Зато ей понравились кованые ворота под высокой сводчатой аркой, мраморный фонтан в центре вымощенного булыжником двора и, огораживающая его, высокая стена.
– Мастерская, – сказал он, – только часть трехэтажного дома. Я снял весь дом, чтобы ничто не мешало.
– Наверху есть жилые комнаты?
– Да. На втором этаже спальня, на случай если вздумается здесь ночевать, а на третьем – кладовая для материалов.
– Все это, должно быть, очень дорого?
– Как все мастерские. Но она того стоит, мадемуазель.
– Вам видней, мэтр. – У нее не хватало смелости возражать ему; а он гордился мастерской, как ребенок новой игрушкой.
– Потратил целый день на поиски. Осмотрел множество, прежде чем остановиться на этой. Вам нравится?
Камилла улыбнулась, довольная, что он все-таки интересуется ее мнением.
– Да-да. Она куда лучше других. Тут спокойно. Тихо.
– Вот и отлично, У меня много планов, которые надо осуществить.
– А что мне делать, мэтр?
– Вы будете просто прогуливаться взад и вперед. Непринужденно, как натурщицы в большой мастерской.
Ей казалось, что она ходит взад и вперед уже много часов, а он еще и не прикоснулся к бумаге. Затем, почти не глядя на нее, сделал десятки набросков. Весь первый день ушел на эскиз головы. И это было все, но, когда он сказал: «До следующей субботы!» – ей вдруг стало весело.
На следующей неделе, хотя она была очень занята в главной мастерской, ей казалось, что время движется чересчур медленно. Помимо бюста мэтр заставил ее работать над деталями для «Врат», преимущественно женскими фигурами. Подсобной работы у нее теперь убавилось, и большую часть времени она уделяла лепке.
В следующую субботу в новой мастерской он вдруг перешел к лепке рук. «У вас прекрасные руки», – проговорил он и, словно устыдившись, умолк. Но стал лепить их с еще большим усердием.
О следующей неделе не было сказано ни слова. И хотя шел сильный дождь, оба явились точно в урочный час. Он отрывисто сказал:
– Поскольку мы уже достаточно знакомы, пора бы перестать величать друг друга «мэтр» и «мадемуазель», а звать друг друга просто по имени.
– Как хотите, мосье.
– Я буду звать вас Камиллой, а вы меня Огюстом, Но не в главной мастерской. Там это неуместно.
Она кивнула, но они по-прежнему держались друг от друга подальше. Весь день прошел в работе. Он не спрашивал, устала ли она, и, только выбившись из сил, прекратил работу. Затем проводил Камиллу через мощеный двор, окруженный высокими стенами. Раньше она восторгалась мраморным фонтаном посреди двора, теперь ей стало почему-то грустно при виде его. Огюст расстался с ней у кованых ворот, еле бросив на прощание короткое «до свиданья». Ни он, ни она не называли друг друга по имени.
2
В последующие недели работа настолько захватила Огюста, что он, казалось, совсем не замечал окружающих, да и Камилла была лишь частью его работы. Рада она или, наоборот, сожалеет, спрашивал он себя. А ему, твердил он себе, лишь бы двигалось дело, а теперь оно шло успешно. Он лепил ее голову, кисти рук, руки – все порознь. Она вдохновляла его – он работал упорно и держался с ней вежливо, – друзья вечно упрекали его за грубость с натурщицами, но при Камилле он старался быть сдержанным. Его мучило желание увидеть ее тело, но он не мог побороть свою робость, чего раньше с ним не случалось. Он страдал от этого искушения и сознавал свою беспомощность. У нее, должно быть, идеальная фигура натурщицы. Как-то в субботу Огюст машинально начал гладить ее руки, чтобы убедиться, правильно ли уловил их линии, но она вся сжалась. Как объяснить ей, что он ничего не может с собой поделать? Что поступает так со всеми моделями. С минуту он смотрел на нее сердитым, удивленным взглядом, затем резко бросил:
– У каждого скульптора свои правила и свои привычки.
Она не слушала – вся во власти страха и желания.
Огюст с негодованием сказал:
– Я не соблазнитель. Камилла молчала.
– Вы можете идти, мадемуазель, – сказал он. – Господи, на что мне модель, которая беспокоится, не остыл ли обед на плите, или опасается за свою невинность.
Она не двигалась с места. И вдруг спросила:
– У меня подходящая для натурщицы фигура? – Может быть.
– Вы хотите увидеть мое тело?
Он пожал плечами – еще бы! Тело есть тело.
– Хотите, чтобы я позировала для «Евы»?
– Спасибо, нет! Хватит с меня этих Ев!
– Чего же вы хотите?
– Это зависит от того, что я увижу.
Она с минуту колебалась, потом сказала:
– Вы отвернетесь, пока я разденусь?
Ему вдруг захотелось крикнуть, что это глупо, но при виде ее смущенной улыбки, он понял без слов: она вверяет ему себя, свое будущее, и послушно повернулся к ней спиной.
Через несколько минут Камилла прошептала:
– Я готова, Огюст. Я около станка.
Сложена она была изумительно, как он и предполагал, ее тело было столь же прекрасно, как и лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72