Огюст сел на постели. Господи! Только этого недоставало! Неужели она не может держать себя в руках? Что на нее нашло? Это просто смешно. Как она постарела! Каждый день он видит такие красивые тела, а ее не пощадило безжалостное время. Двадцать лет не прошли даром. Ее движения все еще грациозны, осанка красива, но ей уже сорок. Он вспомнил, какой молодой и привлекательной была она, когда позировала для «Вакханки», и ему стало грустно.
– Простудишься. Накинь-ка халат, – сказал он. – На, возьми мой. – И протянул ей халат.
– Что-нибудь не так, дорогой? – Роза не взяла халат.
– Сейчас не время говорить об этом.
– Разве я такая уродливая? – Роза, это неприлично.
– Что я люблю тебя?
– Ты ведь не уличная девка.
– А кто я? Твоя экономка? Служанка? Прислуга? Он пожал плечами; он чувствовал к ней полное равнодушие и не знал, что сказать. Ему не хотелось, ее видеть. Он отвернулся, словно стараясь избавиться от наваждения, и проворчал:
– Сегодня у меня был ужасный день, пришлось самому делать всю работу за твоего сына. Когда он мне понадобился, его нигде нельзя было найти. Я страшно устал.
Она стояла ошеломленная, а он потушил ночник и отодвинулся к самому краю широкой двуспальной кровати, подальше, чтобы наказать ее.

3

С этих пор все переменилось. Роза следила за Огюстом, словно охотник из засады, наблюдала, оценивала, толковала по-своему каждый его шаг, каждое движение и слово. Она почти не видела его, так как он был занят, и это еще больше усиливало ее уверенность в том, что он виноват, но в чем, она еще не могла понять. Не в силах больше сносить эту неопределенность, она отправилась в главную мастерскую.
Роза сделала вид, что пришла случайно, и то, что она там увидела, показалось ей сплошной неразберихой. Никто не обратил на нее внимания, так все были заняты. Она давно не заходила и была поражена, как за это время увеличился объем работ. Куда ни посмотришь– ученики, натурщицы, скульптуры в работе: слепки кистей рук, ног, торсов, голов, фрагменты; статуэтки, маски, целые фигуры, группы, больше в глине и гипсе, а некоторые в терракоте и несколько бронз и мраморов. Но Роза увидела, что «Врата» по-прежнему в центре внимания; огромной глыбой они возвышались над всем, и фигур столько, что и не счесть, Среди натурщиц было много очень привлекательных, и она не знала, на ком остановить взгляд. И тут увидела Огюста: он стоял у подножия «Врат» с двумя помощниками – молодым человеком и молодой женщиной; по его указанию они влезли по лестнице на леса и вносили поправки в фигуру поэта на тимпане «Врат», а он наблюдал.
Роза, затаив обиду – Огюст больше не советовался с ней в отношении работы, – направилась прямо к нему. Опешив, Огюст с минуту смотрел на нее, а потом рассердился.
– Господи, Роза! Пришла шпионить за мной! – Он проводил ее до дверей и приказал больше сюда не показываться. А когда она напомнила, как, бывало, помогала ему в работе – ведь никто так не умел менять влажные тряпки, – он оборвал ее:
– Я в этом больше не нуждаюсь. Если явишься еще хоть раз, я стану запирать двери.
Он унизил ее, но спорить перед посторонними было бы еще унизительней. Оставалось только уйти.
Спустя несколько дней, оказавшись одна с маленьким Огюстом – сын теперь редко бывал дома, говоря, что дома скучно, – она спросила:
– Твой отец интересуется какой-нибудь… другой женщиной? – Тяжело было задавать сыну такой вопрос, но ей нужно знать правду. Неведение – самое ужасное.
Маленький Огюст решил быть деликатным. Он пожал плечами.
– Теперь я точно знаю, что он кем-то увлечен, – сказала Роза с отчаянием, уверившись в своих подозрениях.
– Нет-нет, мама, он стал ценителем красивых женщин, ведь он теперь лепит одни обнаженные модели, но в этой мастерской он только работает.
– В этой? А есть ведь еще только одна. Разве не так, дорогой?
Маленький Огюст молчал. «Сложное положение, – додумал он. – Не хочется причинять матери боль, но отцу так и нужно – всеми командует, настоящий тиран». Он сказал, делая вид, что уступает ей:
– Мэтр не бывает на Университетской по средам и субботам.
Она повторила, не веря своим ушам:
– Ты хочешь сказать – каждую среду и каждую субботу?
– Каждую. И я заметил, – заявил он уже с гордостью, – что одна из учениц тоже каждый раз отсутствует по этим дням. Некая Камилла Клодель. Очень хорошенькая.
– О! – Лицо ее посерело. – И ты знаешь, куда он уходит?
– Только не в мастерскую на бульваре Вожирар. Но ходят слухи, что у него есть еще несколько мастерских, о которых никто не знает.
– Но это же расточительство!
– Мама, пожалуйста, успокойся. – В конце концов одной женщиной меньше, одной больше время от времени, велика важность! Ведь это единственная привилегия художника.
Но Роза не могла успокоиться. И когда в следующее воскресенье Огюст не пришел домой, словно в отместку за ее поведение, она больше не колебалась, твердо решив, что делать.
В субботу, когда Огюст, позавтракав, вышел из дома, Роза незаметно последовала за ним. Она подождала несколько минут на улице перед мастерской у площади Италии, чтобы поймать его на месте преступления, а затем постучала в дверь, приготовившись к бою. Дверь открыла красивая молодая женщина, голова ее была повязана платком, в руках щетка.
Роза была вне себя от ярости. Разве может кто-нибудь лучше ее заботиться об Огюсте? Женщины смотрели друг на друга. Дверь была лишь слегка приоткрыта, и Роза не видела Огюста, но слышала его голос; погруженный в работу, он говорил на свою любимую тему – о готической архитектуре, не подозревая, что кто-то стоит в дверях.
– Никто не понимает меня так, как ты, Камилла, – бормотал он.
Ярость Розы не знала предела. Она перешагнула порог, оттолкнув побледневшую Камиллу.
– Я пришла к мосье с лучшими намерениями, – первая проговорила Камилла.
– Все так говорят, – ответила Роза.
– Это неправда. – Огюст оторвался от работы, – Я мадам Роден, – объявила Роза.
– Роза, не срамись, – сказал Огюст. – Мы не женаты. «Неужели голос его и Камилле кажется таким же неестественным, как ему самому, – подумал он.
– Странно, что он так перепугался. Нет, надо внушить им обеим, что он сам себе хозяин».
«Она ненавидит меня, – думала Камилла, – и готова убить». Камиллу охватила паника, она хотела бежать, но Огюст повелительным жестом приказал ей продолжать работу. Укрывшись за скульптуры, она в волнении смахивала с них пыль.
Роза последовала было за Камиллой, но Огюст остановил ее.
– Я говорил, не шпионить за мной.
– Разве я неправа? – крикнула Роза– Разве я не мадам Роден?
– Ты мне не законная жена, – повторил он резче. – Почему нам с Камиллой не жить вместе, если захотим?
– А как же я?
– Конечно, мы с Камиллой не помолвлены. Все знают, что ты моя подруга, но мы не женаты. – Розу это не убедило, и Огюст не знал, что еще сказать. С какой стати он должен что-то менять в своей жизни… – Я содержу вас с сыном и в придачу терплю сцены, которые ты мне закатываешь. – Роза побелела, и он сердито сказал: «Смотри, не вздумай броситься в Сену».
Роза уставилась на Камиллу; та пыталась спрятаться в углу мастерской за мраморной фигурой обнаженной женщины, пригнувшейся к земле, для которой она явно сама служила моделью. Роза представила себе великолепное молодое тело Камиллы и своего Огюста рядом с ней. Эта мысль была невыносима. Она сразу почувствовала себя увядшей, хотя вроде была еще привлекательной, полной сил женщиной. Но где ей равняться с этой, которая в два раза моложе. Закрыв лицо руками, она горько расплакалась.
– Перестань, Роза, возьми себя в руки, не надо… – Я не понимаю, в чем моя вина.
Огюст еле сдерживался. Хотелось крикнуть: «Замолчи, идиотка», – но Роза, казалось, вот-вот упадет и обморок. Он протянул ей сто франков. – Купи те стулья, что ты хотела.
– Не прогоняй меня!
– Я не прогоняю. Твое место дома, и… – Он остановился. Разве мог он поведать кому-нибудь, сколько радости доставляла ему Камилла. Роза – женщина, которую надо защищать, а Камиллу надо лелеять. Роза – надежный друг, а Камилла – само солнце, в Камилле есть благородство, грация, изящество. Они такие разные, не может быть и речи о каком-то соперничестве. Просто немыслимо. И вдруг он снова пришел в бешенство. Кто сказал ей о мастерской? Он требовал у нее ответа, он должен знать, как она о ней проведала.
Роза покраснела, и он догадался.
– Маленький Огюст! – воскликнул он. – Шпион! Предатель!
Роза затрясла головой, но Огюст знал, так и есть – ей никогда не удавалось что-нибудь скрыть от него. Ему вдруг стало очень горько.
– Зря я пустил его в мастерскую, сам виноват.
– Ты ведь не прогонишь его, Огюст? Прошу тебя, – взмолилась Роза.
– А что ело прогонять – он там почти не бывает.
– Он хочет тебе угодить.
– Поэтому он и донес тебе?
– Я бы все равно узнала. Сказал бы кто-нибудь другой.
– Несомненно. Хотя это никого не касается. Никого. Сегодня вечером я приду домой и поговорю с ним.
– Не будь с ним жесток! Он – все, что у меня осталось.
– Глупости. – Но голос его смягчился. Он обнял ее за плечи и подвел к двери. – Милая, ты же знаешь, что я не могу без тебя. Никто не позаботится обо мне так, как ты.
Просто невероятно, с грустью думала Роза, как бы ни доставалось от него, стоит ему обнять ее – и она уступает. Уже в дверях он повторил:
– Помни, я хочу поговорить сегодня с парнем. И она молча кивнула. Она застала-таки его с любовницей, но он все повернул по-своему, и она чувствовала себя виноватой. Он поступил непростительно, а выходило так, что неправа она. Роза решила не прощать ему так скоро эту обиду.
Когда Роза ушла, Камилла, появившись из-за фигур, сказала:
– Я не могу здесь оставаться. Неудобно.
– Нужно остаться, – резко ответил Огюст. – Мы не закончили «Данаиду».
Камилле захотелось ударить его по лицу, но он работал у станка, и она не могла до него дотянуться. Затем он сказал, словно извиняясь:
– Она совсем дикарка, деревенская.
– А я, Огюст?
– Иди сюда, мы теряем время.
– И ты можешь продолжать работу как ни в чем не бывало?
– Я говорю тебе, что ты мало работаешь, а ты не слушаешь.
– А ты хоть раз сказал мне, что любишь? – крикнула она, злясь за эти слова на себя и еще больше на него.
– Я не светский человек. Но пока я леплю тебя как «совершенную женщину», моя дорогая Камилла, тебе не на что жаловаться.
– Какое самомнение, – обрушилась она, но осталась.
Когда он собрался уходить, заявив, что нужно поговорить с маленьким Огюстом, она нахмурилась, но согласилась остаться в мастерской, потому что перевезла сюда все вещи, а он обещал вернуться завтра, хотя это было воскресенье.
Сын ждал его дома с наглой улыбкой. Он начал было выговаривать маленькому Огюсту за предательство, но тот сказал:
– Я ухожу в армию.
– Скажи папе почему, – вставила Роза.
Маленький Огюст не мог этого сделать – Роден не был его отцом, настоящим отцом, что бы ни говорила мама. Он не мог называть его папой, не осмеливался. И боялся, что мэтр догадается, что если он сбегает из мастерской, то вовсе не из стремления к самостоятельности, как он это объяснил матери.
– Ну что ж, пожалуй, это твой первый разумный шаг. Там тебе придется слушаться начальство.
– Ты не благословишь его? – спросила Роза.
– Я дам ему один совет, – ответил Огюст. – Дослужить до какого-нибудь чина и, может, хоть в армии сумеешь сделать карьеру. – И отвернулся, чтобы скрыть свое горькое разочарование.
– Я постараюсь, – сказал маленький Огюст и разразился смехом.
Огюст резко повернулся и уставился на сына.
– Что тебя так забавляет?
– Ты думал, мастерская станет для меня академией. А вот в армии все настоящее – и жизнь и смерть.
– Да, – медленно повторил Огюст, – настоящее. Желаю успеха.
Роза несколько успокоилась. Когда мадемуазель Камилла станет постарше, думала она, разница между ними будет не такой уж земетной. Надо ждать. Да иного выхода и нет.
Пришло время прощаться с сыном, и Роза расплакалась. Огюст долго не мог ее успокоить, и, только когда отец и сын на прощание пожали друг другу руки, это ее немного утешило.
По дороге домой Роза сказала:
– Поверь мне, дорогой, любовь порядочной женщины – драгоценная вещь, на что тебе кокотки?
Огюст резко оборвал ее, решительно заявив:
– Я не желаю больше обсуждать этот вопрос. Роза почувствовала себя плохо, но он не взял у нее свое пальто, которое она несла в руках. Он начал делать набросок маленького Огюста, когда тот махал им на прощание. Нужно было его закончить.


Глава XXXI

1

В лихорадочной деятельности проходили годы. Камилла и Роза с затаенной враждебностью предъявляли свои права на Огюста, но, казалось, каждая теперь знала свое место, а Огюст тем временем ушел в работу. Его завалили таким множеством заказов, что голова шла кругом, но он ни от чего не отказывался. День за днем чертил планы, делал наброски, лепил, делал отливку и заново ее переделывал. Часть времени он неизменно посвящал «Вратам»: Паоло и Франческе, поэту, сидящему в задумчивой позе наверху, любовникам, сплетенным в мучительных объятиях, и отдельным фигурам и головам. Но мысли его были больше поглощены будущими замыслами и заказами. В постоянных поисках новых путей выражения своего таланта он вылепил припавшего к земле умирающего льва, которым мог бы, думал он, гордиться сам Бари. Он переделывал Уголино, пожирающего своих детей, пока не достиг вершины реализма в изображении этого живого трупа. Нетрудно было представить себе, сколько возмущения вызовут трупы детей; и он с мрачным юмором поместил всю группу рядом с мраморной нимфой, лежащей в объятиях возлюбленного.
Но больше всего ему нравился его любовный этюд в белом мраморе – «Вечная весна». Мраморная глыба, на которой полулежали любовники. Утес стал как бы обрамлением фигур, и, махнув рукой на все предрассудки, он принялся за солнечного Адониса, обнимающего сверкающую нимфу, которая обвилась в животрепещущем изгибе вокруг тела своего любовника. В этих исполненных чувственного томления фигурах он воплотил Камиллу и себя.
Однако все это не шло в сравнение с важными государственными заказами, и прежде всего памятниками. Один за другим следовали памятник чилийскому генералу Линчу – первая конная статуя Огюста, сделанная для республики Чили и предназначенная для установки в Сант-Яго Макет конной статуи генерала Линча Роден выполнил в 1886 году. Дальнейшая судьба этой работы неизвестна. По-видимому, выполнению памятника помешали политические беспорядки в Чили.
Бастьен-Лепаж, Жюль (1848–1884)-французский живописец-реалист. Фигуру для памятника Бастьен-Лепажу Роден создал в 1887 году. Памятник был отлит в бронзе и установлен на родине художника в 1889 году.
Клод Лоррен, собственно Клод Желле, прозванный Лоррен (1600–1682) – французский живописец и график, крупнейший мастер классицистического пейзажа. Конкурс на его памятник был объявлен городом Нанси в 1883 году. На этом конкурсе был принят макет Родена. Выполненный в гипсе в 1889 году, памятник был поставлен и открыт в 1892 году. В памятниках Клоду Лоррену и Бастьен-Лепажу Роден смело ломает академические нормы. Его решения отличаются большой жизненностью и непосредственностью выражения.

; надгробный памятник французскому художнику-романтику Бастьен-Лепажу, его личному другу, который только что трагически скончался в тридцать шесть лет. Этот памятник был заказан ему городом Дэмвильером, где родился художник, для городского кладбища. Третий – памятник великому французскому пейзажисту семнадцатого века Клоду Лоррену, по заказу города Нанси, предназначенный для его центральной площади; и еще два заказа, которыми Огюст особенно гордился Автор неточен. Мысль о постановке памятника Эсташу де Сен Пьеру – первому из граждан Кале, решившемуся отдать жизнь ради спасения родного города, возникла в 1884 году. Один из друзей Родена, живший в Кале, Альфонс Исаак, сообщил об этом Родену и, по-видимому, являлся посредником между ним и мэром города Кале. Роден получил заказ на памятник Эсташу де Сен-Пьеру без всякого конкурса. Он сразу же с увлечением приступил к работе и, перечитав хронику Фруассара, пришел к убеждению, что памятник должен включать фигура всех шести граждан, упомянутых автором хроники. Проект памятника был готов уже в 1885 году и после ряда споров с муниципалитетом Кале в конце концов принят. В 1886 году группа была полностью закончена в гипсе и в 1889 году впервые показана на совместной выставке Родена и Моне в галерее Жоржа Пети. Работа по отливке в бронзе и установке памятника растянулась на много лет. Памятник был открыт лишь в 1895 году.

.
Первый – памятник Виктору Гюго, заказанный Министерством изящных искусств для Пантеона. Гюго умер 22 мая 1885 года, через два года после Жюльетты Друэ, и был похоронен в Пантеоне, а не рядом с Жюльеттой, как она мечтала; на его пышных похоронах присутствовало два миллиона французов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72