Люди сняли кепи, перекрестились и жадно ели ужин. Пахло хлебом, мясом, слышались вздохи, кто-нибудь икнёт и вздохнёт.
Снизу, из балки, где была река, проехал казак и спросил:
– Где генерал Иолшин?
Никто ему не ответил, и казак проехал дальше вверх и исчез во мраке.
Большим красным рогом, предвещая вёдро, проявилась в потемневшем небе молодая луна. От деревьев, от составленных в козлы ружей, от людей потянулись тени… В мутном, призрачном лунном свете растворились дали.
– Первый и второй батальоны, в ружьё!
Роты молча поднялись, разобрали ружья и стали спускаться к реке. Вдали под небесным тёмным пологом чёрною полосою чуть наметился другой, «его» берег.
Вдруг на том берегу засветилось много огней. Стали видны раскидистые купы больших деревьев, снизу освещённые золотистым пламенем костров. Там певуче и стройно заиграла музыка. Военный оркестр играл мейерберовского «Пророка».
По узкой пыльной дороге, толкаясь среди солдат, Афанасий спустился к реке. Перед ним была протока, между румынским берегом и длинным островом, поросшим кустами. В протоке были причалены к берегу понтоны. Здесь была старая австрийская таможня и подле неё пристань. К этой пристани один за другим подходили понтоны для погрузки. Сапёрный офицер ладонью отделял отряды, отсчитывая их на понтон.
– Вторая стрелковая?
– Так точно, – ответил Афанасий.
– Два, четыре, шесть – проворней, братцы, – отсчитывал ряды офицер. – Двадцать четыре, шесть, восемь, тридцать, тридцать восемь, сорок. Стой!
По намокшим, скользким, шатким доскам солдаты сходили на понтон. Бряцали приклады о железные борта. На банках подле уключин сидели уральские казаки в лохматых бараньих шапках.
По берегу, между столпившимися солдатами, проехало несколько всадников. По крупной лошади и по белой фуражке Афанасий признал в одном из них генерала Драгомирова.
– Генерал Рихтер здесь? – спросил Драгомиров кого-то у самой воды.
– Я здесь, ваше превосходительство, – ответили из солдатской толпы, и высокий генерал в чёрном сюртуке подошёл к Драгомирову.
– Первый рейс готов к отправлению?
– Есть, готов к отправлению, – ответил офицер.
На протоке, у берега, удерживаемые вёслами на месте, длинной вереницей стояли понтоны.
– С Богом, братцы, – сказал Драгомиров и снял белую фуражку. – Напоминаю вам в последний раз: отступлению не быть! Разве что в Дунай! Так или иначе – надо идти вперёд! Впереди – победа! Позади – гибель, если не от пуль – то в воде…
Низко спускавшаяся к берегу луна коснулась земли и стала быстро исчезать за Дунаем. Сразу стало темно, неприютно и жутко. Стоявшие в протоке понтоны исчезли в ночном мраке. Ветер зашумел ивами на острове. Заплескала вода о железные борта понтона.
– С Богом, братцы, отваливайте!
– Отваливай!
С пристани раздался короткий свисток понтонного офицера. Казачий урядник на понтоне, где был Афанасий, негромко сказал:
– На воду, паря!
Чуть покачнулся понтон. Всадники на лошадях и толпы солдат поплыли мимо Афанасия. Приблизились кусты Чингинева и проплыли мимо. Сильнее пахнуло илом, сернистым запахом растревоженной глины и сырою травою. У Афанасия сладко закружилась голова. Он опёрся рукой на плечо близстоящего солдата и закрыл глаза.
IX
Когда Афанасий открыл глаза – сильный порывистый ветер бил ему в лицо. Волна плескала по понтону. Порывисто гребли уральские казаки. Кругом была кромешная тьма. На мгновение в ней показались чёрные понтоны с людьми и сейчас же исчезли, промелькнув призраками. Падала вода с вёсел. Афанасию казалось, что понтон не подавался вперёд, но крутился на месте. В полной тишине, бывшей на понтоне, с тяжёлым грохотом упало ружьё и солдат мягко опустился на дно понтона. Сосед нагнулся над ним, хотел помочь ему, прошептал, как бы оправдывая товарища:
– Сомлел, ваше благородие.
– Не шевелиться там! – сердито вполголоса окликнул понтонный унтер-офицер. – После поможешь. Отойдёт и так.
Снова установилась напряжённая тишина на понтоне. Ветер свистал между штыками, пел заунывную песню, навевал тоску.
Уральский урядник, с большой седою бородой, прошёл вдоль борта. Афанасию показалось, что он тревожно сказал гребцам:
– Правым, паря, шильней нажимай… Понешло далеко.
В темноте отблескивали белые гребешки большой волны. Должно быть, вышли на стрежень реки.
Сколько времени прошло так, Афанасий не мог определить. Ему казалось, что прошло ужасно много времени. Не было мыслей в голове. Ветер резал глаза. Была какая-то полуявь, полусон, без воспоминаний, без соображения, и было только одно томительно-страстное желание, чтобы всё это скорее как-то кончилось.
Волна стала мельче. Уральцы гребли ровнее и чаще. Понтонёр с длинным крюком прошёл вперёд, и совсем неожиданно, вдруг, сразу, Афанасий в кромешной тьме увидал высокие стены берега. Быстро наплывал на Афанасия берег. Мелкие кусты трепетали на ветру чёрными листьями, где-то – не определить, далеко или близко – высоко над водой светилось пламя небольшого костра.
Днище понтона коснулось вязкого дна. Понтонёры шестами удерживали понтон на месте.
– Пожалуйте, ваше благородие, прибыли, – сказал понтонный унтер-офицер Афанасию.
Солдаты, без команды, стали прыгать в воду и выбираться на берег. За ними прыгнул и Афанасий, ощутил вязкое дно, едва не упал – крут был берег, и выбрался на сухое.
Солдаты столпились вокруг Афанасия. Кто-то растерянно прошептал:
– Что же теперь будет?..
Глухая и тихая ночь была кругом. Тьма, тишина. За спиною плескала волнами река. Пустой понтон уплывал во второй рейс.
По приказу предполагалось, что все понтоны первого рейса причалят к берегу одновременно и в одном месте. Две стрелковые роты поднимутся прямо перед собою, 1-я и 2-я роты волынцев примкнут к ним справа, 3-я и 4-я слева, лицом на Тырново. Образуется живой клин. Этот клин врежется в турецкий берег. Следующая высадка – 2-й батальон – расширит его вправо и влево и образует нужный плацдарм.
Афанасий оказался в одиночестве со своим взводом на незнакомом берегу. Нигде не было никаких стрелков, и где находится Тырново, о том Афанасий не имел никакого представления. По-настоящему надо – в цепь… Но перед Афанасием была узкая площадка песчаного берега, кусты и совсем отвесная круча. Где-то наверху, влево, чуть виднелся огонь костра. Солдаты жались к Афанасию, ожидали от него указаний, что делать. Афанасий помнил одно из наставлений Драгомирова: идти вперёд…
Он и пошёл вперёд, сначала вдоль берега, ища, где бы ухватиться, чтобы подняться на кручу. Вскоре показался ручей, сбегавший по узкой балочке, углублявшейся в кручу. Афанасий и за ним солдаты пошли вдоль ручья, всё поднимаясь на гору. По уступам стали показываться колья виноградников, пахнуло землёю, свежим виноградным листом. Какой-то человек в чёрном сбегал навстречу Афанасию.
Афанасий выхватил свой тяжёлый «лефоше» из кобуры и спросил:
– Кто идёт?
– Свой, свой, – быстро ответил человек, и перед Афанасием оказался казак в чёрной короткой черкеске. Рваные полы были подоткнуты спереди за тонкий ремешок пояса, низкая, смятая баранья шапка едва держалась на макушке бритой головы. Казак остановился в шаге от Афанасия и сказал, тяжело дыша и переводя дух:
– С переправы, ваше благородие? Пожалуйте сюда за мною. Генерал Иолшин уже тут, наверху… Приказали, чтобы всех, которые с переправы, к нему направлять.
Точно посветлела ночь. Томительное чувство беспокойства, страха, одиночества и неизвестности вдруг исчезло. Всё стало просто. Генерал Иолшин – бригадный – был где-то тут, и казак шёл теперь впереди, легко, как дикий барс, продираясь по круче, там отведёт ветку, чтобы не хлестнула по Афанасию, здесь молча укажет, куда надо ступить, чтобы подняться на обрывистый уступ.
– А чей это там огонёк, станица? – спросил взводный унтер-офицер, шедший сзади Афанасия.
– Его, милый человек, – как-то ласково и мягко сказал пластун. – Тут как раз его пост был. Мы к нему прокрались. С огня-то ему нас не видать, а нам каждого человека видно. Мы его враз кинжалами прикончили. Безо всякого даже шума.
Всё ближе был догорающий костёр. В отсветах его пламени показалась низкая каменная постройка. Подле неё лежали пять тёмных тел. Белые лица подняты кверху. Пламя играло на них.
– Ту-урки, – прошептал кто-то из солдат и нерешительно потянулся снять кепку.
– Зда-аровый народ…
– В фесках…
– Ружьё бы обменить, – жадно глядя на оставленные подле убитых магазинные ружья, прошептал ефрейтор Белоногов.
– Обменить, – прорычал унтер-офицер Дорофеев. – А патроны? Что, он тебе поставлять их будет с того света?
Солдаты, пожимаясь и сторонясь от мёртвых и пристально глядя на них, проходили подле снятого пластунами поста.
Костёр, догорая, полыхал пламенем. Шевелились тени на лицах убитых. Точно подмигивали убитые волынцам: «Что, брат? И с тобой то же самое будет…»
Холодом смерти веяло от убитых турок.
Перешли через ручей, стала балочка шире, снизу вверх стало видно небо, край обрыва, уступы гор и виноградники.
И вдруг совсем неожиданно и, казалось, близко затрещали выстрелы. Жёлтые огоньки стали вспыхивать по краю тёмного гребня.
Всё остановились. Только казак продолжал идти дальше.
– Да-алече, – сказал он. – Вишь, как свистит. Излётная. Она не укусит.
Порывом, рывком, упираясь руками в комья земли, вскочили наверх и остановились.
Тут была площадка. На площадке на барабане сидел Иолшин.
– Волынцы?
– Так точно, ваше превосходительство, 1-й взвод 4-й роты, – ответил Афанасий.
– Разгильдяев, что ли?
– Так точно, ваше превосходительство, – бодро ответил Афанасий.
– Рассыпайте в цепь вдоль ручья. Залегайте по гребню. На выстрелы турок не отвечать. И не достанете, далеко, и ночь. Будете стрелять, когда увидите его перед собой.
Вдоль уступа протекал ручей, окопанный с краёв. Волынцы залегли за ним. Справа всё подходили и подходили какие-то люди. Видимо, всех, кто высаживался на берег, принимали посланные Иолшиным пластуны и направляли сюда. Всё шло, может быть, и не так, как предполагалось, но шло так, как надо. Всё длиннее и длиннее становилась русская цепь, залегавшая вдоль ручья.
Впереди часто стреляли турки.
«Тах… тах… Тах-тах-тах», – раздавалось в ночной тишине, ветром наносило едкий, сернистый запах пороха. Жёлтые огоньки часто вспыхивали, и временами над Афанасием свистели пули – «фью-фью!.. пи-ий». Совсем так, как свистали они на стрельбище у Софийского плаца в Царском Селе, когда Афанасий сидел с махальными за стрельбищными земляными валами.
Время точно остановилось. Ночь не убывала. Пули свистали без вреда.
И вдруг где-то вправо громадным, полным звуком, потрясшим воздух и заставившим всех вздрогнуть, ударила пушка: «бомм…» Высоко в небе над головами лежавших в цепи солдат прошуршала граната, и звук исчез и замер, растаяв вдали. Сейчас же ударила вторая, третья, четвёртая пушка. Небесными громами заговорили две турецкие батареи.
– По нашим, значит, понтонам, – прошептал унтер-офицер Филаретов. – Храни их царица небесная. Открыли, значит, нашу переправу.
Только теперь заметил Афанасий, что совсем ободняло.
X
Утро наступало ясное. Ночной ветер разогнал собравшиеся было тучи. Солнце ещё не взошло, но небо посветлело, звёзды исчезли, и всё шире и шире открывался горизонт.
– Что на реке-то делается! Не приведи Бог! Страсти Господни, – с тяжёлым вздохом сказал Филаретов.
Афанасий оглянулся в том направлении, куда показал унтер-офицер, и теперь уже не мог оторвать глаз от того, что он увидел на Дунае.
Внизу, где розовели откосы холмов, местами покрытые сетью виноградников, широкою, белою дорогой тёк Дунай. Солнце всходило. Золотыми искорками весело играли мелкие волны реки. Во всю ширину её плыли понтоны. Сверху было отчётливо видно, как неподвижно стояли на них люди в чёрных мундирах и белых штанах, как на других двойных понтонах были лошади, орудия, передки, повозки, казачьи пики и солдаты.
Непрерывно, отвечая громам артиллерийского боя, между понтонами фонтанами взлетала вода от падающих кругом гранат. Белые дымки шрапнели вспыхивали над понтонами. Румынский берег был закутан розовеющими на солнце пороховыми дымами. Русские батареи отвечали туркам.
У небольшого песчаного острова Адда два парома с орудиями нанесло на песчаную мель. Афанасий видел, как, словно муравьи, копошились на них люди, стараясь шестами спихнуть понтоны на глубокое место. Остров окутался белым дымом ружейной пальбы. Турки били по понтонам. Лошади на понтонах взвивались на дыбы, и падали люди. Вдруг яркое пламя, потом белый дым взметнулись над понтонами и закрыли их от Афанасия. Когда дым рассеялся, уже не было ни понтона, ни людей, ни лошадей – низкий прозрачный дым стлался над водой. Сплывший на глубину понтон был потоплен турецкой гранатой.
– Царствие им небесное! – прошептал ефрейтор Белоногов. – Ночью куда ладнее было. Это же ужас что такое!
В это время в цепи Афанасия без команды застреляли, и Афанасий оторвался от реки, точно очнулся от тяжёлого сна.
Теперь, когда стало совсем светло, было видно, что турки стреляли главным образом из двухэтажной деревянной постройки, где была мельница. Крытая черепицей постройка эта служила опорным пунктом турок. Пули теперь уже не свистали безвредно в воздухе, но часто и резко шлёпали по земле подле людей.
«З-зык… З-зык», – резко щёлкали они, и пыль от них поднималась дымком. По цепи слышались голоса, непривычные, жалобные.
– Ваше благородие, ногу зашибло, отнесть бы куда…
– Смирнова убило…
– Хуть бы перевязаться чем… Мочи нет терпеть – в самый живот…
– Ни встать, ни сесть не могу, отбило совсем…
Красивый Смирнов как лежал в цепи, так и затих, только голову опустил к земле. Страшная неподвижность его тела поразила Афанасия. Под откосом корчился от боли Неладнов. Он расстегнул мундир, и густая тёмная кровь текла у него из живота.
Тут вдруг осознал Афанасий всё значение этих коротких щелчков пуль по земле. Страх подкрался к нему, ноги и руки похолодели. Горизонт вдруг стал узким, и всё получило особое значение. Афанасий, как сквозь туман, видел мельницу, но что было за нею, не видел. Точно там уже ничего и не было. Но зато то, что было в цепи, своих раненых и убитых, видел поразительно ясно и чётко, как сквозь увеличительное стекло. На небольшом куске земли, шагов пятьдесят в обе стороны от него замкнулся мир. И теперь Афанасий увидел, что тут были не одни люди его взвода, но тут же лежали рослые гвардейцы, должно быть, свободной роты императорского конвоя, были тут и люди их волынского 3-го батальона. Как и когда появились эти люди, Афанасий не заметил.
Все эти люди стреляли, отвечая туркам, но, должно быть, было далеко, пули не долетали, и турки оставались всё на том же месте, и их цепь обозначалась белым дымом выстрелов и красными фесками.
В этом малом мире, бывшем перед Афанасием, вдруг появлялись и исчезали непонятным образом люди. Было, как бывает на постоялом дворе, где вдруг появятся и исчезнут, придут и уйдут прохожие и проезжие. Кто они? Куда едут? Куда идут? Как зовут их?
Так вдруг увидел Афанасий маленькую фигуру капитана их полка Фока. Откуда тот появился? Почему он здесь? Зачем?
Капитан Фок выпрыгнул перед цепью, поправил на голове кепи с алым околышем и вынул саблю из ножен.
– Цепи вперёд! Ура! – визгливо крикнул он.
Афанасий привычным движением схватился за свисток, свистнул и подал команду:
– Перестать стрелять! Вынь патрон! Цепь, встать! Вперёд! Бегом! Ура!
Афанасий побежал за капитаном Фоком. Рослые гвардейцы Гренадерского полка обгоняли их. Афанасий мельком увидел высокого, худощавого, черномазого поручика Поливанова, которого знал по Петербургу. Поливанов бежал впереди лейб-гренадеров, вдруг точно споткнулся, упал навзничь, стал подыматься. Афанасий на бегу увидал, что нижняя часть лица и шея Поливанова залиты кровью.
– Алексей Андреевич, вы ранены? – крикнул на бегу Афанасий. Поливанов ничего не ответил и сел на землю.
Сбежали в балочку и стали подниматься по винограднику. Вот и они, турки! Сколько их было, Афанасий не мог рассмотреть. Они были смуглые, ярко блестели зубы из-под усов. Алые фески, синие куртки, расшитые алым шнуром – всё это было тут, совсем близко и вовсе не страшно. Одни турки бежали назад к мельнице, другие встали и бросились навстречу нашим солдатам. Что-то хряпнуло, кто-то застонал. Как во сне, увидал Афанасий, как Белоногов с размаха всадил турку в живот штык и тот упал, взмахнув руками. Унтер-офицер Филаретов прикладом ударил турка по черепу, послышался странный и страшный звук – будто спелый арбуз треснул – и турок свалился на спину. Каких-то аскеров схватили и повели назад – и всё это происходило быстро-быстро, почти мгновенно, на протяжении одной какой-нибудь минуты.
И сейчас же залегли. Без команды стали стрелять по мельнице, а она – вот она!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Снизу, из балки, где была река, проехал казак и спросил:
– Где генерал Иолшин?
Никто ему не ответил, и казак проехал дальше вверх и исчез во мраке.
Большим красным рогом, предвещая вёдро, проявилась в потемневшем небе молодая луна. От деревьев, от составленных в козлы ружей, от людей потянулись тени… В мутном, призрачном лунном свете растворились дали.
– Первый и второй батальоны, в ружьё!
Роты молча поднялись, разобрали ружья и стали спускаться к реке. Вдали под небесным тёмным пологом чёрною полосою чуть наметился другой, «его» берег.
Вдруг на том берегу засветилось много огней. Стали видны раскидистые купы больших деревьев, снизу освещённые золотистым пламенем костров. Там певуче и стройно заиграла музыка. Военный оркестр играл мейерберовского «Пророка».
По узкой пыльной дороге, толкаясь среди солдат, Афанасий спустился к реке. Перед ним была протока, между румынским берегом и длинным островом, поросшим кустами. В протоке были причалены к берегу понтоны. Здесь была старая австрийская таможня и подле неё пристань. К этой пристани один за другим подходили понтоны для погрузки. Сапёрный офицер ладонью отделял отряды, отсчитывая их на понтон.
– Вторая стрелковая?
– Так точно, – ответил Афанасий.
– Два, четыре, шесть – проворней, братцы, – отсчитывал ряды офицер. – Двадцать четыре, шесть, восемь, тридцать, тридцать восемь, сорок. Стой!
По намокшим, скользким, шатким доскам солдаты сходили на понтон. Бряцали приклады о железные борта. На банках подле уключин сидели уральские казаки в лохматых бараньих шапках.
По берегу, между столпившимися солдатами, проехало несколько всадников. По крупной лошади и по белой фуражке Афанасий признал в одном из них генерала Драгомирова.
– Генерал Рихтер здесь? – спросил Драгомиров кого-то у самой воды.
– Я здесь, ваше превосходительство, – ответили из солдатской толпы, и высокий генерал в чёрном сюртуке подошёл к Драгомирову.
– Первый рейс готов к отправлению?
– Есть, готов к отправлению, – ответил офицер.
На протоке, у берега, удерживаемые вёслами на месте, длинной вереницей стояли понтоны.
– С Богом, братцы, – сказал Драгомиров и снял белую фуражку. – Напоминаю вам в последний раз: отступлению не быть! Разве что в Дунай! Так или иначе – надо идти вперёд! Впереди – победа! Позади – гибель, если не от пуль – то в воде…
Низко спускавшаяся к берегу луна коснулась земли и стала быстро исчезать за Дунаем. Сразу стало темно, неприютно и жутко. Стоявшие в протоке понтоны исчезли в ночном мраке. Ветер зашумел ивами на острове. Заплескала вода о железные борта понтона.
– С Богом, братцы, отваливайте!
– Отваливай!
С пристани раздался короткий свисток понтонного офицера. Казачий урядник на понтоне, где был Афанасий, негромко сказал:
– На воду, паря!
Чуть покачнулся понтон. Всадники на лошадях и толпы солдат поплыли мимо Афанасия. Приблизились кусты Чингинева и проплыли мимо. Сильнее пахнуло илом, сернистым запахом растревоженной глины и сырою травою. У Афанасия сладко закружилась голова. Он опёрся рукой на плечо близстоящего солдата и закрыл глаза.
IX
Когда Афанасий открыл глаза – сильный порывистый ветер бил ему в лицо. Волна плескала по понтону. Порывисто гребли уральские казаки. Кругом была кромешная тьма. На мгновение в ней показались чёрные понтоны с людьми и сейчас же исчезли, промелькнув призраками. Падала вода с вёсел. Афанасию казалось, что понтон не подавался вперёд, но крутился на месте. В полной тишине, бывшей на понтоне, с тяжёлым грохотом упало ружьё и солдат мягко опустился на дно понтона. Сосед нагнулся над ним, хотел помочь ему, прошептал, как бы оправдывая товарища:
– Сомлел, ваше благородие.
– Не шевелиться там! – сердито вполголоса окликнул понтонный унтер-офицер. – После поможешь. Отойдёт и так.
Снова установилась напряжённая тишина на понтоне. Ветер свистал между штыками, пел заунывную песню, навевал тоску.
Уральский урядник, с большой седою бородой, прошёл вдоль борта. Афанасию показалось, что он тревожно сказал гребцам:
– Правым, паря, шильней нажимай… Понешло далеко.
В темноте отблескивали белые гребешки большой волны. Должно быть, вышли на стрежень реки.
Сколько времени прошло так, Афанасий не мог определить. Ему казалось, что прошло ужасно много времени. Не было мыслей в голове. Ветер резал глаза. Была какая-то полуявь, полусон, без воспоминаний, без соображения, и было только одно томительно-страстное желание, чтобы всё это скорее как-то кончилось.
Волна стала мельче. Уральцы гребли ровнее и чаще. Понтонёр с длинным крюком прошёл вперёд, и совсем неожиданно, вдруг, сразу, Афанасий в кромешной тьме увидал высокие стены берега. Быстро наплывал на Афанасия берег. Мелкие кусты трепетали на ветру чёрными листьями, где-то – не определить, далеко или близко – высоко над водой светилось пламя небольшого костра.
Днище понтона коснулось вязкого дна. Понтонёры шестами удерживали понтон на месте.
– Пожалуйте, ваше благородие, прибыли, – сказал понтонный унтер-офицер Афанасию.
Солдаты, без команды, стали прыгать в воду и выбираться на берег. За ними прыгнул и Афанасий, ощутил вязкое дно, едва не упал – крут был берег, и выбрался на сухое.
Солдаты столпились вокруг Афанасия. Кто-то растерянно прошептал:
– Что же теперь будет?..
Глухая и тихая ночь была кругом. Тьма, тишина. За спиною плескала волнами река. Пустой понтон уплывал во второй рейс.
По приказу предполагалось, что все понтоны первого рейса причалят к берегу одновременно и в одном месте. Две стрелковые роты поднимутся прямо перед собою, 1-я и 2-я роты волынцев примкнут к ним справа, 3-я и 4-я слева, лицом на Тырново. Образуется живой клин. Этот клин врежется в турецкий берег. Следующая высадка – 2-й батальон – расширит его вправо и влево и образует нужный плацдарм.
Афанасий оказался в одиночестве со своим взводом на незнакомом берегу. Нигде не было никаких стрелков, и где находится Тырново, о том Афанасий не имел никакого представления. По-настоящему надо – в цепь… Но перед Афанасием была узкая площадка песчаного берега, кусты и совсем отвесная круча. Где-то наверху, влево, чуть виднелся огонь костра. Солдаты жались к Афанасию, ожидали от него указаний, что делать. Афанасий помнил одно из наставлений Драгомирова: идти вперёд…
Он и пошёл вперёд, сначала вдоль берега, ища, где бы ухватиться, чтобы подняться на кручу. Вскоре показался ручей, сбегавший по узкой балочке, углублявшейся в кручу. Афанасий и за ним солдаты пошли вдоль ручья, всё поднимаясь на гору. По уступам стали показываться колья виноградников, пахнуло землёю, свежим виноградным листом. Какой-то человек в чёрном сбегал навстречу Афанасию.
Афанасий выхватил свой тяжёлый «лефоше» из кобуры и спросил:
– Кто идёт?
– Свой, свой, – быстро ответил человек, и перед Афанасием оказался казак в чёрной короткой черкеске. Рваные полы были подоткнуты спереди за тонкий ремешок пояса, низкая, смятая баранья шапка едва держалась на макушке бритой головы. Казак остановился в шаге от Афанасия и сказал, тяжело дыша и переводя дух:
– С переправы, ваше благородие? Пожалуйте сюда за мною. Генерал Иолшин уже тут, наверху… Приказали, чтобы всех, которые с переправы, к нему направлять.
Точно посветлела ночь. Томительное чувство беспокойства, страха, одиночества и неизвестности вдруг исчезло. Всё стало просто. Генерал Иолшин – бригадный – был где-то тут, и казак шёл теперь впереди, легко, как дикий барс, продираясь по круче, там отведёт ветку, чтобы не хлестнула по Афанасию, здесь молча укажет, куда надо ступить, чтобы подняться на обрывистый уступ.
– А чей это там огонёк, станица? – спросил взводный унтер-офицер, шедший сзади Афанасия.
– Его, милый человек, – как-то ласково и мягко сказал пластун. – Тут как раз его пост был. Мы к нему прокрались. С огня-то ему нас не видать, а нам каждого человека видно. Мы его враз кинжалами прикончили. Безо всякого даже шума.
Всё ближе был догорающий костёр. В отсветах его пламени показалась низкая каменная постройка. Подле неё лежали пять тёмных тел. Белые лица подняты кверху. Пламя играло на них.
– Ту-урки, – прошептал кто-то из солдат и нерешительно потянулся снять кепку.
– Зда-аровый народ…
– В фесках…
– Ружьё бы обменить, – жадно глядя на оставленные подле убитых магазинные ружья, прошептал ефрейтор Белоногов.
– Обменить, – прорычал унтер-офицер Дорофеев. – А патроны? Что, он тебе поставлять их будет с того света?
Солдаты, пожимаясь и сторонясь от мёртвых и пристально глядя на них, проходили подле снятого пластунами поста.
Костёр, догорая, полыхал пламенем. Шевелились тени на лицах убитых. Точно подмигивали убитые волынцам: «Что, брат? И с тобой то же самое будет…»
Холодом смерти веяло от убитых турок.
Перешли через ручей, стала балочка шире, снизу вверх стало видно небо, край обрыва, уступы гор и виноградники.
И вдруг совсем неожиданно и, казалось, близко затрещали выстрелы. Жёлтые огоньки стали вспыхивать по краю тёмного гребня.
Всё остановились. Только казак продолжал идти дальше.
– Да-алече, – сказал он. – Вишь, как свистит. Излётная. Она не укусит.
Порывом, рывком, упираясь руками в комья земли, вскочили наверх и остановились.
Тут была площадка. На площадке на барабане сидел Иолшин.
– Волынцы?
– Так точно, ваше превосходительство, 1-й взвод 4-й роты, – ответил Афанасий.
– Разгильдяев, что ли?
– Так точно, ваше превосходительство, – бодро ответил Афанасий.
– Рассыпайте в цепь вдоль ручья. Залегайте по гребню. На выстрелы турок не отвечать. И не достанете, далеко, и ночь. Будете стрелять, когда увидите его перед собой.
Вдоль уступа протекал ручей, окопанный с краёв. Волынцы залегли за ним. Справа всё подходили и подходили какие-то люди. Видимо, всех, кто высаживался на берег, принимали посланные Иолшиным пластуны и направляли сюда. Всё шло, может быть, и не так, как предполагалось, но шло так, как надо. Всё длиннее и длиннее становилась русская цепь, залегавшая вдоль ручья.
Впереди часто стреляли турки.
«Тах… тах… Тах-тах-тах», – раздавалось в ночной тишине, ветром наносило едкий, сернистый запах пороха. Жёлтые огоньки часто вспыхивали, и временами над Афанасием свистели пули – «фью-фью!.. пи-ий». Совсем так, как свистали они на стрельбище у Софийского плаца в Царском Селе, когда Афанасий сидел с махальными за стрельбищными земляными валами.
Время точно остановилось. Ночь не убывала. Пули свистали без вреда.
И вдруг где-то вправо громадным, полным звуком, потрясшим воздух и заставившим всех вздрогнуть, ударила пушка: «бомм…» Высоко в небе над головами лежавших в цепи солдат прошуршала граната, и звук исчез и замер, растаяв вдали. Сейчас же ударила вторая, третья, четвёртая пушка. Небесными громами заговорили две турецкие батареи.
– По нашим, значит, понтонам, – прошептал унтер-офицер Филаретов. – Храни их царица небесная. Открыли, значит, нашу переправу.
Только теперь заметил Афанасий, что совсем ободняло.
X
Утро наступало ясное. Ночной ветер разогнал собравшиеся было тучи. Солнце ещё не взошло, но небо посветлело, звёзды исчезли, и всё шире и шире открывался горизонт.
– Что на реке-то делается! Не приведи Бог! Страсти Господни, – с тяжёлым вздохом сказал Филаретов.
Афанасий оглянулся в том направлении, куда показал унтер-офицер, и теперь уже не мог оторвать глаз от того, что он увидел на Дунае.
Внизу, где розовели откосы холмов, местами покрытые сетью виноградников, широкою, белою дорогой тёк Дунай. Солнце всходило. Золотыми искорками весело играли мелкие волны реки. Во всю ширину её плыли понтоны. Сверху было отчётливо видно, как неподвижно стояли на них люди в чёрных мундирах и белых штанах, как на других двойных понтонах были лошади, орудия, передки, повозки, казачьи пики и солдаты.
Непрерывно, отвечая громам артиллерийского боя, между понтонами фонтанами взлетала вода от падающих кругом гранат. Белые дымки шрапнели вспыхивали над понтонами. Румынский берег был закутан розовеющими на солнце пороховыми дымами. Русские батареи отвечали туркам.
У небольшого песчаного острова Адда два парома с орудиями нанесло на песчаную мель. Афанасий видел, как, словно муравьи, копошились на них люди, стараясь шестами спихнуть понтоны на глубокое место. Остров окутался белым дымом ружейной пальбы. Турки били по понтонам. Лошади на понтонах взвивались на дыбы, и падали люди. Вдруг яркое пламя, потом белый дым взметнулись над понтонами и закрыли их от Афанасия. Когда дым рассеялся, уже не было ни понтона, ни людей, ни лошадей – низкий прозрачный дым стлался над водой. Сплывший на глубину понтон был потоплен турецкой гранатой.
– Царствие им небесное! – прошептал ефрейтор Белоногов. – Ночью куда ладнее было. Это же ужас что такое!
В это время в цепи Афанасия без команды застреляли, и Афанасий оторвался от реки, точно очнулся от тяжёлого сна.
Теперь, когда стало совсем светло, было видно, что турки стреляли главным образом из двухэтажной деревянной постройки, где была мельница. Крытая черепицей постройка эта служила опорным пунктом турок. Пули теперь уже не свистали безвредно в воздухе, но часто и резко шлёпали по земле подле людей.
«З-зык… З-зык», – резко щёлкали они, и пыль от них поднималась дымком. По цепи слышались голоса, непривычные, жалобные.
– Ваше благородие, ногу зашибло, отнесть бы куда…
– Смирнова убило…
– Хуть бы перевязаться чем… Мочи нет терпеть – в самый живот…
– Ни встать, ни сесть не могу, отбило совсем…
Красивый Смирнов как лежал в цепи, так и затих, только голову опустил к земле. Страшная неподвижность его тела поразила Афанасия. Под откосом корчился от боли Неладнов. Он расстегнул мундир, и густая тёмная кровь текла у него из живота.
Тут вдруг осознал Афанасий всё значение этих коротких щелчков пуль по земле. Страх подкрался к нему, ноги и руки похолодели. Горизонт вдруг стал узким, и всё получило особое значение. Афанасий, как сквозь туман, видел мельницу, но что было за нею, не видел. Точно там уже ничего и не было. Но зато то, что было в цепи, своих раненых и убитых, видел поразительно ясно и чётко, как сквозь увеличительное стекло. На небольшом куске земли, шагов пятьдесят в обе стороны от него замкнулся мир. И теперь Афанасий увидел, что тут были не одни люди его взвода, но тут же лежали рослые гвардейцы, должно быть, свободной роты императорского конвоя, были тут и люди их волынского 3-го батальона. Как и когда появились эти люди, Афанасий не заметил.
Все эти люди стреляли, отвечая туркам, но, должно быть, было далеко, пули не долетали, и турки оставались всё на том же месте, и их цепь обозначалась белым дымом выстрелов и красными фесками.
В этом малом мире, бывшем перед Афанасием, вдруг появлялись и исчезали непонятным образом люди. Было, как бывает на постоялом дворе, где вдруг появятся и исчезнут, придут и уйдут прохожие и проезжие. Кто они? Куда едут? Куда идут? Как зовут их?
Так вдруг увидел Афанасий маленькую фигуру капитана их полка Фока. Откуда тот появился? Почему он здесь? Зачем?
Капитан Фок выпрыгнул перед цепью, поправил на голове кепи с алым околышем и вынул саблю из ножен.
– Цепи вперёд! Ура! – визгливо крикнул он.
Афанасий привычным движением схватился за свисток, свистнул и подал команду:
– Перестать стрелять! Вынь патрон! Цепь, встать! Вперёд! Бегом! Ура!
Афанасий побежал за капитаном Фоком. Рослые гвардейцы Гренадерского полка обгоняли их. Афанасий мельком увидел высокого, худощавого, черномазого поручика Поливанова, которого знал по Петербургу. Поливанов бежал впереди лейб-гренадеров, вдруг точно споткнулся, упал навзничь, стал подыматься. Афанасий на бегу увидал, что нижняя часть лица и шея Поливанова залиты кровью.
– Алексей Андреевич, вы ранены? – крикнул на бегу Афанасий. Поливанов ничего не ответил и сел на землю.
Сбежали в балочку и стали подниматься по винограднику. Вот и они, турки! Сколько их было, Афанасий не мог рассмотреть. Они были смуглые, ярко блестели зубы из-под усов. Алые фески, синие куртки, расшитые алым шнуром – всё это было тут, совсем близко и вовсе не страшно. Одни турки бежали назад к мельнице, другие встали и бросились навстречу нашим солдатам. Что-то хряпнуло, кто-то застонал. Как во сне, увидал Афанасий, как Белоногов с размаха всадил турку в живот штык и тот упал, взмахнув руками. Унтер-офицер Филаретов прикладом ударил турка по черепу, послышался странный и страшный звук – будто спелый арбуз треснул – и турок свалился на спину. Каких-то аскеров схватили и повели назад – и всё это происходило быстро-быстро, почти мгновенно, на протяжении одной какой-нибудь минуты.
И сейчас же залегли. Без команды стали стрелять по мельнице, а она – вот она!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72