– Война, конечно, будет, – серьёзно сказал Паренсов. – Как же можно отменить войну? Мобилизация произведена. Сколько десятков тысяч казаков поднято. Они должны были собраться, коней купить – чистое разорение. Их жёны пошли батрачками служить. Как же вернуть их домой без подвига, без славы, без награды, без какой-то там добычи? Засмеют дома. Смута по стране пойдёт. Чего вернулись? Турок испугались… Чего не бывало никогда… Вам с бабами воевать! Государь всё это, конечно, учитывает… Но вот так прямо объявить войну – ему что-то или кто-то мешает…
– Ох уж эта иностранная – весьма странная политика, – проворчал Порфирий. – Что же я тут буду делать?..
– А то же самое, что делаем и мы. Чертить районы, сегодня одни, завтра другие.
– Побудешь, милый мой, в «диспонибельных», как и мы.
– Просись у «паши» в начальники штаба. Дивизия собрана, а штаба ещё нет.
– И какая дивизия, подумай!..
– Дикая!..
– Гулёвая!! Только война начнётся – пойдёт в самую глубь Турции гулять по тылам…
– Какие полки!.. Один Терск-Горский конно-иррегулярный чего стоит!.. Ингуши и осетины, никогда никакому военному строю не обучавшиеся. Почище башибузуков будут.
– Эти, брат, рэзать будут – ай-люли малина!.. Только держись.
– И кто командует-то, – сказал Паренсов. – Скобелев, слыхал?..
– Как, разве Скобелев приехал из Ферганской области? Когда я уезжал из Петербурга, я только слышал, говорили, что он просится в действующую армию.
– Да не тот Скобелев, а п а ш а!.. Отец того, знаменитого, что халатников бил. Генерал-лейтенант Дмитрий Иванович. Вот сегодня здесь ему штаб обед устраивает. Увидишь его и просись, не прогадаешь, – сказал Гарновский.
– Ну что, господа, – сказал Паренсов, – человек прямо с поезда. Затуркали совсем Порфирия Афиногеновича. Вы вот что, устраивайтесь на моём месте. Вот вам и койка.
– Гей, люди!.. – басом крикнул Сахановский, – тащите, черти, чаю полковнику, вещи его тащите сюда. Устраивайтесь, полковник, в тесноте, да не в обиде!..
II
Генерал Дмитрий Иванович Скобелев и точно походил на пашу. Меткое слово товарищей прилипло к нему. Высокий, коренастый, тучный, с крутым, ясным лбом, почти лысый, лишь по вискам и на затылке вились седые, тёмно-серые волосы, с длинными, густыми бакенбардами, висящими вниз, и с красивыми пушистыми усами, он был старчески медлителен, благостен и не без лёгкой насмешки над собою. Из-под прямых, тёмных густых бровей ясно, остро, спокойно и добродушно смотрели серые глаза. Он носил чёрную с серебряными газырями черкеску, обшитую вдоль ворота каракулем. Свитские аксельбанты висели из-под серебряного погона.
Музыканты встретили генерала маршем, офицеры столпились у входа в столовую. Скобелев остановился в дверях и, широко улыбаясь, поклонился во все стороны.
«Настоящий паша, – подумал Порфирий. – Но какой толстый и старый… Ему за шестьдесят, должно быть… Как будет он по тылам ходить и башибузуков рэзать?»
Офицеры окружили Скобелева и повели его к закусочному столу.
– Ваше превосходительство, какой прикажете?.. Смирновской, полынной, зубровки или рябиновой?..
– Наливайте, пожалуй, зубровки, только – чур, немного. Своё-моё давно пито и выпито. Ничего мне больше не осталось.
– Груздочки хорошие!..
– Или почки?..
– Баклажаны румынские!..
– Ваше превосходительство, а что, правда это, что ваш сын, Михаил Дмитриевич, сюда едет?..
Генерал точно поперхнулся водкой. Казалось, воспоминание о сыне ему было неприятно.
– А… Ыммм… Весьма возможно, что и едет… С него станет.
Седые, кустистые брови нахмурились, сдвинулись к переносице. На переносице легла складка. Глаза блеснули.
– У Михаила Дмитриевича, сынка вашего, – сказал высокий полковник в седеющих бакенбардах, – тоже, как у вашего превосходительства, есть и Георгиевский крест?
– А… Ыммм, – мало чего у него нет, – ворчливо сказал Скобелев и пошёл к столу. – Есть у него и Георгиевский крест.
– У Михаила Дмитриевича… – начал было Гарновский, но Скобелев сердито перебил его:
– Что вы все пристали ко мне… Михаил Дмитриевич… у Михаила Дмитриевича… Оставьте, пожалуйста… Никакого такого Михаила Дмитриевича я не знаю, да и знать, государи мои, не желаю.
Тёмные брови разошлись. Складка на переносице исчезла. В глазах загорелись счастливые, довольные огни.
– Для вас и точно есть там какой-то Михаил Дмитриевич… Свиты его величества генерал. Ферганской области военный губернатор… Ну а для меня, – тут лицо окончательно расплылось в широкую улыбку, – для меня есть просто – Мишка!.. Мишка, который у меня денег безудержно требует… Вот и всё, государи мои.
Сидевший рядом со Скобелевым армейский казачий полковник с цифрою «30» на погонах, Давыд Иванович Орлов, командир Донского полка Гулёвой дивизии, сказал Скобелеву:
– Расскажи, ваше превосходительство, как ты под Баш-Кадыкларом турецкие пушки брал…
– Слушайте, судари, Давыд Орлов дело напомнил. И кстати. Вы вот ко мне с Михаилом Дмитриевичем лезли. Крест у него Георгиевский… Так у Мишки моего крест за дело! Он там текинцев бил, города брал, целые области государю императору завоёвывал. А у меня крест и вовсе ни за что.
– Ну, полноте, что вы, ваше превосходительство, – сказал Гарновский. – Мы знаем – за взятие турецкой батареи.
– Вот и неверно… Не я взял батарею, а казаки её взяли.
За столом притихли. Половые гостиницы и вестовые солдаты в белых рубашках, стараясь тихо ходить, обносили обедающих жареной индейкой. «Скрип-скрип», – поскрипывали их сапоги, и запах жареной птицы смешивался с дегтярным запахом солдатских сапог.
– Так-то оно, судари. Был я в минувшую турецкую войну молодым флигель-адъютантом. Вот как и Мишка мой. Командовал я в ту пору сводным казачьим полком. Во время сражения под Баш-Кадыкларом стояли мы, как и полагается коннице, на фланге. Жарища была страшная. Там где-то бой идёт пехотный, нас это не касается. Слез я с лошади, присел на камень и о чём-то задумался. Вдруг, вижу, всполошились мои казачки, скачут куда-то мимо меня. Я им кричу: «Куда вы?.. Постой!» А один казачишка попридержал коня и кричит мне: «За постой, барин, деньги берут!» Сел я на коня и помчался догонять сорванцов. Гляжу, а они лупят прямо на турецкую батарею… Ну и я тогда припустил пошибче, кричу казакам: «Ребята! Дарю вам эту батарею! Ведь так, кажется, настоящие-то Бонапарты делывали, а урядник мне и отвечает: «Не беспокойтесь, батюшка Дмитрий Иванович, Георгия вам заработаем…» Вот, судари мои, как дела-то на войне делаются. Они взяли батарею, а мне дали Георгия…
– Ну, полноте, ваше превосходительство, – сказал Гарновский.
Скобелев повернулся к Орлову и негромко сказал:
– Да вот, Давыд… Мишка!.. Это беда такого сына иметь… На прошлом Георгиевском празднике государь-батюшка и скажи мне: «Ты – сын и отец знаменитых Скобелевых…» А?! Знаю – ненароком сказал… Царь-батюшка меня любит… Он того и в мыслях не имел, чтобы задеть или обидеть меня… Ну а питерские-то завистники и подхватили, и понесли. Сын и отец!.. А?! А сам-то?.. Что же, понимаю – каждому своё.
Когда Скобелев уезжал – было темно. Тускло горели редкие керосиновые фонари. Офицеры вышли провожать гостя. Скобелев долго усаживался в высокую бричку рядом с Орловым, обматывался башлыком, бранился с кучером – тоже Мишкой.
– Ты, Мишка, чёрт, дьявол, смотри, осторожней по этим колдобинам… Не вывали.
Бричка загромыхала по замёрзшей мостовой, и до Порфирия донёсся сердитый голос старого Скобелева:
– Шагом!.. Чёрт!.. Дьявол!.. Тебе говорят – шагом!..
«Да, – подумал Порфирий, – куда ему с Дикой дивизией по турецким тылам гулять, башибузуков резать… Печь да завалинка – удел стариков… Состарился паша…»
Порфирий так и не собрался с духом попроситься к Скобелеву в начальники штаба…
III
Через несколько томительных, скучных дней, проведённых Порфирием то в расчерчивании никому не нужных карт, то за ломберном столом, – играли в винт и в безик, а иногда, подзуженные толстым Сахановским: «Ма-ка-аш-ку, господа, заложим», – кто-нибудь держал банк, играли в макао, играли скромненько, ставки были небольшие – горки пёстрых ассигнаций перекочёвывали из одного кармана в другой, – 19 марта неожиданно, прямо с поезда, для осмотра войск, расположенных в Бессарабии и в Кишинёве, прибыл великий князь Николай Николаевич старший с сыном и с начальником штаба генералом Непокойчицким и расположился в губернаторском доме. И ещё прошло три дня какого-то томительного, тихого ожидания, когда 22 марта поутру по приказу великого князя на городской гауптвахте барабанщик ударил тревогу, вестовые казаки поскакали по казармам и весь город наполнился военным шумом спешащих на сборное место полков.
Сразу всё переменилось. Куда девались скука и сплин! Точно сквозь серые тучи непогожего, дождливого и сумрачного дня проглянуло солнце. Все лица повеселели. Сомнения и опасения, что ничего не выйдет, – исчезли. Не напрасны были труды, расходы и лишения. Будет, будет война!..
Все подтянулись, стали озабоченными и бодрыми. О том, что придётся идти обратно, и речи не было. Ждали государя. «Приедет и сам объявит войну!..»
Император Александр II прибыл в Кишинёв вечером 11 апреля.
В окнах домов горели свечи, вдоль тротуаров чадно дымили и полыхали жёлтым пламенем плошки. Тихо реяли между позеленевшими раинами флаги. Народ толпился по улицам. В городских церквах шёл пасхальный перезвон. Восторженное народное «ура» неслось за государевой коляской. На 12 апреля был назначен высочайший смотр войскам, собранным в Кишинёве на скаковом поле.
Утро этого дня было хмурое и прохладное. Серо-фиолетовое небо висело над городом. Солнце не показывалось. Тихая печаль спустилась на землю.
Государь в мундире с вензелями своего отца на погонах утром подошёл к окну и смотрел на непривычный вид южного степного молдаванского города. Широкая улица в тополях уходила вдаль. У подъезда губернаторского дома стояли коляски.
Государь посмотрел на часы.
– Его высочество готов? – спросил он у стоящего сзади дежурного флигель-адъютанта.
– Их высочество государь наследник цесаревич и великий князь главнокомандующий ожидают ваше императорское величество внизу.
Государь ещё раз взглянул на часы. Медленно, будто колеблясь, взял со стола белые замшевые перчатки и каску с серебряным свитским орлом, тяжело вздохнул, поднял прекрасные голубые глаза к небу, перекрестился и пошёл к лестнице, устланной ковром.
У Кишинёвского собора, на высокой паперти государя ожидал в полном облачении епископ Кишинёвский и Хотинский преосвященный Павел.
Во вдруг наставшей, после криков «ура», тишине были слышны бряцание шпор, стук шагов и звякание сабель поднимавшейся за государем на паперть свиты. Потом и эти звуки затихли, и в тишину весеннего утра вошли слова преосвященного:
– Благочестивейший государь! Один ты с верным твоим народом возлюбил попираемые пятою ислама христианские народы не словом только, или языком, но делом и истиною.
Порфирий стоял сзади владыки и думал: «Один ты… вся Европа молчала… Вся Европа противоборствовала, мешала, спокойно и равнодушно взирая на избиения и муки славян. Наш государь не говорил, не убеждал, но пошёл – д е л о м и и с т и н о ю». Порфирий набожно перекрестился.
– Ты грядёшь к нам для того, – продолжал владыка, – чтобы повелеть твоим войскам, если не всецело сокрушить… («Отчего бы и нет?» – подумал Порфирий), то сокрушительно потрясти в самых основаниях врата адовы, именующие себя Высокою и Блистательною Портою…
«Да, конечно, – думал Порфирий, – конечно, война…» Его сердце часто забилось, и некоторое время он не мог слышать, что говорил владыка Павел.
– Под осенением небесных и земных благословений войска твои, предводимые своим доблестным, беспредельно, восторженно любимым, тезоименным победе вождём, августейшим братом твоим, – неслось с высоты паперти, – да порадуют тебя своими бранными подвигами и славными победами, как доселе, конечно, радовали тебя превосходным воинским духом, порядком и благочестием, и в своём победном шествии да перейдут и тот предел, до которого в начале своего царствования дошёл славный ваш родитель, император Николай, предписавший Порте мир в Адрианополе. От блеска подвигов и побед твоих войск да померкнет луна и да воссияет, как солнце, Христов Крест! Аминь.
«Константинополь», – с восторгом думал Порфирий, осторожно и незаметно пробираясь за спинами певчих к наёмному фаэтону, чтобы поспеть до государя приехать на скаковое поле. Вслед ему неслось торжественное красивое пение архиерейского хора: «Исполла эти дэспота».
Звенели дисканты, густой октавой гудели басы.
IV
Лихой кубанский казак в развевающейся черкеске, с трепещущим за спиной алым башлыком, пролетел мимо генерала Драгомирова, не в силах сдержать понёсшего его коня, на скаку прокричал:
– Его императорское величество изволют ех-ха-ать!
– Ж-жал-лонёр-ры, на свои места! – профессорским баском пропел Драгомиров.
Над тёмными рядами солдат в мундирах вспыхнули пёстрыми бабочками алые, синие, белые, зелёные и пёстрые флажки и разбежались по полкам, исчезнув за ротами.
На разные голоса раздались команды: «Равняйсь… Смирно!»; и опять: «Равняйсь…»
Всё казалось, что кто-то выдался вперёд, кто-то осадил, кто-то «завалил плечо»…
По широкой дороге, обсаженной раинами, вилась пыль. Звон бубенцов становился слышнее. С ним шло, приближаясь, народное «ура». Точно только этого и ожидала природа. Вдруг разорвались поднявшиеся к небу туманы, в серых тучах голубой просвет, солнце брызнуло золотыми лучами, заиграло алмазами на остриях штыков, озарило алые, синие и белые околыши кепи, погоны, пуговицы, стальные бляхи ремней, медные котелки.
Кавалерия села на лошадей. Пёстрые двухцветные уланские и трёхцветные гусарские флюгера заиграли на пиках.
– Па-рад! Смир-р-рно!.. На плечо! По полкам шай на краул!
– Вол-лынский полк, – громко, распевно и радостно скомандовал командир полка полковник Родионов. – Шай!
Он выждал момент, когда государь, выйдя из коляски, сел на лошадь и поднял её в галоп, и тогда закончил:
– На кр-раул!
Тяжёлые ружья Крнка взметнулись вверх и заслонили свежими кожаными погонными ремнями бравые лица солдат. В тот же миг на правом фланге парада трубачи Конвойного эскадрона затрубили гвардейский поход. С резкими звуками труб слился грохот барабанов и отрывистые звуки горнов. Волынцы забили армейский поход.
Искусный наездник, государь мягко сдержал лошадь и перевёл её на шаг.
– Здо-г'ово, волынцы! – бодро приветствовал государь первый полк.
– Здравия желаем, ваше императорское величество-о!! – с ударением на «о» ответили волынцы. Грянул гимн, и понеслось раскатистое, дружное, не народное, но солдатское лихое «ура»…
Государь ехал вдоль фронта. Ни он, ни генерал Драгомиров, ни командир полка, ни батальонные, ни ротные, ни фельдфебеля, из-за рот высматривавшие государя, как и вообще никто из военных, не думали в эту минуту, что это парад перед войною, перед смертью, перед ранениями, перед всеми ужасами войны, но одни совсем бездумно, другие в восторженном ожидании грядущей победы, – победы несомненной – кричали «ура», сами поражаясь мощи своего крика.
Минцы взяли на караул, за ними подольцы и Житомирцы, потом 7-й сапёрный батальон. Звуки гимнов, играемых четырьмя полковыми оркестрами, сливались вместе, их глушило всё нараставшее, ставшее оглушающим «ура» шестнадцатитысячной солдатской массы.
За сапёрами стояли в густых колоннах два батальона солдат в чёрных бушлатах с алыми погонами и в круглых бараньих шапках с зелёным верхом. У них были лёгкие французские ружья Шаспо. На примкнутых саблях-штыках ярко блистало солнце.
Государь задержал лошадь и протянул руку заехавшему к нему с фланга генералу.
– Здг'аствуй, Столетов… Вижу… Молодцами… – И, обернувшись к батальонам, поздоровался:
– Здог'ово, болгаг'ы!
И под раскатистый ответ болгарского ополчения государь спросил Столетова:
– На чей счёт так пг'екг'асно одел?
– На счёт наших славянских благотворительных комитетов, ваше императорское величество. Но многие явились в собственной одежде.
– Вижу…, вижу… Стаг'ые вояки.
В рядах были видны старики с седыми усами и бакенбардами, и с ними рядом стояла юная, зелёная молодёжь. Деды, не раз сражавшиеся в повстанческих боях с башибузуками, и вчерашние гимназисты, их внуки, покинувшие учение, чтобы постоять за родину. Чёрные блестящие глаза болгар с восторгом смотрели на «царя Александра», гремело восторжённейшее «ура», и ружья колыхались от ликования.
Государь заехал за пехоту. Серебряные трубы «за Севастополь» 14-й артиллерийский бригады поднялись и заиграли «поход».
А потом за артиллерией с её лёгкими и батарейными пушками показались рыжие кони рижских драгун, гнедые чугуевских улан и вороные изюмских гусар и пёстрые флюгера пик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72