– Чего ты от меня ждала? Что обрыдаюсь, выдирая клочья волос?
Я полночи потратила на последовательное насилование собственной памяти, с боем добывая из нее повороты сюжета и цитаты, коих никогда, казалось, и не помнила, саму себя довела гитарой чуть не до слез, заново переживая судьбу потерявшего смысл жизни человека, а этот бездушный пень даже и не проникся!
– От тебя дождешься, – огрызнулась я. – Мог бы хоть промолчать. Или ты ждал, что я осчастливлюсь обвинением в плагиате?
– Я пират, Иньярра, – безапелляционно отрезал Фрель. – Человек, не считающийся ни с одним людским законом. Плюющий с высокой колокольни на все и вся, и в том числе на такт и деликатность. Меня мало волнует, что приятно тебе слышать, а что нет. И дурак тот, кто посмеет меня в этом обвинить!
Флибустьер содрал раздраженно со спинки кровати свой плащ и, хлопнув легкой дверью, вышел в ледяной ночной дождь.
А, чтоб тебя!
Зябкое ледостилское Ледостил – последний месяц осени.
солнышко белесым потоком скользило сквозь изукрашенные Храмовые витражи, расплескиваясь мириадами синеватых, ярко-алых и брызжуще-желтых пятнышек по коричневатым грифам. Озорные лучики игриво рассыпались по заботливо навощенным струнам.
Риль Дарвинт украдкой, но неотрывно следила за моей рукой, медленно плывущей над длинным рядом щедро предложенных на выбор инструментов. Чуткие тонкие пальцы невесомо перебирали что-то в воздухе, красно-черный гипюр разлетающегося к запястью рукава ласкал подкрученные колки.
Гитара в жизни Сказителя может быть только одна. Как меч у мага-воина. Конечно, драться можно и торопливо выдранной ножкой кованого стула, да и играть на чем попало не запрещается, но ни один меч, бадлер или гладиус не ляжет в руку так просто, легко и послушно, как собственный. Вот и гитара – это ведь тоже иногда оружие – может быть только одна. Своя. Неповторимая.
Вот эта.
– Хороший выбор, Сказительница.
Ты выбрала свой путь… Ну так вперед! Чего теперь оглядываться и сожалеть о бездарной развилке дорог, на которую никогда уже не вернуться? Никогда – потому что та, что один раз разбередила душу каменному истукану, навсегда отравлена плачем струн и привязана к теплому грифу гитары…
Что зря страдать и сомневаться? Что клясть свой жестокий – и в первую очередь к тебе самой – талант, заставляющий плакать камни?
Лечить сломленные души, врачевать раны, от которых нет и никогда не будет никаких человеческих лекарств, звать и манить в бесконечно прекрасную, но, наверное, все же существующую даль…
Ты выбрала, Сказительница.
Но как же мне тебя теперь жаль…
Я звонко и со злостью припечатала чашку к столу. Вот леший!
Впрочем, при чем тут леший? Все как всегда… Только вот от этого «всегда» все чаще хочется убить кого-нибудь. Желательно Фреля.
Иногда мне кажется, что я бьюсь лбом о стену. Упрямо, последовательно и целенаправленно. Раз за разом пытаюсь проломить гранитную глыбу, в кровь сбивая подушечки бесчувственных пальцев и до дна вычерпывая ауру. Причем, честно признаться, даже сама и не догадываюсь, что там, за этой стеной, и стоит ли это освобождать… Бьюсь в бездарных застенках равнодушия, бессильно сползаю по стене и теряю сознание от дурной бесконечности, чтобы, придя в себя, вгрызаться в гранит с новой неистощимой энергией. Ну не идиотка ли?
И ведь все как всегда.
Сейчас я с час буду сидеть тут и дуться, а потом не выдержу и пойду за ним, туда, на холодную, доступную всем ветрам и дождям палубу. Он, странно блеснув в темноте серыми глазами, без слов возьмет мою руку и в знак извинения приложит к сжатым губам, а я потащу его сюда, в каюту, и снова начну безумную пляску струн и голоса, выкладываясь до конца, до последней капли, выдерживая просто невероятное натяжение нервов ради того, чтобы хоть чем-то отвлечь пирата, хоть как-то развеять его глухую тоску и стереть из глаз выражение неподвижно затаенной мысли. До утра, до рассвета, чьи лучи примут из моих рук это бремя и станут нести их до ночи, до темноты, бесчувственно срывающей покровы со всех застарелых ран, вытягивающей наружу все старые обиды…
Чернас тонко зажурчал, струйкой вливаясь в…дцатый раз за сегодняшний вечер в наполняемую чашку. Фрель неизменно поражался этой способности пить полынный напиток с десятком дополнительных «оттеночных» травок, интригующий на вид, но отталкивающий непривычных к подобному на вкус.
– Еще и вредно, – неизменно вставлял он.
Я же только отшучивалась:
– Ну… Курить противно, пить опасно – так должна же быть у ведьмы хоть одна вредная привычка! А то в святые запишут – никакого спасения потом!
– Ты же и так Хранящая…
– Ага. И зело наивен тот, кто представляет меня всепрощающей дурочкой с нимбом вокруг головы!
– Да уж, благодати от тебя не дождешься! – коротко в ответ хохотал Фрель и тут же торопливо нырял под стол в поисках укрытия от моих синевато-серебряных ветвистых молний. Наивный… Они же самонаводящиеся…
Я решительно вытерла размазавшуюся тушь тыльной стороной ладони и поднялась с кресла. Леший с ним, какая разница, минутой раньше или позже?
На палубе гуляли сквозняки, весело подгоняющие крупные, щедрые капли заметно потеплевшего дождя. Темная одинокая фигура высилась у носа, полуобняв искусно вырезанный силуэт Лирты. Одинокое пятно луны старательно рисовало золотистую кудрявую дорожку на волнах. Желтоватую стежку то и дело взрезали треугольники дельфиньих плавников, по зигзагу приближаясь к бригантине.
Я тихим кошачьим шагом подошла и пристроилась рядом. Нащупала в темноте грубую мужскую руку и легонько сжала, впившись длинными ногтями в ладонь.
Дельфины выпрыгнули из воды, радостно покрикивая, и с фонтаном брызг плюхнулись обратно. Не поспевшие за ними капли воды вызолоченными луной искрами осыпались в море.
– Красавицы! – не сдержалась я.
– А почему не красавцы?
– Хм… Из чисто женской солидарности.
Пират неопределенно хмыкнул и, подумав, медленно поднес мою руку к губам…
Ну не идиотка ли?!
Темно-синяя стекляшка вывернулась из дрогнувших пальцев и звонко проскакала по полу до дальней стены. Я, негромко ругнувшись, поманила ее пальцем, мысленно прикидывая векторную составляющую, но не угадала и только загнала хрустальный ромбик под кровать. Пришлось с мученическим вздохом подниматься на четвереньки и ползти за упрыгавшей стекляшкой.
Шел третий час, а дело все не спорилось.
Собирание витражной мозаики из цветного хрусталя, подаренной ехидно хехекающей в рукав Таей на последний (из тех, что я помнила) день рождения, – занятие в меру глупое, в меру нудное и без всякой меры долгое, способствующее растеканию ленивой мыслью по древу. Самое оно для бесконечных размышлений и рассуждений. А подумать мне было о чем…
Желтоватые клочья парусов на подозрительно тонких реях складывались без особого труда, разительно отличаясь формой, оттенком и особой округленностью краев составляющих их хрусталиков, бревенчатая корма тоже труда вроде бы не составила, послушно уложившись в два тонких ряда чуть тронутых подсветкой стекляшек, но вот плавно переходящие друг в друга небо и море… О Хранящие, ну как же мне их – куда уж там, к лешему, сложить! – хотя бы различить, где что?!
Тяжело вздохнув, я взялась за нудную сортировку. Впрочем, вздох скорее относился не к тускло поблескивавшим стеклышкам, а к собственным невеселым мыслям.
Работа для мага на корабле нашлась, да еще как. Просто ни одной минуты свободной поначалу не было. Начиная с того, что, подойдя вплотную к перемычке, пираты не находили другого способа перейти на другую Ветку, как терпеливо дождаться, пока с той стороны пойдет какой-нибудь легальный и соответственно сопровождаемый городским магом корабль, и безбожно ограбить его, по ходу дела воспользовавшись раскрывшимся на время проходом. Когда я, этак эффектно размяв пальцы и исключительно для зрелищности сделав пару пассов, распахнула перемычку одним присутствием своей страннической паршивой душонки, пираты дружно распахнули рты, да так и стояли, пока я не прищелкнула перед лицом ошарашенно застывшего Фреля, а тот уже взял в свои руки управление остолбеневшей командой.
А уж потом, по мере сближающегося знакомства, флибустьеры разохотились припрягать меня ко всякой работе: от склеивания разбитой тарелки до магического навеса от дождя. Уборкой на корабле больше никто не занимался: узнав, что мне для этого требуется всего лишь мученический вздох да легкое шевеление тонкими пальцами по дуге, пираты взбунтовались и возопили о несправедливости сущего, награждающего одних всем необходимым для ничегонеделания, а других – низвержением в пучину унизительного быта. Мое честное предложение потратить десять-пятнадцать лет на обучение в Храме – хоть бы и в моем, – а потом с чистой совестью заняться пресловутым ничегонеделанием ни у кого почему-то здорового, да и вообще никакого, энтузиазма не вызвало. С чего бы?..
Впрочем, я если и сопротивлялась потоку бесконечной мелкой работы, то только машинально, по привычке, не бунтуя внутренне. Это отвлекало от дурных мыслей, рассеивало внимание, помогало скоротать длинные скучные дни на палубе с неменяющимся видом во все стороны… Как витражная мозаика.
Велир, покорно слетавший в Храм, принес мне письмо от Галирада, уверявшего, что по поводу своего пристанища я могу не беспокоиться. Мои наставники с мечником во главе во всеуслышание заявили учителям и мастерам Храма, что всю намеченную ими программу я освоила, так что никаких претензий предъявить не получится, и, пафосно пожав горячую руку заново вступившего в должность директора, распрощались с Вехрадой. Учителя поворчали-посудачили, но открыто возмущаться, как и высылать за мной погоню, было попросту глупо, брехней по углам дело и ограничилось. Свою лепту внес и красочно распевающий дифирамбы Срединному Храму первый отчет Гильдийской комиссии. Студенты расстроились, лишившись надежной «покрывательницы» и лихой собутыльницы. Сам Храм недовольства не выражал.
Так что за свои «тылы» я была пока относительно спокойна, если бы не кольнувшая в грудь тоска расставания с полюбившимися лабиринтами, подвалами, балконами и самим Галирадом. Впрочем, туда я всегда смогу вернуться, и меня примут с распростертыми объятьями… или воротами.
А вот авангард пока терялся в прибрежных туманах и неохватных свинцово-водных гладях… Особого смысла в своем пребывании на корабле я не видела. Да, работа для меня тут есть, но с ней могли бы справиться и обычные люди, приложив побольше старания.
И скучно. Море-море-море. Первый день я, очарованная, проторчала на палубе, любуясь затейливыми завитками кокетливо расходящихся от острого корабельного носа «барашков», пристально вглядываясь в гривастые, грозно рокочущие валуны, играючи подхватывающие «Лирту» на свои темные ладони, и с радостной улыбкой наблюдая за забавами резвящихся дельфинчиков, звонко вспарывавших воду, высоко выбрасывавших в воздух черное блестящее тело и звучно нырявших обратно. Второй день пресытившийся взгляд лениво скользил по горизонтам, ища зацепку для заскучавшего воображения. На третий я не вышла из каюты.
Ну и что дальше? Без конца плавать по морям и океанам, днем вежливо прикрывая зевоту вымученной улыбкой, а по ночам развлекая полубезумного капитана совсем уж безумными реазами? Глупо. И нелепо. Тем паче для ведьмы. Хранящей.
А значит, надо просто попросить Фреля высадить меня на ближайшем берегу. Хвала Хранящим: имея восьмидесятилетний опыт за плечами, я хоть где не пропаду, да и выбраться смогу, если не понравится. Чай, не сопливая студентка.
Приняв решение и успокоившись, я увлеченно принялась разделять синие стекляшки на «в хлам синие» и «так, синеватые». Сообразно моей логике, первые должны были оказаться морем, а вторые – небом. А на деле как – леший его знает…
Море поднялось злобно хрипящей раззявленной пастью остерикта Остерикт – одна из наиболее агрессивных разновидностей драконов (методичка по «Магическим существам и попыткам мирного сосуществования с оными»).
и упало на Ликра, безжалостно сдавив грудную клетку и заставив расстаться с ничтожными остатками завтрака. Пучина сыто облизнулась чуть шелохнувшимися волнами, словно только того и добивалась. Стало чуть полегче.
Ликр, страдальчески застонав, ухватился за корму. Хранящие, ну как можно было так напиться?.. И главное, чем?!
Память услужливо стерла даже малейшие воспоминания о вчерашнем вечере, видимо, опасаясь, что в кои-то веки проснется совесть. А это была совсем не желанная гостья для пирата! Подельники тоже, чтоб их разодрало, прояснять ситуацию не собирались, кидая издалека сочувственные взгляды, но подходить или предлагать похмелиться не намеревался ни один. Оно и понятно: капитан подобное, мягко говоря, не поощрял, мог и по доске с завязанными глазами погонять, если очень уж рассердится, так что становиться даже подозреваемым сообщником никому не хотелось.
А Ликру уже не хотелось ничего. Разве что три лота свинца в висок…
«То ли к ведьме сходить», – безнадежно мелькнуло в затуманенном мозгу. Боль каталась по голове от одной стенки черепушки к другой, причем все увеличивая и увеличивая скорость. Как-то раз Крыст вскользь обронил, что, мол, «ведьма-то наша не такая стерва, как кажется. Вон башку мне с утра вылечила – и ничего, до сих пор не болит!».
С другой стороны, идти к ней не хотелось. Отказать-то она, конечно, не откажет – никому еще ни разу не отказала, но и выслушивать лекцию о вреде браги от девчонки, с грехом пополам окончившей свой Храм и тут же возомнившей себя великой вершительницей судеб, как-то не хотелось.
Корабль легонько качнулся, и Ликр чуть не вывалился за борт, в последний момент судорожно стиснув руки на деревянных досках и нечеловеческим усилием откинувшись назад. Голова закружилась добротной верьневской Верьня – одна из северных Веток, славная чудесными детскими игрушками.
юлой, к горлу опять подскочила тошнота. Ликр медленно осел на палубу.
Что ж, при всем богатстве выбора альтернативы нет…
С немалым трудом выложив хотя бы внешний контур моря, я восстанавливала силы, прихлебывала безнадежно холодный чернас – так, бурдяшка какая-то – и мысленно вздыхала: «То ли еще будет!» Синеватые хрусталики ехидно переливались в свете тринадцати не гаснущих весь день – ибо окон в каюте, разумеется, не было – шэритов.
Дверь тихонько скрипнула, отворяясь, и на пороге возник безнадежно пошатывающийся пират.
– Доброе утро, – осторожно произнесла я, озабоченно нахмурившись, – чего это ему у меня понадобилось? Может, к себе шел, да не дошел?
– Э-э-э, – промычала жертва качки и начала медленно и картинно вваливаться в комнатушку.
– Эй! – Я возмущенно взвилась на ноги, подскочила к неизвестному субъекту (лица пиратов я через неделю плавания, разумеется, запомнила, а вот с именами дело как-то не сложилось) и оттащила его на ближайший прибитый к полу стул, по дороге отметив, что от него несет перегаром, как от придорожной корчмы поутру после мальчишника, и догадавшись, что бравый флибустьер пал жертвой отнюдь не банальной качки, а еще более распространенной болезни, созвучной с названием небезызвестной на многих Ветках птички. Перепел. Правда, пишется чуток иначе: «перепил».
– …иба, – промычал пират. Я, подумав, расшифровала это как «спасибо» и раздраженно отозвалась:
– Пожалуйста!
– Извините, – уже потверже, сиплым шепотом продолжил флибустьер и негромко застонал, словно это короткое слово отозвалось в его голове медным колоколом. – Меня зовут Ликр.
Я, решив, что сидеть пират сможет и без посторонней помощи, отодвинулась, пока одежда не провоняла перегаром, и вспорхнула на подвесную доску, долженствующую заменять стол. Верхние крепления скрипнули, но выдержали. Еще бы им не выдержать! Пребольно грохнувшись на пол один раз, я со злости так зачаровала цепи и вбитые в потолок кольца, что расколдовать теперь не смогла бы при всем желании. Равно как и оборвать.
– Очень приятно. Меня – Иньярра.
– Я помню, – с чуть виноватой улыбкой ответил пират.
Я скептически вздернула левую бровь:
– Да ну? Верится как-то слабо! – Пират покаянно потупился, и я тут же одернула сама себя. – Впрочем, не мое это дело. Чего вы хотели от меня, милейший Ликр?
– Ну так… это… похмелиться бы…
– Вина нет. Чернасом не похмеляются. Так что предложить выпивку возможности не имею. – Я, пряча злорадную ухмылку в прядях распущенных волос, полюбовалась разочарованно вытянувшимся лицом Ликра и, сжалившись, добавила: – Могу только снять все сегодняшние проявления вчерашней гулянки.
Велир, неодобрительно чирикнув, отлетел подальше от благоухающего во все стороны типа и еще более неодобрительно глянул на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Я полночи потратила на последовательное насилование собственной памяти, с боем добывая из нее повороты сюжета и цитаты, коих никогда, казалось, и не помнила, саму себя довела гитарой чуть не до слез, заново переживая судьбу потерявшего смысл жизни человека, а этот бездушный пень даже и не проникся!
– От тебя дождешься, – огрызнулась я. – Мог бы хоть промолчать. Или ты ждал, что я осчастливлюсь обвинением в плагиате?
– Я пират, Иньярра, – безапелляционно отрезал Фрель. – Человек, не считающийся ни с одним людским законом. Плюющий с высокой колокольни на все и вся, и в том числе на такт и деликатность. Меня мало волнует, что приятно тебе слышать, а что нет. И дурак тот, кто посмеет меня в этом обвинить!
Флибустьер содрал раздраженно со спинки кровати свой плащ и, хлопнув легкой дверью, вышел в ледяной ночной дождь.
А, чтоб тебя!
Зябкое ледостилское Ледостил – последний месяц осени.
солнышко белесым потоком скользило сквозь изукрашенные Храмовые витражи, расплескиваясь мириадами синеватых, ярко-алых и брызжуще-желтых пятнышек по коричневатым грифам. Озорные лучики игриво рассыпались по заботливо навощенным струнам.
Риль Дарвинт украдкой, но неотрывно следила за моей рукой, медленно плывущей над длинным рядом щедро предложенных на выбор инструментов. Чуткие тонкие пальцы невесомо перебирали что-то в воздухе, красно-черный гипюр разлетающегося к запястью рукава ласкал подкрученные колки.
Гитара в жизни Сказителя может быть только одна. Как меч у мага-воина. Конечно, драться можно и торопливо выдранной ножкой кованого стула, да и играть на чем попало не запрещается, но ни один меч, бадлер или гладиус не ляжет в руку так просто, легко и послушно, как собственный. Вот и гитара – это ведь тоже иногда оружие – может быть только одна. Своя. Неповторимая.
Вот эта.
– Хороший выбор, Сказительница.
Ты выбрала свой путь… Ну так вперед! Чего теперь оглядываться и сожалеть о бездарной развилке дорог, на которую никогда уже не вернуться? Никогда – потому что та, что один раз разбередила душу каменному истукану, навсегда отравлена плачем струн и привязана к теплому грифу гитары…
Что зря страдать и сомневаться? Что клясть свой жестокий – и в первую очередь к тебе самой – талант, заставляющий плакать камни?
Лечить сломленные души, врачевать раны, от которых нет и никогда не будет никаких человеческих лекарств, звать и манить в бесконечно прекрасную, но, наверное, все же существующую даль…
Ты выбрала, Сказительница.
Но как же мне тебя теперь жаль…
Я звонко и со злостью припечатала чашку к столу. Вот леший!
Впрочем, при чем тут леший? Все как всегда… Только вот от этого «всегда» все чаще хочется убить кого-нибудь. Желательно Фреля.
Иногда мне кажется, что я бьюсь лбом о стену. Упрямо, последовательно и целенаправленно. Раз за разом пытаюсь проломить гранитную глыбу, в кровь сбивая подушечки бесчувственных пальцев и до дна вычерпывая ауру. Причем, честно признаться, даже сама и не догадываюсь, что там, за этой стеной, и стоит ли это освобождать… Бьюсь в бездарных застенках равнодушия, бессильно сползаю по стене и теряю сознание от дурной бесконечности, чтобы, придя в себя, вгрызаться в гранит с новой неистощимой энергией. Ну не идиотка ли?
И ведь все как всегда.
Сейчас я с час буду сидеть тут и дуться, а потом не выдержу и пойду за ним, туда, на холодную, доступную всем ветрам и дождям палубу. Он, странно блеснув в темноте серыми глазами, без слов возьмет мою руку и в знак извинения приложит к сжатым губам, а я потащу его сюда, в каюту, и снова начну безумную пляску струн и голоса, выкладываясь до конца, до последней капли, выдерживая просто невероятное натяжение нервов ради того, чтобы хоть чем-то отвлечь пирата, хоть как-то развеять его глухую тоску и стереть из глаз выражение неподвижно затаенной мысли. До утра, до рассвета, чьи лучи примут из моих рук это бремя и станут нести их до ночи, до темноты, бесчувственно срывающей покровы со всех застарелых ран, вытягивающей наружу все старые обиды…
Чернас тонко зажурчал, струйкой вливаясь в…дцатый раз за сегодняшний вечер в наполняемую чашку. Фрель неизменно поражался этой способности пить полынный напиток с десятком дополнительных «оттеночных» травок, интригующий на вид, но отталкивающий непривычных к подобному на вкус.
– Еще и вредно, – неизменно вставлял он.
Я же только отшучивалась:
– Ну… Курить противно, пить опасно – так должна же быть у ведьмы хоть одна вредная привычка! А то в святые запишут – никакого спасения потом!
– Ты же и так Хранящая…
– Ага. И зело наивен тот, кто представляет меня всепрощающей дурочкой с нимбом вокруг головы!
– Да уж, благодати от тебя не дождешься! – коротко в ответ хохотал Фрель и тут же торопливо нырял под стол в поисках укрытия от моих синевато-серебряных ветвистых молний. Наивный… Они же самонаводящиеся…
Я решительно вытерла размазавшуюся тушь тыльной стороной ладони и поднялась с кресла. Леший с ним, какая разница, минутой раньше или позже?
На палубе гуляли сквозняки, весело подгоняющие крупные, щедрые капли заметно потеплевшего дождя. Темная одинокая фигура высилась у носа, полуобняв искусно вырезанный силуэт Лирты. Одинокое пятно луны старательно рисовало золотистую кудрявую дорожку на волнах. Желтоватую стежку то и дело взрезали треугольники дельфиньих плавников, по зигзагу приближаясь к бригантине.
Я тихим кошачьим шагом подошла и пристроилась рядом. Нащупала в темноте грубую мужскую руку и легонько сжала, впившись длинными ногтями в ладонь.
Дельфины выпрыгнули из воды, радостно покрикивая, и с фонтаном брызг плюхнулись обратно. Не поспевшие за ними капли воды вызолоченными луной искрами осыпались в море.
– Красавицы! – не сдержалась я.
– А почему не красавцы?
– Хм… Из чисто женской солидарности.
Пират неопределенно хмыкнул и, подумав, медленно поднес мою руку к губам…
Ну не идиотка ли?!
Темно-синяя стекляшка вывернулась из дрогнувших пальцев и звонко проскакала по полу до дальней стены. Я, негромко ругнувшись, поманила ее пальцем, мысленно прикидывая векторную составляющую, но не угадала и только загнала хрустальный ромбик под кровать. Пришлось с мученическим вздохом подниматься на четвереньки и ползти за упрыгавшей стекляшкой.
Шел третий час, а дело все не спорилось.
Собирание витражной мозаики из цветного хрусталя, подаренной ехидно хехекающей в рукав Таей на последний (из тех, что я помнила) день рождения, – занятие в меру глупое, в меру нудное и без всякой меры долгое, способствующее растеканию ленивой мыслью по древу. Самое оно для бесконечных размышлений и рассуждений. А подумать мне было о чем…
Желтоватые клочья парусов на подозрительно тонких реях складывались без особого труда, разительно отличаясь формой, оттенком и особой округленностью краев составляющих их хрусталиков, бревенчатая корма тоже труда вроде бы не составила, послушно уложившись в два тонких ряда чуть тронутых подсветкой стекляшек, но вот плавно переходящие друг в друга небо и море… О Хранящие, ну как же мне их – куда уж там, к лешему, сложить! – хотя бы различить, где что?!
Тяжело вздохнув, я взялась за нудную сортировку. Впрочем, вздох скорее относился не к тускло поблескивавшим стеклышкам, а к собственным невеселым мыслям.
Работа для мага на корабле нашлась, да еще как. Просто ни одной минуты свободной поначалу не было. Начиная с того, что, подойдя вплотную к перемычке, пираты не находили другого способа перейти на другую Ветку, как терпеливо дождаться, пока с той стороны пойдет какой-нибудь легальный и соответственно сопровождаемый городским магом корабль, и безбожно ограбить его, по ходу дела воспользовавшись раскрывшимся на время проходом. Когда я, этак эффектно размяв пальцы и исключительно для зрелищности сделав пару пассов, распахнула перемычку одним присутствием своей страннической паршивой душонки, пираты дружно распахнули рты, да так и стояли, пока я не прищелкнула перед лицом ошарашенно застывшего Фреля, а тот уже взял в свои руки управление остолбеневшей командой.
А уж потом, по мере сближающегося знакомства, флибустьеры разохотились припрягать меня ко всякой работе: от склеивания разбитой тарелки до магического навеса от дождя. Уборкой на корабле больше никто не занимался: узнав, что мне для этого требуется всего лишь мученический вздох да легкое шевеление тонкими пальцами по дуге, пираты взбунтовались и возопили о несправедливости сущего, награждающего одних всем необходимым для ничегонеделания, а других – низвержением в пучину унизительного быта. Мое честное предложение потратить десять-пятнадцать лет на обучение в Храме – хоть бы и в моем, – а потом с чистой совестью заняться пресловутым ничегонеделанием ни у кого почему-то здорового, да и вообще никакого, энтузиазма не вызвало. С чего бы?..
Впрочем, я если и сопротивлялась потоку бесконечной мелкой работы, то только машинально, по привычке, не бунтуя внутренне. Это отвлекало от дурных мыслей, рассеивало внимание, помогало скоротать длинные скучные дни на палубе с неменяющимся видом во все стороны… Как витражная мозаика.
Велир, покорно слетавший в Храм, принес мне письмо от Галирада, уверявшего, что по поводу своего пристанища я могу не беспокоиться. Мои наставники с мечником во главе во всеуслышание заявили учителям и мастерам Храма, что всю намеченную ими программу я освоила, так что никаких претензий предъявить не получится, и, пафосно пожав горячую руку заново вступившего в должность директора, распрощались с Вехрадой. Учителя поворчали-посудачили, но открыто возмущаться, как и высылать за мной погоню, было попросту глупо, брехней по углам дело и ограничилось. Свою лепту внес и красочно распевающий дифирамбы Срединному Храму первый отчет Гильдийской комиссии. Студенты расстроились, лишившись надежной «покрывательницы» и лихой собутыльницы. Сам Храм недовольства не выражал.
Так что за свои «тылы» я была пока относительно спокойна, если бы не кольнувшая в грудь тоска расставания с полюбившимися лабиринтами, подвалами, балконами и самим Галирадом. Впрочем, туда я всегда смогу вернуться, и меня примут с распростертыми объятьями… или воротами.
А вот авангард пока терялся в прибрежных туманах и неохватных свинцово-водных гладях… Особого смысла в своем пребывании на корабле я не видела. Да, работа для меня тут есть, но с ней могли бы справиться и обычные люди, приложив побольше старания.
И скучно. Море-море-море. Первый день я, очарованная, проторчала на палубе, любуясь затейливыми завитками кокетливо расходящихся от острого корабельного носа «барашков», пристально вглядываясь в гривастые, грозно рокочущие валуны, играючи подхватывающие «Лирту» на свои темные ладони, и с радостной улыбкой наблюдая за забавами резвящихся дельфинчиков, звонко вспарывавших воду, высоко выбрасывавших в воздух черное блестящее тело и звучно нырявших обратно. Второй день пресытившийся взгляд лениво скользил по горизонтам, ища зацепку для заскучавшего воображения. На третий я не вышла из каюты.
Ну и что дальше? Без конца плавать по морям и океанам, днем вежливо прикрывая зевоту вымученной улыбкой, а по ночам развлекая полубезумного капитана совсем уж безумными реазами? Глупо. И нелепо. Тем паче для ведьмы. Хранящей.
А значит, надо просто попросить Фреля высадить меня на ближайшем берегу. Хвала Хранящим: имея восьмидесятилетний опыт за плечами, я хоть где не пропаду, да и выбраться смогу, если не понравится. Чай, не сопливая студентка.
Приняв решение и успокоившись, я увлеченно принялась разделять синие стекляшки на «в хлам синие» и «так, синеватые». Сообразно моей логике, первые должны были оказаться морем, а вторые – небом. А на деле как – леший его знает…
Море поднялось злобно хрипящей раззявленной пастью остерикта Остерикт – одна из наиболее агрессивных разновидностей драконов (методичка по «Магическим существам и попыткам мирного сосуществования с оными»).
и упало на Ликра, безжалостно сдавив грудную клетку и заставив расстаться с ничтожными остатками завтрака. Пучина сыто облизнулась чуть шелохнувшимися волнами, словно только того и добивалась. Стало чуть полегче.
Ликр, страдальчески застонав, ухватился за корму. Хранящие, ну как можно было так напиться?.. И главное, чем?!
Память услужливо стерла даже малейшие воспоминания о вчерашнем вечере, видимо, опасаясь, что в кои-то веки проснется совесть. А это была совсем не желанная гостья для пирата! Подельники тоже, чтоб их разодрало, прояснять ситуацию не собирались, кидая издалека сочувственные взгляды, но подходить или предлагать похмелиться не намеревался ни один. Оно и понятно: капитан подобное, мягко говоря, не поощрял, мог и по доске с завязанными глазами погонять, если очень уж рассердится, так что становиться даже подозреваемым сообщником никому не хотелось.
А Ликру уже не хотелось ничего. Разве что три лота свинца в висок…
«То ли к ведьме сходить», – безнадежно мелькнуло в затуманенном мозгу. Боль каталась по голове от одной стенки черепушки к другой, причем все увеличивая и увеличивая скорость. Как-то раз Крыст вскользь обронил, что, мол, «ведьма-то наша не такая стерва, как кажется. Вон башку мне с утра вылечила – и ничего, до сих пор не болит!».
С другой стороны, идти к ней не хотелось. Отказать-то она, конечно, не откажет – никому еще ни разу не отказала, но и выслушивать лекцию о вреде браги от девчонки, с грехом пополам окончившей свой Храм и тут же возомнившей себя великой вершительницей судеб, как-то не хотелось.
Корабль легонько качнулся, и Ликр чуть не вывалился за борт, в последний момент судорожно стиснув руки на деревянных досках и нечеловеческим усилием откинувшись назад. Голова закружилась добротной верьневской Верьня – одна из северных Веток, славная чудесными детскими игрушками.
юлой, к горлу опять подскочила тошнота. Ликр медленно осел на палубу.
Что ж, при всем богатстве выбора альтернативы нет…
С немалым трудом выложив хотя бы внешний контур моря, я восстанавливала силы, прихлебывала безнадежно холодный чернас – так, бурдяшка какая-то – и мысленно вздыхала: «То ли еще будет!» Синеватые хрусталики ехидно переливались в свете тринадцати не гаснущих весь день – ибо окон в каюте, разумеется, не было – шэритов.
Дверь тихонько скрипнула, отворяясь, и на пороге возник безнадежно пошатывающийся пират.
– Доброе утро, – осторожно произнесла я, озабоченно нахмурившись, – чего это ему у меня понадобилось? Может, к себе шел, да не дошел?
– Э-э-э, – промычала жертва качки и начала медленно и картинно вваливаться в комнатушку.
– Эй! – Я возмущенно взвилась на ноги, подскочила к неизвестному субъекту (лица пиратов я через неделю плавания, разумеется, запомнила, а вот с именами дело как-то не сложилось) и оттащила его на ближайший прибитый к полу стул, по дороге отметив, что от него несет перегаром, как от придорожной корчмы поутру после мальчишника, и догадавшись, что бравый флибустьер пал жертвой отнюдь не банальной качки, а еще более распространенной болезни, созвучной с названием небезызвестной на многих Ветках птички. Перепел. Правда, пишется чуток иначе: «перепил».
– …иба, – промычал пират. Я, подумав, расшифровала это как «спасибо» и раздраженно отозвалась:
– Пожалуйста!
– Извините, – уже потверже, сиплым шепотом продолжил флибустьер и негромко застонал, словно это короткое слово отозвалось в его голове медным колоколом. – Меня зовут Ликр.
Я, решив, что сидеть пират сможет и без посторонней помощи, отодвинулась, пока одежда не провоняла перегаром, и вспорхнула на подвесную доску, долженствующую заменять стол. Верхние крепления скрипнули, но выдержали. Еще бы им не выдержать! Пребольно грохнувшись на пол один раз, я со злости так зачаровала цепи и вбитые в потолок кольца, что расколдовать теперь не смогла бы при всем желании. Равно как и оборвать.
– Очень приятно. Меня – Иньярра.
– Я помню, – с чуть виноватой улыбкой ответил пират.
Я скептически вздернула левую бровь:
– Да ну? Верится как-то слабо! – Пират покаянно потупился, и я тут же одернула сама себя. – Впрочем, не мое это дело. Чего вы хотели от меня, милейший Ликр?
– Ну так… это… похмелиться бы…
– Вина нет. Чернасом не похмеляются. Так что предложить выпивку возможности не имею. – Я, пряча злорадную ухмылку в прядях распущенных волос, полюбовалась разочарованно вытянувшимся лицом Ликра и, сжалившись, добавила: – Могу только снять все сегодняшние проявления вчерашней гулянки.
Велир, неодобрительно чирикнув, отлетел подальше от благоухающего во все стороны типа и еще более неодобрительно глянул на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52