Хайд различал изгибы трех заливов озера и залитую солнцем Лошадиную гору на северо-востоке. Устье реки Макклауд было плохо видно за островами, утесами и серым пространством воды, над ушедшим под воду городком Кеннетт. Усеянное точками причалов, изрезанное полосками переливающихся в утреннем свете следов движущихся лодок, озеро, каким он его видел, встречало грубоватым радушием, ощущением присутствия человека и атмосферой прирученной девственной природы. Он посмотрел на карту, потом снова туда, где за пересекавшим озеро мостом межштатной автострады № 5 водная гладь скрывалась за высокими, темными утесами. Там, в устье Макклауд, вероятно, более пустынно.
Он отхлебнул из фляжки, наполненной коньяком. Только для того, чтобы согреться! Потом убрал фляжку.
Вчерашний день он провел в ожидании доставки от Мэллори снайперской винтовки. Тем временем взял напрокат в Окленде японскую машину с четырьмя ведущими колесами. Купил боеприпасы к «браунингу», сухой костюм для подводного плавания, камеру, продукты, радиотелефон и другие нужные вещи.
Когда он проезжал оставшийся в двенадцати милях позади Реддинг, город только просыпался, бледнели неоновые вывески, первые машины дымили выхлопными газами. Неохотно вступая в новый день, медленно двигались первые пешеходы. На хвосте никого – никто за ним не следил.
Обернулся на шум осторожно въезжавшей на площадку машины с дачей-прицепом. Даже после того как пожилая пара, выбравшись из автомобиля, изумленно замерла перед открывшимся их взгляду виду, он продолжал внимательно рассматривать их, пока написанное у них на лицах выражение немого удивления и восторга окончательно не успокоило его. Он даже кивнул в ответ на их приветствие, потом снова вернулся к озеру, холмам и утесам, серой воде и далекой, покрытой снегом горе. На автостраде № 5 движение уже было оживленным; но его мысли летели дальше, к месту, помеченному на карте Фраскати крестиком, но не обозначенному буквами. Удостоверившись, что карта в кармане, он вернулся в свою машину с четырьмя ведущими, оставив пожилую пару восхищаться панорамой.
Он звонил Роз. Это все, что он мог. Сообщил ей, что у него все в порядке, «все в порядке, Роз, черт возьми!» Теперь она будет знать, где он. Это было для нее очень важно, все равно что знать, где находится крематорий или церковь, в которой состоится панихида. Он влился в движение на автостраде; тросы, стойки и поручни моста резали залитое солнцем пространство на аккуратные дольки света и тени. Внизу оказалась небольшая гавань – плавучие домики, прогулочные катера, рыбацкие лодки, поставленные на зиму на прикол. Холмы спустились к самой дороге. Потом мрак длинного извилистого туннеля, завораживающее впечатление от стробоскопического аффекта, создаваемого светильниками под потолком.
Он свернул налево, на извивающуюся между голых выщербленных скал более узкую дорогу, усыпанную по бокам щебенкой. Крутой подъем, спуск, и он съехал с дороги, словно внизу его ждала засада. Видневшийся с правой стороны далеко под ним охотничий дом представлял опасность. Вокруг машины поднялась и осела белая каменная пыль. Под сапогами захрустели обломки скал.
Хайд, не торопясь, провел биноклем по окрестностям. Охотничьи домики и хижины без дыма над крышами, шеренга покинутых прицепных дач, одинокая фигура мужчины, лениво бредущего среди разбросанных в заливе Лейквью суденышек. Справа режет воду первый паром к пещерам Шаста. Слева из трубы высокого просторного деревянного дома вьется дымок; в туристских брошюрах такие дома называют люксами. Узкий короткий причал, покоящееся в воде основание дома, галечная полоска берега, пришвартованный прогулочный катер. Хайд достал из куртки карту и, прислонившись к большому шероховатому обломку скалы, стал искать пометку Фраскати. Здесь? Бинокль, карта, снова бинокль – здесь! Глухо, учащенно заколотилось сердце. Дом находился примерно в миле по ту сторону озера. Позади него возвышалась лишенная снега Лошадиная гора, угрюмо темнеющая стволами обнаженных деревьев. Он представил – может быть, увидел? – полосу поваленных деревьев, оставленную падавшим вдоль склона авиалайнером. Еще дальше к северу вода отливала зловещим серым цветом, несмотря на создаваемое рябью и блеском стекол бинокля ощущение, что солнышко согревает ее поверхность. Карта, бинокль, карта, бинокль – вот тут, где крестик и пометка ПУ. Фургон с пультом управления ДПЛА. Выброшенный за ненадобностью. Огромный фургон с пусковым устройством на крыше и системой управления ракетой внутри.
Он провел биноклем вдоль противоположного берега. Усиливалось ощущение уже виденного – глядевшее на него мертвое так хорошо знакомое лицо Ирины – вызывало нервный зуд и судороги в руках. Попасть в дом и на окружающий его участок можно было только по воде. Местность не позволяла фургону подъехать к месту запуска. Его, должно быть, доставил вертолет, такой же, какой вывез ДПЛА Харрела из ущелья. Вероятно, он же бросил фургон в озеро, когда тот стал не нужен.
Хайд вздохнул. Весь замысел было так легко проследить, так легко собрать в одно целое. Фраскати для этого потребовались месяцы поисков и находок. Хайд выделил на восстановление улик две ночи, сегодняшнюю и завтрашнюю. Сегодня ночью он должен на тысяче квадратных ярдов свинцовой зловещей воды отыскать фургон с пультом управления, сфотографировать его и выбраться с уликами в руках. Остаться в живых весь следующий день, прежде чем...
...Там... спускается по траве к береговой гальке. На бледную кожу падает солнце. Позади нее Харрел. Даже когда опустил бинокль, и фигурки стали далекими, их можно было безошибочно узнать. Женщина, племянница Обри, и Харрел. Вышли поиграть... вернее, показаться. Она, пригнувшись, спускалась к причалу, Харрел следовал за ней. Впечатление такое, словно американец ведет ее на поводке. Хайд поправил резкость, но было слишком далеко, чтобы разглядеть выражение их лиц. Во вторую ночь он должен будет отправиться за ней. Это неизбежно. Обри мудохается с такими, как Мелстед, ковыряет землю, надеясь найти там нефть. Что бы там ни было известно Мелстеду, Обри на него не надавить... «Мою племянницу похитило ЦРУ, сэр Джеймс... нет ли у тебя чего такого, что позволило бы шантажировать того малого, Харрела, чтобы тот ее отпустил? Ну, пожалуйста...»
Словом, жизнь женщины оставалась в его руках...
Все это колеса. Совсем не ее жизнь и уж, конечно, не Обри. Харрел – вот кто ему нужен.
Минут десять Хайд любовался крошечной фигуркой Харрела, радуясь, что тот не подозревает о его присутствии. У Харрела тоже был бинокль, но Хайд старался, чтобы в стеклах его собственного не было бликов от солнца. Спустя тридцать минут, в течение которых женщина, скрестив на груди руки, ходила взад и вперед по причалу, отшвыривая ногами камешки, они вернулись в дом, быстро исчезнув из виду за елями еще до того, как дошли, как он предполагал, до крыльца двухэтажного здания. Должно быть, его арендовали; нужно поинтересоваться на одной из лодочных стоянок. Он на корточках двинулся назад. Добравшись до машины, забрался в нее. Разглядел луч солнца, блеснувший на стволе оружия или просто на осколке стекла, и еще одну человеческую фигуру неподалеку от дома. Значит, они, сколько бы их там ни было, рассредоточились, высматривая его, ожидая его появления.
Развернув машину, рывком выбрался на шоссе. В зеркале заднего обзора поочередно исчезли дом, вода, потом Лошадиная гора. Он свернул на грунтовую дорогу, почти тропу, ведущую на север, к тому месту, которое помечено на карте крестиком и инициалами ПК. Сегодня нужно держаться подальше от них, а ночью...
...Фраскати, черт побери, надеюсь, что у тебя был только один экземпляр этой проклятой карты.

* * *

Он проснулся с ощущением, что спал крепко и что ему снилось детство. Взглянув на часы и на темноту за тонкими занавесками, понял, что уже часов семь вечера. В соседней комнате слышались звуки радио и еще не усталые шаги людей. Сладко зевнув, повернулся на спину. До того лежал, уютно свернувшись калачиком. Ему снились школьные каникулы, полные народа пляжи, предназначенные для партийных чиновников, цветущие луга и мелькающая в ручье рыба, даже собственная тень, когда он в охотничьем азарте наклонился над водой. Улыбнулся, потом горько сглотнул, подумав, что даже подсознательно пытается бежать от угрызений совести, вызванных, как он считал, предательством идеалов.
«Дети никогда не одолеют взрослых», – предупреждал он Ирину... Уже тогда не смотрел ли он с подозрением на Никитина, как бы предвидя будущее? Они были больше обычного пьяны от успеха и спиртного. «На этот раз одолеют», – весело ответила она, потешаясь над его серьезным видом. Он покачивался в глубоком кресле. Но она погибла, и она ошиблась. Никитин пришел к выводу, что его главное дело – удержать от распада империю, союз республик, контролируемый из Москвы партией. Диденко знал, что это искреннее убеждение, давно укоренившееся в сознании и лишь укрепившееся благодаря развитию событий. Они трое, особенно он и Ирина, словно дети, которым некуда девать энергию, не останавливаясь ни на минуту, носились по Кремлю и по стране, меняя все по пути. Но теперь взрослые вновь утвердили свой авторитет, нашлепали по попке и отправили спать...
...После гибели Ирины перед носом захлопнулась дверь. По впалой щеке покатилась слеза бессилия и острого разочарования. В этот миг он чуть ли не физически ощущал присутствие Ирины в этой нетопленой комнате и был почти готов признаться, что любил ее, был больше чем другом. Почти боготворил ее. Но его нынешнее враждебное отношение к Никитину никак не было связано с Ириной, но зато имело самую тесную связь с начатым ими делом, которое после ее смерти пошло насмарку.
Он встал с кровати, освобожденной для него одним из детей сестры. Беспокойно заметался по комнате: казалось, что, пока он спал, к нему подсознательно, помимо воли, вернулось стремление к решительным действиям. Половицы тихо поскрипывали под его тщедушным телом. Он приоткрыл простенькую занавеску. Посреди замерзшего окошка оставался глазок – наверное, остался с тех пор, как он дул на него раньше, когда смотрел на простирающиеся за домом заснеженные поля. На глубокий, с протоптанной дорожкой снег из окон горницы падал яркий желтый свет. В спальне ледяной холод. Он энергично растер руки. Во сне на него нахлынула волна воспоминаний детства. И постоянно присутствовал взрослый, предупреждавший пионеров держаться подальше от пьяных веселых мужиков или запрещавший заходить на отгороженный пляж, где могли загорать только очень важные партийные чиновники. Их всегда учили не сходить с протоптанных дорог и тропинок.
Провел рукой по лбу и посмотрел на руку, словно ожидая обнаружить грязь. Глаза снова повлажнели. Глупо. Все было строго расписано: не ходи туда, не делай этого, это разрешено, а это нет. Никитин с Ириной, должно быть, слышали в детстве у себя на Украине те же предупреждающие голоса, но дело в том, что она их не слушала, а он слушал. Когда Ирина позвала его в Москву занять пост руководителя городской парторганизации, он слышал те же самые старые нашептывания, по смех Ирины был громче, и в конце концов взрослые уснули и их игра началась по-настоящему!
Недавнее прошлое не хотело отпускать. Они вычистили Политбюро, проверили настоящие выборы в Центральный Комитет, они сделали так много за такое короткое время – в этот пьянящий миг казалось, что они бесповоротно изменили все на свете!
Очнувшись от грез, увидел, что, словно перед выступлением, мечется по комнате. Открыв дверь спальни, прошел по застланному старыми половиками коридорчику в горницу. Сестра Соня удивленно подняла глаза, видно, увидев на его лице необычное выражение. Ее муж, Василий, директор сельской школы, оторвавшись от еды и газеты, тоже посмотрел как-то недоверчиво, словно от Диденко исходила угроза.
– Гляжу, твой приятель генеральный секретарь получил приглашение от президента посетить Америку. И в Лондон приглашают. Недурно, а? – насмешливо заметил он.
Сестра кормила грудью младенца, а ее маленькая дочка, Наташа, играла у огня с тряпичной куклой. Она, подражая матери, должно быть, тоже кормила ее грудью. Диденко был неуверен: он никогда не понимал детей и не разбирался в их играх.
– Что... ах, да. Да, что-то слыхал.
– В новостях показывали зверства мусульман, проговорил Василий с набитым ртом. – Где-то на востоке. Пора бы что-нибудь с этим делать.
– О, да... а что?
– Петр, – тихо обратилась к нему сестра.
Диденко посмотрел на не поднимавшего головы от тарелки, продолжавшего жевать Василия. Черт побери!..
– Я тоже смотрела новости. Там показывали... – она поглядела на младенца, потом на дочку, – ...изуродованные трупы.
– Что там происходит? – допытывался Диденко.
– Дополнительные войска. Аресты.
– Знакомая реакция! – презрительно бросил он.
– А что делать? Там же убивают людей! – проворчал Василий. – Теперь, когда прислали еще две гвардейские дивизии с тапками и всем, что нужно, чучмеки свое получат. С такими вещами мириться нельзя.
– Господи, Василий... – начал было он, и тут же смолк, словно альпинист, берегущий силы перед последним тяжелым подъемом. Из того, что узнал, он понял, что должен ехать.
Это действительно был их кошмар – Таджикистан, Узбекистан и Казахстан вспыхивали один за одним вдоль всей южной границы, словно факелы, поджигаемые афганцами, иранцами и их собственной «гласностью». Можно было убеждать Эстонию и Латвию, даже проклятых грузин, но только не мусульман. Поэтому союз должен сохраняться ценой крови, а власть партии оставаться непоколебимой. Никитин считал целью своей жизни сохранение партии, но он был лишь одной частью мозга, который составляли они втроем. Теперь он был тем, что осталось после лоботомии!
– Извини, Василий, – пробормотал он, – возможно, ты и прав. Нельзя позволить, чтобы дело зашло дальше, – и, помедлив, добавил: – Соня, я вечером уеду. Я... должен кое-где побывать. – А у огня было так тепло, и комната согревала, словно одеяло.
– Куда ты собрался? Это что, обязательно?
– Спасибо тебе, Соня... и Василию. Вот побыл у вас, и мне стало лучше. Но у меня еще остались дела. Если он готовится к поездке в Америку, то тогда он у себя на даче... – Где они вместе намечали столько перемен! – ...отдыхает перед историческим визитом. Во всяком случае, будет там. – Петр потер лоб. – Я забыл кое-что ему сказать...
Василий, ухмыльнувшись, уткнулся в газету, Соня согласно кивнула головой.
На лице Диденко оставалась бессмысленная бодрая улыбка. В сердце и под лопаткой похолодело. Никаких дел больше не оставалось. К этому сводился смысл всех воспоминаний детства и иллюзорного ощущения присутствия Ирины в маленькой холодной спальне. Его, как Никитина, уже не переделать. Прежде чем уйти на покой, в безвестность, на пенсию, он должен еще раз попытаться переубедить Никитина! Оставался только он – другой Ирины уже не будет.
– Ведь около десяти есть автобус? – спросил он Соню, застегивавшую кофточку, давая отрыгнуть младенцу.

* * *

– Кто такой Блэнтайр... И откуда у него этот акцент? – резко спросил Обри, щелкая пальцами, заметив, что Чемберс при этом раздраженно передернул плечами.
– Гм... Патрик его знает, – ответил Годвин. – Состоял в отрядах французских парашютистов в Алжире, был наемником в Родезии, потом в Намибии...
– Полагаю, что там все еще предпочитают называть ее Юго-Западной Африкой, Тони.
– Родом из Родезии. Пару лет назад наши люди потеряли его след. Теперь объявился вместе с Маланом. Интересно.
– Значит, Джеймс отчаянно рвется поговорить с Маланом по телефону. Наложил в штаны, – злорадствовал Обри.
В Лондоне смеркалось. На крашеной стене, мерцая, словно угли в камине, угасало желтое пятно. Вдали за Оксфорд-стрит виднелась желтовато-розовая полоска заката, а первые звезды были отделены от заката чистой аквамариновой полосой неба.
– Блэнтайр работает на Малана и знает Патрика, – воскликнул вдруг Годвин. – Если он консультирует Харрела, то...
– Пока что Малан не будет давать советов Харрелу, – возразил Обри, снова повернувшись к окну. – Он напрямую не связан с эти делом... возможно, только отчасти, поскольку оно затрагивает Джеймса. – Склонив голову набок, стал слушать записи телефонных разговоров Мелстеда.
Грубовато-добродушный голос Оррелла... Оррелл по подсказке Мелстеда уже звонил Обри. «Слушай, старина, не тронь... Не придирайся к Джеймсу по пустякам, Кеннет». Потом Джеймс позвонил Лонгмиду, секретарю кабинета, а Лонгмид позвонил ему. «Кеннет, ты что там задумал?» И уже погромче, с присущим ему раздражением: «По-твоему, Джеймс может быть впутан в?.. Чепуха!»
Мелстед паниковал. Он почуял запах паленого. Даже позвонил Шапиро, но какое-то чутье удержало его от того, чтобы обо всем рассказать, только выразил беспокойство из-за отсутствия Малана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53