Удивление на его лице, непроизвольное движение рукой, затем широко открытый рот, словно вот-вот вырвет, выпученные глаза, будто он собирался ими дышать. Рука на левой кисти, ошеломленный взгляд Харрела, его руки, тянущиеся к Хайду через спинку сиденья. Повернувшись, Хайд боднул головой в лицо другого американца. У того дернулась шея. Послышался хруст. Рука была свободна, и он ухватился за ручку дверцы. Пальцы Харрела лишь скользнули по одежде. Дверь распахнулась. Он еще раз ткнул локтем задыхавшегося американца, ударил ногой позади себя и всем телом навалился на другого охранника. Уже наполовину высунувшись из машины, чувствуя, как болтается дверца и дрожит трогающаяся с места машина, краем глаза увидел, как вспыхнул зеленый. Остекленевшие глаза, и у самого уха свист судорожно вдыхаемого воздуха. Харрел, бросив попытку удержать его, рванул вперед, стараясь отъехать подальше от светофора. У самого лица серой ртутью проносилась земля, потом, когда машина резко свернула, он вывалился из нее и откатился в сторону кому-то под ноги, слыша визг тормозов и почти сразу звук подаваемого назад лимузина. Над ним кто-то кричал. Пыль, шум, вращающиеся узорчатые протекторы. Он откатился еще дальше. Машина поравнялась с ним, с заднего сиденья, доставая из-под мышки пистолет, высовывался хватающий ртом воздух американец, впереди сквозь стекло – свирепое лицо Харрела.
Хайд, чихая от поднятой пыли, поднялся на колени и, все еще плохо соображая, под возмущенные крики стоявшего рядом мужчины, толкнул одетую в черное женщину. Протискиваясь сквозь немногочисленную толпу, которая тут же стеной сомкнулась позади него, он слышал пронзительный, словно визг автомобильных шин, крик какого-то животного. Сидевший слева от него американец, целясь трясущимися руками, выскочил из лимузина, пачкая светлый верх лимузина кровью, хлещущей из разбитого носа. Хайд проскочил мимо стайки ребятишек, мимо осла, двух женщин, споткнулся о ноги нищего, сбил с ног ударившегося о стену безногого калеку на костылях.
Услышав первый выстрел, подумал, до чего же тонка и уязвима кожа на лопатках. Голоса американцев потонули в шуме толпы, воплях нищего и ругательствах безногого моджахеда.
Наскочил на грубую глинобитную стену, на мгновение ухватился за ее шероховатую поверхность, потом ткнулся в низко висевшую вывеску какой-то лавки, опрокинул медную урну, та с грохотом покатилась по переулку. Побежал дальше по кривому переулку, который, причудливо извиваясь, становился все пустыннее и надежнее.
* * *
Совпадение смерти брата с гибелью Патрика Хайда словно было предсказано неким зловещим гороскопом. Обри ощущал, как ни с того ни с сего тяжело задвигался плохо уложенный груз. Откуда так внезапно взялся этот незакрепленный груз жалости, вины и неподдельной скорби? Морские выдры, словно пробки, маленькими точками прыгали по волнам за линией водорослей. В предвечернем освещении они казались абсолютно черными и нереальными. Под досками пола, вызывая ощущение тревоги, хлюпало море.
И что ему до нее?
Кэтрин Обри с сигаретой в руках стояла в квадрате окна. В ее натянутой позе ощутимо чувствовалось беспокойство. Он думал, что она просила посмотреть это жилище просто ради Алана или ее самой; но здесь он понял, что ее беспокоило что-то другое. Ей, видно, нужно его присутствие здесь как профессионала. Это уже было вторжением в его дела, тогда как он сам желал всего лишь сказать прощальные слова и как можно быстрее тактично отправиться восвояси! Кэтрин, как взведенная пружина, – того и гляди сорвется. О ее горе, о чувстве вины можно было судить хотя бы по тому, как она нервно мяла целлофановую обертку пачки сигарет.
Потом в памяти всплыл Малан. Его вожделения в отношении Кэтрин вызывали в Обри желание ее защитить – глупо, поскольку вполне очевидно, что между ними в прошлом была связь, которую один Малан желал оживить. Южноафриканец сбивал Обри с толку. У Малана были капиталы в «Шапиро электрикс». Этим летом Малан и Кэтрин встречались в Париже на авиасалоне. Не то! Подумай о нем объективно, внушал он себе. Компания Шапиро была в коротком списке Годвина. Он видел его, когда летел сюда. Малан непонятно почему боялся профессии Обри.
Обри обдумывал проблему в напряженной тишине, вызванной настроением женщины. На пианино, ноты, висевший на стене саксофон падал свет. Он, прищурившись, посмотрел на жемчужные переливы света за окном, на еле видных в легкой дымке морских выдр. Кэтрин тенью маячила в углу комнаты. Странно, жилище Алана с самого начала привлекло его человеческой теплотой; большинство мест, где жил он сам, не вызывали в нем такого ощущения. Ощущение удовлетворения жизнью подчеркивали шутливые надписи на стене. Алан был здесь счастлив, доволен. Кеннет смутно завидовал умершему брату.
Кэтрин тихо, напряженно произнесла:
– Мне нужна ваша помощь... совет.
– Да? – встревоженно откликнулся он.
Она, скрестив руки на груди, одной рукой поддерживая локоть другой, театрально выпустила струю дыма. У нее блестели глаза, но он не мог разобрать, слезы ли это.
– Так в чем дело? – вынужденно добавил он. – Чем я могу помочь? – продолжал он более уверенным, мягким тоном.
– Это касается друга... – Он внутренне сжался. Неужели какой-нибудь глупый треугольник между Маланом, ею и еще одним? Господи, неужели придется играть доброго дядюшку этой незнакомой племянницы?
– Да? – он жестом предложил ей сесть, по она отрицательно покачала головой. Обри устало опустился на стул.
Молчание, потом ручеек слов, постепенно превратившийся в поток.
– Он пропал... его зовут Джон, я с ним живу... уже много месяцев, – словно далекое, прерываемое помехами радио. – Эта его навязчивая идея, что бы там ни было, но я ее не понимала! Где-то на севере штата... какая-то катастрофа... когда у Алана... когда у Алана была остановка сердца... он мне позвонил... – Она отсутствующим взглядом смотрела поверх переливающихся на воде бликов в сторону неразличимого горизонта. Лицо блестело от слез. – Скрывался... уходя от погони... я не могла ему помочь. Он бранился, но не могла же я оставить Алана, правда? Когда он умирал. Он бы остался совсем один. – Не обращая внимания на слезы в голосе и те, что катились по щекам, она с усилием продолжала: – Теперь я не могу его отыскать, он не появляется. В тот вечер я с ним разговаривала, но не могла же я оставить!.. Тогда он... больше не позвонил. Не знаю, что с ним произошло, но я страшно боюсь за пего. Очень боюсь, правда, чувствую, что ему грозит опасность.
– А на самом деле?
Казалось, она испугалась, вспомнив о присутствии Обри.
– Он так говорил.
– Что он там делал?
Она сжала ладонями виски, словно усилие вспомнить причиняло боль. В солнечном свете тонким слоем висел дым сигареты.
– Он... весной там разбился самолет. Он постоянно говорил, что расследование велось только для отвода глаз, что там кроется другое.
– Почему он этим интересовался?
– Он... он работает в ФАУ, Федеральном авиационном...
– Ясно. И он считал, что произошло что-то такое...
– Преступление. Он так говорил.
– Что еще он говорил?
Снова сжатые ладонями виски. Темные волосы и белая кожа. Потом:
– Он говорил... он знал, как они это устроили, что произошло на самом деле. Да, так.
– И ты считаешь, что ему грозила опасность.
Она лишь кивнула. Обри оттянул пальцами нижнюю губу. Царившее в комнате напряжение рассеялось. Кэтрин, видно, почувствовала облегчение. А что касается его... Это может оказаться либо серьезным, либо пустячным. Можно было неофициально навести справки в Лэнгли. Заниматься этим всерьез, выходя за рамки личной просьбы, было бы сложным делом. Потерявшая душевное равновесие, испытывающая чувство вины молодая женщина поссорилась с любовником и, возможно, собирается вернуться к другому мужчине. Свет за окном стал более прозрачным. По холмам, как яркие пуговицы, рассыпались домики, в гавани на волнах прилива ныряли и покачивались мачты. В плавучем домике в глаза бросались свидетельства беззаботного существования, беспорядочной, неорганизованной жизни. Потрясающе богемная обстановка, подумал он с неприязнью. И в то же время атмосфера удовлетворенных желаний и довольства. Брат был счастлив, хотя, возможно, и не очень обязателен по отношению к другим.
Что делать с Кэтрин?
Он спросил:
– Когда вы с ним говорили в последний раз?
– В тот вечер, когда я ездила в больницу.
– И ты не слыхала о каком-нибудь... несчастном случае? Тебя нашли бы, знали бы, кому сообщить? – Она утвердительно кивнула. – Тогда, возможно... – вздохнул он. – Эта озабоченность в связи с воздушной катастрофой... Как он ее воспринимал?
– Он становился словно бешеный. Я же говорю, он был одержим ею. Она постоянно жалила его, словно пчела.
– Интересно, почему?
– Да потому... А еще воздушная катастрофа в России. В которой погибла жена Никитина.
– Он считал, что между ними есть связь? – не веря ушам, спросил Обри. Женщина пожала плечами, не зная, что сказать. – Сомневаюсь... действительно навязчивая идея, – заметил он. Потом мягко добавил: – Я пощупаю кое-где, в своих кругах, среди здешних друзей. – Он поднялся. – Уверен, в этом деле нет ничего такого, что бы его могло так волновать. Думаю, не больше, чем... – Он запнулся, увидев полное отчаяния беззащитное выражение на изможденном бледном лице. – Пойдем? – спросил он тихо, и она немедленно кивнула.
Он довел ее до двери, бросил последний взгляд на комнату, на небогатые пожитки, свидетельствующие о необеспеченной жизни брата. Алан жил в основном на гонорары с десятка устаревших мелодий, когда-то несколько раз удачно записанных джазовыми знаменитостями. Ненадежное существование, но и завидное.
Его уступчивость помешала внести ясность. Что за воздушная катастрофа в Северной Калифорнии? Действительно ли есть связь с гибелью Никитиной? Нет, такого не может быть.
Царившая в комнате атмосфера удовлетворенности, состоявшейся жизни настойчиво убеждала, что в своей жизни он многое упустил. Навязчивая идея любовника Кэтрин казалась ему глупой и смехотворной.
Однако, чтобы успокоить ее, он потихоньку наведет несколько справок. Исполнит семейный долг...
4
Экзистенциализм
Судя по землистой дряхлой коже, лавочнику было немало лет, но он уверенно передвигал на костылях свое тощее тело. Пустая левая штанина. Могучие мускулистые руки. Хайд следил за ним слипающимися глазами, стараясь, словно за тонкой занавеской, спрятать лицо за паром, поднимающимся от миски с горячей остро приправленной едой. На стене все еще задрапированные черным фотографии сына хозяина, погибшего три года назад в Панджшере во время химической атаки. Молодая вдова сына, подобающим образом закутанная в черные одежды, сжалась комочком в одном из углов на земляном полу, мешая кочергой в огне, от которого к дыре в низком потолке поднимались клубы дыма, словно сигналя вырвавшимся на волю дикарям Харрела. Никакие нормы и правила, установленные ЦРУ, не были для них законом. Это они убили Ирину Никитину. Хотели ли они, чтобы Таджикистан закипел, как молоко на плите, чтобы снова началась война? Желали ли они того же, чего хотели кабульские фундаменталисты – перенести джихад, священную войну, на север, в мусульманские республики Советского Союза? Ради Бога, зачем? Они же не смогут поладить с муллами и моджахедами, сформировавшими афганское правительство.
Он продолжал жевать стоившую больших денег приправленную соусом карри жесткую баранину, отщипывая куски от плоской рыхлой лепешки и макая их в густую подливку. Руки и плечи перестали трястись. Он отяжелел от еды, но мысли вспыхивали и гасли, словно артиллерийские снаряды, рассеиваемые по широкому горизонту. Хотя они забрали пленку и документы, не оставив ему и крупицы доказательств против них, он не переставал думать о той долине в Таджикистане; о долгом, кругами, падения самолета; об озере, о том, как искали его, и о своем спасении – о том, что это значило! А Гейнс из посольства – замешан ли он в этом? А правительство Ее Величества?
Продолжая жевать, он чуть не подавился при мысли, что не может довериться никому, кроме Обри. Проклятого старого раздолбая Обри, который бросил его в этой поганой дыре, практически обрек на смерть. Числится погибшим. Только он...
Снова затряслись руки. Он черпал ложкой хлебово, торопливо глотая один за одним куски горячего мяса с соусом, стараясь избавиться от точившей его, словно червяк, мысли об Обри. Проклятый Обри! Черт возьми, он...
В конце концов он оставил свои обвинения, потому что на них уходили оставшиеся силы, изматывая его больше, чем смутные нереальные воспоминания о человеке, убитом им десять дней назад. Ложка скребла опустевшую миску, и он бросил ее на стол. Афганец смотрел на него, стоя в темном углу перед ковром необычайно тонкой работы. Хайд потер скулы, глаза, чувствуя запах грязных рук и, как ему чудилось, крови, хотя перед этим умылся у дряхлой колонки в узком грязном дворе позади лавки. Потом задрал голову, отводя ноздри подальше от тела и одежды, вдыхая запах специй, фруктов и овощей, хранившихся за занавеской, в задней комнате, и наверху, в тесной спальне.
Потом спросил:
– Как девчонка? Не опасно послать ее походить но улицам?
– Зачем?
– Хочу знать, где они, что делают.
Афганец быстро заговорил с девушкой. Обведенные краской глаза ее смотрели одновременно с вызовом и сочувствием. Она поднялась со своего места у огня и скрылась за шуршащей занавеской. Хлопнула дверь лавки.
Он напомнил себе, что они знают о Мохаммеде. Он числится в оставшемся от старых времен списке надежных укрытий. Если он в начале списка, они будут здесь сегодня. Если в конце, то завтра. При мысли о том, что снова надо будет бежать, скрываться от погони, желудок забунтовал, еда подступила к горлу. С тех пор как он пересек границу, его никто не преследовал, ни Харрел, ни кто-нибудь другой. Он вписывался в окружающую среду, которую знал лучше, чем они. Они не утруждали себя, потому что знали: он направится прямо в проклятое посольство, к Гейнсу, размахивая добычей с места катастрофы! Они правильно догадались, как примитивно будет мыслить его смертельно уставший мозг. И просто поджидали его. Они ничем не рисковали – просто знали.
Афганец приковылял на костылях к столу и тяжело опустился на стул напротив Хайда. Его лицо было давно знакомым и в то же время совсем чужим. Между ними возникло отчуждение, не имевшее никакого отношения к потерянной им ноге, но прямо связанное с уходом советских войск. Теперь это была его страна. Хайд стал для него чужеземцем, неверным. Исламская республика Афганистан – как долго осталось ждать ее провозглашения? В будущем году, в этом? Этот человек, когда-то прозападный сторонник Масуда, теперь закутал вдову сына в черные одежды, надел на нее чадру, а в глазах его сквозило презрение.
– Почему американцы хотят тебя убить? – спросил он. – Ты ишачил на них.
– Да. Лучше, если ты ничего не будешь знать.
Афганец был само безразличие. Его не трогала опасность, грозившая Хайду, не подозревал он и того, что она грозит и ему. Хайд, Харрел и все остальные были для него не более чем псами, роющимися в мусоре. Неверными безбожниками.
– Долго еще будет ходить девчонка? – Нервы Хайда сдавали. Пока он ел, вцепившись в ложку и миску, дрожь в руках удавалось сдерживать, а теперь они снова начали трястись. Не терпелось поскорее уйти отсюда.
Хайд бросил взгляд на афганца. Острые черные глаза скрытно наблюдали за ним, но в то же время с таким безразличием, словно тот разглядывал ползущее по занавеске насекомое. Хайд несколько раз глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Спокойное, ровное, бездумное дыхание. Он уже обо всем подумал. Харрел должен его уничтожить, английское посольство непонятно каким образом впутано в эту историю, афганцы покормят, но не больше. Надо выбираться из Кабула, из этой страны. Значит, Пакистан. Пешавар. А потом Обри...
Он не мог простить старику, что тот бросил его... в таком деле! Но ему можно доверять.
Молчание продолжалось. Афганец сварил ему горький, крепкий кофе. Он вдыхал аромат напитка, прихлебывая его маленькими глотками, прислушиваясь к вечернему гомону базара, хлопающей позади них двери лавки, лаю и царапанью тощего черного пса на заднем дворе. Ничего страшного. Он притворился, что отдыхает. Ему не оставалось другого выбора, кроме как уцелеть... никакого выбора... никакого...
Дремотное состояние было прервано возвращением женщины. Он оторвался от чашки с остывшим кофе. Затуманенный взгляд отметил ее присутствие, но он был скорее сосредоточен на треснутом грязном блюдце с двумя раздавленными окурками гашиша, который он купил у хозяина. Гашиш был ему нужен – он принес спокойствие. По теперь его раздражало, что голова затуманена, словно плохо освещенная комната.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Хайд, чихая от поднятой пыли, поднялся на колени и, все еще плохо соображая, под возмущенные крики стоявшего рядом мужчины, толкнул одетую в черное женщину. Протискиваясь сквозь немногочисленную толпу, которая тут же стеной сомкнулась позади него, он слышал пронзительный, словно визг автомобильных шин, крик какого-то животного. Сидевший слева от него американец, целясь трясущимися руками, выскочил из лимузина, пачкая светлый верх лимузина кровью, хлещущей из разбитого носа. Хайд проскочил мимо стайки ребятишек, мимо осла, двух женщин, споткнулся о ноги нищего, сбил с ног ударившегося о стену безногого калеку на костылях.
Услышав первый выстрел, подумал, до чего же тонка и уязвима кожа на лопатках. Голоса американцев потонули в шуме толпы, воплях нищего и ругательствах безногого моджахеда.
Наскочил на грубую глинобитную стену, на мгновение ухватился за ее шероховатую поверхность, потом ткнулся в низко висевшую вывеску какой-то лавки, опрокинул медную урну, та с грохотом покатилась по переулку. Побежал дальше по кривому переулку, который, причудливо извиваясь, становился все пустыннее и надежнее.
* * *
Совпадение смерти брата с гибелью Патрика Хайда словно было предсказано неким зловещим гороскопом. Обри ощущал, как ни с того ни с сего тяжело задвигался плохо уложенный груз. Откуда так внезапно взялся этот незакрепленный груз жалости, вины и неподдельной скорби? Морские выдры, словно пробки, маленькими точками прыгали по волнам за линией водорослей. В предвечернем освещении они казались абсолютно черными и нереальными. Под досками пола, вызывая ощущение тревоги, хлюпало море.
И что ему до нее?
Кэтрин Обри с сигаретой в руках стояла в квадрате окна. В ее натянутой позе ощутимо чувствовалось беспокойство. Он думал, что она просила посмотреть это жилище просто ради Алана или ее самой; но здесь он понял, что ее беспокоило что-то другое. Ей, видно, нужно его присутствие здесь как профессионала. Это уже было вторжением в его дела, тогда как он сам желал всего лишь сказать прощальные слова и как можно быстрее тактично отправиться восвояси! Кэтрин, как взведенная пружина, – того и гляди сорвется. О ее горе, о чувстве вины можно было судить хотя бы по тому, как она нервно мяла целлофановую обертку пачки сигарет.
Потом в памяти всплыл Малан. Его вожделения в отношении Кэтрин вызывали в Обри желание ее защитить – глупо, поскольку вполне очевидно, что между ними в прошлом была связь, которую один Малан желал оживить. Южноафриканец сбивал Обри с толку. У Малана были капиталы в «Шапиро электрикс». Этим летом Малан и Кэтрин встречались в Париже на авиасалоне. Не то! Подумай о нем объективно, внушал он себе. Компания Шапиро была в коротком списке Годвина. Он видел его, когда летел сюда. Малан непонятно почему боялся профессии Обри.
Обри обдумывал проблему в напряженной тишине, вызванной настроением женщины. На пианино, ноты, висевший на стене саксофон падал свет. Он, прищурившись, посмотрел на жемчужные переливы света за окном, на еле видных в легкой дымке морских выдр. Кэтрин тенью маячила в углу комнаты. Странно, жилище Алана с самого начала привлекло его человеческой теплотой; большинство мест, где жил он сам, не вызывали в нем такого ощущения. Ощущение удовлетворения жизнью подчеркивали шутливые надписи на стене. Алан был здесь счастлив, доволен. Кеннет смутно завидовал умершему брату.
Кэтрин тихо, напряженно произнесла:
– Мне нужна ваша помощь... совет.
– Да? – встревоженно откликнулся он.
Она, скрестив руки на груди, одной рукой поддерживая локоть другой, театрально выпустила струю дыма. У нее блестели глаза, но он не мог разобрать, слезы ли это.
– Так в чем дело? – вынужденно добавил он. – Чем я могу помочь? – продолжал он более уверенным, мягким тоном.
– Это касается друга... – Он внутренне сжался. Неужели какой-нибудь глупый треугольник между Маланом, ею и еще одним? Господи, неужели придется играть доброго дядюшку этой незнакомой племянницы?
– Да? – он жестом предложил ей сесть, по она отрицательно покачала головой. Обри устало опустился на стул.
Молчание, потом ручеек слов, постепенно превратившийся в поток.
– Он пропал... его зовут Джон, я с ним живу... уже много месяцев, – словно далекое, прерываемое помехами радио. – Эта его навязчивая идея, что бы там ни было, но я ее не понимала! Где-то на севере штата... какая-то катастрофа... когда у Алана... когда у Алана была остановка сердца... он мне позвонил... – Она отсутствующим взглядом смотрела поверх переливающихся на воде бликов в сторону неразличимого горизонта. Лицо блестело от слез. – Скрывался... уходя от погони... я не могла ему помочь. Он бранился, но не могла же я оставить Алана, правда? Когда он умирал. Он бы остался совсем один. – Не обращая внимания на слезы в голосе и те, что катились по щекам, она с усилием продолжала: – Теперь я не могу его отыскать, он не появляется. В тот вечер я с ним разговаривала, но не могла же я оставить!.. Тогда он... больше не позвонил. Не знаю, что с ним произошло, но я страшно боюсь за пего. Очень боюсь, правда, чувствую, что ему грозит опасность.
– А на самом деле?
Казалось, она испугалась, вспомнив о присутствии Обри.
– Он так говорил.
– Что он там делал?
Она сжала ладонями виски, словно усилие вспомнить причиняло боль. В солнечном свете тонким слоем висел дым сигареты.
– Он... весной там разбился самолет. Он постоянно говорил, что расследование велось только для отвода глаз, что там кроется другое.
– Почему он этим интересовался?
– Он... он работает в ФАУ, Федеральном авиационном...
– Ясно. И он считал, что произошло что-то такое...
– Преступление. Он так говорил.
– Что еще он говорил?
Снова сжатые ладонями виски. Темные волосы и белая кожа. Потом:
– Он говорил... он знал, как они это устроили, что произошло на самом деле. Да, так.
– И ты считаешь, что ему грозила опасность.
Она лишь кивнула. Обри оттянул пальцами нижнюю губу. Царившее в комнате напряжение рассеялось. Кэтрин, видно, почувствовала облегчение. А что касается его... Это может оказаться либо серьезным, либо пустячным. Можно было неофициально навести справки в Лэнгли. Заниматься этим всерьез, выходя за рамки личной просьбы, было бы сложным делом. Потерявшая душевное равновесие, испытывающая чувство вины молодая женщина поссорилась с любовником и, возможно, собирается вернуться к другому мужчине. Свет за окном стал более прозрачным. По холмам, как яркие пуговицы, рассыпались домики, в гавани на волнах прилива ныряли и покачивались мачты. В плавучем домике в глаза бросались свидетельства беззаботного существования, беспорядочной, неорганизованной жизни. Потрясающе богемная обстановка, подумал он с неприязнью. И в то же время атмосфера удовлетворенных желаний и довольства. Брат был счастлив, хотя, возможно, и не очень обязателен по отношению к другим.
Что делать с Кэтрин?
Он спросил:
– Когда вы с ним говорили в последний раз?
– В тот вечер, когда я ездила в больницу.
– И ты не слыхала о каком-нибудь... несчастном случае? Тебя нашли бы, знали бы, кому сообщить? – Она утвердительно кивнула. – Тогда, возможно... – вздохнул он. – Эта озабоченность в связи с воздушной катастрофой... Как он ее воспринимал?
– Он становился словно бешеный. Я же говорю, он был одержим ею. Она постоянно жалила его, словно пчела.
– Интересно, почему?
– Да потому... А еще воздушная катастрофа в России. В которой погибла жена Никитина.
– Он считал, что между ними есть связь? – не веря ушам, спросил Обри. Женщина пожала плечами, не зная, что сказать. – Сомневаюсь... действительно навязчивая идея, – заметил он. Потом мягко добавил: – Я пощупаю кое-где, в своих кругах, среди здешних друзей. – Он поднялся. – Уверен, в этом деле нет ничего такого, что бы его могло так волновать. Думаю, не больше, чем... – Он запнулся, увидев полное отчаяния беззащитное выражение на изможденном бледном лице. – Пойдем? – спросил он тихо, и она немедленно кивнула.
Он довел ее до двери, бросил последний взгляд на комнату, на небогатые пожитки, свидетельствующие о необеспеченной жизни брата. Алан жил в основном на гонорары с десятка устаревших мелодий, когда-то несколько раз удачно записанных джазовыми знаменитостями. Ненадежное существование, но и завидное.
Его уступчивость помешала внести ясность. Что за воздушная катастрофа в Северной Калифорнии? Действительно ли есть связь с гибелью Никитиной? Нет, такого не может быть.
Царившая в комнате атмосфера удовлетворенности, состоявшейся жизни настойчиво убеждала, что в своей жизни он многое упустил. Навязчивая идея любовника Кэтрин казалась ему глупой и смехотворной.
Однако, чтобы успокоить ее, он потихоньку наведет несколько справок. Исполнит семейный долг...
4
Экзистенциализм
Судя по землистой дряхлой коже, лавочнику было немало лет, но он уверенно передвигал на костылях свое тощее тело. Пустая левая штанина. Могучие мускулистые руки. Хайд следил за ним слипающимися глазами, стараясь, словно за тонкой занавеской, спрятать лицо за паром, поднимающимся от миски с горячей остро приправленной едой. На стене все еще задрапированные черным фотографии сына хозяина, погибшего три года назад в Панджшере во время химической атаки. Молодая вдова сына, подобающим образом закутанная в черные одежды, сжалась комочком в одном из углов на земляном полу, мешая кочергой в огне, от которого к дыре в низком потолке поднимались клубы дыма, словно сигналя вырвавшимся на волю дикарям Харрела. Никакие нормы и правила, установленные ЦРУ, не были для них законом. Это они убили Ирину Никитину. Хотели ли они, чтобы Таджикистан закипел, как молоко на плите, чтобы снова началась война? Желали ли они того же, чего хотели кабульские фундаменталисты – перенести джихад, священную войну, на север, в мусульманские республики Советского Союза? Ради Бога, зачем? Они же не смогут поладить с муллами и моджахедами, сформировавшими афганское правительство.
Он продолжал жевать стоившую больших денег приправленную соусом карри жесткую баранину, отщипывая куски от плоской рыхлой лепешки и макая их в густую подливку. Руки и плечи перестали трястись. Он отяжелел от еды, но мысли вспыхивали и гасли, словно артиллерийские снаряды, рассеиваемые по широкому горизонту. Хотя они забрали пленку и документы, не оставив ему и крупицы доказательств против них, он не переставал думать о той долине в Таджикистане; о долгом, кругами, падения самолета; об озере, о том, как искали его, и о своем спасении – о том, что это значило! А Гейнс из посольства – замешан ли он в этом? А правительство Ее Величества?
Продолжая жевать, он чуть не подавился при мысли, что не может довериться никому, кроме Обри. Проклятого старого раздолбая Обри, который бросил его в этой поганой дыре, практически обрек на смерть. Числится погибшим. Только он...
Снова затряслись руки. Он черпал ложкой хлебово, торопливо глотая один за одним куски горячего мяса с соусом, стараясь избавиться от точившей его, словно червяк, мысли об Обри. Проклятый Обри! Черт возьми, он...
В конце концов он оставил свои обвинения, потому что на них уходили оставшиеся силы, изматывая его больше, чем смутные нереальные воспоминания о человеке, убитом им десять дней назад. Ложка скребла опустевшую миску, и он бросил ее на стол. Афганец смотрел на него, стоя в темном углу перед ковром необычайно тонкой работы. Хайд потер скулы, глаза, чувствуя запах грязных рук и, как ему чудилось, крови, хотя перед этим умылся у дряхлой колонки в узком грязном дворе позади лавки. Потом задрал голову, отводя ноздри подальше от тела и одежды, вдыхая запах специй, фруктов и овощей, хранившихся за занавеской, в задней комнате, и наверху, в тесной спальне.
Потом спросил:
– Как девчонка? Не опасно послать ее походить но улицам?
– Зачем?
– Хочу знать, где они, что делают.
Афганец быстро заговорил с девушкой. Обведенные краской глаза ее смотрели одновременно с вызовом и сочувствием. Она поднялась со своего места у огня и скрылась за шуршащей занавеской. Хлопнула дверь лавки.
Он напомнил себе, что они знают о Мохаммеде. Он числится в оставшемся от старых времен списке надежных укрытий. Если он в начале списка, они будут здесь сегодня. Если в конце, то завтра. При мысли о том, что снова надо будет бежать, скрываться от погони, желудок забунтовал, еда подступила к горлу. С тех пор как он пересек границу, его никто не преследовал, ни Харрел, ни кто-нибудь другой. Он вписывался в окружающую среду, которую знал лучше, чем они. Они не утруждали себя, потому что знали: он направится прямо в проклятое посольство, к Гейнсу, размахивая добычей с места катастрофы! Они правильно догадались, как примитивно будет мыслить его смертельно уставший мозг. И просто поджидали его. Они ничем не рисковали – просто знали.
Афганец приковылял на костылях к столу и тяжело опустился на стул напротив Хайда. Его лицо было давно знакомым и в то же время совсем чужим. Между ними возникло отчуждение, не имевшее никакого отношения к потерянной им ноге, но прямо связанное с уходом советских войск. Теперь это была его страна. Хайд стал для него чужеземцем, неверным. Исламская республика Афганистан – как долго осталось ждать ее провозглашения? В будущем году, в этом? Этот человек, когда-то прозападный сторонник Масуда, теперь закутал вдову сына в черные одежды, надел на нее чадру, а в глазах его сквозило презрение.
– Почему американцы хотят тебя убить? – спросил он. – Ты ишачил на них.
– Да. Лучше, если ты ничего не будешь знать.
Афганец был само безразличие. Его не трогала опасность, грозившая Хайду, не подозревал он и того, что она грозит и ему. Хайд, Харрел и все остальные были для него не более чем псами, роющимися в мусоре. Неверными безбожниками.
– Долго еще будет ходить девчонка? – Нервы Хайда сдавали. Пока он ел, вцепившись в ложку и миску, дрожь в руках удавалось сдерживать, а теперь они снова начали трястись. Не терпелось поскорее уйти отсюда.
Хайд бросил взгляд на афганца. Острые черные глаза скрытно наблюдали за ним, но в то же время с таким безразличием, словно тот разглядывал ползущее по занавеске насекомое. Хайд несколько раз глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Спокойное, ровное, бездумное дыхание. Он уже обо всем подумал. Харрел должен его уничтожить, английское посольство непонятно каким образом впутано в эту историю, афганцы покормят, но не больше. Надо выбираться из Кабула, из этой страны. Значит, Пакистан. Пешавар. А потом Обри...
Он не мог простить старику, что тот бросил его... в таком деле! Но ему можно доверять.
Молчание продолжалось. Афганец сварил ему горький, крепкий кофе. Он вдыхал аромат напитка, прихлебывая его маленькими глотками, прислушиваясь к вечернему гомону базара, хлопающей позади них двери лавки, лаю и царапанью тощего черного пса на заднем дворе. Ничего страшного. Он притворился, что отдыхает. Ему не оставалось другого выбора, кроме как уцелеть... никакого выбора... никакого...
Дремотное состояние было прервано возвращением женщины. Он оторвался от чашки с остывшим кофе. Затуманенный взгляд отметил ее присутствие, но он был скорее сосредоточен на треснутом грязном блюдце с двумя раздавленными окурками гашиша, который он купил у хозяина. Гашиш был ему нужен – он принес спокойствие. По теперь его раздражало, что голова затуманена, словно плохо освещенная комната.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53