вам здесь скучно! В парижской тюрьме тебе было бы еще скучнее! (Смягчается) . Ну, вот, через четверть часа ты будешь с французом: генерал Лафайетт обещал приехать ровно в три. Воображаю, как ему надоели все эти приемы и торжества в его честь: арки, плакаты, речи, стихи. Такой триумфальной поездки, я думаю, никто не совершал в истории. Конгресс поднес ему в дар имение и двести тысяч долларов, в возмещение денег, которые он пятьдесят лет тому назад потратил на борьбу за независимость. Наша страна бедна, но она не любит оставаться в долгу. Генерал был чрезвычайно смущен, он хотел отказаться от дара, но ему сказали, что американцы обидятся.
ЛИНА (с горечью) : Он совершает триумфальную поездку, а Марселю и другим отрубили головы, оба Разведчика на каторге. Между тем главой заговора был Лафайетт.
ДЖОН: Королевское правительство не имело против него улик. Он ведь выехал в Бельфор с опозданием в один день, по дороге узнал о неудаче восстания и вернулся. К тому же, в войнах главнокомандующие обычно остаются живы… Ангел мой, не вспоминай обо всей трагедии, это слишком ужасно. Генерал Лафайетт – самый лучший человек, которого я когда-либо в жизни видел… Я купил в писчебумажном магазине плакат в его честь, пусть стоит на столе. (Подает Лине картон со стихами) .
ЛИНА (читает) :

Our fathers in glory now sleep
Who gathered with thee to the fight;
But the sons will eternally keep
The tablet of gratitude bright.
We bow not the neck
We bend not the knee;
But our hearts, Lafayette,
We surrender to thee. «Почили в славе наши отцы, бывшие с тобой в боях. Но их сыновья полны вечной к тебе благодарности. Мы не склоняем шеи и колен, но сердца наши принадлежат тебе, Лафайетт"



ДЖОН (озабоченно) : Ты еще плохо произносишь «ти-эч». Надо… (заглядывает в руководство) . Надо выдвинуть кончик языка, слегка его распластать и втянуть назад. Это очень просто.
ЛИНА: Очень… У нас во Франции нет «ти-эч».
ДЖОН (благодушно машет рукой) : Я знаю, я знаю, во Франции все самое лучшее.
ЛИНА: Ты убежден, что все самое лучшее в Соединенных Штатах, правда?
ДЖОН: Да, потому, что это действительно так, какой же тут может быть спор?.. Лина, если тебе скучно, выписывай из Нью-Йорка книги. Почему ты больше не играешь? Помнишь, ты часто играла это (Берет гитару и напевает, перебирая струны) :

Plaisir d'amour ne dure qu'un moment,
Chagrin d'amour dure toute la vie…

ЛИНА (поспешно) : Нет, не это!.. Это нельзя петь с твоим американским акцентом. (Отбирает у него гитару) .
ДЖОН (нерешительно) : Лина, я сегодня проходил мимо нашей винной лавки и, представь себе, вижу две бутылки Клико 1811 года. Помнишь, мы его пили у генерала в Лагранже.
ЛИНА: Помню!.. Ах, как тогда было хорошо!
ДЖОН (обиженно) : Да, но теперь гораздо лучше… Я подумал, не купить ли для сегодняшнего обеда, а? Как ты думаешь?
ЛИНА: Сколько они стоят?
ДЖОН: То-то и есть: по шесть долларов бутылка!
ЛИНА: Шесть долларов! Тридцать франков! В Париже она стоила бы пятнадцать! Я давно говорю, что этот лавочник грабитель!
ДЖОН: Почему грабитель? Ты забываешь фрахт, пошлины, расходы. И ему надо жить. Мы торгуем мехом, а он вином… Я куплю, а? Генералу будет приятен этот знак внимания.
ЛИНА: Неизвестно, останется ли он вообще обедать. Он сказал нам тогда на приеме в мэрии, что он придет «посидеть полчасика со старыми друзьями». Терпеть не могу, когда так принимают приглашения: сказал бы ясно, будет он обедать или нет. Я заказала Цезарю очень скромный обед: будут устрицы, черепаховый суп, форели, жареная ветчина, индейка, спаржа, холодная дичь, сыр, пирог с черникой, пирог с яблоками, больше ничего.
ДЖОН: Маловато. А из напитков мы ему сначала дадим горячего пива с ромом.
ЛИНА: Если ты дашь генералу Лафайетту горячего пива с ромом, он тут же выплеснет тебе его в лицо. Он француз и знает толк в напитках.
ДЖОН: Я пил ваши знаменитые вина, и, по-моему, горячее пиво с ромом гораздо вкуснее… Но тогда тем более необходимо шампанское. (Нерешительно) . Право, Лина, я пойду и куплю эти две бутылки.
ЛИНА: Нет, не две: не более одной бутылки. Этого достаточно на трех человек. Шесть долларов бутылка! Мне весь обед обошелся в девяносто пять сентов. А вот привозные продукты стали очень дороги. Ты не можешь себе представить, сколько в этом месяце ушло на кофе!
ДЖОН (весело) : У вас, французов, бережливость в крови. Ничего, мы как-нибудь проживем, несмотря на кофе.
ЛИНА (с неудовольствием) : «Бережливость, бережливость». Я достаточно натерпелась от бедности и больше ее не хочу… Ну, хорошо, купи шампанского – одну бутылку. Когда принесешь, вели Цезарю опустить бутылку на веревке в колодец, чтобы вино остыло. Кстати, скажи ему… Или нет, это не твоего ума дело, пошли Цезаря сюда.
ДЖОН (еще веселее) : Я гораздо умнее тебя, но допускаю, что в хозяйстве ты понимаешь больше. (Целует ее) . Сегодня в нашем доме будет генерал Лафайетт! Для храбрости я выпью горячего пива с ромом. Или лучше горячего рома с пивом! Для храбрости и на зло моей жене! Ты не хочешь меня поцеловать?
ЛИНА: Не хочу, но могу. (Целует его) .
ДЖОН: Ты меня безумно любишь, но ты еще больше любишь любовь. Ты не могла бы жить, если бы в тебя никто не был влюблен.
ЛИНА: Ты так умен, что я просто дрожу от страха в твоем обществе.
ДЖОН: Я не Наполеон, но это и слава Богу. Что бы ты делала с Наполеоном? А я люблю жизнь, люблю женщин, люблю природу, люблю спорт…
ЛИНА: И горячее пиво с ромом.
ДЖОН: И горячий ром с пивом. (Целует ее еще раз) . Тебе тоже надо пить: когда ты не пьешь, ты делаешься злая. (Убегает) .
ЛИНА. ЦЕЗАРЬ (негр) .
ЛИНА: Цезарь, сегодня не подавай к индейке ни сладкой картошки, ни кукурузы, ни майонэза с ананасным вареньем. Генерал Лафайетт француз и знает толк в еде. Я надеюсь, Цезарь, что ты для этого гостя постараешься.
ЦЕЗАРЬ: Я для него постараюсь. Говорят, он много для нас сделал. Он просил президента Вашингтона уравнять всех негров в правах с белыми. Для него цвет кожи не имеет значения.
ЛИНА: Никакого. Маркиз Лафайетт один из самых знатных людей в мире, но он и пятьдесят лет тому назад, и теперь везде здоровается с неграми за руку. И мы все, французы, такие.
ЦЕЗАРЬ: Это хорошо. Тут ждет этот… (Презрительно) . краснокожий… Он принес мех.
ЛИНА: Мушалатубек? Зови его сюда.
Цезарь выходит. Появляется старый индеец в индейском костюме. У него в руках связка шкур.
ЛИНА. ИНДЕЕЦ.
ЛИНА: Здравствуй, Мушалатубек. Садись. Ну, покажи, что у тебя есть.
Индеец молча раскладывает перед ней шкуры, У нее разбегаются глаза.
ЛИНА: Они недурны. Этот недостаточно темен… Все же, если не очень дорого, я взяла бы… Сколько ты хочешь за все?
ИНДЕЕЦ: Пятьдесят.
ЛИНА (с притворным негодованием) : Пятьдесят долларов за этих несчастных соболей! Да ты с ума сошел! Им цена самое большее двадцать!
ИНДЕЕЦ (равнодушно складывает шкуры) : Не бери.
ЛИНА: Постой… Куда же торопиться? Я тебе дам тридцать долларов… Да не хочешь ли ты выпить со мной виски? (Индеец наклоняет голову в знак полной готовности. Липа наливает ему большой стакан. Хочет налить себе, колеблется и не наливает) . Вот… Твое здоровье, Мушалатубек. (Он пьет) . Я тебе дам тридцать долларов и кое-что еще. (Идет к шкапчику) .
ИНДЕЕЦ: У твоего чернокожего есть жена. Дай мне тридцать долларов и его жену.
ЛИНА: Я тебе уже несколько раз говорила, что я людьми не торгую. Но вот что я тебе дам. (Вынимает большую коробку разноцветных стеклянных бус и пересыпает их перед индейцем. У того так же разбегаются глаза, как у нее при виде соболей) . Клотш? Чудные бусы! Ты можешь вставить их себе в уши или в нос или подарить их твоим женам. Они будут в восторге. (С любопытством) . Ты ведь любишь своих жен, Мушалатубек?
ИНДЕЕЦ (не удастаивая ее ответом) : Дай мне еще.
ЛИНА: Виски? Клотш! Вот. (Наливает ему еще стакан) . Так как же? Тридцать долларов и эта коробка бус.
ИНДЕЕЦ: Тридцать пять, это и это. (Показывает на бусы и на бутылку) .
ЛИНА: Ну, хорошо, я согласна, хотя это страшно дорого.
ИНДЕЕЦ: Торговать лучше с твоим господином. Он гордый, но щедрый. А ты не гордая, но скупая. У тебя сегодня будет белый старик?
ЛИНА (смеется) : Да, будет белый старик. Об этом трубит весь город. Хочешь, я тебя с ним познакомлю?
ИНДЕЕЦ: Я его знаю.
ИНДЕЕЦ. ЛИНА. ЦЕЗАРЬ. ПОТОМ ЛАФАЙЕТТ.
ЦЕЗАРЬ (Взволнованно) : Приехал!.. Идет сюда!.. (Из дверей высовываются чужие люди. Кто-то заглядывает в окно) . Вот он! (Открывает настежь дверь и остается на пороге) .
ЛАФАЙЕТТ (целует руку Лине) : Здравствуйте, Лина. Надеюсь, я не опоздал?
ЛИНА: Вы аккуратны, как король… Генерал, позвольте вам представить вашего поклонника, индейского вождя Мушалатубека (Лафайетт крепко пожимает ему руку. Вполголоса Лафайетту) . Он вождь какого-то племени… Я забыла, как оно называется. Они последние из каннибалов.
ЛАФАЙЕТТ: Я очень рад.
ИНДЕЕЦ: Я тебя видел пятьдесят снегов тому назад на поле Иорктауна. Мое племя было на стороне американцев.
ЛАФАЙЕТТ: Я очень рад. Мне приятно слышать, что вы любите ваших белых американских братьев.
ИНДЕЕЦ: Мы их терпеть не можем.
ЛАФАЙЕТТ (озадаченно) : Зачем же вы им помогали?
ИНДЕЕЦ: Мы еще больше ненавидим англичан.
ЛАФАЙЕТТ (Не знает, что сказать) : Мне очень приятно встретить старого боевого товарища.
ЛИНА (индейцу) : Белый старик… Белый вождь теперь самый знаменитый вождь на земле.
ИНДЕЕЦ: Сколько у тебя скальпов?
ЛАФАЙЕТТ: О, не очень много.
ИНДЕЕЦ: У меня шестьдесят восемь. Из них тридцать два английских. Я их не надел на пояс. (Показывает презрительно на Лину) . Она не любит. (Лине) . Дай мне еще.
ЛИНА: «Клотш». (Лафайетту) . Это по-ихнему «хорошо». (Хочет налить Индейцу еще виски. Он мотает отрицательно головой и кладет руку на бутылку) .
ИНДЕЕЦ: Не это. Это я купил.
ЛИНА: Верно… «Клотш»! (Наливает ему из другой бутылки) . Генерал, вы выпьете?
ЛАФАЙЕТТ: «Клотш».
ЛИНА (наливает виски и ему) : Я знаю еще их слова. Деньги это «чикамен». Друг это «тилликем"… А когда им нечего сказать, они говорят: „этсин“.
ИНДЕЕЦ (пьет) : Белый старик, да пошлет тебе Маниту скорую смерть.
ЛАФАЙЕТТ (тоже пьет, не совсем довольный) . Этсин… Собственно, зачем скорую?
ИНДЕЕЦ (показывает на небо) : Там лучше. Там гораздо лучше.
ЛАФАЙЕТТ: Ты уверен? Что же ты там будешь делать?
ИНДЕЕЦ: То же, что здесь. Но там всего будет больше. Охоты, войны, виски, скальпов.
ЛАФАЙЕТТ: Этсин.
ЛИНА: Генерал, позвольте вам представить еще другого поклонника. Это наш повар Цезарь.
Лафайетт привстает и подает руку негру. В дверях появляется Джон и с неприятным удивлением на это смотрит. Негр тотчас исчезает.
ЛИНА. ИНДЕЕЦ. ЛАФАЙЕТТ. ДЖОН.
ДЖОН: Генерал, я так счастлив видеть вас в моем доме! (Холодно) . Здравствуй, Мушалатубек. Ты как сюда попал?
ИНДЕЕЦ (встает и прячет бутылку и бусы в сумку. Лафайетту) : Да ниспошлет тебе Маниту много добра. Скальпируй всех твоих врагов и иди туда продолжать свое дело. (Показывает рукой вверх и, слегка поклонившись Джону, выходит. Липа идет за ним. В дверях) . – Если ты захочешь продать черную женщину, я куплю.
ЛИНА (деловито) : Ты возьмешь ее в жены или ты хочешь ее съесть? Мне очень жаль, но я не могу ее продать. Вот твой чикамен. (Отсчитывает ему деньги. Он тщательно проверяет ее счет) . – Тридцать пять. Клотш? (Он выходит, не удостаивая ее поклоном) .
ЛИНА. ЛАФАЙЕТТ. ДЖОН.
ЛАФАЙЕТТ (смеется) : Братство народов наступит не завтра.
ДЖОН: Братство белых народов уже наступило. Остальное придет в свое время.
ЛИНА: Генерал, я надеюсь, вы пообедаете с нами.
ЛАФАЙЕТТ: Друзья мои, не могу. Сегодня опять обед в мэрии. Я зашел к вам лишь на несколько минут.
ДЖОН (огорченный) : Как жаль!
ЛАФАЙЕТТ: Мне самому очень жаль… Мог ли я надеяться, что здесь, в этом далеком штате, встречу вас, мое милое парижское дитя. Я был так изумлен, когда увидел вас на том приеме.
ЛИНА: Вы меня даже, кажется, не узнали?
ЛАФАЙЕТТ: Что вы! Конечно, узнал. Мы не виделись после тех ужасных событий. Вы не можете себе представить, как меня потрясла казнь полковника Бернара и других наших друзей и товарищей. Почти все они и в частности ваш покойный муж вели себя на процессах героями.
ЛИНА: Не будем говорить об этом, генерал.
ЛАФАЙЕТТ (Поспешно) : Да, не будем… Я знаю, многие обвиняли меня. Не только прохвосты, как барон Лиддеваль…
ЛИНА: Барон Лиддеваль?
ЛАФАЙЕТТ: Выл такой богач, темный человек. Этот циник очень хотел с нами связаться. Ему, я думаю, было все равно: стать придворным банкиром Бурбонов или министром финансов в моем кабинете. Он считал себя необыкновенно умным. Между тем в историческом масштабе эти люди необыкновенно глупы. Они ничего ни в чем не понимают, кроме как в темных спекуляциях.
ЛИНА: Где же он теперь, этот… Как вы сказали? Лиддеваль?
ЛАФАЙЕТТ: Он проиграл в карты все, что у него было, и куда-то скрылся… Но меня тогда ругали и порядочные люди. Они находили, что я должен был погибнуть вместе с другими. (Говорит горячо, – чувствуется, что это его мучит) . Я спасся: правительство не имело против меня улик и не хотело возбуждать общественное мнение Соединенных Штатов, где меня ценят выше моих заслуг… Неужели эти люди вправду думали, что я боялся! (Очень недолгое молчание) . Нет, я могу не опасаться обвинения в трусости. Но жизнь политического деятеля, принадлежит не ему: несмотря на неудачи и поражения, он обязан жить для своего дела.
ЛИНА: Я вас ни в чем не обвиняла, генерал. Я сама слишком во многом виновата, чтобы иметь право обвинять других, а такого человека, как вы, всего менее.
ЛАФАЙЕТТ: Вы виноваты? Не знаю, что вы хотите сказать?
ДЖОН: Генерал, она ни в чем не виновата! После ареста полковника Лина два месяца лежала в горячке. Но зачем теперь говорить об этом ужасном прошлом? Генерал, вы оказали нашему дому честь… Такую честь, что… Извините меня, я не умею говорить. Нам так досадно, что вы не можете пообедать с нами! Тогда позвольте выпить шампанского за ваше здоровье. Я принесу вино. (Выходит) .
ЛИНА. ЛАФАЙЕТТ.
Недолгое молчание.
ЛАФАЙЕТТ: Вы уехали в Америку тотчас после гибели Бернара?
ЛИНА (С откровенностью, неожиданной для нее самой) : Да… Я была сама не своя… Я хотела убить короля… Хотела убить еще одного человека (Лафайетт удивленно на нее смотрит) . Хотела покончить с собой. Но я ничего этого не сделала. Мне суждено всю жизнь хотеть необыкновенных вещей… Я и за Бернара вышла потому, что он показался мне необыкновенным человеком. И в заговор я пошла тоже из за этого. Не сердитесь, я вам сочувствовала, но подумайте сами, какое мне, девчонке, было дело до государственного строя Франции!.. А уехала я в Америку на деньги того человека, которого собиралась убить!.. В жизни все гораздо менее красиво, чем в литературе… Чем в плохой литературе.
ЛАФАЙЕТТ: И в Америке вы полюбили Джона?
ЛИНА: Он меня полюбил. Я не выношу одиночества… Впрочем, я его тоже люблю. Он прекрасный человек. Или, вернее, человек со многими прекрасными чертами. Вполне хороших людей ведь нет. Вполне дурные есть, но их мало.
ЛАФАЙЕТТ (улыбаясь) : Это не очень новая мысль.
ЛИНА: Но я пришла к ней своим горьким опытом.
ЛАФАЙЕТТ: Вы живете с ним счастливо?
ЛИНА: Да. Торгуем с индейцами. Пользуемся их невежеством. Это никому не вредит, а нам с Джоном полезно. Я сегодня купила за тридцать пять долларов шкуры, которые стоят двести. Но если б индейцы получали за мех настоящую цену, они совершенно спились бы, все пошло бы на плохой спирт. Так пусть уж лучше деньги остаются у нас. Когда я выторговываю у них несколько долларов, я знаю, что сделала доброе дело: пьянства будет меньше. (Задумывается на несколько секунд) . Нет, я торгуюсь с ними не только для этого. Мне хочется возможно скорее накопить денег и переехать в большой город… Я стараюсь платить индейцам бусами: их на виски обменять нельзя, а удовольствия у них от бус много. Что ж, у них одни бусы, у меня другие, у вас, генерал, третьи: историческая слава.
ЛАФАЙЕТТ: Да вы философ, моя милая Лина.
ЛИНА: Не улыбайтесь, какой я философ! Но я стараюсь жить своим умом, учиться у людей, учиться у жизни. Я теперь лучше, чем была. Я меньше пью и меньше лгу… Иногда я думаю целые ночи напролет. О многом. Думаю и о Рыцарях Свободы. (Улыбается) . О вас. Часто мне кажется, что вы во всем правы.
ЛАФАЙЕТТ: В чем я прав?
ЛИНА: В вашем понимании жизни. А иногда мне кажется, что прав тот старый Индеец.
ЛИНА. ЛАФАЙЕТТ. ДЖОН.
ДЖОН (входит с подносом; на подносе бутылка шампанского и три бокала) : Генерал, я так рад, так счастлив… Это Клико 1811 года. Вы помните?..
ЛАФАЙЕТТ (с недоумением) : Помню что? Это очень хороший год шампанского.
ДЖОН: Мы пили Клико 1811 года в тот день, когда обедали у вас в замке Лагранж. И Лина, и я были тогда в первый раз на заседании ордена Рыцарей Свободы! Генерал, я предлагаю тост в память Рыцарей, в память ордена!
ЛАФАЙЕТТ: Да, в память ордена. (Лицо его становится взволнованным и серьезным. Они пьют) . В память Рыцарей… Многие из них погибли. Генерал Бертон, наш милый Марсель Бернар, еще другие были казнены. Доктор Каффе перерезал себе вены накануне эшафота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63