Гиллем принес список и мгновение спустя уже читал его через плечо Смайли.
– Киров, – прочел он и снова уже про себя, следуя глазами за ногтем Смайли. – Киров, Олег, второй секретарь (Торговое представительство), не женат. – За этим следовал адрес гетто, в котором жило Советское посольство в 7-м округе.
– Никогда не сталкивался с ним? – испытующе посмотрел Смайли.
Гиллем отрицательно покачал головой.
– Года два-три назад мы приглядывались к нему. Против его имени стоит «не трогать».
– Когда составлялся этот список? – поинтересовался Смайли.
Ответ значился на обложке: декабрь предыдущего года.
Смайли кивнул:
– Значит, когда придешь на работу…
– Я загляну в картотеку, – пообещал Гиллем.
– И еще вот это, – отрывисто произнес Смайли и вручил Гиллему полиэтиленовый пакет, в котором – когда тот потом заглянул туда – лежало несколько микрокассет и толстый бурый конверт.
– Отошли, пожалуйста, завтра, с первой же почтой, – попросил Смайли. – Та же степень секретности и тому же адресату, что и телеграмму.
Оставив Смайли изучать список, а женщин – в спальне, Гиллем поспешил назад в посольство и, освободив ничего не понимающего Энстразера от бдения у телефонов, передал ему полиэтиленовый пакет вместе с инструкциями Смайли. Волнение Смайли передалось Гиллему, он выглядел буквально взмыленным. За все годы, что он знал Смайли, рассказывал он потом, он ни разу не видел его таким ушедшим в себя, таким напряженным, таким неразговорчивым, таким доведенным до отчаяния. Вскрыв секретную часть, Гиллем лично зашифровал и отправил телеграмму; дождавшись подтверждения, что она получена в Центре, он вытащил картотеку о передвижениях сотрудников Советского посольства и принялся просматривать старые отчеты о слежке. Ему не пришлось долго искать. Третья подшивка, копии которой тут же переправили в Лондон, выдала ему все, что он хотел узнать. Киров, Олег, второй секретарь Торгового представительства, значившийся здесь как «женатый, но жена не при нем», вернулся в Москву две недели тому назад. В колонке, оставленной для примечаний, французская Служба взаимодействия добавила, что, согласно информированным советским источникам, Киров был «срочно отозван советским Министерством иностранных дел, чтобы занять неожиданно освободившийся высокий пост». Обычных прощальных приемов поэтому не было возможности устроить.
Смайли выслушал в Нейи сообщение Гиллема в полном молчании. Он, казалось, не удивился, но, пожалуй, пришел в смятение, и, когда наконец заговорил – только лишь в машине по пути к Аррасу, – в голосе его звучала почти безнадежность.
– Да, – кивнул он, как если бы Гиллем знал всю историю вдоль и поперек. – Да, именно так, конечно, он бы и поступил, верно? Отозвал бы Кирова якобы для повышения, чтобы быть уверенным, что тот приедет.
Он не слышал у Джорджа подобного голоса, сказал Гиллем, несомненно, судя задним числом, – с того самого вечера, когда тот разоблачил Билла Хейдона, как «крота» Карлы и любовника Энн.
Остракова, оглядываясь назад, тоже мало что толкового могла вспомнить о том вечере – ни о поездке в машине, где она умудрилась заснуть, ни о терпеливом, но упорном допросе, которому подверг ее маленький толстяк, когда она проснулась на следующее утро. Возможно, она временно утратила способность удивляться и соответственно – запоминать. Она ответила на его вопросы, она была благодарна ему, она выложила ему – без энтузиазма или приукрашивания – ту же самую информацию, которую сообщила Волшебнику, хотя он, казалось, знал почти все.
– Волшебник, – в какую-то минуту произнесла она. – Умер. Бог ты мой.
Она спросила про генерала, но едва ли услышала уклончивый ответ Смайли. Она думала об Остракове, потом о Гликмане, теперь о Волшебнике – она ведь даже не знала его имени. Ее хозяин и хозяйка были к ней тоже добры, но пока что как-то не произвели на нее впечатления. Шел дождь, и она не видела полей вдали.
Мало-помалу, по мере того как шли недели, все одинаковые, Остракова все больше погружалась в бездумную идиллическую жизнь. Зима пришла рано, и Остракова дала снегам окутать себя: она понемножку прогуливалась, потом стала гулять больше, рано уходила к себе, почти не разговаривала, и, по мере того как тело ее выздоравливало, выздоравливала и душа. Сначала в уме ее царила простительная путаница, и она обнаружила, что думает о дочери так, как описал ее рыжий незнакомец: как об отчаянной диссидентке и неукротимой бунтовщице. Затем постепенно к ней логика мышления вернулась. Где-то, возражала она сама себе, существует настоящая Александра, которая живет и ведет себя как прежде. Или которая, как и прежде, ничем не занята. В любом случае лживые рассказы рыжего мужчины касались совсем другого создания, которое они выдумали для каких-то своих нужд. Остракова даже сумела найти утешение в том, что ее дочь, если она жива, скорее всего, понятия не имеет о всех этих махинациях.
Пожалуй, раны, нанесенные как ее телу, так и душе, сделали то, чего не в силах оказались сделать годы молитв и волнений: она избавилась от угрызений совести по поводу Александры. Она вдоволь поплакала по Гликману, сознавая, что осталась совсем одна на белом свете, но одиночество среди зимней природы не беспокоило ее. Отставной капрал сделал ей предложение, но она отклонила его. Как выяснилось впоследствии, он делал предложение каждой встречной. Питер Гиллем приезжал сюда по крайней мере раз в неделю, и они иногда прогуливались час или два. Он главным образом рассказывал ей на безупречном французском о декоративном садоводстве – предмете, в котором у него были неисчерпаемые познания. Так проходила жизнь Остраковой. И жила она, ничего не зная о событиях, которые породило ее первое письмо к генералу.
ГЛАВА 19
– А вы уверены, что его действительно зовут Фергюсон? – протянул Сол Эндерби с акцентом кокни, вульгаризмом, недавно принятым английским высшим обществом в гостиных Бельгравии.
– Я никогда в этом не сомневался, – ответил Смайли.
– Он почти единственный, кто остался у нас от всей конюшни «осведомителей». Мудрецы ныне не терпят «наружки». Это антипартийно или как-то там еще. – Эндерби продолжал изучать пухлый документ, который держал в руке. – А как вас нынче звать, Джордж? Шерлоком Холмсом, преследующим беднягу старика Мориарти? Капитаном Ахабом, гоняющимся за большим белым китом? Кто вы все-таки?
Смайли молчал.
– Должен сказать, хотел бы я иметь врага, – заметил Эндерби, переворачивая несколько страниц. – С незапамятных времен ищу такого. Верно, Сэм?
– Днем и ночью, шеф, – с готовностью подтвердил Сэм Коллинз и в подкрепление своих слов адресовал хозяину улыбку.
«У Бена» являлось на самом деле задней комнатой укромной гостиницы в районе Найтсбридж, и трое мужчин встретились тут час тому назад. На двери значилось: «СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ. ВХОД ПОСТОРОННИМ ЗАПРЕЩЕН», а за дверью находилась передняя, чтобы оставить пальто и шляпу, и туалет, а дальше – это выложенное дубовыми панелями святилище, полное книг, пропитанное запахом мускуса, откуда, в свою очередь, можно пройти в огражденный стенами, украденный у парка сад, с прудиком, где плавали рыбки, и дорожкой, дабы походить и поразмышлять. Личность Бена, если таковой вообще существовал, затерялась в неписаных архивах мифологии Цирка. Но его обиталище осталось местом неофициальных встреч Эндерби, а до него – Джорджа Смайли и тайной территорией, на которой происходили совещания, более никогда не повторявшиеся.
– Я прочту еще раз, если не возражаете, – буркнул Эндерби. – У меня несколько замедленное восприятие в этот час дня.
– Думаю, это вообще-то небесполезно, шеф, – сказал Коллинз.
Эндерби передвинул вниз очки со стеклами полумесяцем, но лишь за тем, чтобы посмотреть поверх них, – по теории, которую Смайли хранил в тайне, стекла в них все равно были простые.
– Говорит Киров. Это происходит после того, как Лейпциг запустил ему под хвост осу, правильно, Джордж? – Смайли рассеянно кивнул. – Они все еще сидят в публичном доме без штанов, но уже пять часов утра, и девочки разошлись по домам. Сначала у нас тут Киров плаксиво произносит: «Как ты мог так поступить со мной! Я считал тебя своим другом, Отто!» – говорит он. Ей-Богу, не того выбрал! Затем идет его заявление, плохо переведенное на английский. Они пришли к соглашению – я правильное слово употребляю, Джордж? Всякие «гм» и «ох» опущены.
Правильное ли он употребил слово или нет – на это Смайли не дал ответа. Возможно, этого от него и не ждали. Он сидел в кожаном кресле совсем неподвижно, не сняв коричневого твидового пальто, наклонившись и сцепив на коленях руки. У локтя его лежала расшифровка слов Кирова. Вид у него был осунувшийся, и Эндерби потом скажет, что ему показалось, будто Смайли соблюдал диету. Сэм Коллинз, начальник Оперативного отдела, щегольски одетый мужчина с темными усиками, вечно готовый вспыхнуть улыбкой, сидел буквально в тени Эндерби. В свое время Коллинз слыл в Цирке человеком жестоким, которого годы оперативной работы научили презирать ханжество пятого этажа. Теперь же он из браконьера превратился в лесничего и заботился о своей пенсии и своей безопасности, как раньше заботился о своей агентурной сети. Он сидел с намеренно бесстрастным лицом, выкуривал до половины коричневые сигареты, затем тушил их в потрескавшейся морской раковине и все это время смотрел глазами преданной собаки на Эндерби, своего хозяина. А Эндерби, прислонившись к боковине французского окна, как силуэт на фоне яркого света на дворе, ковырял в зубах спичкой. Из левого рукава его пиджака торчал шелковый платок, он стоял, выдвинув вперед одно колено и слегка нагнувшись, точно в ложе, отведенной для членов клуба в Аскоте. В саду, на лужайке, тонким газом лежали хлопья тумана. Эндерби откинул голову и отодвинул от себя документ, словно читал меню.
– Поехали. Я – Киров. «Когда с семидесятого по семьдесят четвертый год я занимался финансами в Московском Центре, в мои обязанности входило выявлять неточности в отчетах резидентов и призывать виновных к ответу». – Он умолк и снова посмотрел поверх очков. – Это было до того, как Кирова назначили в Париж, верно?
– Абсолютно верно, – живо подхватил Коллинз и обернулся на Смайли, ища поддержки, но не получил ее.
– Я просто составляю разработку, понимаете, Джордж, – пояснил Эндерби. – Просто выстраиваю в ряд. У меня нет ваших серых клеточек.
Сэм Коллинз ослепительно улыбнулся в ответ на такое проявление скромности со стороны шефа.
А Эндерби продолжал:
– «В ходе проведения таких крайне щекотливых и конфиденциальных расследований, которые иногда приводили к наказанию больших чинов Московского Центра, я познакомился с начальником независимого Тринадцатого управления разведки, подчиненного Центральному Комитету партии, – человека этого в Центре знали только под его кличкой – Карла. Это женское имя – говорят, так называлась первая агентурная сеть, которую он курировал». Верно, Джордж?
– Во время гражданской войны в Испании, – пояснил Смайли.
– Это было большое ристалище. Так, так. Продолжаем: «Тринадцатое управление – самостоятельная организация в Московском Центре, главной обязанностью которой является вербовка, обучение и заброс в фашистские страны глубоко законспирированных тайных агентов, известных также под названием „кроты“… и т.д… и т.д… и т.д. Часто „кроту“ требуется немало лет, чтобы найти свое место в намеченной стране, прежде чем он активно включится в разведработу». Призрак этого чертова Билла Хейдона. «Обслуживают „кротов“ не обычные резидентуры, а представитель Карлы, как его именуют, – обычно это человек военный, который днем работает в качестве атташе посольства. Этих представителей отбирает лично Карла, и они являются элитой… и т.д… и т.д…, пользующейся особым доверием и свободой, каких не имеют другие офицеры Центра, а также возможностью разъезжать и деньгами. Поэтому они являются предметом зависти всех остальных сотрудников Службы».
Эндерби сделал вид, что ему нужна передышка.
– О, Господи, эти переводчики! – воскликнул он. – А может быть, просто идущий ко дну Киров – такая зануда. Казалось бы, человек, кающийся на смертном одре, должен быть кратким, не так ли? Но только не наш Киров, о нет! Как вы там, Сэм?
– Отлично, шеф, отлично.
– Поехали дальше. – Эндерби стал снова читать торжественным тоном: – «В ходе моих расследований финансовых нарушений возникло сомнение относительно честности резидента Карлы в Лиссабоне – полковника Орлова. Карла создал тайный трибунал из своих людей, и в результате представленных мной доказательств полковника Орлова ликвидировали в Москве десятого июня семьдесят третьего года». Вы говорите, это проверено, Сэм?
– У нас есть неподтвержденное сообщение перебежчика, что его расстреляли, – живо откликнулся Коллинз.
– Мои поздравления, товарищ Киров, приятель растратчика. Иисусе! Что за змеиный колодец! Еще хуже нас. – И продолжал: – «Что касается меня, то Карла меня лично поблагодарил за то, что я разоблачил преступника Орлова, и заставил меня поклясться держать это втайне, так как он считал, что поведение полковника Орлова пятнает честь его Управления и наносит ущерб его положению в Московском Центре. Карла славится своими высокими принципами и своей порядочностью и по этой причине имеет много врагов среди тех, кто себе позволяет».
Эндерби намеренно сделал паузу и снова посмотрел поверх очков на Смайли.
– Все мы плетем веревки, на которых нас потом вешают, верно, Джордж?
– Мы – пауки-самоубийцы, шеф, – убежденно произнес Коллинз и сверкнул еще более широкой улыбкой, направив ее куда-то между ними.
Но Смайли всецело погрузился в чтение признаний Кирова, и шутки до него не доходили.
– Пропустим следующий год в жизни и любовных приключениях брата Кирова и перейдем к его следующей встрече с Карлой, – предложил Эндерби, не обращая внимания на то, как помрачнел Смайли. – Вызов ночью – это, по-моему, обычная история. – Он перевернул две-три страницы. Смайли вслед за Эндерби сделал то же самое. – Машина останавливается у московского жилья Кирова – почему, ради всего святого, они не могут говорить «квартира», как все? – его вытаскивают из постели и везут в неизвестном направлении. Странную жизнь они ведут, верно, эти гориллы из Московского Центра – никогда не знают, получат медаль или пулю в лоб. – Он снова обратился к отчету. – Все совпадает, так, Джордж? Поездка и все прочее? Полчаса на машине, маленький самолетик и так далее?
– У Тринадцатого управления есть три или четыре здания, в том числе тренировочный лагерь под Минском, – прокомментировал Смайли.
– Итак, Киров в ту же ночь снова оказывается перед Карлой, неизвестно где. Карла с Кировым совсем одни. Маленькая деревянная изба, монастырская атмосфера, голые стены, никаких свидетелей – во всяком случае видимых. Карла прямо переходит к сути дела. Как Киров отнесется к тому, чтобы получить назначение в Париж? Киров очень хотел бы поехать… – Эндерби перевернул страницу. – Киров всегда восхищался работой Тринадцатого управления, сэр, и т.д… и т.д… всегда был большим поклонником Карлы – согнемся, подползем, опять согнемся. Похоже на вашу манеру, Сэм. Интересно, что Карла показался Кирову усталым, – отметили это обстоятельство? – нервничавшим. Что-то давило на Карлу, он дымил как труба.
– Он всегда так делал, – вставил реплику Смайли.
– Делал что именно?
– Всегда много курил, – пояснил Смайли.
– В самом деле? – Эндерби перевернул еще одну страницу. – Теперь инструктаж Кирова, – прочел он. – Карла сам это делает. «Днем я должен работать сотрудником Торгового представительства при посольстве, а моя основная работа – контролировать и вести финансовую отчетность всех представителей Тринадцатого управления в следующих странах»… Киров их перечисляет. Среди прочих стоит Бонн, а не Гамбург. Вы меня слушаете, Сэм?
– Неуклонно, шеф.
– Не запутались в лабиринте?
– Ничуть, шеф.
– Умные ребята эти русские.
– Чертовски.
– Снова Киров: «Он подчеркнул чрезвычайную важность моего задания – и т.д. и т.д. – вспомнил, как отлично я проявил себя в деле с Орловым и велел – ввиду крайней щекотливости поручаемого мне задания – направлять свои донесения прямо ему в кабинет, для чего мне обеспечат специальный шифр…» Теперь переходим на страницу пятнадцать.
– Ищем страницу пятнадцать, шеф.
А Смайли ее уже открыл.
– «Однако, предупредил меня Карла, в дополнение к моим обязанностям аудитора представителей Тринадцатого управления в странах Западной Европы, мне придется выполнять некоторые тайные поручения – находить крыши или легенды для будущих тайных агентов. Все сотрудники Управления занимаются этим, пояснил он, но создание легенды – дело чрезвычайно секретное, и я ни при каких обстоятельствах не должен это ни с кем обсуждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Киров, – прочел он и снова уже про себя, следуя глазами за ногтем Смайли. – Киров, Олег, второй секретарь (Торговое представительство), не женат. – За этим следовал адрес гетто, в котором жило Советское посольство в 7-м округе.
– Никогда не сталкивался с ним? – испытующе посмотрел Смайли.
Гиллем отрицательно покачал головой.
– Года два-три назад мы приглядывались к нему. Против его имени стоит «не трогать».
– Когда составлялся этот список? – поинтересовался Смайли.
Ответ значился на обложке: декабрь предыдущего года.
Смайли кивнул:
– Значит, когда придешь на работу…
– Я загляну в картотеку, – пообещал Гиллем.
– И еще вот это, – отрывисто произнес Смайли и вручил Гиллему полиэтиленовый пакет, в котором – когда тот потом заглянул туда – лежало несколько микрокассет и толстый бурый конверт.
– Отошли, пожалуйста, завтра, с первой же почтой, – попросил Смайли. – Та же степень секретности и тому же адресату, что и телеграмму.
Оставив Смайли изучать список, а женщин – в спальне, Гиллем поспешил назад в посольство и, освободив ничего не понимающего Энстразера от бдения у телефонов, передал ему полиэтиленовый пакет вместе с инструкциями Смайли. Волнение Смайли передалось Гиллему, он выглядел буквально взмыленным. За все годы, что он знал Смайли, рассказывал он потом, он ни разу не видел его таким ушедшим в себя, таким напряженным, таким неразговорчивым, таким доведенным до отчаяния. Вскрыв секретную часть, Гиллем лично зашифровал и отправил телеграмму; дождавшись подтверждения, что она получена в Центре, он вытащил картотеку о передвижениях сотрудников Советского посольства и принялся просматривать старые отчеты о слежке. Ему не пришлось долго искать. Третья подшивка, копии которой тут же переправили в Лондон, выдала ему все, что он хотел узнать. Киров, Олег, второй секретарь Торгового представительства, значившийся здесь как «женатый, но жена не при нем», вернулся в Москву две недели тому назад. В колонке, оставленной для примечаний, французская Служба взаимодействия добавила, что, согласно информированным советским источникам, Киров был «срочно отозван советским Министерством иностранных дел, чтобы занять неожиданно освободившийся высокий пост». Обычных прощальных приемов поэтому не было возможности устроить.
Смайли выслушал в Нейи сообщение Гиллема в полном молчании. Он, казалось, не удивился, но, пожалуй, пришел в смятение, и, когда наконец заговорил – только лишь в машине по пути к Аррасу, – в голосе его звучала почти безнадежность.
– Да, – кивнул он, как если бы Гиллем знал всю историю вдоль и поперек. – Да, именно так, конечно, он бы и поступил, верно? Отозвал бы Кирова якобы для повышения, чтобы быть уверенным, что тот приедет.
Он не слышал у Джорджа подобного голоса, сказал Гиллем, несомненно, судя задним числом, – с того самого вечера, когда тот разоблачил Билла Хейдона, как «крота» Карлы и любовника Энн.
Остракова, оглядываясь назад, тоже мало что толкового могла вспомнить о том вечере – ни о поездке в машине, где она умудрилась заснуть, ни о терпеливом, но упорном допросе, которому подверг ее маленький толстяк, когда она проснулась на следующее утро. Возможно, она временно утратила способность удивляться и соответственно – запоминать. Она ответила на его вопросы, она была благодарна ему, она выложила ему – без энтузиазма или приукрашивания – ту же самую информацию, которую сообщила Волшебнику, хотя он, казалось, знал почти все.
– Волшебник, – в какую-то минуту произнесла она. – Умер. Бог ты мой.
Она спросила про генерала, но едва ли услышала уклончивый ответ Смайли. Она думала об Остракове, потом о Гликмане, теперь о Волшебнике – она ведь даже не знала его имени. Ее хозяин и хозяйка были к ней тоже добры, но пока что как-то не произвели на нее впечатления. Шел дождь, и она не видела полей вдали.
Мало-помалу, по мере того как шли недели, все одинаковые, Остракова все больше погружалась в бездумную идиллическую жизнь. Зима пришла рано, и Остракова дала снегам окутать себя: она понемножку прогуливалась, потом стала гулять больше, рано уходила к себе, почти не разговаривала, и, по мере того как тело ее выздоравливало, выздоравливала и душа. Сначала в уме ее царила простительная путаница, и она обнаружила, что думает о дочери так, как описал ее рыжий незнакомец: как об отчаянной диссидентке и неукротимой бунтовщице. Затем постепенно к ней логика мышления вернулась. Где-то, возражала она сама себе, существует настоящая Александра, которая живет и ведет себя как прежде. Или которая, как и прежде, ничем не занята. В любом случае лживые рассказы рыжего мужчины касались совсем другого создания, которое они выдумали для каких-то своих нужд. Остракова даже сумела найти утешение в том, что ее дочь, если она жива, скорее всего, понятия не имеет о всех этих махинациях.
Пожалуй, раны, нанесенные как ее телу, так и душе, сделали то, чего не в силах оказались сделать годы молитв и волнений: она избавилась от угрызений совести по поводу Александры. Она вдоволь поплакала по Гликману, сознавая, что осталась совсем одна на белом свете, но одиночество среди зимней природы не беспокоило ее. Отставной капрал сделал ей предложение, но она отклонила его. Как выяснилось впоследствии, он делал предложение каждой встречной. Питер Гиллем приезжал сюда по крайней мере раз в неделю, и они иногда прогуливались час или два. Он главным образом рассказывал ей на безупречном французском о декоративном садоводстве – предмете, в котором у него были неисчерпаемые познания. Так проходила жизнь Остраковой. И жила она, ничего не зная о событиях, которые породило ее первое письмо к генералу.
ГЛАВА 19
– А вы уверены, что его действительно зовут Фергюсон? – протянул Сол Эндерби с акцентом кокни, вульгаризмом, недавно принятым английским высшим обществом в гостиных Бельгравии.
– Я никогда в этом не сомневался, – ответил Смайли.
– Он почти единственный, кто остался у нас от всей конюшни «осведомителей». Мудрецы ныне не терпят «наружки». Это антипартийно или как-то там еще. – Эндерби продолжал изучать пухлый документ, который держал в руке. – А как вас нынче звать, Джордж? Шерлоком Холмсом, преследующим беднягу старика Мориарти? Капитаном Ахабом, гоняющимся за большим белым китом? Кто вы все-таки?
Смайли молчал.
– Должен сказать, хотел бы я иметь врага, – заметил Эндерби, переворачивая несколько страниц. – С незапамятных времен ищу такого. Верно, Сэм?
– Днем и ночью, шеф, – с готовностью подтвердил Сэм Коллинз и в подкрепление своих слов адресовал хозяину улыбку.
«У Бена» являлось на самом деле задней комнатой укромной гостиницы в районе Найтсбридж, и трое мужчин встретились тут час тому назад. На двери значилось: «СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ. ВХОД ПОСТОРОННИМ ЗАПРЕЩЕН», а за дверью находилась передняя, чтобы оставить пальто и шляпу, и туалет, а дальше – это выложенное дубовыми панелями святилище, полное книг, пропитанное запахом мускуса, откуда, в свою очередь, можно пройти в огражденный стенами, украденный у парка сад, с прудиком, где плавали рыбки, и дорожкой, дабы походить и поразмышлять. Личность Бена, если таковой вообще существовал, затерялась в неписаных архивах мифологии Цирка. Но его обиталище осталось местом неофициальных встреч Эндерби, а до него – Джорджа Смайли и тайной территорией, на которой происходили совещания, более никогда не повторявшиеся.
– Я прочту еще раз, если не возражаете, – буркнул Эндерби. – У меня несколько замедленное восприятие в этот час дня.
– Думаю, это вообще-то небесполезно, шеф, – сказал Коллинз.
Эндерби передвинул вниз очки со стеклами полумесяцем, но лишь за тем, чтобы посмотреть поверх них, – по теории, которую Смайли хранил в тайне, стекла в них все равно были простые.
– Говорит Киров. Это происходит после того, как Лейпциг запустил ему под хвост осу, правильно, Джордж? – Смайли рассеянно кивнул. – Они все еще сидят в публичном доме без штанов, но уже пять часов утра, и девочки разошлись по домам. Сначала у нас тут Киров плаксиво произносит: «Как ты мог так поступить со мной! Я считал тебя своим другом, Отто!» – говорит он. Ей-Богу, не того выбрал! Затем идет его заявление, плохо переведенное на английский. Они пришли к соглашению – я правильное слово употребляю, Джордж? Всякие «гм» и «ох» опущены.
Правильное ли он употребил слово или нет – на это Смайли не дал ответа. Возможно, этого от него и не ждали. Он сидел в кожаном кресле совсем неподвижно, не сняв коричневого твидового пальто, наклонившись и сцепив на коленях руки. У локтя его лежала расшифровка слов Кирова. Вид у него был осунувшийся, и Эндерби потом скажет, что ему показалось, будто Смайли соблюдал диету. Сэм Коллинз, начальник Оперативного отдела, щегольски одетый мужчина с темными усиками, вечно готовый вспыхнуть улыбкой, сидел буквально в тени Эндерби. В свое время Коллинз слыл в Цирке человеком жестоким, которого годы оперативной работы научили презирать ханжество пятого этажа. Теперь же он из браконьера превратился в лесничего и заботился о своей пенсии и своей безопасности, как раньше заботился о своей агентурной сети. Он сидел с намеренно бесстрастным лицом, выкуривал до половины коричневые сигареты, затем тушил их в потрескавшейся морской раковине и все это время смотрел глазами преданной собаки на Эндерби, своего хозяина. А Эндерби, прислонившись к боковине французского окна, как силуэт на фоне яркого света на дворе, ковырял в зубах спичкой. Из левого рукава его пиджака торчал шелковый платок, он стоял, выдвинув вперед одно колено и слегка нагнувшись, точно в ложе, отведенной для членов клуба в Аскоте. В саду, на лужайке, тонким газом лежали хлопья тумана. Эндерби откинул голову и отодвинул от себя документ, словно читал меню.
– Поехали. Я – Киров. «Когда с семидесятого по семьдесят четвертый год я занимался финансами в Московском Центре, в мои обязанности входило выявлять неточности в отчетах резидентов и призывать виновных к ответу». – Он умолк и снова посмотрел поверх очков. – Это было до того, как Кирова назначили в Париж, верно?
– Абсолютно верно, – живо подхватил Коллинз и обернулся на Смайли, ища поддержки, но не получил ее.
– Я просто составляю разработку, понимаете, Джордж, – пояснил Эндерби. – Просто выстраиваю в ряд. У меня нет ваших серых клеточек.
Сэм Коллинз ослепительно улыбнулся в ответ на такое проявление скромности со стороны шефа.
А Эндерби продолжал:
– «В ходе проведения таких крайне щекотливых и конфиденциальных расследований, которые иногда приводили к наказанию больших чинов Московского Центра, я познакомился с начальником независимого Тринадцатого управления разведки, подчиненного Центральному Комитету партии, – человека этого в Центре знали только под его кличкой – Карла. Это женское имя – говорят, так называлась первая агентурная сеть, которую он курировал». Верно, Джордж?
– Во время гражданской войны в Испании, – пояснил Смайли.
– Это было большое ристалище. Так, так. Продолжаем: «Тринадцатое управление – самостоятельная организация в Московском Центре, главной обязанностью которой является вербовка, обучение и заброс в фашистские страны глубоко законспирированных тайных агентов, известных также под названием „кроты“… и т.д… и т.д… и т.д. Часто „кроту“ требуется немало лет, чтобы найти свое место в намеченной стране, прежде чем он активно включится в разведработу». Призрак этого чертова Билла Хейдона. «Обслуживают „кротов“ не обычные резидентуры, а представитель Карлы, как его именуют, – обычно это человек военный, который днем работает в качестве атташе посольства. Этих представителей отбирает лично Карла, и они являются элитой… и т.д… и т.д…, пользующейся особым доверием и свободой, каких не имеют другие офицеры Центра, а также возможностью разъезжать и деньгами. Поэтому они являются предметом зависти всех остальных сотрудников Службы».
Эндерби сделал вид, что ему нужна передышка.
– О, Господи, эти переводчики! – воскликнул он. – А может быть, просто идущий ко дну Киров – такая зануда. Казалось бы, человек, кающийся на смертном одре, должен быть кратким, не так ли? Но только не наш Киров, о нет! Как вы там, Сэм?
– Отлично, шеф, отлично.
– Поехали дальше. – Эндерби стал снова читать торжественным тоном: – «В ходе моих расследований финансовых нарушений возникло сомнение относительно честности резидента Карлы в Лиссабоне – полковника Орлова. Карла создал тайный трибунал из своих людей, и в результате представленных мной доказательств полковника Орлова ликвидировали в Москве десятого июня семьдесят третьего года». Вы говорите, это проверено, Сэм?
– У нас есть неподтвержденное сообщение перебежчика, что его расстреляли, – живо откликнулся Коллинз.
– Мои поздравления, товарищ Киров, приятель растратчика. Иисусе! Что за змеиный колодец! Еще хуже нас. – И продолжал: – «Что касается меня, то Карла меня лично поблагодарил за то, что я разоблачил преступника Орлова, и заставил меня поклясться держать это втайне, так как он считал, что поведение полковника Орлова пятнает честь его Управления и наносит ущерб его положению в Московском Центре. Карла славится своими высокими принципами и своей порядочностью и по этой причине имеет много врагов среди тех, кто себе позволяет».
Эндерби намеренно сделал паузу и снова посмотрел поверх очков на Смайли.
– Все мы плетем веревки, на которых нас потом вешают, верно, Джордж?
– Мы – пауки-самоубийцы, шеф, – убежденно произнес Коллинз и сверкнул еще более широкой улыбкой, направив ее куда-то между ними.
Но Смайли всецело погрузился в чтение признаний Кирова, и шутки до него не доходили.
– Пропустим следующий год в жизни и любовных приключениях брата Кирова и перейдем к его следующей встрече с Карлой, – предложил Эндерби, не обращая внимания на то, как помрачнел Смайли. – Вызов ночью – это, по-моему, обычная история. – Он перевернул две-три страницы. Смайли вслед за Эндерби сделал то же самое. – Машина останавливается у московского жилья Кирова – почему, ради всего святого, они не могут говорить «квартира», как все? – его вытаскивают из постели и везут в неизвестном направлении. Странную жизнь они ведут, верно, эти гориллы из Московского Центра – никогда не знают, получат медаль или пулю в лоб. – Он снова обратился к отчету. – Все совпадает, так, Джордж? Поездка и все прочее? Полчаса на машине, маленький самолетик и так далее?
– У Тринадцатого управления есть три или четыре здания, в том числе тренировочный лагерь под Минском, – прокомментировал Смайли.
– Итак, Киров в ту же ночь снова оказывается перед Карлой, неизвестно где. Карла с Кировым совсем одни. Маленькая деревянная изба, монастырская атмосфера, голые стены, никаких свидетелей – во всяком случае видимых. Карла прямо переходит к сути дела. Как Киров отнесется к тому, чтобы получить назначение в Париж? Киров очень хотел бы поехать… – Эндерби перевернул страницу. – Киров всегда восхищался работой Тринадцатого управления, сэр, и т.д… и т.д… всегда был большим поклонником Карлы – согнемся, подползем, опять согнемся. Похоже на вашу манеру, Сэм. Интересно, что Карла показался Кирову усталым, – отметили это обстоятельство? – нервничавшим. Что-то давило на Карлу, он дымил как труба.
– Он всегда так делал, – вставил реплику Смайли.
– Делал что именно?
– Всегда много курил, – пояснил Смайли.
– В самом деле? – Эндерби перевернул еще одну страницу. – Теперь инструктаж Кирова, – прочел он. – Карла сам это делает. «Днем я должен работать сотрудником Торгового представительства при посольстве, а моя основная работа – контролировать и вести финансовую отчетность всех представителей Тринадцатого управления в следующих странах»… Киров их перечисляет. Среди прочих стоит Бонн, а не Гамбург. Вы меня слушаете, Сэм?
– Неуклонно, шеф.
– Не запутались в лабиринте?
– Ничуть, шеф.
– Умные ребята эти русские.
– Чертовски.
– Снова Киров: «Он подчеркнул чрезвычайную важность моего задания – и т.д. и т.д. – вспомнил, как отлично я проявил себя в деле с Орловым и велел – ввиду крайней щекотливости поручаемого мне задания – направлять свои донесения прямо ему в кабинет, для чего мне обеспечат специальный шифр…» Теперь переходим на страницу пятнадцать.
– Ищем страницу пятнадцать, шеф.
А Смайли ее уже открыл.
– «Однако, предупредил меня Карла, в дополнение к моим обязанностям аудитора представителей Тринадцатого управления в странах Западной Европы, мне придется выполнять некоторые тайные поручения – находить крыши или легенды для будущих тайных агентов. Все сотрудники Управления занимаются этим, пояснил он, но создание легенды – дело чрезвычайно секретное, и я ни при каких обстоятельствах не должен это ни с кем обсуждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46