Остальным – чтобы не испортить впечатления, ведь весь смак сюрприза – в его неожиданности. Домовушка сегодня слишком занят пирогами и прочей стряпней, Лада – собой, приведением себя в порядок, Ворон устроил себе выходной и даже не сунется сегодня в кабинет, а будет сидеть в кухне на своем насесте, изводить Домовушку разговорами и предвкушать ночное пиршество, наслаждаясь запахами. Остальным же до Пса и дела нет – где он и чем занят. А хозяйственная сумка с кошельком внутри всегда висела на ручке кухонной двери – Пес с этой сумкой в зубах сопровождал Ладу по утрам в булочную или молочную.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,
нравоучительная
Справедливость – всегда справедливость, хотя она приходит с опозданием, и то по ошибке.
Дж. Б. Шоу
Должен отметить, и я готов повторять это снова и снова, Пес был волен в своем выборе. Он волен был спокойно продолжать валяться на кровати, или спокойно гонять несуществующих блох на коврике у двери, даже и рявкнуть на меня злобно, имея в виду, что, раз ты такой умный, то вот возьми и сам сходи за колбасой. Я не заставлял Пса «красть» кошелек, а именно таким словом было названо совершенное им деяние, когда Пес вернулся домой после блистательно проведенной им операции. И употребил это мерзкое слово Домовушка.
Я повторяю: я Пса не заставлял. Я сказал только о желательности приобретения колбасы к празднику. Я намекнул, может быть, что Лада не была бы против. Возможно, я подсказал сам способ приобретения – да, в этом я виноват. Но выбор сделан был Псом добровольно, и нечего было кивать на меня своей лобастой головой и перекладывать вину с этой больной головы на мою здоровую.
Приблизительно так я ответил на гнусные попытки опорочить мое честное имя, когда Домовушка, хрипя й заикаясь от негодования, воскликнул:
– Что же это такое? Украл, как есть украл кошелек, притащил в дом пакостный продухт сей, и кто! Честнейший Пес! Сам бы он на таковое не пошел бы, его кто-то подбил на скверну сию… – При этих Домовушкиных словах все посмотрели на меня.
Мы сидели на кухне, перекусывая на скорую руку остатками обеда – это был наш легкий ужин перед праздничным застольем. За полчаса до того Лада, надев новое платье, накрасившись, напомадившись, расчесав накрученные на бигуди волосы, вволю повертелась перед зеркалом и убежала на вечеринку, чмокнув некоторых из нас (в том числе меня, Пса и Ворона) на прощание. Пес вышел будто бы проводить ее, и никто в предпраздничных хлопотах не заметил, что в зубах он нес нашу хозяйственную сумку. И вот теперь, когда он, со счастливой улыбкой на морде, запыхавшийся и довольный, вбежал в дверь, распространяя вокруг себя давно позабытое благоухание колбасы, вместо радостных и поощрительных возгласов, которые он, может быть, ожидал услышать («О, Пес, молодец!» или «Как ты здорово придумал, умница!»), его встретили недоуменным молчанием и недвусмысленными обвинениями в воровстве.
Конечно же – я и не ожидал ничего иного – он стал обвинять меня. Что-де это я велел ему… То есть по моим словам, Лада просила… То есть поручила… То есть… Он окончательно запутался, и из его круглого глаза выкатилась круглая слеза.
И он посмотрел на меня.
И все посмотрели на меня.
– Скажи им, Кот! – бросил он в мою сторону клич о помощи.
Я поудобнее уселся, поиграл хвостом – влево-впра-во-вверх-вниз – и спросил очень спокойно, с достоинством:
– Что сказать?
– Как? – Он сел на свой толстый хвост и разинул пасть. – Разве не ты…
– Нет, не я. – Я по-прежнему был спокоен и сохранял достоинство. – Я тебе ничего не велел, и Лада ни о чем не просила и ничего не поручала.
Пес взвыл совершенно кошачьим голосом и кинулся на меня. Должен отметить, что от достоинства моего мало что осталось, когда я, удирая от разъяренного Пса, перепрыгнул через стол и взлетел на насест к Ворону, цепляясь всеми четырьмя лапами.
– Уберите от меня этого сумасшедшего! – заорал я. – Он же раздерет меня на клочки!
Все почему-то очень спокойно прореагировали. Жаб слизнул кусок хлеба с маслом длинным розовым языком, Рыб булькнул нечто неразборчивое и нырнул в свой грот, Петух конечно же продолжал клевать крошки (его от еды не мог оторвать даже пожар пополам с наводнением), Домовушка и тот сидел спокойно и не рвался спасать меня.
Ворон почесал клювом грудь, распушил перья и заметил несколько тягуче и нудно:
– Без сомнения, один из этих субъектов лжет. Необходимо выявить, кто из них. Я склоняюсь к мнению, что лжецом является Кот. Примо (он в последнее время полюбил уснащать свою речь всяческими иностранными словечками), Пса мы знаем давно как создание бесхитростное и правдивое. Ко лжи он не приучен, во лжи не замечен, прецедентов не было. Секундо, Кот, напротив, бывал уличен в воровстве, и хотя во лжи Кот, так же как и Пес, замечен не был, но склад его характера и личностные характеристики… Тут Домовушка не выдержал и простонал: «Попроще!», – но Ворон, словно не слыша, повторил: – …личностные характеристики Кота как индивидуума позволяют нам предположить, более того – заставляют нас предположить, что в данной ситуации именно Кот выступает в качестве лжеца. В то же время необходимо отметить… – Тут уже я не выдержал, не сохранил лицо и мяукнул: «Короче!», потому что едва держался, цепляясь лапами за тонкую жердочку насеста, а белые клыки Пса находились в непосредственной близости от моего хвоста. Но эта безжалостная птица продолжала так же размеренно и неторопливо: – …необходимо отметить, что в силу приобретения Котом некоторых магических способностей его организм должен отторгать все попытки солгать, в чем я лично имел возможность убедиться, проведя несложный эксперимент. Следовательно, Кот лжецом не может являться физиологически, то есть его, Кота, магическая физиология того ему не позволит. Таким образом, мы оказываемся в тупике. Если оба говорят правду, то кто же из них действительный виновник происшествия?
– Ох, – вздохнул Домовушка, встав со своего места. – Ну путаник, ну словоблуд! Таких простых вещей не понимаешь, а еще наимудрейший!.. Перехитрил коток нашего кобелька простодушного, вокруг пальца, али когтя, обвел и теперь невиноватый, и правду говорит, заметь!
Он походя, одним жестом успокоил Пса, и тот, ворча, улегся у двери, но глаз с меня – злобных, налитых кровью и яростью – не спускал. Меня же Домовушка снял с насеста и усадил на мою подушечку. (Он сшил для меня новую подушечку взамен погибшей во время памятной ночной битвы, напернику нее был не бархатный, а простой, полотняный, зато была она не в пример мягче прежней). Впрочем, «усадил» – это не то слово, он переместил меня на прежнее место, а уселся я уже сам. Домовушка же продолжал свою речь и, должен отметить, тогда я впервые восхитился сообразительностью этого неграмотного и не очень развитого интеллектуально существа.
– Могу тебе обсказать в подробностях, как дело было. Кот небось намекнул, что неплохо бы поесть колбаски на праздник. Это никак не вранье, потому что стол у нас постный, и мясного всем нам хочется, а Коту поболе некоторых иных. Так. Потом он вспомнил, что и Лада совсем не против того, чтобы мы мясцом баловались, а даже и за, и что жалеет нас, на постной пище сидящих. Это тоже не вранье, потому как Лада и впрямь нас всех жалеет. Дальше. Дальше Кот намекнул, что Лада на всю ночь уходит, и ничего дурного в том, чтоб мы колбаскою побаловались, не будет – коль мы ту колбасу до воз-вертания Лады съедим. И уж верно подсказал, как Псу ту колбасу добыть. Так ли, нет ли было дело?
– Ты что, подслушивал? – недоверчиво спросил разинувший от изумления пасть Пес.
– Вот еще! – слегка обиделся Домовушка. – Делов у меня иных нет, чтоб за вами, лоботрясами, следить-фискалить!..
– Однако же, – чавкнув последним кусочком хлеба с маслом, сказал трезвомыслящий Жаб, – Кот виноват или Пес, колбаса уже есть, и я не вижу большой беды в том, чтобы ее съесть. Во, – добавил он радостно после небольшой паузы, – стих вышел! «Колбаса уже есть, и надо ее съесть!»
– Ну стих, или, как правильнее было бы выразиться, стихи, – это нечто иное, – начал менторским своим тоном Ворон, однако Домовушка перебил его:
– К столу, к столу праздненственному нарежу колбаску, а допрежь ни-ни… Ах ты птица непутевая! – взвизгнул он, и – редкостное явление – Ворон поддержал его:
– О, сын греха! О, порождение шакала! То есть ехидны! То есть… (Любимые Вороном сказки Шехерезады наложили некоторый отпечаток на его лексикон.)
Я не понял вначале, привыкнув, что непутевая или любая другая птица у нас Ворон, но сообразил, что есть в доме еще одна птица, и обернулся.
О ужас! Столь многострадальная колбаса, доставшаяся нам ценой преступления, как считали некоторые, или сообразительности, как считал я, пала на этот раз жертвой прожорливости ненасытного Петуха. Я уже говорил, что Петух, как всегда, подбирал крошки, сначала со стола, потом перебрался на пол, потихоньку добрался до сумки, брошенной Псом в пылу погони за мной, – ароматный, благоухающий пряностями нежно-розовый кусок колбасы толщиной с мою талию и длиной с мой хвост (а хвост у меня весьма длинный!), утыканный по всему срезу крупными аппетитными кусочками сала, – так вот, злостная птица расклевывала теперь эту самую колбасу, вывалившуюся из сумки и приобретшую уже совершенно нетоварный вид. К счастью, по случаю праздника пол, всегда чистый, был, если можно так выразиться, наичистейшим, и, кроме нескольких случайных хлебных крошек, не запятнан был ничем (ну разве что парой-тройкой отпечатков грязных лап Пса, но это такая мелочь, о которой и упоминать не стоит). Поэтому колбаса не была испачкана, а только измята, расклевана, истерзана крепким петушиным клювом. Конечно, Домовушка крикнул: «Кыш!», и Петух, хлопая крыльями и обиженно кудахча, отскочил на безопасное расстояние – в коридор, – но было уже поздно. Домовушка с выражением глубокой скорби на волосатой своей физиономии поднял с пола то, что осталось от главного блюда нашего праздничного стола.
– Ничего, – грустно сказал он, глядя на останки колбасы, – кусочками поджарю, еще и вкусней будет…
Пес плакал. По белой его морде, оставляя мокрые полосы, катились крупные прозрачные капли, повисали на усах и шлепались на паркет. То ли ему было обидно от сознания того, что его подставили (я), и как подставили! Классически! То ли он боялся гнева Лады. То ли его терзало раскаяние в содеянном. А может быть, все это и еще что-то непонятное мне терзало его псиную душу, заставляя проливать слезы. Не знаю. В тот момент кроме досады на Петуха я испытывал вполне понятное и в данном случае простительное, хоть и не очень красивое, чувство упоения от совершенной мести. Потому что – буду честен – мой замысел, касающийся обеспечения нашего новогоднего стола колбасой, был в некотором роде приправлен мстительным чувством – а пусть этот доносчик побудет немного в моей шкуре! В следующий раз ему неповадно будет доносить!
Поэтому я сказал (вполголоса, чтобы холоднокровные на подоконнике и Ворон, дремлющий на насесте, не услышали):
– Да ладно, не реви! Мы Ладе не скажем…
Он подскочил на месте, напрягся, слезы моментально высохли – я на всякий случай ретировался повыше и был готов к прыжку на насест.
– Ты! – заорал он. – Тварь! Не равняй по себе! Я сам все расскажу Ладе, сам! Я… Мне… – Он снова зарыдал.
Я сел на хвост и немного поразмыслил. Пораскинул, так сказать, мозгами.
Если он будет вот так реветь всю ночь, то праздник он нам испортит – это как пить дать. То есть если праздник не получится, виноват в конечном итоге буду все-таки я. Потому что я мог изо всех сил доказывать свою невиновность Ворону, Домовушке и даже самому Псу, но перед собой я не умел кривить душой. И я знал, что виноват. То есть не так сильно виноват, как Пес, конечно – он обязан был думать своими мозгами, – но все-таки…
– Ладно, – сказал я. – Скажем Ладе. И прости меня, пожалуйста. Я, например, тебя простил… – Я действительно простил его, после того как осуществил свою маленькую месть. – Сегодня праздник, нельзя в Новый год обижаться.
– Я не обижаюсь, – буркнул Пес. – Я должен был сам понимать, что ты… ты… Что ничего хорошего ты придумать не можешь. Ты – черный, и не только снаружи. Что только Лада в тебе нашла!
– О, многое, – спокойно сказал я. – Во-первых, я мягкий, пушистый, приятный в общении. Я мелодично мурлычу, я прекрасный собеседник, потому что умен и образован. Кроме того, я обладаю магическими способностями и потому являюсь соратником и помощником Лады в ее труде. Я развлекаю ее, когда ей скучно, утешаю ее грусть, разгоняю тоску и за компанию веселюсь с ней. Шерсть моя хорошо пахнет или не пахнет никак. Помимо всего я красив и своим внешним видом услаждаю ее взор. Список моих достоинств можно продолжить.
– О, – зарыдал Пес, совсем как герой какого-нибудь из сериалов, столь любимых нашим Домовушкою, – зачем, зачем ты переступил этот порог! За что мне такая мука! – И слезы вновь обильно оросили его белую шерсть.
– Это не я. Это судьба, – сказал я. Я и в самом деле так думал.
Но – правду говоря – я несколько не то чтобы раскаивался, но все же немножко сожалел о случившемся. Мне было жалко Пса и жалко праздника, который грозил не получиться, а – самое главное – месть исполненная оказалась совсем не такой приятной, как сама мечта о мести, которую я лелеял в течение последних дней. Пожалуй, если бы можно было повернуть время вспять… Но нет! Ведь тогда бы я не узнал того, что узнал: месть не так сладка, как кажется, иногда стоит пожертвовать своими планами, чтобы не портить окружающим настроения. А что настроение было испорчено, я легко убедился, когда все мы уселись за праздничный стол.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ,
праздничная
Заздравную чару
До края, до края нальем…
К одиннадцати часам основные приготовления были завершены.
Праздничный стол был накрыт на полу, на большой белоснежной скатерти. Домовушка (я ему помогал) симметрично расставил блюда с закуской, бутылки с напитками, приборы и салфетки. Пироги с грибами, капустой, вареньем были уже вынуты из духовки, в которой разогревались, и, пока что накрытые чистыми вышитыми полотенцами, испускали умопомрачительный теплый дух. Испоганенная Петухом колбаса была кое-как обработана Домовушкою и ожидала своей участи – быть поджаренной в растопленном сливочном масле с луком и зеленью петрушки и увенчать стол в качестве главного блюда. Вазы с апельсинами, мандаринами, яблоками, орехами и конфетами на скатерти не поместились, поэтому Домовушка временно расставил их по углам комнаты.
Аквариум с Рыбом мы перенесли в комнату и установили на тумбочке таким образом, чтобы он мог смотреть вместе с нами телевизор и разделять с нами трапезу. Товарищ капитан Паук еще с утра переселился на елку и сплел себе уютную ажурную беседку. Беседка висела низко над нашим столом, так что Паук также был нашим сотрапезником.
Домовушка полюбовался столом и пригласил всех занять места. Я было направился в коридор, чтобы наложить на дверь охранительное заклятие и сплести заградительную сеть, но Ворон остановил меня:
– Ты куда это?
– Ну как же, – удивился я, – ведь уже почти одиннадцать!..
– Сегодня никаких заклятий не надо, – сказал Ворон. – Сегодня ночью нечисть и все враги наши лишены возможности перемещения. А в случае наложения заклятия нас не смогут посетить гости.
– А что, мы разве кого-нибудь ждем? – удивился я.
– А как же! – квакнул Жаб – он уже успел прискакать из кухни и даже слизнул немного сметаны из плошки с салатом из редиски и зелени. – Я в том году чуть не уписался от удивления…
– Жаб, Жаб, – укоризненно произнес Домовушка, покачивая головой. – Как не совестно, право слово!
– А что? Собрались одни мужики, так что в кои-то веки можно и поговорить по-человечески, – квакнул Жаб особенным своим – смеющимся – кваком.
– Ну это еще как сказать, – церемонно и поджав губки, заметил Домовушка.
– А что, среди нас какая-то затесалась? А ну, мужики, признавайтесь, кто из нас бабской породы?
– Видишь ли, Жаб, – начал Ворон странно неуверенным тоном, – затруднительно вообще-то объяснить, однако есть среди нас некто, кто не совсем, как ты выражаешься, «мужик». – Он произнес это слово жеманно и с французским прононсом, приблизительно так: «мюж-жик». – Но и не, как опять же ты выражаешься, «баба»… Среди сверхъестественных существ, видишь ли, это если не довольно распространенное, то, во всяком случае, не столь редкостное явление…
– То есть как это? – разинул от удивления свой широченный рот Жаб. – Не мужик, не баба? Гермафродит, что ли? Или это… как это… бисексуал?
– К сексу это не имеет никакого отношения, – сухо отметил Ворон и сдавленно кашлянул. Или каркнул. Или, может быть, крякнул. – Это имеет отношение только к полу.
– Импотент, значит, – высказал свою догадку Жаб.
– И не импотент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,
нравоучительная
Справедливость – всегда справедливость, хотя она приходит с опозданием, и то по ошибке.
Дж. Б. Шоу
Должен отметить, и я готов повторять это снова и снова, Пес был волен в своем выборе. Он волен был спокойно продолжать валяться на кровати, или спокойно гонять несуществующих блох на коврике у двери, даже и рявкнуть на меня злобно, имея в виду, что, раз ты такой умный, то вот возьми и сам сходи за колбасой. Я не заставлял Пса «красть» кошелек, а именно таким словом было названо совершенное им деяние, когда Пес вернулся домой после блистательно проведенной им операции. И употребил это мерзкое слово Домовушка.
Я повторяю: я Пса не заставлял. Я сказал только о желательности приобретения колбасы к празднику. Я намекнул, может быть, что Лада не была бы против. Возможно, я подсказал сам способ приобретения – да, в этом я виноват. Но выбор сделан был Псом добровольно, и нечего было кивать на меня своей лобастой головой и перекладывать вину с этой больной головы на мою здоровую.
Приблизительно так я ответил на гнусные попытки опорочить мое честное имя, когда Домовушка, хрипя й заикаясь от негодования, воскликнул:
– Что же это такое? Украл, как есть украл кошелек, притащил в дом пакостный продухт сей, и кто! Честнейший Пес! Сам бы он на таковое не пошел бы, его кто-то подбил на скверну сию… – При этих Домовушкиных словах все посмотрели на меня.
Мы сидели на кухне, перекусывая на скорую руку остатками обеда – это был наш легкий ужин перед праздничным застольем. За полчаса до того Лада, надев новое платье, накрасившись, напомадившись, расчесав накрученные на бигуди волосы, вволю повертелась перед зеркалом и убежала на вечеринку, чмокнув некоторых из нас (в том числе меня, Пса и Ворона) на прощание. Пес вышел будто бы проводить ее, и никто в предпраздничных хлопотах не заметил, что в зубах он нес нашу хозяйственную сумку. И вот теперь, когда он, со счастливой улыбкой на морде, запыхавшийся и довольный, вбежал в дверь, распространяя вокруг себя давно позабытое благоухание колбасы, вместо радостных и поощрительных возгласов, которые он, может быть, ожидал услышать («О, Пес, молодец!» или «Как ты здорово придумал, умница!»), его встретили недоуменным молчанием и недвусмысленными обвинениями в воровстве.
Конечно же – я и не ожидал ничего иного – он стал обвинять меня. Что-де это я велел ему… То есть по моим словам, Лада просила… То есть поручила… То есть… Он окончательно запутался, и из его круглого глаза выкатилась круглая слеза.
И он посмотрел на меня.
И все посмотрели на меня.
– Скажи им, Кот! – бросил он в мою сторону клич о помощи.
Я поудобнее уселся, поиграл хвостом – влево-впра-во-вверх-вниз – и спросил очень спокойно, с достоинством:
– Что сказать?
– Как? – Он сел на свой толстый хвост и разинул пасть. – Разве не ты…
– Нет, не я. – Я по-прежнему был спокоен и сохранял достоинство. – Я тебе ничего не велел, и Лада ни о чем не просила и ничего не поручала.
Пес взвыл совершенно кошачьим голосом и кинулся на меня. Должен отметить, что от достоинства моего мало что осталось, когда я, удирая от разъяренного Пса, перепрыгнул через стол и взлетел на насест к Ворону, цепляясь всеми четырьмя лапами.
– Уберите от меня этого сумасшедшего! – заорал я. – Он же раздерет меня на клочки!
Все почему-то очень спокойно прореагировали. Жаб слизнул кусок хлеба с маслом длинным розовым языком, Рыб булькнул нечто неразборчивое и нырнул в свой грот, Петух конечно же продолжал клевать крошки (его от еды не мог оторвать даже пожар пополам с наводнением), Домовушка и тот сидел спокойно и не рвался спасать меня.
Ворон почесал клювом грудь, распушил перья и заметил несколько тягуче и нудно:
– Без сомнения, один из этих субъектов лжет. Необходимо выявить, кто из них. Я склоняюсь к мнению, что лжецом является Кот. Примо (он в последнее время полюбил уснащать свою речь всяческими иностранными словечками), Пса мы знаем давно как создание бесхитростное и правдивое. Ко лжи он не приучен, во лжи не замечен, прецедентов не было. Секундо, Кот, напротив, бывал уличен в воровстве, и хотя во лжи Кот, так же как и Пес, замечен не был, но склад его характера и личностные характеристики… Тут Домовушка не выдержал и простонал: «Попроще!», – но Ворон, словно не слыша, повторил: – …личностные характеристики Кота как индивидуума позволяют нам предположить, более того – заставляют нас предположить, что в данной ситуации именно Кот выступает в качестве лжеца. В то же время необходимо отметить… – Тут уже я не выдержал, не сохранил лицо и мяукнул: «Короче!», потому что едва держался, цепляясь лапами за тонкую жердочку насеста, а белые клыки Пса находились в непосредственной близости от моего хвоста. Но эта безжалостная птица продолжала так же размеренно и неторопливо: – …необходимо отметить, что в силу приобретения Котом некоторых магических способностей его организм должен отторгать все попытки солгать, в чем я лично имел возможность убедиться, проведя несложный эксперимент. Следовательно, Кот лжецом не может являться физиологически, то есть его, Кота, магическая физиология того ему не позволит. Таким образом, мы оказываемся в тупике. Если оба говорят правду, то кто же из них действительный виновник происшествия?
– Ох, – вздохнул Домовушка, встав со своего места. – Ну путаник, ну словоблуд! Таких простых вещей не понимаешь, а еще наимудрейший!.. Перехитрил коток нашего кобелька простодушного, вокруг пальца, али когтя, обвел и теперь невиноватый, и правду говорит, заметь!
Он походя, одним жестом успокоил Пса, и тот, ворча, улегся у двери, но глаз с меня – злобных, налитых кровью и яростью – не спускал. Меня же Домовушка снял с насеста и усадил на мою подушечку. (Он сшил для меня новую подушечку взамен погибшей во время памятной ночной битвы, напернику нее был не бархатный, а простой, полотняный, зато была она не в пример мягче прежней). Впрочем, «усадил» – это не то слово, он переместил меня на прежнее место, а уселся я уже сам. Домовушка же продолжал свою речь и, должен отметить, тогда я впервые восхитился сообразительностью этого неграмотного и не очень развитого интеллектуально существа.
– Могу тебе обсказать в подробностях, как дело было. Кот небось намекнул, что неплохо бы поесть колбаски на праздник. Это никак не вранье, потому что стол у нас постный, и мясного всем нам хочется, а Коту поболе некоторых иных. Так. Потом он вспомнил, что и Лада совсем не против того, чтобы мы мясцом баловались, а даже и за, и что жалеет нас, на постной пище сидящих. Это тоже не вранье, потому как Лада и впрямь нас всех жалеет. Дальше. Дальше Кот намекнул, что Лада на всю ночь уходит, и ничего дурного в том, чтоб мы колбаскою побаловались, не будет – коль мы ту колбасу до воз-вертания Лады съедим. И уж верно подсказал, как Псу ту колбасу добыть. Так ли, нет ли было дело?
– Ты что, подслушивал? – недоверчиво спросил разинувший от изумления пасть Пес.
– Вот еще! – слегка обиделся Домовушка. – Делов у меня иных нет, чтоб за вами, лоботрясами, следить-фискалить!..
– Однако же, – чавкнув последним кусочком хлеба с маслом, сказал трезвомыслящий Жаб, – Кот виноват или Пес, колбаса уже есть, и я не вижу большой беды в том, чтобы ее съесть. Во, – добавил он радостно после небольшой паузы, – стих вышел! «Колбаса уже есть, и надо ее съесть!»
– Ну стих, или, как правильнее было бы выразиться, стихи, – это нечто иное, – начал менторским своим тоном Ворон, однако Домовушка перебил его:
– К столу, к столу праздненственному нарежу колбаску, а допрежь ни-ни… Ах ты птица непутевая! – взвизгнул он, и – редкостное явление – Ворон поддержал его:
– О, сын греха! О, порождение шакала! То есть ехидны! То есть… (Любимые Вороном сказки Шехерезады наложили некоторый отпечаток на его лексикон.)
Я не понял вначале, привыкнув, что непутевая или любая другая птица у нас Ворон, но сообразил, что есть в доме еще одна птица, и обернулся.
О ужас! Столь многострадальная колбаса, доставшаяся нам ценой преступления, как считали некоторые, или сообразительности, как считал я, пала на этот раз жертвой прожорливости ненасытного Петуха. Я уже говорил, что Петух, как всегда, подбирал крошки, сначала со стола, потом перебрался на пол, потихоньку добрался до сумки, брошенной Псом в пылу погони за мной, – ароматный, благоухающий пряностями нежно-розовый кусок колбасы толщиной с мою талию и длиной с мой хвост (а хвост у меня весьма длинный!), утыканный по всему срезу крупными аппетитными кусочками сала, – так вот, злостная птица расклевывала теперь эту самую колбасу, вывалившуюся из сумки и приобретшую уже совершенно нетоварный вид. К счастью, по случаю праздника пол, всегда чистый, был, если можно так выразиться, наичистейшим, и, кроме нескольких случайных хлебных крошек, не запятнан был ничем (ну разве что парой-тройкой отпечатков грязных лап Пса, но это такая мелочь, о которой и упоминать не стоит). Поэтому колбаса не была испачкана, а только измята, расклевана, истерзана крепким петушиным клювом. Конечно, Домовушка крикнул: «Кыш!», и Петух, хлопая крыльями и обиженно кудахча, отскочил на безопасное расстояние – в коридор, – но было уже поздно. Домовушка с выражением глубокой скорби на волосатой своей физиономии поднял с пола то, что осталось от главного блюда нашего праздничного стола.
– Ничего, – грустно сказал он, глядя на останки колбасы, – кусочками поджарю, еще и вкусней будет…
Пес плакал. По белой его морде, оставляя мокрые полосы, катились крупные прозрачные капли, повисали на усах и шлепались на паркет. То ли ему было обидно от сознания того, что его подставили (я), и как подставили! Классически! То ли он боялся гнева Лады. То ли его терзало раскаяние в содеянном. А может быть, все это и еще что-то непонятное мне терзало его псиную душу, заставляя проливать слезы. Не знаю. В тот момент кроме досады на Петуха я испытывал вполне понятное и в данном случае простительное, хоть и не очень красивое, чувство упоения от совершенной мести. Потому что – буду честен – мой замысел, касающийся обеспечения нашего новогоднего стола колбасой, был в некотором роде приправлен мстительным чувством – а пусть этот доносчик побудет немного в моей шкуре! В следующий раз ему неповадно будет доносить!
Поэтому я сказал (вполголоса, чтобы холоднокровные на подоконнике и Ворон, дремлющий на насесте, не услышали):
– Да ладно, не реви! Мы Ладе не скажем…
Он подскочил на месте, напрягся, слезы моментально высохли – я на всякий случай ретировался повыше и был готов к прыжку на насест.
– Ты! – заорал он. – Тварь! Не равняй по себе! Я сам все расскажу Ладе, сам! Я… Мне… – Он снова зарыдал.
Я сел на хвост и немного поразмыслил. Пораскинул, так сказать, мозгами.
Если он будет вот так реветь всю ночь, то праздник он нам испортит – это как пить дать. То есть если праздник не получится, виноват в конечном итоге буду все-таки я. Потому что я мог изо всех сил доказывать свою невиновность Ворону, Домовушке и даже самому Псу, но перед собой я не умел кривить душой. И я знал, что виноват. То есть не так сильно виноват, как Пес, конечно – он обязан был думать своими мозгами, – но все-таки…
– Ладно, – сказал я. – Скажем Ладе. И прости меня, пожалуйста. Я, например, тебя простил… – Я действительно простил его, после того как осуществил свою маленькую месть. – Сегодня праздник, нельзя в Новый год обижаться.
– Я не обижаюсь, – буркнул Пес. – Я должен был сам понимать, что ты… ты… Что ничего хорошего ты придумать не можешь. Ты – черный, и не только снаружи. Что только Лада в тебе нашла!
– О, многое, – спокойно сказал я. – Во-первых, я мягкий, пушистый, приятный в общении. Я мелодично мурлычу, я прекрасный собеседник, потому что умен и образован. Кроме того, я обладаю магическими способностями и потому являюсь соратником и помощником Лады в ее труде. Я развлекаю ее, когда ей скучно, утешаю ее грусть, разгоняю тоску и за компанию веселюсь с ней. Шерсть моя хорошо пахнет или не пахнет никак. Помимо всего я красив и своим внешним видом услаждаю ее взор. Список моих достоинств можно продолжить.
– О, – зарыдал Пес, совсем как герой какого-нибудь из сериалов, столь любимых нашим Домовушкою, – зачем, зачем ты переступил этот порог! За что мне такая мука! – И слезы вновь обильно оросили его белую шерсть.
– Это не я. Это судьба, – сказал я. Я и в самом деле так думал.
Но – правду говоря – я несколько не то чтобы раскаивался, но все же немножко сожалел о случившемся. Мне было жалко Пса и жалко праздника, который грозил не получиться, а – самое главное – месть исполненная оказалась совсем не такой приятной, как сама мечта о мести, которую я лелеял в течение последних дней. Пожалуй, если бы можно было повернуть время вспять… Но нет! Ведь тогда бы я не узнал того, что узнал: месть не так сладка, как кажется, иногда стоит пожертвовать своими планами, чтобы не портить окружающим настроения. А что настроение было испорчено, я легко убедился, когда все мы уселись за праздничный стол.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ,
праздничная
Заздравную чару
До края, до края нальем…
К одиннадцати часам основные приготовления были завершены.
Праздничный стол был накрыт на полу, на большой белоснежной скатерти. Домовушка (я ему помогал) симметрично расставил блюда с закуской, бутылки с напитками, приборы и салфетки. Пироги с грибами, капустой, вареньем были уже вынуты из духовки, в которой разогревались, и, пока что накрытые чистыми вышитыми полотенцами, испускали умопомрачительный теплый дух. Испоганенная Петухом колбаса была кое-как обработана Домовушкою и ожидала своей участи – быть поджаренной в растопленном сливочном масле с луком и зеленью петрушки и увенчать стол в качестве главного блюда. Вазы с апельсинами, мандаринами, яблоками, орехами и конфетами на скатерти не поместились, поэтому Домовушка временно расставил их по углам комнаты.
Аквариум с Рыбом мы перенесли в комнату и установили на тумбочке таким образом, чтобы он мог смотреть вместе с нами телевизор и разделять с нами трапезу. Товарищ капитан Паук еще с утра переселился на елку и сплел себе уютную ажурную беседку. Беседка висела низко над нашим столом, так что Паук также был нашим сотрапезником.
Домовушка полюбовался столом и пригласил всех занять места. Я было направился в коридор, чтобы наложить на дверь охранительное заклятие и сплести заградительную сеть, но Ворон остановил меня:
– Ты куда это?
– Ну как же, – удивился я, – ведь уже почти одиннадцать!..
– Сегодня никаких заклятий не надо, – сказал Ворон. – Сегодня ночью нечисть и все враги наши лишены возможности перемещения. А в случае наложения заклятия нас не смогут посетить гости.
– А что, мы разве кого-нибудь ждем? – удивился я.
– А как же! – квакнул Жаб – он уже успел прискакать из кухни и даже слизнул немного сметаны из плошки с салатом из редиски и зелени. – Я в том году чуть не уписался от удивления…
– Жаб, Жаб, – укоризненно произнес Домовушка, покачивая головой. – Как не совестно, право слово!
– А что? Собрались одни мужики, так что в кои-то веки можно и поговорить по-человечески, – квакнул Жаб особенным своим – смеющимся – кваком.
– Ну это еще как сказать, – церемонно и поджав губки, заметил Домовушка.
– А что, среди нас какая-то затесалась? А ну, мужики, признавайтесь, кто из нас бабской породы?
– Видишь ли, Жаб, – начал Ворон странно неуверенным тоном, – затруднительно вообще-то объяснить, однако есть среди нас некто, кто не совсем, как ты выражаешься, «мужик». – Он произнес это слово жеманно и с французским прононсом, приблизительно так: «мюж-жик». – Но и не, как опять же ты выражаешься, «баба»… Среди сверхъестественных существ, видишь ли, это если не довольно распространенное, то, во всяком случае, не столь редкостное явление…
– То есть как это? – разинул от удивления свой широченный рот Жаб. – Не мужик, не баба? Гермафродит, что ли? Или это… как это… бисексуал?
– К сексу это не имеет никакого отношения, – сухо отметил Ворон и сдавленно кашлянул. Или каркнул. Или, может быть, крякнул. – Это имеет отношение только к полу.
– Импотент, значит, – высказал свою догадку Жаб.
– И не импотент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44