Этот район также известен огромным оптовым рыбным рынком, где ежедневно продается рыбы на сумму до двенадцати миллионов долларов. Сегодня здесь, однако, выловили иную рыбу.Показав свое удостоверение, Томи протолкалась сквозь полицейские заслоны вокруг фургона судебно-медицинского эксперта. Вращающиеся огни на крыше сверкали, отсвечивая в лужах скользкой набережной. Рабочие в черных фартуках и высоких сапогах со шлангами в руках, из которых они поливают связки пойманной рыбы, поблескивающей в розовых лучах утра, стояли кучками и переговаривались между собой, пока рыбки открывали и закрывали рты, будто тоже что-то оживленно обсуждая.Нанги шел медленно, тяжело опираясь на трость. Лицо сосредоточено, и морщины на нем обозначены резче, чем обычно. Небо подернуто молочно-белой дымкой, как это часто бывает на утренней зорьке, дающей всему вокруг какую-то сюрреалистическую окраску, размывая контуры, смазывая цвета.Томи остановилась над рекой цвета индиго. Лодки нетерпеливо плясали у причала, ожидая, когда из них начнут вытаскивать, сортировать и оценивать для утренней продажи их серебристый груз. Ничего, однако, не происходило. Люди в лодках стояли и глазели, разинув рот, на предмет шестифутовой длины, накрытый пластиком и лежащий на досках причала.— Они вытащили его из Сумиды минут сорок назад, — пояснила Томи. — Во всяком случае, мне об этом сообщили именно тогда. — Она указала на предмет. — Он выплыл на поверхность и ударился о борт лодки. Хозяин глянул за борт и понял, что надо звонить в полицию.Она жестом попросила поднять пластиковое покрывало.— Господи Иисусе! — выдохнул Нанги.— Это он? — повернулась к нему Томи, — Вы его точно можете опознать?— Да, — Нанги с трудом сглотнул. — Это Барахольщик. Томи кивнула, как бы отвечая своим собственным мыслям. — Я не знаю, что точно произошло, но вы сами можете видеть, что его долбанули по голове, вероятно, железным прутом. Они так всегда делают.— Кто они?— Преступный клан.Нанги склонился над раздувшимся телом Барахольщика.— Это не их рук дело.— Почему вы так думаете?— Я в этом уверен — ответил Нанги. — У Барахольщика среди этого народа было много друзей.— Ну, где есть друзья, должны быть и враги, — глубокомысленно изрекла Томи. — Закон джунглей.— Все это так, — заметил Нанги. — Но посмотрите сюда, на раны. Использовалось тупое и очень тяжелое оружие. — Он вгляделся повнимательнее. — Мне кажется, эти раны нанесены с помощью тецубо.— Этим древним оружием? Насколько я помню уроки истории, оно использовалось, чтобы разбивать им стальную броню и калечить боевых коней. — Она подошла поближе. — Никогда не видела, как им орудуют.— А я видел, — сказал Нанги. — Правда, очень давно. Поединок бойцов, вооруженных тецубо, — довольно жуткое зрелище. Нужна дьявольская ловкость и чудовищная сила, чтобы вертеть тяжеленным железным прутом с набалдашником, усаженным железными шипами. — Нанги оперся подбородком о голову дракона на его трости. — Бедняга, — тихо промолвил он, опять поглядел на труп. — Чтобы использовать эту штуковину, надо иметь твердое намерение убить. Поединки с применением тецубо неизменно заканчиваются смертью одного из участников.— Вы хотите сказать, что такие поединки все еще случаются?— Вот вам наглядное доказательство этого, — сказал Нанги, распрямляясь. Он попрощался с Барахольщиком и дал знак Томи отойти в сторонку, чтобы их разговор не слышали медэксперты.— Что нашли на теле?— Ничего, — ответила она, — Или он ничего при себе не имел, или же его обчистили, прежде чем бросить в реку. Я думаю, последнее предположение более вероятно.— Согласен, — подтвердил Нанги. — Вообще-то Барахольщик был очень осторожен и никогда не носил при себе чего-либо подозрительного, по чему можно было бы догадаться, чем он занимается. Только подложные документы и немного денег.— Было бы очень трудно идентифицировать его, если бы не ваше описание. Следователь сразу же позвонил мне, — сказала Томи. — Мне очень жаль, Нанги-сан.Нанги кивнул.— Все это очень печально. И большая потеря для меня. Барахольщик был моими глазами и моими ушами в вопросах, касающихся Кузунды Икузы и его дел. На последней нашей встрече он только в общих чертах обозначил, что ему удалось раскопать. Он мог бы сказать гораздо больше в момент его убийства. — Но, пожалуй, это не суть важно, подумал Нанги. Главное, он указал на цель, с которой Икуза затеял свою операцию: захватить контроль над «Сато» и подразделением «Сфинкс Т-ПРАМ».И все-таки это было лишь предположение. Надо было иметь наглядное подтверждение. Эх, если бы мертвые могли сказать что-нибудь! Какими бы тайнами ты поделился со мной. Барахольщик, если бы мог?Единственно ценной информацией было то, что Киллан Ороши, дочь президента «Накано», каким-то образом связана с Икузой. Это поразило нас обоих. Единственной зацепочкой остается только она.— Сержант Йадзава!Они оба повернулись на окрик и увидели, что один из экспертов, как сумасшедший, машет рукой, подзывая Томи. Они подошли к тому месту, где укладывали на носилки труп для того, чтобы погрузить его в машину.— Посмотрите, что мы обнаружили, — сказал эксперт. — Левый ботинок у него свалился, очевидно, в воде. И вот поглядите, что у него привязано к большому пальцу!Томи и Нанги наклонились, чтобы взглянуть. Барахольщик не носил носков под обувь. Нога его невероятно вздулась. К большому пальцу липкой лентой был приклеен крохотный ключик.Томи достала перочинный нож и перерезала клейкую ленту, осторожно взяла ключик и уронила его на ладонь Нанги.— Возможно, — сказала она, — у нас есть еще одна зацепочка. * * * Из всех правил я больше всего уважаю настоящее, — сказал детектив Эйлбемарл. — Что если наведаться к сенатору Хау прямо сейчас?Шизей кивнула:— Как скажете.— Это сержант Джонсон, — представил Эйлбемарл огромного негра-полицейского, присоединившегося к ним по дороге к выходу.— Я его помню, — сказала Шизей.— Вы удивительная женщина, — сделал ей комплимент Эйлбемарл, когда они спускались с крыльца и шли по направлению к машине без опознавательных знаков. Было жарко и душно, хотя с Чезапикского канала и дул легкий ветерок: типичная летняя ночь в столице. — Вы уверены, что хотите принять участие в нашей операции?— Вы хотите, чтобы я поехала, я и еду. Все очень просто.Эйлбемарл крякнул:— Нет ничего простого в этом мире. — Он выехал на улицу. — Когда кто-нибудь из подчиненных Хау начинает перечить ему, этого человека могут ждать неприятности.— Я не перечу ему, — поправила Шизей. — Я его вам сдаю.Эйлбемарл не мог сдержать улыбки. — Ну, должен вам сказать, вы крепкий орешек. Правильно я говорю, Бобо?— Черт меня побери, если это не так, — откликнулся сержант Джонсон с заднего сиденья. У Шизей было ощущение, что он дышит ей в шею.Эйлбемарл продолжал:— Я полагаю, вы отдаете себе отчет в том, что у сенатора достаточно средств, чтобы подрезать вашу карьеру на веки вечные. Это вас не пугает?Шизей только молча посмотрела на него в темноте салона автомашины.Он вел машину быстро, но без лихачества. Через несколько минут они уже подъезжали к резиденции Хау на Семнадцатой улице.— Этому дому следовало бы быть музеем, а не жильем, — пробормотал Эйлбемарл, вылезая из машины. Взглянув вверх, он увидел свет на третьем этаже. Указал рукой: — Я полагаю, вы знаете здесь все входы и выходы?— Я знаю только офисы на первом этаже. На третьем — личные покои сенатора. Я там никогда не была.Эйлбемарл опять крякнул, и они поднялись по каменным ступенькам. Позвонил. Ответа не было. Немного подождав, опять позвонил, на этот раз подольше. Тишина. Он повернул ручку — и дверь открылась вовнутрь.Эйлбемарл и Джонсон немедленно вынули пистолеты. — Когда имеешь дело с параноиком вроде Хау, это явно не помешает.— Может, лучше вызвать подкрепление? — спросил Джонсон.— Незачем, — категорично бросил Эйлбемарл. — Он наш. Ни с кем не хочу делиться. — Повернулся к Шизей: — Вы останетесь здесь.— Я хочу войти вместе с вами, — возразила она.— Это против правил, — проворчал Эйлбемарл, уже войдя внутрь. Сержант Джонсон сердито посмотрел на нее и последовал за шефом. Через секунду и Шизей прошла вслед за ними.На первом этаже было темно. Она видела, что полицейские нашли винтовую лестницу и медленно поднимаются по ней. Как тень, она скользнула следом. На втором этаже тоже не было света, но здесь было уже не так темно, потому что сюда просачивался свет с третьего этажа.— Держи голову пониже, — услышала Шизей шепот Эйлбемарла, и они начали подниматься.Лестничная площадка третьего этажа была залита светом из дверей комнаты, которая была, очевидно, кабинетом Хау. Книжные шкафы от пола до потолка окружали пару кожаных диванов, повернутых друг к другу лицом, и еще кресло с высокой спинкой — тоже с кожаным сидением. Массивный старинный письменный стол красного дерева с резным орнаментом в виде фруктов и вращающееся кожаное кресло. На стенах с темно-зелеными обоями висели картины, изображающие сцены охоты, — очевидно, работа английских живописцев. Все лампы были включены.Перед одним из диванов лежал старинный персидский ковер, но теперь за него никто не дал бы и цента, потому что он был залит кровью и заляпан человеческими мозгами. Сенатор Дуглас Хау полусидел в неестественной позе на этом диване. Ноги были нелепо положены одна на другую, будто он отдыхал, — если слово отдых здесь уместно. Руки раскинуты, словно от отдачи. Короткоствольное ружье системы «Магнум» лежало неподалеку от его правой руки. От задней части головы ничего не осталось. Корешки книг в шкафу за его спиной заляпаны мозгами.— Господи Иисусе! — вот и все, что мог сказать Эйлбемарл. Затем повернулся к Шизей: — Не двигайтесь и ни в коем случае не прикасайтесь ни к чему руками.Он подошел к телефону и поднял трубку, обернув ее предварительно носовым платком. Набрал номер, пользуясь концом своей ручки, чтобы нажимать кнопки.— Бобби? Это Фил, — сказал он в трубку. — Пришли сюда машину, группу экспертов-криминалистов и кого-нибудь из медэкспертов. — Затем он назвал адрес. — Да, сам сенатор Хау. Бороться за переизбрание уже не будет, но, ради Бога, постарайтесь, чтобы пресса об этом не пронюхала как можно дольше и не начала наступать нам на пятки. Хорошо? Кого ты мог бы допустить из ихнего брата к этому делу? Годится. Да. Да. И я бы хотел, чтобы ты сам сюда прибыл.Эйлбемарл положил трубку, внимательно посмотрел на Шизей, чтобы убедиться, что она серьезно отнеслась к его инструкциям. Затем он подошел к Джонсону, который все еще разглядывал Хау, и опустился на колени, внимательно осмотрел «Магнум», затем правую руку Хау.— Что вас заинтересовало? — спросила Шизей.— Обычно эти ружья, из которых стреляют с руки, очень редко используются, но за ними требуется уход, чтобы поддерживать их в рабочем состоянии, — изрек детектив.— На пальцах сенатора явно заметны следы ружейного масла, — заметил Джонсон.Эйлбемарл поднялся на ноги, взглянул на Шизей:— Это очень важный момент, потому что если нажал на курок Хау, то это самоубийство, а если кто-нибудь другой, то убийство. Большая разница, особенно для меня.— Но не для Хау, — сказала Шизей. Джонсон не сдержал усмешки.— А вам, однако, и здесь не изменяет чувство юмора, — заметил Эйлбемарл.— Это не юмор, — ответила Шизей. — Просто констатация факта.Пять минут спустя они услыхали вой сирены и шаги многих людей внизу. Детективы, полицейские, патологоанатом из центра судебно-медицинской экспертизы — все они ввалились в комнату. Работали быстро, профессионально: делали снимки, замеры, проверяли все в комнате на предмет отпечатков пальцев, брали показания Эйлбемарла, Джонсона и Шизей. Сразу же наткнулись на разрешение Хау на хранение «Магнума». Ассистент главного медэксперта сказал Эйлбемарлу:— Это, конечно, предварительное заключение, Фил, но если это не самоубийство, назови меня дядюшкой макаки.Шизей наблюдала за всем происходящим с явным удовлетворением. Она знала, что и окончательное заключение не будет ничем существенным отличаться от предварительного, потому что ровно ничего не будет обнаружено такого, что указывало бы на убийство.Но дело заключалось в том, что несколько часов назад она была в доме Хау. Достала ружье из ящика стола, вложила его в руку Хау, сунула ствол ему в рот и плавно нажимала его пальцем до тех пор, пока громкий выстрел не расколол тишину ночи. Об этом никто никогда не узнает. Это дело останется сугубо на ее совести.Она стояла в сторонке, чтобы не мешать полицейским, терпеливо ожидая, когда детектив Эйлбемарл доставит ее обратно в участок. Она бы хотела присутствовать при освобождении Брэндинга. Ее работа здесь была почти завершена, но вопрос с Брэндингом все еще не был решен. Как, мысленно обращалась она к нему, веришь ли ты мне по-прежнему? Любишь ли меня?Ей не терпелось поскорее узнать ответы на эти вопросы. * * * Сендзин наблюдал, как Николас и Жюстина занимаются любовью, с завистью, которую порой чувствуешь к ровеснику, чья коммуникабельность делает его душой компании. И именно эта зависть быстро перешла в желание убить Николаса прямо сейчас, позабыв свое первоначальное намерение организовать полномасштабное возмездие, которое могло бы полностью удовлетворить его растущий аппетит к разрушению.Жажду немедленного убийства остановили не логические рассуждения, а некий новый элемент, который он почувствовал в Николасе. Выставив щупальца своего сознания, как он это делал в кабинете д-ра Ханами, Сендзин почувствовал не замкнувшееся в себе, неуверенное существо, как тогда. К его величайшему удивлению, его щупальца наткнулись на черную, безликую стену, за которой ничего не разобрать. Психика Николаса оказалась непроницаемой для дара Сендзина. Что бы это все значило? Сендзин был уверен, что единственный путь к спасению, который еще оставался у Николаса, он уничтожил, совершив ритуальное убийство Киоки — тандзяна, жившего в замке на Асамских горах. Куда потом пошел Николас? Он ведь не вернулся в Токио, поджав хвост, как можно было ожидать, а направился вглубь гор. Зачем? Но в конце концов эти вопросы имели лишь теоретическое значение. Он сосредоточил внимание на практическом аспекте: Николас, очевидно, тоже тандзян. Эта безликая стена, окружившая его психику от вторжения, — это же фирменный знак тандзяна.Как же так случилось, что он об этом не знал раньше? Но, с другой стороны, и это не важно. Сендзин достаточно подготовлен для того, чтобы пробить и эту стену. Надо только заново оценить ситуацию и выработать новую тактику. Кшира, светозвуковой континуум, учит: янь, мужское начало, порождает энергию, которая дает свет и мысль, а свет порождает огонь; гром порождает звук, а гнев порождает гром. Инь, женское начало, текучее, уступчивое; земля, являющаяся восприемницей мысли и энергии, плавильный тигель мысли. Одно не существует без другого. Но Сендзин знал, что инь дает яню не только силу, но и слабость, а слабость — это конец. Поэтому Сендзин потратил столько времени, освобождая себя от инь — уступчивой, преданной, нежной.Он поставил себе целью остановить вечный поток двух форм жизни, когда инь вливается в янь. Поэтому он стал дорокудзаем, бичом тандзянства.Со своего наблюдательного пункта Сендзин, как сова, примостившаяся на сучке, смотрел на спящих Николаса и Жюстину. Он устроился поудобнее, позволив себе слегка расслабиться, подумал о себе словами Жюстины как об облаке, парящем над землей, где негде дышать от скученности, — об облаке, отрешенном от радостей, забот и желаний тех, за кем он наблюдал. Кшира позволила ему видеть все это, его собственная философия — сделать это.Он глубоко втянул в себя воздух. В воздухе не было запаха смерти. Во всяком случае пока. Есть состояния похуже смерти, и Сендзин позаботится о том, чтобы Николас насладился ими, прежде чем он, Сендзин, позволит ему вкусить смерть.А пока в воздухе пахнет другой целью, от которой ноздри Сендзина затрепетали. Он пришел за изумрудами тандзянов. Он надеялся, что Жюстина будет в состоянии сказать ему, где они. Но появился Николас. Теперь можно будет одновременно нанести мощный удар и узнать наверняка, не спрятаны ли изумруды внутри дома. Этот удар будет первым в серии, которыми будет изобиловать путь Николаса к гибели.Тихий, как смерть, Сендзин спустился со своего наблюдательного пункта и, скользя среди теней, занялся своим делом. Когда он закончил его, появился свет там, где прежде его не было, а за светом — жар, с шипением всасывающий кислород из дома.Через мгновение после того, как Сендзин ушел, Николас, вздрогнув, проснулся. Его легкие наполнились дымом, и он закашлялся. Пламя лизало пол, пожирало темноту ночи. * * * Киллан и Негодяй стояли на углу улицы в обшарпанном районе на окраине Токио. На другой стороне освещенной, но безлюдной улицы они могли видеть мигающие неоновые иероглифы, возвещающие, что в данном здании размещается отель под названием «Кан».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66