Он и сейчас все еще оставался «широ ниндзя», хотя уже начал понемногу понимать язык акшара. И еще он кое-что понял: ни Канзацу, ни кто-либо еще не в силах излечить его.Никто не может дать ему избавление от «широ ниндзя», потому что это есть состояние психики, изменить которое он может, только излечившись сам. Тем не менее, он уже замечал, что постепенно восстанавливает технику владения боевыми искусствами. Значит, излечение продвигалось.— "Широ ниндзя" — это одно, — говорил Канзацу однажды после тренировки, рассматривая его шрам на голове, — а твое состояние — это совсем другое.— Почему? — спрашивал Николас. — Главный симптом «широ ниндзя» — потеря памяти.— Все это так, — сказал Канзацу. — Но твоя проблема заключается не в потере памяти, а в невозможности добраться до нее. Акшара уже начала освобождать твой дух, но полное владение ниндзютсу, а особенно — «лунная дорога», все не возвращается. Поэтому я полагаю, что в твоей болезни есть и органический компонент.— Вы хотите сказать, что возможность вернуть память блокируется физическими причинами?— Вот именно. Я полагаю, что-то с тобой сделали во время операции.Холодок пробежал по спине Николаса.— Вы хотите сказать, что хирург отрезал что-то там такое, что не следовало? — Предположение, что какая-то частица его мозга навсегда утратила возможность функционировать нормально, испугало его.— Нет, не то, — мгновенно ответил Канзацу, как будто ожидая, что тот выразит такое опасение. — Вероятность утраты именно той части мозга, которая ответственна за память таких специализированных вещей, настолько незначительна, что ее можно не принимать в расчет. — Канзацу сидел совсем неподвижно. Его глаза были похожи на пару черных воронов на скошенном осеннем поле: что-то в них было одновременно и грустное, и впечатляющее, — Но что-то в ней преднамеренно нарушено. Вот о чем я говорю. — В напряженном молчании Николас слышал стук собственного сердца, в ушах гремела оглушающая симфония страха. — Но хирург... — Возможно, он не сам это сделал, — перебил его Канзацу, — но причастность его к этому не подлежит сомнению. — Николас вспомнил выражение лица залитого кровью д-ра Ханами, его все переломанное тело, лежащее на тротуаре. — Хирург, который оперировал меня — сказал он, — был выкинут из окна своего кабинета. — И затем Николас рассказал Канзацу все, начиная с момента, когда д-р Ханами произнес свой приговор, кончая нападением на него тандзяна в кабинете доктора полгода спустя.— Ну вот, теперь все становится на свои места, — сказал Канзацу. Он достал анатомический атлас, открыл его на странице, где были изображены полушария мозга. — Давай начнем все по порядку. Как ты мне сам сказал, твоя опухоль находилась около второй, темпоральной извилины. Вот здесь. Это как раз над ребром желудочка мозга. — Он указал на рисунок.— Тандзян знал, что человеческий мозг представляет из себя нечто подобное компьютеру, где миллиарды функций сосредоточены в особых ячейках. Некоторые участки мозга, например, ответственны за механизмы памяти. Эта область невелика. Она находится как раз в районе этого ребра желудочка. Анатомы называют его гиппокампусом.— Но моя опухоль была как раз выше гиппокампуса, — возразил. Николас. — Возможно, скальпель д-ра Ханами просто чуть-чуть ошибся, резанув немного вбок и выше.— Такого быть не может, — сказал Канзацу. — Этот участок мозга настолько ниже того места, где была твоя опухоль, что я не верю, чтобы квалифицированный хирург мог случайно задеть его скальпелем. Нет, это было сделано нарочно.Канзацу полистал книгу, нашел комментарий к таблице.— Гиппокампус является главным хранителем памяти, потому что его клетки богаты молекулами особого вещества, которое ученые называют рецептором метил-аспартита, потому что этот препарат используется для обнаружения этого таинственного вещества, накапливающего и кодирующего информацию. Оно функционирует лишь в том случае, если нейроны могут свободно соединяться. Но если помешать этому контакту, механизм памяти нарушается. Именно это и происходит с тобой, но нельзя назвать это потерей памяти.— Так что же происходит со мной? — спросил Николас.— Я могу высказать предположение, — ответил Канзацу. — Однако основанное на научных знаниях. Мне кажется, что когда твой хирург удалял опухоль, в твой гиппокампус была внедрена чешуйка органического происхождения, покрытая препаратом, тормозящим работу рецептора метил-аспартита.— Но почему не все функции памяти нарушены, а только те, что связаны с ниндзютсу?— Точно так же, как человеку удается затормозить, то есть ослабить боль только в тех точках, где эта боль возникает, так и здесь торможение коснулось больше всего той памяти, которой ты больше всего дорожил. Ты ведь вбил себе в голову, что ты белый ниндзя и больше всего боялся забыть свое искусство, — объяснил Канзацу. — Но думаю, что тебе будет трудно, если не вовсе невозможно вспомнить сейчас также некоторые наиболее глубоко спрятанные в памяти и дорогие эпизоды детства.Николас попытался. Действительно, он не смог вспомнить многих моментов. Было неприятное ощущение, что воспоминания эти у него есть, только он не может до них добраться и вытащить на свет Божий.Николас беспомощно потряс головой.— Но д-р Ханами не мог этого сделать. Это мог сделать только дорокудзай. С другой стороны, остается непонятным, почему доктор позволил ему это сделать?Канзацу кивнул:— Все верно. Но почему ты не можешь предположить, что на доктора было оказано давление? Возможно, он был вынужден позволить тому человеку покопаться в твоем мозгу.Николас опять подумал, потом спросил:— А мог ли тот тандзян, что напал на меня, обладать соответствующими хирургическими навыками?— Вполне, — ответил Канзацу. — Ты же сам, будучи ниндзя, многое знаешь относительно человеческого тела и работы человеческого сознания.— Я никогда не смог бы ввести частицу отравленной ткани в определенный участок головного мозга человека.— И слава Богу! Ты же не дорокудзай. У тебя нет такого сатанинского презрения к человеческой личности.Канзацу знал толк и в травах, и в лекарственных порошках. Приготовленное им противоядие, долженствующее постепенно нейтрализовать внедренный в ткань головного мозга препарат, тормозящий работу гиппокампуса, вместе с усиленной работой Николаса над собой через освоение акшара — надо было вытравить в сознании ощущение, что он белый ниндзя — скоро дали результаты. Понять, как трудно изучать акшара, может только тот, кому приходилось учиться говорить или ходить заново: вроде так просто, но, одновременно так трудно. Сознание Николаса было как чистая страница, готовая для того, чтобы заполнить его знаками. И вот акшара трудилась для него, заполняя эту страницу письменами.Как ни странно, его лучшим союзником в этом оказалось его тело, а не дух. Оно было так натренированно, что выполняло любые требования акшара, и скоро к Николасу вернулись и его молниеносная реакция, и чудовищная выносливость.И вот однажды, поднимаясь на свою Немезиду, на скалу Черный Жандарм, он почувствовал, что его тело становится и тяжелее, и легче одновременно. Будто оно погрузилось в материал, из которого сделана скала, и растекается по его мельчайшим трещинкам. Он слился со скалой, и теперь его даже ураган не смог бы с нее сбросить. И в то же самое время он почувствовал, что его дух свободен, что он парит, как горный орел. Вот она, «лунная дорога»! Он вспомнил это ощущение: его дух и его тело снова едины. Сила переполняла его. Больше он не «широ ниндзя».Чувство освобождения так ударило в голову Николасу, что он закинул назад голову и крикнул что-то ветру, замахал руками облакам. Хаос образов, переполнявших его разочарованное сознание, куда-то исчез, сменившись ощущением гармонии.Следы на пшеничном поле, голоса памяти. Он проходит под лунной аркой в замке Киоки.— ЧТО СКАЗАЛ ГОЛОС? — спрашивал Канзацу. НЕ ПОМНЮ, — отвечал Николас. БЫЛ ЛИ ЭТО ГОЛОС МОЕГО БРАТА? — НЕТ, НЕ ЕГО. НО ИСТОЧНИК ГОЛОСА БЫЛ БЛИЗКО. Как близко? Акшара дала ему ответ: очень близко. И теперь голос опять говорил с ним, и он понимал каждое слово. Это был его собственный голос, произнесший слово ВРЕМЯ. Как бой дедовских часов, как удары далекого колокола", как тень, появляющаяся из тумана. ВРЕМЯ УЧИТЬСЯ, ВРЕМЯ ПОСТИГАТЬ, ВРЕМЯ ЖИТЬ. В ЭТОМ НАЧАЛО И КОНЕЦ ВСЕГО: СТРАХА, СМЯТЕНИЯ, СМЕРТИ.И Николас, чувствуя, как уши его наполняются воем северного ветра, как тело его буквально искрится от обретенной новой энергии акшара, думал: «Где ты, дорокудзай? Где бы ты ни был, я доберусь до тебя. Я уже иду». Асамские Горы, Япония — Дзудзи, Китай — Токио, ЯпонияЛето 1970 — зима 1980 — И это все, что ты хотел нам рассказать? — спросила девочка.— Ты обещал нам рассказать, чем все кончилось, — напомнил ее брат.Сэнсэй взглянул на них с улыбкой.— Эта история не имеет конца, — сказал он.Но ты обещал, — сказал мальчик Сендзин, который всегда был более нетерпеливым, чем его сестра.— Что случилось после того, как они упали в водопад? — спросила Шизей, сестра.— Ах да, в водопад, — произнес сэнсэй таким, тоном, словно ее слова напомнили ему, зачем они здесь, — не только в смысле «на этом свете», но в смысле «на этой земле».Его звали Речник. Во всяком случае, под этим именем его знали Сендзин и Шизей, хотя, обращаясь к нему, они называли его просто сэнсэй, то есть учитель. Он был им как родной отец, для этих сироток-близнецов. Он был им и ментор, и товарищ. Родной брат Аха-сан.Он был для них всем на свете, и они любили его даже больше, чем любили друг друга.Его все звали Речником, потому что он любил давать своим ученикам уроки в тенистой долине широкой, полноводной реки. Там он чувствовал себя как дома, живя то на воде, то на берегу, как лягушки, что любят сидеть на раскаленных от солнца камнях на берегу этой реки, время от времени атакуя ничего не подозревающих мелких насекомых своим длинным-предлинным языком.— Тот водопад был похож на комету, подвешенную за хвост, — сказал Речник, — и его переполняла бешеная энергия, энергия жизни и разрушения. Когда два брата, сцепившиеся в смертельном объятии, упали в воду, вселенная содрогнулась. Может быть, она содрогнулась в тот момент, когда Цзяо Сиа умер, захлебнувшись в воде, прижатый братом к камням на дне заводи.А может, вселенная содрогнулась, когда Со-Пенг, чуть живой, еле дыша выбрался на черные камни, окружающие заводь. Он был жив, а Цзяо Сиа, друг его Детских игр, был мертв. Со-Пенг мог бы спасти брата, но предпочел утопить его. Он был судьей, судом присяжных и палачом Цзяо Сиа.Правосудие не восторжествовало. Во всяком случае, такое, какое мы могли бы в душе оправдать. Правосудие, даже если оно сурово, заслуживает восхищения. Но если же суд свершен, но мы не можем в душе оправдать его приговор, значит, правосудия не было. И такой поступок заслуживает отмщения.Вот так все и началось. В речной долине, тенистой и зеленой даже в пару летнего пекла. Мораль этой истории глубоко запала в детские души, полные доверчивости к миру. Но чью мораль они восприняли с такой готовностью?Во-первых, Аха-сан, сестра их сэнсэя, Речника. В отличие от ее покойной сестры, которая умерла, родив на свет Сендзина и Шизей, Аха-сан никогда не была замужем. С молодых лет она носила в душе недоверие и страх перед мужчинами.Она не понимала секса, боялась его, видя в нем проявление душевного хаоса. Немного повзрослев, Сендзин понял, что это же недоверие он подсознательно заимствовал у нее.Возможно, в ранней молодости Аха-сан стала жертвой насилия. Это могло бы объяснить ее отношение к сексу. Но в жизни далеко не все связано причинно-следственными отношениями, и истина — всегда более или менее зыбкое явление. Скорее всего, Аха-сан выработала в себе такую концепцию половых отношений еще в детстве и потом даже не могла себе объяснить ее истоки.То, что она вспоминала, беспокоило ей душу, и она реагировала на это жуткими истериками, круша, как пьяница в белой горячке, все направо и налево.А в другие моменты Аха-сан, будто ужаснувшись тому, что она наделала, прижимала близняшек к своей мягкой, как подушка, груди, баюкала и пела колыбельные песни на незнакомом языке.Эта непредсказуемость приемной матери омрачила их ранние годы. Только с сэнсэем, когда он брал их в свою речную долину, Сендзин и Шизей чувствовали себя в безопасности.Много лет спустя, в теплой воде бассейна в отеле «Кан» на грязной окраине Токио, когда с помощью Кширы Сендзин выключал себя из времени и пространства, он вдруг понял, что Аха-сан обладала теми же способностями, что и они с Шизей.Родители Аха-сан погибли во время взрыва атомной бомбы, сброшенной американцами на Нагасаки. И сама Аха-сан, по словам врачей, получила смертельную дозу радиации. Таким образом, зная, что она обречена, они настояли, чтобы ее поместили в одну из лабораторий, где держали, под наблюдением восемнадцать часов в сутки. Хитроумные приборы регистрировали все ее жизненные функции, и врачи записывали все это, чтобы лучше понять, каким образом радиация разрушает клетки и ткани человеческого организма.В число подопытных пациентов Аха-сан попала по собственной воле. Тогда всех беженцев из Нагасаки подвергали полному медицинскому обследованию. Она подошла сама к врачам и заявила, что у нее в животике сидит ребеночек. Она слышала, как они обсуждали друг с другом состояние ее здоровья, будто радиация лишила ее слуха. Ей было в то время десять лет, и она прекрасно понимала, что такое смерть: война ускорила такого типа образование, как расщепление атомного ядра вызывает ускорение движения ионов.Но Аха-сан думала о жизни, не о смерти. Хотя ее родители и двое старших братьев погибли, сестра, двумя годами младше, уцелела, потому что оказалась вне черты города, когда небо раскололось, отделив живых от мертвых.Аха-сан поняла, что оказалась за старшую в семье, и заботилась, как могла, о сестренке. Она не могла доверить такое дело старшим, слишком занятым всякими делами в последние дни войны.Чтобы растить сестренку, нужны были деньги, и вот она нашла способ их зарабатывать: предложила себя в качестве материала для медицинских исследований. Ученые были заинтересованы в изучении непосредственных и отдаленных последствий радиации, и деньги, которые причитались ей, шли на воспитание сестры, которую приютила семья фермеров. Они, потерявшие своих сыновей на войне, были рады, что у них завелся хоть маленький, но все-таки помощник.Эксперимент продлился недолго. Через полгода, когда у — Аха-сан не появились предсказываемые симптомы лучевой болезни, ученые потеряли к ней интерес и заменили ее более интересным материалом, сочтя, что они просто неверно поставили диагноз в начале.Много лет спустя, плавая в реке времени; протекающей через отель «Кан», Сендзин понял, что тот опыт, во время которого обнаружился дар Аха-сан, напугал ее саму. Приготовившись умереть, но даже не заболев, она сохранила в душе ощущение смерти.Она чувствовала, что в меньшей степени достойна жить, чем её погибшая мать и братья. Если бы кто-то из них был жив, они бы лучше позаботились о ее сестренке. Вот такая нехитрая детская логика!Но она не только уцелела. Она вышла из лаборатории ученых розовощекая. Отдохнувшая, пышущая здоровьем. И никогда потом не болела.Но вот у ее сестренки все получилось иначе. Сендзин считал, что мать никогда не догадывалась, что обладала тем же даром, что и ее сестра. Такова была ее карма: обладать им, не зная, только для того, чтобы передать своим детям-близняшкам.Имена дала им Аха-сан, и она, же воспитывала их. Их матери было не до них, будто ее жизненные функции заканчивались на этом единственном акте деторождения. Когда они родились, их мать, как это часто бывает в мире насекомых, тихо скончалась, в каком-то смысле сожранная своими новорожденными.Если Аха-сан имела двух братьев, и оба они погибли в Нагасаки, то кто же тогда был ее брат — их сэнсэй? Этот вопрос задал своей приемной матери Сендзин, уловив противоречие в ее рассказе. Аха-сан рассмеялась и объяснила, в чем тут дело. Когда их мать, уже беременная ими, сидела однажды дома, вошел мужчина и сказал, что он брат Аха-сан. Во время взрыва бомбы он находился в самой опасной зоне и не пострадал благодаря своему дару. А уцелев, в числе беженцев оказался в Китае, где в монастыре неподалеку от деревни Дзудзи проходил послушание, изучая тайные науки. Там он стал сэнсэем.Сендзин, сытый и довольный, предвкушая теплую постель, все-таки спросил, глядя приемной матери прямо в лицо:— И это правда, что сказал сэнсэй? Аха-сан улыбнулась. От нее пахло медом и молоком, — этот запах преследовал потом Сендзина всю жизнь. — Ну, во-первых, невежливо сомневаться в правоте слов сэнсэя, — ответила она, — Но, по правде говоря, я не поверила ему в первой части его рассказа: насчет того, что он находился в опасной зоне и не пострадал благодаря его дару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66