— Вы хорошо владеете руками. У вас устрашающий вид. Может, вы и порешили Брислинга для Хау?Шизей не дрогнула под его пристальным взглядом, но смотрела на него по-прежнему дружелюбно.— Скажите, как был убит Брислинг?— Что-то тяжелое и квадратное раскроило ему сзади череп, — ответил Эйлбемарл тоном, каким обычно описывают достоинства новой машины. — Знаете, как разбивают яичную скорлупу о край сковородки?— Похоже на преступление, совершенное в состоянии аффекта: припадка ярости или хотя бы закоренелой ненависти, — сказала Шизей. — Для этого нужен серьезный мотив, а у меня его нет.— Вы сказали, что работали на Хау. И что он неплохо вам платил.Шизей была мастером добавить в свой голос столько яда, сколько нужно.— Когда я была помоложе, меня использовал в своих целях мужчина. Причем использовал самым бессовестным образом. Тогда я поклялась, что этого никогда более не повторится. Поняв, что не я работаю на Хау, а Хау пользуется мной, я для себя решила: хватит! — Она позволила своему лицу слегка смягчиться. — В любом случае, подобных безоглядных поступков я бы просто не смогла совершить.— Точнее?— Вы что-нибудь знаете о боевых искусствах, детектив?— Немного занимался карате: обычные тренировки в полиции.— Не обижайтесь, но разбивание рукой досок и усмирение преступников имеет мало общего с боевыми искусствами.— Преступники — это моя специальность.— Но не моя, детектив. Истинные боевые искусства — в том виде, в каком их следовало бы преподавать — на восемьдесят процентов направлены на развитие сознания. В любом случае это самооборона, а не агрессия. Если бы Дэвид Брислинг — или кто-нибудь из ваших подопечных напал на меня, я бы сумела защитить себя. Но уж наверняка не разбила бы ему сзади черепушку. Это не мой стиль.Эйлбемарл долго ничего не говорил. Он вставил себе в рот зубочистку и задумчиво перекладывал ее языком из одного угла в другой. Затем постучал указательным пальцем по магнитофону.— Мне придется забрать эту кассету. Веская улика.— Пользуйтесь, — разрешила Шизей.— Когда я приглашу для разговора Хау, я хочу, чтобы вы тоже присутствовали.— Ну, — протянула она с какими-то новыми нотками в голосе, — я не буду иметь ничего против. * * * Пройдя паспортный контроль и таможню в нью-йоркском аэропорту Кеннеди, Николас услышал по громкоговорителю свое имя. Он подошел к радиорубке, где ему сообщили номер. Платные телефонные автоматы блестели никелем на другом конце ленты выдачи багажа. Он успел обменять иены на американские доллары еще в аэропорту Нарита и поэтому направился сразу туда. Стенки кабины были украшены хулиганскими надписями. Он набрал данный ему местный номер.— Это я, — ответил голос. — Нахожусь в телефонной будке на другом конце. За тобой никто не следит.— Я этого и не опасался, — сказал Николас. — Сейчас увидимся.Затем Николас набрал номер, данный ему Томи. Детектив по раскрытию преступлений Мэл Бранка был на ночном дежурстве и сам принял звонок Николаса.— Плохие новости, друг, — сказал он прокуренным голосом. — Я встретил этот самолет с японским мерзавцем по просьбе Томи, но не смог его задержать. Он, как положено, был в списке пассажиров. Я это сам проверил. Я даже опросил весь экипаж, но никто из них его не запомнил. Все, что они смогли сказать, так это то, что место было занято. Это все, что я сумел сделать, друг: слишком у меня было мало времени, чтобы организовать его встречу как надо. Наверно, птица более высокого полета, чем обычные поставщики кокаина, с которыми мне приходилось иметь дело.Николас поблагодарил Бранку и повесил трубку. Он хотел было позвонить Жюстине в их дом на Вест-Бэй Бридж, но передумал. Если Сендзин где-то здесь, то лучше не давать ему возможности раньше времени узнать о его приезде. Но мысль о том, что дорокудзай может быть сейчас вместе с Жюстиной в их доме на побережье, сводила его с ума.Терпение, подумал он. Скоро все выяснится.Он повернулся и увидел Конни Танаку, вышагивающего по направлению к его будке. Именно Конни Николас просил через Уми встретить его в аэропорту.Конни был старшим братом Терри Танаки. Он жил в Ванкувере, когда в 1980 году Сайго прибыл в Нью-Йорк, победил Терри в собственном его додзе и в конце концов убил его. После этого Конни покинул Ванкувер, чтобы поставить на ноги школу боевых искусств своего брата. Но в Британскую Колумбию более не возвращался, предпочитая динамичную нью-йоркскую жизнь. Конни любил повеселиться, но это вовсе не означало, что он несерьезно относился к своему делу.— Тик-Тик, — сказал он, беря у Николаса его поклажу. — Я получил твое послание. — Только Конни называл Николаса Тик-Тиком. Как-то раз он сказал ему: ПАРЕНЬ, ТЫ, ПРЯМ КАК БОМБА, ТИКАЕШЬ ПОД ЭТОЙ НЕПРОНИЦАЕМОЙ ОБОЛОЧКОЙ. НИ У КОГО СУПРОТИВ ТЕБЯ НЕТ НИ ОДНОГО ШАНСА.Конни без труда узнал его: Николас уже сбрил свою бороду, пролетая над Гавайскими островами на высоте тридцать тысяч футов.— Что случилось? — спросил Конни.— Неприятности, — ответил Николас, пока они пробирались к выходу. — Целая куча. — Уже наступила ночь, огни фонарей и иллюминации окрашивали все вокруг в неестественный голубоватый цвет. Ветровые стекла огромных автобусов были окружены ареалами света, а лица сидящих в них людей больше походили на обескровленные лица покойников.Только Конни выглядел все так же: низенький, коренастый, как пожарный кран, с мускулистыми плечами и руками, узкими бедрами. Он двигался плавно, как танцовщик: говорят, у них центр тяжести расположен ниже, чем у других людей. Лицом он был похож на Терри, но оно у него было более массивное, и людям, не знавшим его, могло показаться пугающим. Но Николас знал, что Конни способен быть очень добрым и понимающим человеком. Это была его идея — отдавать третью часть доходов с додзе семье Айлин Окуры, возлюбленной Терри, погибшей от руки Сайго в один день с его братом.Начинался дождь. Подъездная дорога к зданию аэропорта выглядела грязной, захламленной мокрым мусором. Они пересекли ее, пропуская подкатывающие лимузины, такси и неуклюжие автобусы, и подошли к побитому «Бьюику» Конни, стоящему на платной стоянке. — Мне очень много предстоит сделать, а времени в обрез.Конни забросил сумку Николаса на заднее сиденье, завел мотор.— Поехали, — сказал он. В уютном замкнутом мире машины Николас повернулся к Конни: — Очень рад Вас видеть, Танака-сан, — произнес он подобающую ситуации фразу.Конни наклонил голову. — Всегда к Вашим услугам, Линнер-сан. — Конни считал себя в неоплатном долгу перед Николасом за то, что тот отомстил за смерть его брата. Об этом никогда не говорилось, но это будет вечно присутствовать между ними, подобно цементу навеки скрепляя существующую между ними дружескую связь.— Для начала едем в Вест-Бэй Бридж, — сказал Николас. — Ты знаешь куда.Конни кивнул, расплачиваясь со служителем стоянки. Они вырулили на дорогу, огибающую аэропорт, и влились в транспортный поток.— Там все по-прежнему, как и до твоего отъезда. Каждую неделю убираются, и кто-нибудь заходит через день проверить, все ли в порядке.— А моя машина?— Я ее беру сам и езжу на ней в выходные, — ответил Конни. — Она в прекрасном состоянии. — Он обогнал частное такси — микроавтобус, остановившееся, чтобы взять пассажиров. — Меня всегда тянет туда. Ты очень умно поступил, купив дом, который снимал. И купил в нужное время, когда на рынке все было спокойно. Теперь приобрести дом на побережье — целая проблема, если, конечно, ты не собираешься строить его по кирпичику с самого начала.Тогда тебе придется быстренько расстаться с двумя-тремя миллионами.— Ого!Конни бросил на него быстрый взгляд. — Что ты подразумеваешь под этим ОГО, парень? Ты когда-нибудь считал, сколько миллионов у тебя?— Нет, — проворчал Николас. — Сказать по правде, я никак не могу привыкнуть к моему богатству. Я чувствую себя с ним не совсем уютно.Конни кивнул: — Да. У денег есть своя карма. Их надо усмирять, как необъезженного жеребца.— Стараюсь, — ответил Николас, когда Конни прибавил газу, устремляясь в восточном направлении по Ванвикскому скоростному шоссе.Дворники, смахивающие капли с ветрового стекла, издавали звуки, чем-то напоминающие ритмичную музыку. И только когда они проехали Патчог, Николас заговорил опять:— Дурные новости долго шли за мной по пятам. Теперь они уже опередили меня. Они такого рода, что я предпочел бы, чтобы ты ни в коем случае не впутывался в это дело. Лучше всего ты сможешь мне помочь, находясь не в эпицентре, а на периферии.— Насколько все плохо? — спросил Конни абсолютно бесстрастным голосом.— Я как будто попал в туннель, — ответил Николас, — и, по правде говоря, не знаю, выхожу ли из него.— Это плохо, — сказал Конни. Он быстро улыбнулся Николасу. — Но хорошо, что у тебя есть друзья в такой ситуации.— Знаю.— Но друзьям не говорят «не впутывайся». Ник. Им не говорят оставаться на периферии, когда они могут помочь тебе уцелеть.— Конни...— Я не собираюсь позволять тебе связывать мне руки за спиной, а затем видеть, как тебя бьют.Ни слова не было сказано о Терри Танака и о долге Конни перед Николасом. Японцы никогда не говорят о «гири». Все знают, что это явление живет своей жизнью в сознании людей, существует в воздухе, которым мы дышим, и без него мы не люди.— О'кей, — ответил Николас.Все остальное он оставил невысказанным. Когда Конни свернул с Монтокского шоссе на автостоянку перед большим универмагом в Вест-Бэй Бридж, он произнес:— Здесь ничего не изменилось.Конни с силой тормознул. Фары «Бьюика» высветили пустующие места.— Твоей машины здесь нет, — заметил он.— Это хороший знак, — ответил Николас, подумав, что это, конечно, Жюстина взяла ее со стоянки. — Просто высади меня возле дома.— Я могу поболтаться поблизости, если хочешь.Николас понимал, что имел в виду Конни. Тот хотел быть где-нибудь поблизости, если что-то случится.— Ты был бы более полезен мне в городе. У меня есть несколько дел, которые я мог бы тебе поручить. — Он протянул Конни завернутую в лист бумаги аудиокассету, которую Николас записал во время перелета. — Прочти, когда приедешь домой, — сказал он, указывая глазами на бумагу.Конни взял кассету и листок, вырулил от стоянки и направился на Дюнную улицу, идущую вдоль побережья. Было уже поздно, и пляж пустовал. Только какие-то ребята стояли у своих машин, курили и, вероятно, пили. Но городишко выглядел очень мирно, как место действия какой-нибудь сказки. Казалось, что сейчас на улицу выйдут плюшевые мишки и начнут плясать.Николас подумал о Жюстине. Он вспомнил Рождество, проведенное им здесь как раз перед отъездом в Японию. Им нужно было побыть одним, подальше от города и всего того, что могло бы как-то напоминать им о резне и ужасах, устроенных там Сайго. Как красив был тогда их поселок, с рождественскими елками, увешанными разноцветными огнями, припорошенный снежком в рождественское утро, залитый слепящим солнцем! На берегу было так холодно, что Они не смогли даже совершить свою обычную раннюю прогулку, а убежали обратно в дом, чтобы выпить по запотевшему стеклянному бокалу глинтвейна, который приготовила Жюстина, пока они разворачивали подарки. Она подарила ему часы, которые он носит до сих пор, а он ей — рубиновые бусы от Тиффани. Как старательно и долго он выбирал их для нее! И Каким счастьем светилось ее лицо, когда она открыла синюю коробочку!Что произошло с ними с тех пор? Когда они потерялись, уйдя внутрь самих себя? Когда перестали быть счастливой парой.— Прибыли, — объявил Конни. Фары «Бьюика» осветили машину Николаса: «Корвет» 1962 года выпуска, белого цвета с красными вставками по бокам. Через год после ее покупки Николас полностью переделал ее, и ход у нее стал поистине удивительный.— Эй, а там кто-то есть, — сказал Конни. Его голос прозвучал настороженно, и Николас почувствовал, как напрягается все его тело. Свет в доме был включен, но Николас не видел, чтобы там кто-нибудь двигался.— Все нормально, — сказал Линнер, вылезая из «Бьюика» и вытаскивая сумку. — Возвращайся домой, Конни. Тебе многое предстоит сделать.Конни кивнул, подождал, пока Николас отойдет в сторону, и выехал задним ходом с покрытой гравием подъездной дорожки. Николас поднялся по ступенькам к дому. Атлантический океан нещадно бился о береговую линию, отвоевывая за зиму по два, а то и три ярда, пока не придет весна и ветры не потеряют свою ярость. Здесь было на десять — пятнадцать градусов холоднее. И он был рад такому холодку после липкой жары аэропорта. Теперь бы поскорее душ принять да поесть! На пороге он достал ключ, решив не звонить в дверь. Несмотря на то, что он сказал Конни, надо соблюдать меры предосторожности. Кто знает, где сейчас находится Сендзин Омукэ и что ему, кроме изумрудов Со-Пенга, нужно.ЕСЛИ ТЫ УМРЕШЬ СЕЙЧАС, ЭТО БУДЕТ СЛИШКОМ ЛЕГКАЯ СМЕРТЬ. ТЫ ДАЖЕ НЕ УСПЕЕШЬ ПОНЯТЬ... Что имел в виду дорокудзай? Николас подумал, что сейчас он находится к разгадке ближе, чем когда-либо. Переступая через порог, он услышал льющуюся из стереопроигрывателя музыку. Трейси Чапмэн пела «Быстрый авто», одну из любимых песен Жюстины. Теперь можно немного расслабиться, подумал Николас, но напряжение не проходило. Он оглядел большую, просторную гостиную, столовую, кухню. Этот простор казался просто шокирующим после стольких лет, прожитых в Японии, где все было таким миниатюрным: маленькие, изящные микромиры, стоящие плечо к плечу, локоть к локтю на земле, где хроническая перенаселенность стала стилем жизни.Удивительно, что огромный аквариум, служащий демаркационной линией между плацдармами, где обедают, а где отдыхают, содержался в идеальном порядке. Троица морских ангелов с развевающимися плавниками-крыльями горделиво проплыла вдоль стеклянной стены, а его любимица, полосатая зубатка, устремилась прямо к нему, пожирая на ходу мелкие водоросли.— Привет, дружище, — шепнул ей Николас. — Рад снова видеть тебя.Поставив чемодан на пол, он бесшумно двинулся по дому. В их главной спальне он увидел чемоданы Жюстины. Они, раскрытые, стояли на кровати. Кроме одежды Жюстины, оттуда ничего не вытаскивали. Из ванной доносился звук льющейся из душа воды, потом звук прекратился.Он стоял в полутьме холла его собственного дома, прислушиваясь к тому, как его собственная жена движется в ванной комнате. И он почувствовал себя посторонним здесь, будто это не его дом и не его жена. Единственным местом на земле, к которому он чувствовал духовную привязанность, была Япония. Он вдруг понял, чего стоила ему эта привязанность. Япония была его природным местом обитания, но Жюстина там не могла жить. Значит, привязанность к Японии стоила ему Жюстины. До этого момента ему как-то в голову не приходило, до чего это все ужасно. И сейчас, стоя среди вещей, которые должны бы быть родными и знакомыми, но таковыми не ощущались, он смог увидеть мир глазами Жюстины, увидеть чуждое в привычном. Он уже был готов развернуться и уйти прочь, но не смог. Она приковала его к месту, как и чувство своей неприкаянности. Странное ощущение, с которым он никак не хотел смиряться.Николас не знал, что ему делать. Но тут дверь ванной отворилась, и в облаке ароматного пара явилась Жюстина. Она завернулась в простыню, а на голове был тюрбан из полотенца. Увидав его, она остолбенела.— О Господи, Ник!И вот она уже в его объятиях, плача и смеясь одновременно. Ее теплое, влажное тело прижалось к нему. Она покрывала поцелуями его лицо, и он чувствовал нежный аромат ее тела сквозь запах душистого мыла и шампуня. Невероятная нежность захлестнула его, и он понял, что любовь к жене никогда в его сердце не умирала. Вот только не совсем ясно, отступила ли она сама на какое-то время или была вытолкнута оттуда нарочно.Он понял, что его отчуждение от Жюстины — как, впрочем, и от всего на свете — было необходимым этапом, его жизненного пути, если вспомнить о свалившемся на него «тандзянстве». Но с этим ощущением он и подавно не успел сжиться, не умея ни объяснить его, ни понять. Все, что он понимал теперь, так это то, что они с Жюстиной снова вместе, как и тогда, когда они впервые встретились на берегу, совсем неподалеку от того места, где он был сейчас. Тогда они стояли, утопая ногами в мокром песке, подозрительно приглядываясь друг к другу, и им и в голову не приходило, что в ближайшем будущем они бросятся друг к другу навстречу, забыв обо всем на свете.Как бы там ни было, но теперь он снова обрел цельность, и радость, острая и несомненная, захлестнула его с новой силой.— Господи, как я люблю тебя, Жюстина! А она все плакала и шепотом повторяла: — Ник, Ник, Ник, — будто повторение его имени могло убедить ее, что он действительно вернулся к ней. — Я так боялась, что никогда не увижу тебя, что...— Но почему? — Он слегка отстранил ее от себя, чтобы заглянуть ей в лицо. — Что тебе взбрело в голову, что я не вернусь?— Я... Я... — Жюстина покачала головой, и полотенце, тюрбаном закрывающее голову, упало на плечи, а волосы, влажные и спутанные, как тенета любви, вырвались на свободу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66