Увидев труп несчастной Марико и то, что с ней сделали, она была потрясена до глубины души. За месяцы тщательного расследования, в которое Томи погрузилась с головой, она все больше и больше чувствовала в маленькой танцовщице родственную душу, которой так ужасно не повезло в жизни, и она поклялась найти ее убийцу.Наверное, в тысячный раз открыла она дело Марико и опять задумалась над тем, кто мог совершить это страшное надругательство над бедной девушкой? Какое извращенное сознание способно на такую дикость?Томи попыталась, на манер капитана Омукэ, поставить себя на место убийцы и думать, как он, но почувствовала, что не может симулировать такое патологическое состояние.Молча продолжала она листать страницы дела Марико, страницы отчаяния — своего отчаяния и ее. Кто убил Марико? За что? Что означает написанная кровью записка? ЭТО МОГЛА БЫ БЫТЬ ТВОЯ ЖЕНА. Чья? Для кого предназначалась записка? Для полиции? Кто еще мог обнаружить ее? Что означают крохотные хлопья ржавчины, замеченные медэкспертами в ранах на ее теле? Был ли у Марико друг, а если был, то кто он?Однако Омукэ приказал ей поставить в этом деле точку. ЗАКОНЧЕНО, НЕРАСКРЫТО. Нет, не могла этого сделать Томи. Лицо Марико, единственная часть ее тела, не изувеченная убийцей, укоризненно смотрело на нее с посмертных фотографий, приложенных к делу. Прекратить следствие сейчас было бы и нечестно, и неправильно.Долг, мрачно подумала Томи, смахивая непрошеную слезу. Закрыв папку, она повернулась к компьютеру и ввела в него имя Николаса Линнера. Когда через минуту на экране появились биографические сведения, она нажала кнопку принтера: не помешает иметь эти данные всегда под рукой. Она даже не взглянула на напечатанные странички, только свернула их и положила к себе в сумку.Томи знала, что ей нелегко будет бороться с ее чувством к капитану Омукэ. Она видела перед собой его лицо, вспоминала разговор в его кабинете, думала о том, как глупо она вела себя во время этого разговора. Если бы она хоть что-то умное сказала. Хоть что-нибудь...Тони закрыла лицо руками. Она боролась с собой с того момента, как впервые увидела Сендзина Омукэ, а теперь, после этого разговора, становится и вовсе худо. Кажется, и он в какой-то мере выдал себя во время беседы. МЫ ОБА. КАЖДЫЙ В СВОЕМ РОДЕ, — ОТВЕРЖЕННЫЕ. Единственное ли это свидетельство его интереса к ней? И что за этим стоит?Она опять почувствовала его присутствие, вдохнула его мужской запах. Его глаза, заглядывающие прямо в душу.В мгновение ока он сорвал ее защитную оболочку, проник туда, куда она никогда никого не пускала. Дрожь пробежала по всему ее телу.Томи со всей отчетливостью поняла, что любит капитана Омукэ. И это очень скверно, потому что ни он, ни она не имеют права на это чувство. Они прежде всего сотрудники одного отдела. Один раз она уже была в западне, но ей удалось из нее вырваться. Теперь Томи чувствовала, что попалась опять. * * * Долгое время после того, как Жюстина, спотыкаясь, выбежала из спортивного зала, Николас сидел неподвижно. Глаза его были закрыты. Он спал и видел сны. Страшные это были сны, тревожные. Беспомощный, прикованный к скале, видел он кружащихся над его головой бакланов с пронзительными глазами, которые криком предупреждали его о приближающейся опасности. И где-то на горизонте уже различались очертания его смерти, несущейся к нему, как корабль под всеми парусами.Уже забрезжил рассвет, когда он поднялся на ноги. На душе было муторно после размолвки с Жюстиной. Он уставился на обитую войлоком тумбу, как на злейшего врага. В этот момент она действительно казалась ему врагом.Лицо Акутагавы-сан. Сэнсэй говорит Николасу: «В ТОТ МОМЕНТ, КАК ТЫ ВПУСТИШЬ В СЕРДЦЕ НЕНАВИСТЬ, ТЫ ПОТЕРЯЕШЬ ГЕЦУМЕЙ НО МИЧИ».Он стоит на склоне холма, окутанного таким густым туманом, что не видно ни зги. Тем не менее, молодой Николас ощущает, что прямо под ним крутой обрыв, а внизу простирается долина, откуда они пришли. Целых шесть часов они поднимались сюда. Один неверный шаг — и он упадет в пропасть и разобьется об острые камни.Я ничего не вижу, думает молодой Николас, а Акутагава-сан говорит, что надо идти по гребню. ИДИ ПО «ЛУННОЙ ДОРОЖКЕ», говорит он, И ТЫ НЕ СПОТКНЕШЬСЯ И НЕ УПАДЕШЬ.И, хотя его сердце было полно ужаса, молодой Николас пошел, осторожно переступая ногами, по гребню. Во рту был металлический привкус, сердце стучало так, что он слышал только его стук — и больше ничего.Затем постепенно стали прорезаться и другие звуки: шорох ветра, вздохи раскачивающихся над головой веток деревьев. Клекот ястреба, описывающего круги в небе.Потом вдруг он увидел и саму птицу сквозь совершенно непрозрачную пелену тумана, не столько ее силуэт, сколько тень... Хотя какая могла быть тень, если солнца не видно? Он поднял голову и «проследил» за полетом птицы, идя все дальше и дальше по «гецумей но мичи».Теперь он мог чувствовать, как мимо него льется ветер, будто океанская волна, на которой он, кажется, мог бы кататься, как ястреб на восходящих потоках воздуха. Тучи надвигались со всех сторон, и он поднял лицо кверху, ожидая, что оттуда вот-вот упадут дождевые капли. Он шел по гребню скалы, утонувшей в густом тумане, такой уверенной поступью, словно день был кристально чист. И он говорил Акутагаве все, что видел, слышал и чувствовал. Он ощущал себя богом, но это ощущение он утаил от сэнсэя, потому что оно было сродни эгоцентризму, а уж это самомнение не к лицу адепту боевых искусств.«Гецумей но мичи».Я помню это ощущение, — думал теперь Николас. Почему же я не помню, как его молено вызвать? Не думай ничего, приказал он себе. Не задавай вопросов, на которые у тебя нет ответов. Очисть мысли свои от всего постороннего. Пусть твое сознание покинет ненависть, рожденная невозможностью восстановить утраченное ощущение. Пусть Интуиция («харагеи») покажет тебе путь («мичи») к этому ощущению, которое мастера боевых искусств прозвали «Лунной дорожкой».Николас снова принял боевую стойку, до боли отчетливо осознавая, что он не понимает, что делает, что его сознание, в котором царил полный кавардак, только следует за велениями тела.Он поднял руки, выровнял пальцы и сделал выпад. Снова и снова ударял он невидимого врага, и все его существо горело от все усиливающегося отчаяния, ибо он чувствовал, что не ведает, что творит. Он остановился и, задыхаясь, уставился в пустое пространство перед собой с такой злобой, словно и оно тоже ополчилось на него.Он услышал голос Чеонг, его матери: ТЕБЕ НАДО НАУЧИТЬСЯ СПОКОЙНО НАБЛЮДАТЬ ЗА ХОДОМ ВЕЩЕЙ. ПУСТЬ ВСЕ ПРОИСХОДИТ В СВОЙ ЧЕРЕД. ТЕРПЕНИЕ, НИКОЛАС, НАВЕРНО, ДАЕТСЯ ТЕБЕ С ТРУДОМ. ЭТО В ТЕБЕ ОТ ОТЦА. ОН ТАКОЙ: ПОРОЙ ОЧЕНЬ ТЕРПЕЛИВ, А ПОРОЙ НЕТЕРПЕЛИВ, КАК РЕБЕНОК. ОН ОЧЕНЬ НЕРОВНЫЙ, ЭТО ВЕРНО. СТРАННО МНЕ ИНОГДА НАБЛЮДАТЬ ЗА НИМ.Терпение. Старайся быть ровнее.Он снова принял боевую стойку и, не давая себе ни секунды на сомнения, ударил темнеющую перед ним неподвижной тушей тумбу. Резкая боль вспыхнула в костяшках пальцев и растеклась по всей руке, но он ударил снова и бил все сильнее и сильнее, с упорством отчаяния, чувствуя, что силы его слабеют. Забыв мудрый совет матери, в слепой ярости он наносил бессильные удары в лицо своим демонам, которые терзали его душу.Хватая воздух ртом, чувствуя, что пот потоками заливает его тело, он наконец рухнул на татами и, обхватив обеими руками бесчувственный войлок тумбы, заплакал. * * * Когда Нанги пришел к себе в офис после встречи с Кузундой Икузой, он вновь прослушал состоявшийся разговор. Усевшись за свой стол и задумчиво глядя на виднеющиеся из окна небоскребы деловой части Токио, рдеющие в лучах закатного солнца, он отвинтил ручку своей трости. Голова дракона скрывала микромагнитофон.Он вставил кассету в стереосистему, и скоро из динамиков полилась вкрадчивая речь Икузы, убеждающая Нанги, что его долг состоит в том, чтобы предать Николаса Линнера.Нанги откинулся в своем вращающемся кресле, поборол желание закурить — и вспомнил своего друга Сейчи Сато. Тот был настоящим воином: преданным другом и беспощадным врагом. И Нанги не мог не подумать, до чего же похожи во многом Сейчи и Николас.Нанги знал, что он никогда бы не предал Сейчи.Он задумчиво постукивал себя по губам указательным пальцем, внимательно вслушиваясь не только в слова Икузы, но и в интонации, чтобы извлечь из разговора максимум полезной информации. Другие тоже пытались в прошлом оказывать на Нанги давление, но ничего у них из этого не вышло. Однако с Икузой дело обстоит гораздо сложнее. Икуза — это «Нами», «Нами» — это, как там ни крути, сама Япония.Нанги почувствовал себя запертым в клетку. Выйти оттуда можно только через одну дверцу, а сделать это можно, только предав Николаса Линнера.Записанный разговор окончился, и в комнате повисло зловещее молчание. Нанги вынул пленку, положил ее в карман. Затем он привинтил голову дракона на место и покинул офис.На улице он нашел телефон-автомат, опустил в щель монетку и набрал нужный номер. После первого же гудка послышался голос автоответчика. Нанги подождал, пока он кончит говорить, затем сказал одно слово и повесил трубку.Он подождал пять минут, в течение которых двое людей хотели воспользоваться этим телефоном, но Нанги, держа палец на рычаге, притворился, что разговаривает с кем-то. Люди, потоптавшись немного у будки, ушли.Затем Нанги отпустил рычаг и набрал тот же самый номер. После трех гудков ответил человеческий голос. Нанги, даже не говоря своего имени, назвал какой-то адрес и повесил трубку. Затем вернулся в офис и провел остаток дня в компании системщиков-программистов, безуспешно пытавшихся установить причины таинственной вирусной атаки на банк данных компании «Сато Интернэшнл». Здесь очень бы помог совет Николаса, однако его не было на работе, и Нанги переживал его отсутствие, словно смерть родственника.В конце рабочего дня Нанги покинул офис и пересек пешком деловую часть города, направляясь в район под название Акихабара, о котором всегда вспоминал с теплотой. В неуютные дни, когда война на Тихоокеанском театре закончилась, здесь был черный рынок, на котором умные и удачливые люди делали состояние чуть ли не за одну ночь. Здесь Нанги начал свою вторую жизнь, прежде чем освоить науку самурайской бюрократии, которую в Японии называют «кариодо».Сейчас Акихабара осталась живым памятником японской постиндустриальной экономики. По обеим сторонам узких, извилистых улочек лепились магазины, чьи витрины были завалены электронным оборудованием всех видов, размеров и функционального предназначения, по большей части изготовленного на экспорт.С плакатов щерились манекенщицы постпанковской эпохи с прическами «петушком» и с лицами индейцев в боевой раскраске. На огромных телеэкранах голливудские красотки закатывали в экстазе глаза, рекламируя новейшие, наилегчайшие наушники и портативные плееры, лаская эти электронные чуда, будто любовников. Какофония отчаянного рока и не менее отчаянной «попсы» лилась из открытых дверей магазинов.Акихабара так и дымился от нескончаемых людских потоков. Конечно, поэтому он и выбрал этот район как место встречи. Подслушать беседу двух людей в этом сумасшедшем доме — случайно или нарочно — было практически невозможно.Нанги увидел Барахольщика у витрины магазина. Тот любовался тем, как на огромном экране телевизора Дэвид Боуи смакует прохладительный напиток. Затем лицо певца сменилось восторженной физиономией какого-то таленто. Изображение превосходное, краски как живые.Барахольщик почувствовал приближение Нанги, даже не оборачиваясь. Это был коротконогий, смуглый субъект с рябоватым лицом и тяжелой челюстью. По всему видно — тертый калач. Его прозвали Барахольщиком, потому что он собирал всяческую информацию, нужную или ненужную, как барахольщики собирают всякий хлам. Нанги знал его уже много лет и беспрекословно ему доверял. Тот был не похож на других представителей своей сомнительной профессии тем, что его нельзя было перекупить, заплатив подороже. Нанимая его, можно было не опасаться разных подвохов с его стороны.Барахольщику нравился Нанги. Более того, можно сказать, что он обожал его. Много лет назад Нанги спас его сестру от серьезной неприятности, грозившей ей со стороны главы одного из преступных кланов. Барахольщик был у него, как говорится, в неоплатном долгу.Когда Нанги прошел мимо, Барахольщик оторвался от витрины. Скоро он обогнал Нанги, и тот, без слов поняв, что от него требуется, молча пошел за ним следом. Несчетное количество раз они входили и выходили из магазинчиков, делая петли по путаным переулкам Акихабары, иногда, как зайцы, делали «скидку», возвращаясь по своим следам.Наконец Барахольщик повернулся к нему лицом и улыбнулся. Они продолжили свою прогулку по улицам, но теперь шли помедленнее и рядом.— Я пришел сюда заранее, — сообщил Барахольщик, — чтобы проверить, все ли здесь чисто. — Он имел в виду, нет ли за Нанги слежки. — Оказалось, что не все.Конечно, это «Нами».— Я знаю источник, — сказал Нанги.Барахольщик несколько напрягся.— Непосредственной опасности нет? — Он имел в виду, надо ли найти человека, следящего за Нанги и нейтрализовать его.— Пока нет.Барахольщик вдруг остановился у одной из витрин, будто бы заинтересовавшись портативными компьютерами. Нанги оценил любезность Барахольщика: тот знал, что после этой сумасшедшей гонки вверх и вниз по Акихабаре Нанги нуждался в передышке. Барахольщик был очень внимательным человеком.— Чем могу служить, Нанги-сан?Нанги еще немного постоял, потом почувствовал, что может идти дальше. Учитывая слежку со стороны «Нами», замеченную Барахольщиком, он не хотел говорить о деле, пока они вновь не тронулись в путь.Через несколько кварталов, протискиваясь через толпу немецких туристов, намеревающихся, очевидно, скупить все, что видит глаз, Нанги сказал:— У нас утром произошел серьезный инцидент: вирусная атака на компьютерную систему.Барахольщик удивился:— Я сам приобрел для вас систему шифрования. Я думал, она вполне наделена.— Она и была, — ответил Нанги, рассекая плечом толпу, — до сегодня. — Он протянул Барахольщику гибкий диск. — Вот здесь зафиксирована атака.Барахольщик положил дискету в карман с видом метрдотеля, принимающего чаевые.— Займусь сразу же.— Займись. Хотя я и подключил к этому делу многих, у них нет твоих возможностей. — Трость Нанги постукивала по каменным плитам тротуара. — И еще кое-что, пожалуй, даже более важное — Кузунда Икуза.Барахольщик слегка присвистнул. Он остановился, показывая Нанги рукой на что-то, вспыхивающее и сверкающее в витрине, будто они были обычными покупателями. Затем они двинулись дальше.— Прежде всего, — осторожно сказал Барахольщик, — мне бы хотелось удостовериться, что я не ослышался.— Если ты сейчас думаешь о «Нами», — сказал Нанги, — то ты услышал правильно.Они прошли мимо группы подростков в черных кожаных куртках и с прическами, которые были в моде в Америке в 50-е годы. В руках металлические цепи и вид весьма задиристый. Поток пешеходов разделился вокруг них на два рукава, и они стояли, окутанные сигаретным дымом, как курьезные экспонаты на выставке молодежной моды.Барахольщик что-то им сказал, проходя мимо, и рокеры одобрительно заржали, показывая ему поднятый вверх большой палец.Спустя немного времени Барахольщик спросил:— Ты хочешь, чтобы я навел о нем справки? Завел дело? Проиндексировал?— Нет, — ответил Нанги, — я хочу, чтобы ты его скомпрометировал.Барахольщик нисколько не удивился.— Каким временем я располагаю? Когда надо закончить?— Когда закончить? — переспросил Нанги. — Вчера.Барахольщик улыбнулся:— Вот такая работа мне по нраву. * * * Сендзин Омукэ в движении напоминал море. Походка его была какая-то стелющаяся, волнообразная, будто не суставы его сгибались, а сами кости гнулись. Особенно на женщин это производило неизгладимое впечатление. Они усматривали в этом что-то атавистическое. Мужчины тоже говорили, что Сендзин опасен, но женщины видели в нем нечто положительное, что привлекало их, возможно даже против воли. Есть в этом ощущении, что находишься в непосредственной близости с опасным человеком, какое-то возвышающее душу начало, какая-то свобода духа: чувствуешь сильнее, видишь лучше, обоняешь острее. И именно это влекло их к Сендзину, хотя в своем заблуждении они принимали это за любовь.Что касается самого Сендзина, то ему было все равно. Фактически он не видел разницы между таким влечением и любовью. Любовь вообще он понимал как фальшивое чувство, полное самообмана и отягощенное игрой страстей, которые неминуемо ведут к жадности, ревности и зависти.Сендзин рассмеялся вслух. Будь он помоложе, он мог бы вообразить себя подающим надежды таленто, улыбающимся бессмысленной улыбкой своим многочисленным поклонникам, приклеившимся к экранам телевизоров новейшей модели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66