И освободишь меня от моего бремени. Тебе понятно?
Эллиот вдруг осознал, что сделает все, о чем его просит Киеу. Он обязан это сделать. У них есть общие тайны, они знают то, чего не знает никто в целом мире. Их связывает нечто большее, чем кровные узы. Они ближе, чем родные братья. Он должен это сделать. Теперь он не сомневался, что принял правильное решение. Он лучше чем кто бы то ни было знал всю степень страданий Киеу, он чувствовал их, как свои собственные. Он сделает все от него зависящее, чтобы избавить Киеу от мучений.
– Да, – ответил он, хотя так ничего и не понял. Но это не имело ровным счетом никакого значения, как и то, что он никогда не сможет этого понять.
– Хорошо, – будничным тоном произнес Киеу. – Сейчас я пойду к себе в комнату: надо совершить определенный ритуал, вознести молитвы. Когда ты услышишь, что я кончил молиться, приготовься. Я встану в дверном проеме – я зажгу свет в коридоре, и ты увидишь просто силуэт, ничего более. Так тебе будет легче: ты не будешь видеть мое лицо. Просто поднимешь руку и нажмешь на курок. Вот и все. Ничего сложного. Выстрел, и все кончится.
Киеу направился к двери. Услышав за спиной сдавленное мычание, он обернулся:
– Да?
– Прощай, Киеу.
– Прощай, mon vieux Старый друг (фр.).
.
И вскоре до Эллиота донеслось пение Киеу: его брат молился. Эллиот слышал его голос очень отчетливо, казалось, голос бродит кругами по пустому дому, озирается в сумерках, прощается с жизнью. Жаль, что Киеу оставил меня здесь одного, подумал Эллиот, а потом даже обрадовался: ему поручено очень ответственное дело. Значит, он чего-то стоит, что-то из себя представляет. Из всех живущих на земле Киеу выбрал именно его. Потому что они ближе, чем родные братья. Эллиот всегда мечтал о брате и никогда не считал Киеу таковым. Он только сейчас понял, что такое брат. Эллиота переполняли чувства, ему хотелось и плакать, и радоваться.
Он чувствовал себя живым.
Пение продолжалось, и Эллиоту показалось, что он ощущает запах благовоний. Как же он прежде ненавидел этот запах! И как теперь любит. Он явственно видел обнаженного Киеу, преклонившего колена перед статуэткой Будды.
Пистолет оттягивал руку, между пальцами и теплой рифленой рукоятью уже образовалась тонкая пленка пота. Он хотел перехватить пистолет в другую руку и вытереть потную ладонь, но боялся, что пропустит момент, когда Киеу закончит молитвы и не успеет сделать все так, как хочет брат. Он не мог рисковать, слишком ответственная на него возложена миссия.
На глаза наворачивались слезы. Может, от дыма благовоний? – подумал Эллиот. Он постоянно моргал, чтобы ничто не мешало ему отчетливо видеть дверной проем. Казалось, он очутился один в ночи, в тихой безветренной ночи. Но это была живая ночь, он чувствовал ее дыхание, ее пульс. И он не был одинок. С ним Киеу, и Эллиот чувствует себя сильнее и увереннее. Боль брата – моя боль. Мой брат, думал он. Мой брат.
Пение прекратилось.
* * *
Внезапное вторжение. По их мнению, в этом ему не было равных. Так они сказали, когда брали его на работу. А взяли его потому, что он был сыном Луиса Ричтера. Шесть дней они гоняли его по программе тестов и в конце концов определили его будущую специальность.
Через тринадцать месяцев, в день выпуска из Майнза, этот вывод подтвердил сам Джинсоку.
– Мой юный друг, – сказал тогда старик, – у тебя нюх норной собаки. Тебя спустят с поводка, и ты помчишься по подземному лабиринту, загоняя для них добычу. Ты сумеешь обнаружить то, что требуется, и тебя будет ждать успех там, где все остальные окажутся бессильны. Но есть и обратная сторона медали: чем лучше ты будешь выполнять свою работу, тем больше они будут взваливать на тебя. На тебя повесят большинство операций. Физически это не будет представлять для тебя проблем. Меня тревожит эмоциональная сторона твоей работы. То, что я тебе сейчас скажу, должно остаться между нами, эта информация не для них. Ты будешь испытывать страшное давление. Слушай меня и, пожалуйста, не перебивай. Сейчас ты вряд ли меня поймешь, поэтому просто запоминай – придет время, и ты вспомнишь мои слова. Выходи из игры до того, как сломаешься под нагрузкой. У меня нет ни малейшего желания навещать тебя в психушке. Я и так потратил на тебя очень много сил и времени.
Приступив к операции по внезапному проникновению на территорию противника, Трейси вспоминал слова Джинсоку. Проникновение на территорию противника. Это то, что он делает лучше всего. Или по крайней мере делал. Он вовремя вспомнил совет Джинсоку и вышел из игры. А сейчас ему предстояло сделать это в последний раз.
Греймерси-парк – вот эти два квартала на Двенадцатой улице. Место тихое. Тем, кто здесь живет, нравится тишина. В самом парке, за черной металлической изгородью, было уже темно. Проехали две машины. По тротуару медленно брела парочка, упиваясь тишиной и свежим воздухом, столь редкими в Нью-Йорке.
Одетый в темное Трейси тащился за влюбленными, их обнявшиеся фигуры представляли собой идеальный экран, надежно защищавший его от любопытных взглядов.
Через полквартала парочка свернула направо и так же неторопливо двинулась в сторону опустевшего парка. Трейси сделал вид, что глазеет по сторонам, заметив на противоположной стороне пса, который что-то яростно рыл под деревом, пока хозяйке это не надоело, и она раздраженно не дернула беднягу за поводок. Трейси некоторое время шел за ней, держась примерно в ста ярдах, но в какой то момент его чудовищно увеличенная уличным фонарем тень накрыла женщину, она испуганно обернулась и посмотрела в его сторону. Трейси ничего не оставалось, как мгновенно перейти на деловой шаг, он быстро прошел мимо нее, и женщина потеряла к нему всякий интерес.
От резиденции Макоумера его отделяли только три дома. Поглядывая то на движущиеся автомобили – а было их совсем немного, – то на редких прохожих, Трейси делал вид, что любуется этой респектабельной частью города. Следует избегать пристальных взглядов, учил Джинсоку. Кроме того, нельзя долго стоять на одном месте. Приветствуется подвижность, легкость и непринужденность. Самое главное – слиться с окружающим ландшафтом, сделаться его частью.
Небо расчистилось, только далеко на западе висели клочья слоисто-дождевых облаков. Воздух был чистый и прозрачный, как после грозы. Здесь почти не пахло выхлопными газами, как в других районах Нью-Йорка: создавалось впечатление, что дождь пролился только над Греймерси-парком и только здесь очистил воздух от грязи и пыли.
Навстречу ему двигались два автомобиля, светлый и темный. Трейси отвернулся: обыкновенный прохожий, залюбовавшийся архитектурными изысками.
Послышался нестройный звон колоколов, звуки сразу же нарушили сонную атмосферу квартала, словно нахальный юнец, пыхтящий вонючей сигаретой в купе, где расположились уютные, но чопорные англичанки. Звонили в церкви Святого Георгия, на противоположной стороне парка. Несколько набожных старичков потянулись к высокой двери церкви. Трейси поглядел на часы. 8.00.
Он увидел, как к дому Макоумера подкатил лимузин. Не убыстряя, но и не замедляя шага Трейси свернул к подъезду дома и замер в тени.
Передняя решетка роскошного автомобиля сверкала никелем, в ней отражались уличные фонари. Вместо традиционного номерного знака на лимузине красовалась табличка с надписью "МАК 1.
Водитель обошел машину спереди и почтительно распахнул дверцу. Из чрева лимузина появился Делмар Дэвис Макоумер. Трейси не видел его почти четырнадцать лет, но узнал с первого взгляда: такой же высокий, широкоплечий, с прямой, как дирижерская палочка, спиной, с легкой походкой. Даже не видя лица, Трейси мог с уверенностью сказать: это Макоумер. К тому же тот на мгновение повернулся, и Трейси успел разглядеть румяную щеку и светлую полоску усов.
Узорчатые кованые ворота, настоящие газовые фонари, второй, застекленный этаж, нависает над первым. Трейси понимал, что через главный вход в дом не проникнешь. Во-первых, он хорошо освещен. Во-вторых, между входом и воротами – участок шириной около десяти футов, на котором практически невозможно укрыться.
Трейси знал, что здесь должен быть другой вход. Особняк Макоумера построен в начале века. В отличие от современных архитекторов, старые мастера придерживались совершенно иных принципов. Тогдашние богачи любили, чтобы при особняках были конюшни. По прошествии лет иные из них снесли, а иные переоборудовали под флигели, сохранив фасады, отличавшиеся изяществом линий.
Вход в такой флигель Трейси и обнаружил в восточной части примыкающей к особняку территории: кирпичная арка шириной около трех футов с отделанной металлом дверью из красного дерева. Дверь, естественно, заперта, но это не проблема.
Внезапное проникновение на территорию противника.
Он осмотрелся в поисках сигнализации, но таковой не обнаружил. Для того чтобы открыть замок, Трейси понадобилось чуть больше сорока секунд. За это время по тротуару прошли трое: парочка и пожилой мужчина. Последний задумчиво брел, засунув руки в карманы и наклонив голову. Никто из них не заметил Трейси.
Он быстро скользнул в узкую дверь и сразу же закрыл ее. На том месте, где раньше были стойла, оказался небольшой, но ухоженный сад. Крыша, естественно, отсутствовала.
Прижимаясь спиной к стене дома, Трейси осторожно двинулся вправо и через некоторое время нащупал то, что искал: вход в подвал.
Шесть крутых ступенек привели его к закрытой на навесной замок двери. Обследовав дверь по периметру, Трейси обнаружил искусно замаскированные провода. Их было два. Туго переплетенные, они представляли собой систему сигнализации, с которой отец познакомил его еще в школе: если перекусить один провод, сигнализация сработает, но, перерезав другой, можно вывести ее из строя.
Он разъединил водном месте провода. Идя вдоль них, Трейси в конце концов добрался до собственно сигнального устройства. Если перерезать входящий в него провод, система подаст сигнал тревоги. Значит, остается тот, который не соединен с ним. Трейси достал тонкие кусачки.
Со стороны Медицинского центра послышался звук сирены «скорой помощи». В траве о чем-то настойчиво пели цикады, шумели листья на ветру. Иных посторонних звуков не отмечалось.
Повозившись немного с замком, он, наконец, открыл дверь. Трейси очутился в подвале. Там он прислонился спиной к двери и замер: что это за запах? Сердце забилось чаще, дыхание стало горячим. Крошечный микрофон давил в грудь, как костяшки огромного кулака. Он с трудом поборол желание расстегнуть рубашку и выбросить микрофон к чертовой бабушке.
Тонкий луч миниатюрного фонаря разрезал темноту, узкий пучок света казался блестящим стальным прутом, который зачем-то сунули в чернила.
Трейси разглядел в углу спортивные принадлежности: маты, тяжелая «груша», с крюка в потолке свисает толстая веревка. Нет, не веревка, скорее канат. Гантели, кольца от штанги, сломанная пополам палка.
Натянув хирургическую перчатку, подарок Туэйта, Трейси внимательно осмотрел концы палки. Следов крови на них не было, хотя палкой явно пользовались. Этой ли палкой была забита Мойра? Трейси решил, что нет. Если, конечно, предварительно палку не обработали воском, который впитался в пористую древесину: затем воск легко снимался вместе со следами крови.
Запах стал невыносимым. Трейси посветил фонарем в другую сторону. Луч был очень узкий, с такого расстояния трудно рассмотреть высвеченный предмет.
Трейси подошел ближе: груда кирпичей, а над ними темное отверстие. Сдвинув луч фонаря чуть ниже и в сторону, он, наконец, осветил не только стену, но и часть пола.
Луч выхватил из темноты лицо. Кто была эта женщина? Лицо распухло до неузнаваемости, множество глубоких порезов. Кто бы она ни была, мрачно подумал Трейси, умерла эта женщина страшной смертью.
Но почему она здесь, в доме Макоумера? На этот вопрос он не мог пока ответить.
– Туэйт, – прошептал он, – в подвале труп. Женщина, белая, далеко за тридцать, я бы сказал. Рост пять фунтов, семь или восемь дюймов. Кто такая, понятия не имею.
Он посветил вверх. Что там сейчас творится? Трейси отошел от разлагающегося трупа и бесшумно направился к деревянной лестнице. Осторожно перенося вес тела с одной ноги на другую, идя на внешних сводах стопы, он тихо поднялся наверх.
Нащупал ручку и медленно, очень медленно повернул. Дверь приоткрылась на четверть дюйма. Трейси с наслаждением вдохнул воздух, пахнувший дорогим табаком и воском для мебели.
На первом этаже горела лишь настольная лампа слева от двери в подвал. В ее тусклом свете Трейси внимательно изучал «характер местности».
В абсолютной тишине громко тикали часы. Трейси продолжал стоять на пороге. Наконец он расслышал еще кое-что – нечто похожее на пение молитвы. Буддийской молитвы.
И, кажется, все. Трейси двинулся вперед. Сверху раздались голоса, негромкие, вычленить отдельные слова невозможно. И вдруг – крик и револьверный выстрел, эхом метнувшийся по узким коридорам.
Трейси в одно мгновение оказался у лестницы на второй этаж.
* * *
Макоумер вошел в дом и сразу почувствовал что-то неладное. Стоя в дверях с ключами в руке – силуэт его резко выделялся в свете уличного фонаря, – он напряженно прислушивался, ему показалось, что атмосфера в доме как-то странно изменилась.
Трейси Ричтер – была его первая мысль, но затем шестое чувство, не раз выручавшее его в джунглях Камбоджи, подсказало, что дело не в Трейси Ричтере.
Он запер входную дверь и осмотрелся, пытаясь определить причину беспокойства. Все было на своих местах, ничто не нарушало привычной картины. Большинство, окажись на его месте, произнесли бы что-то вроде «Эй, есть кто-нибудь в доме?», Макоумер же повел себя совершенно иначе: независимо от того, что произошло, он должен выяснить, что именно, кто стал тому причиной, найти его, идентифицировать и нейтрализовать. Выполнить эту задачу можно только в полной тишине. Если здесь никого нет, то Макоумеру ничто не угрожает. А если же он – или оно – здесь, то лишь полная тишина может быть залогом успеха. Но в доме кто-то был – кто-то, кто желал ему смерти, Макоумер не сомневался.
Дом был погружен в темноту, горела лишь лампа в коридоре. Он уже собрался шаг за шагом прочесать первый этаж, когда, подойдя к лестнице, услышал буддийскую молитву. Губы Макоумера непроизвольно повторили первые слова песнопения, которое он слышал так часто, что давно уже знал наизусть.
Взявшись за тонкий бронзовый поручень, он осторожно поднялся до середины лестницы и увидел, что в коридоре второго этажа горит свет. Он не любил открытых и хорошо освещенных пространств, но в данной ситуации ничего нельзя было сделать. Он быстро двинулся вперед, стараясь производить как можно меньше шума. Хорошо, что Киеу дома, мелькнула мысль, по крайней мере, у меня на глазах. Кроме того, это означало, что Трейси еще не вернулся из Гонконга: Макоумер не сомневался, что Киеу беспрекословно выполнит данный ему приказ.
Он уже поднялся на верхнюю площадку и намеревался заглянуть к Киеу, как вдруг заметил открытую дверь в комнату Эллиота. Почему? Там никого не могло быть, распевные звуки молитвы доносились из противоположного конца коридора.
Макоумер стремительно направился вдоль стены, его длинная тень протянулась к комнате, где молился Киеу. Взявшись за ручку двери, он уже начал ее поворачивать, как пение вдруг прекратилось. Он замер с вытянутой рукой.
В наступившей тишине Макоумер почувствовал какое-то движение прямо перед собой. В комнате Эллиота кто-то был. Макоумер прищурился, но в такой темноте рассмотреть что-либо было невозможно. Но он почувствовал движение воздуха, что-то изменило свое положение в пространстве, и по спине у него побежали мурашки. Он стремительно рванулся вперед и в сторону, и в этот момент Эллиот, закрыв глаза, чтобы не видеть страшных последствий, нажал курок.
Раздался оглушительный выстрел, но Макоумер уже не реагировал на звуки – он двигался автоматически, подчиняясь одному лишь инстинкту, инстинкту, который позволил ему выжить в джунглях.
Вытянув левую руку, он нащупывал выключатель на стене, а правая тем временем скользнула к рукоятке ножа, который он всегда носил в потайном кармане пиджака. Яркий свет залил комнату, в долю секунды Макоумер определил расположение цели. И когда узнал ее, было уже поздно: кисть уже сделала резкое вращательное движение, нож сорвался с ладони и, превратившись в тонкую серебристую линию, со свистом рассек воздух.
Эллиот открыл глаза, ожидая увидеть на пороге распростертое тело Киеу, но вместо этого перед ним оказалось странным образом смазанное пятно, тут же превратившееся в лицо отца. Он открыл было рот, пытаясь предостеречь его, но пятно вдруг увеличилось в размерах и стало огромным. Боль и удар он почувствовал одновременно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Эллиот вдруг осознал, что сделает все, о чем его просит Киеу. Он обязан это сделать. У них есть общие тайны, они знают то, чего не знает никто в целом мире. Их связывает нечто большее, чем кровные узы. Они ближе, чем родные братья. Он должен это сделать. Теперь он не сомневался, что принял правильное решение. Он лучше чем кто бы то ни было знал всю степень страданий Киеу, он чувствовал их, как свои собственные. Он сделает все от него зависящее, чтобы избавить Киеу от мучений.
– Да, – ответил он, хотя так ничего и не понял. Но это не имело ровным счетом никакого значения, как и то, что он никогда не сможет этого понять.
– Хорошо, – будничным тоном произнес Киеу. – Сейчас я пойду к себе в комнату: надо совершить определенный ритуал, вознести молитвы. Когда ты услышишь, что я кончил молиться, приготовься. Я встану в дверном проеме – я зажгу свет в коридоре, и ты увидишь просто силуэт, ничего более. Так тебе будет легче: ты не будешь видеть мое лицо. Просто поднимешь руку и нажмешь на курок. Вот и все. Ничего сложного. Выстрел, и все кончится.
Киеу направился к двери. Услышав за спиной сдавленное мычание, он обернулся:
– Да?
– Прощай, Киеу.
– Прощай, mon vieux Старый друг (фр.).
.
И вскоре до Эллиота донеслось пение Киеу: его брат молился. Эллиот слышал его голос очень отчетливо, казалось, голос бродит кругами по пустому дому, озирается в сумерках, прощается с жизнью. Жаль, что Киеу оставил меня здесь одного, подумал Эллиот, а потом даже обрадовался: ему поручено очень ответственное дело. Значит, он чего-то стоит, что-то из себя представляет. Из всех живущих на земле Киеу выбрал именно его. Потому что они ближе, чем родные братья. Эллиот всегда мечтал о брате и никогда не считал Киеу таковым. Он только сейчас понял, что такое брат. Эллиота переполняли чувства, ему хотелось и плакать, и радоваться.
Он чувствовал себя живым.
Пение продолжалось, и Эллиоту показалось, что он ощущает запах благовоний. Как же он прежде ненавидел этот запах! И как теперь любит. Он явственно видел обнаженного Киеу, преклонившего колена перед статуэткой Будды.
Пистолет оттягивал руку, между пальцами и теплой рифленой рукоятью уже образовалась тонкая пленка пота. Он хотел перехватить пистолет в другую руку и вытереть потную ладонь, но боялся, что пропустит момент, когда Киеу закончит молитвы и не успеет сделать все так, как хочет брат. Он не мог рисковать, слишком ответственная на него возложена миссия.
На глаза наворачивались слезы. Может, от дыма благовоний? – подумал Эллиот. Он постоянно моргал, чтобы ничто не мешало ему отчетливо видеть дверной проем. Казалось, он очутился один в ночи, в тихой безветренной ночи. Но это была живая ночь, он чувствовал ее дыхание, ее пульс. И он не был одинок. С ним Киеу, и Эллиот чувствует себя сильнее и увереннее. Боль брата – моя боль. Мой брат, думал он. Мой брат.
Пение прекратилось.
* * *
Внезапное вторжение. По их мнению, в этом ему не было равных. Так они сказали, когда брали его на работу. А взяли его потому, что он был сыном Луиса Ричтера. Шесть дней они гоняли его по программе тестов и в конце концов определили его будущую специальность.
Через тринадцать месяцев, в день выпуска из Майнза, этот вывод подтвердил сам Джинсоку.
– Мой юный друг, – сказал тогда старик, – у тебя нюх норной собаки. Тебя спустят с поводка, и ты помчишься по подземному лабиринту, загоняя для них добычу. Ты сумеешь обнаружить то, что требуется, и тебя будет ждать успех там, где все остальные окажутся бессильны. Но есть и обратная сторона медали: чем лучше ты будешь выполнять свою работу, тем больше они будут взваливать на тебя. На тебя повесят большинство операций. Физически это не будет представлять для тебя проблем. Меня тревожит эмоциональная сторона твоей работы. То, что я тебе сейчас скажу, должно остаться между нами, эта информация не для них. Ты будешь испытывать страшное давление. Слушай меня и, пожалуйста, не перебивай. Сейчас ты вряд ли меня поймешь, поэтому просто запоминай – придет время, и ты вспомнишь мои слова. Выходи из игры до того, как сломаешься под нагрузкой. У меня нет ни малейшего желания навещать тебя в психушке. Я и так потратил на тебя очень много сил и времени.
Приступив к операции по внезапному проникновению на территорию противника, Трейси вспоминал слова Джинсоку. Проникновение на территорию противника. Это то, что он делает лучше всего. Или по крайней мере делал. Он вовремя вспомнил совет Джинсоку и вышел из игры. А сейчас ему предстояло сделать это в последний раз.
Греймерси-парк – вот эти два квартала на Двенадцатой улице. Место тихое. Тем, кто здесь живет, нравится тишина. В самом парке, за черной металлической изгородью, было уже темно. Проехали две машины. По тротуару медленно брела парочка, упиваясь тишиной и свежим воздухом, столь редкими в Нью-Йорке.
Одетый в темное Трейси тащился за влюбленными, их обнявшиеся фигуры представляли собой идеальный экран, надежно защищавший его от любопытных взглядов.
Через полквартала парочка свернула направо и так же неторопливо двинулась в сторону опустевшего парка. Трейси сделал вид, что глазеет по сторонам, заметив на противоположной стороне пса, который что-то яростно рыл под деревом, пока хозяйке это не надоело, и она раздраженно не дернула беднягу за поводок. Трейси некоторое время шел за ней, держась примерно в ста ярдах, но в какой то момент его чудовищно увеличенная уличным фонарем тень накрыла женщину, она испуганно обернулась и посмотрела в его сторону. Трейси ничего не оставалось, как мгновенно перейти на деловой шаг, он быстро прошел мимо нее, и женщина потеряла к нему всякий интерес.
От резиденции Макоумера его отделяли только три дома. Поглядывая то на движущиеся автомобили – а было их совсем немного, – то на редких прохожих, Трейси делал вид, что любуется этой респектабельной частью города. Следует избегать пристальных взглядов, учил Джинсоку. Кроме того, нельзя долго стоять на одном месте. Приветствуется подвижность, легкость и непринужденность. Самое главное – слиться с окружающим ландшафтом, сделаться его частью.
Небо расчистилось, только далеко на западе висели клочья слоисто-дождевых облаков. Воздух был чистый и прозрачный, как после грозы. Здесь почти не пахло выхлопными газами, как в других районах Нью-Йорка: создавалось впечатление, что дождь пролился только над Греймерси-парком и только здесь очистил воздух от грязи и пыли.
Навстречу ему двигались два автомобиля, светлый и темный. Трейси отвернулся: обыкновенный прохожий, залюбовавшийся архитектурными изысками.
Послышался нестройный звон колоколов, звуки сразу же нарушили сонную атмосферу квартала, словно нахальный юнец, пыхтящий вонючей сигаретой в купе, где расположились уютные, но чопорные англичанки. Звонили в церкви Святого Георгия, на противоположной стороне парка. Несколько набожных старичков потянулись к высокой двери церкви. Трейси поглядел на часы. 8.00.
Он увидел, как к дому Макоумера подкатил лимузин. Не убыстряя, но и не замедляя шага Трейси свернул к подъезду дома и замер в тени.
Передняя решетка роскошного автомобиля сверкала никелем, в ней отражались уличные фонари. Вместо традиционного номерного знака на лимузине красовалась табличка с надписью "МАК 1.
Водитель обошел машину спереди и почтительно распахнул дверцу. Из чрева лимузина появился Делмар Дэвис Макоумер. Трейси не видел его почти четырнадцать лет, но узнал с первого взгляда: такой же высокий, широкоплечий, с прямой, как дирижерская палочка, спиной, с легкой походкой. Даже не видя лица, Трейси мог с уверенностью сказать: это Макоумер. К тому же тот на мгновение повернулся, и Трейси успел разглядеть румяную щеку и светлую полоску усов.
Узорчатые кованые ворота, настоящие газовые фонари, второй, застекленный этаж, нависает над первым. Трейси понимал, что через главный вход в дом не проникнешь. Во-первых, он хорошо освещен. Во-вторых, между входом и воротами – участок шириной около десяти футов, на котором практически невозможно укрыться.
Трейси знал, что здесь должен быть другой вход. Особняк Макоумера построен в начале века. В отличие от современных архитекторов, старые мастера придерживались совершенно иных принципов. Тогдашние богачи любили, чтобы при особняках были конюшни. По прошествии лет иные из них снесли, а иные переоборудовали под флигели, сохранив фасады, отличавшиеся изяществом линий.
Вход в такой флигель Трейси и обнаружил в восточной части примыкающей к особняку территории: кирпичная арка шириной около трех футов с отделанной металлом дверью из красного дерева. Дверь, естественно, заперта, но это не проблема.
Внезапное проникновение на территорию противника.
Он осмотрелся в поисках сигнализации, но таковой не обнаружил. Для того чтобы открыть замок, Трейси понадобилось чуть больше сорока секунд. За это время по тротуару прошли трое: парочка и пожилой мужчина. Последний задумчиво брел, засунув руки в карманы и наклонив голову. Никто из них не заметил Трейси.
Он быстро скользнул в узкую дверь и сразу же закрыл ее. На том месте, где раньше были стойла, оказался небольшой, но ухоженный сад. Крыша, естественно, отсутствовала.
Прижимаясь спиной к стене дома, Трейси осторожно двинулся вправо и через некоторое время нащупал то, что искал: вход в подвал.
Шесть крутых ступенек привели его к закрытой на навесной замок двери. Обследовав дверь по периметру, Трейси обнаружил искусно замаскированные провода. Их было два. Туго переплетенные, они представляли собой систему сигнализации, с которой отец познакомил его еще в школе: если перекусить один провод, сигнализация сработает, но, перерезав другой, можно вывести ее из строя.
Он разъединил водном месте провода. Идя вдоль них, Трейси в конце концов добрался до собственно сигнального устройства. Если перерезать входящий в него провод, система подаст сигнал тревоги. Значит, остается тот, который не соединен с ним. Трейси достал тонкие кусачки.
Со стороны Медицинского центра послышался звук сирены «скорой помощи». В траве о чем-то настойчиво пели цикады, шумели листья на ветру. Иных посторонних звуков не отмечалось.
Повозившись немного с замком, он, наконец, открыл дверь. Трейси очутился в подвале. Там он прислонился спиной к двери и замер: что это за запах? Сердце забилось чаще, дыхание стало горячим. Крошечный микрофон давил в грудь, как костяшки огромного кулака. Он с трудом поборол желание расстегнуть рубашку и выбросить микрофон к чертовой бабушке.
Тонкий луч миниатюрного фонаря разрезал темноту, узкий пучок света казался блестящим стальным прутом, который зачем-то сунули в чернила.
Трейси разглядел в углу спортивные принадлежности: маты, тяжелая «груша», с крюка в потолке свисает толстая веревка. Нет, не веревка, скорее канат. Гантели, кольца от штанги, сломанная пополам палка.
Натянув хирургическую перчатку, подарок Туэйта, Трейси внимательно осмотрел концы палки. Следов крови на них не было, хотя палкой явно пользовались. Этой ли палкой была забита Мойра? Трейси решил, что нет. Если, конечно, предварительно палку не обработали воском, который впитался в пористую древесину: затем воск легко снимался вместе со следами крови.
Запах стал невыносимым. Трейси посветил фонарем в другую сторону. Луч был очень узкий, с такого расстояния трудно рассмотреть высвеченный предмет.
Трейси подошел ближе: груда кирпичей, а над ними темное отверстие. Сдвинув луч фонаря чуть ниже и в сторону, он, наконец, осветил не только стену, но и часть пола.
Луч выхватил из темноты лицо. Кто была эта женщина? Лицо распухло до неузнаваемости, множество глубоких порезов. Кто бы она ни была, мрачно подумал Трейси, умерла эта женщина страшной смертью.
Но почему она здесь, в доме Макоумера? На этот вопрос он не мог пока ответить.
– Туэйт, – прошептал он, – в подвале труп. Женщина, белая, далеко за тридцать, я бы сказал. Рост пять фунтов, семь или восемь дюймов. Кто такая, понятия не имею.
Он посветил вверх. Что там сейчас творится? Трейси отошел от разлагающегося трупа и бесшумно направился к деревянной лестнице. Осторожно перенося вес тела с одной ноги на другую, идя на внешних сводах стопы, он тихо поднялся наверх.
Нащупал ручку и медленно, очень медленно повернул. Дверь приоткрылась на четверть дюйма. Трейси с наслаждением вдохнул воздух, пахнувший дорогим табаком и воском для мебели.
На первом этаже горела лишь настольная лампа слева от двери в подвал. В ее тусклом свете Трейси внимательно изучал «характер местности».
В абсолютной тишине громко тикали часы. Трейси продолжал стоять на пороге. Наконец он расслышал еще кое-что – нечто похожее на пение молитвы. Буддийской молитвы.
И, кажется, все. Трейси двинулся вперед. Сверху раздались голоса, негромкие, вычленить отдельные слова невозможно. И вдруг – крик и револьверный выстрел, эхом метнувшийся по узким коридорам.
Трейси в одно мгновение оказался у лестницы на второй этаж.
* * *
Макоумер вошел в дом и сразу почувствовал что-то неладное. Стоя в дверях с ключами в руке – силуэт его резко выделялся в свете уличного фонаря, – он напряженно прислушивался, ему показалось, что атмосфера в доме как-то странно изменилась.
Трейси Ричтер – была его первая мысль, но затем шестое чувство, не раз выручавшее его в джунглях Камбоджи, подсказало, что дело не в Трейси Ричтере.
Он запер входную дверь и осмотрелся, пытаясь определить причину беспокойства. Все было на своих местах, ничто не нарушало привычной картины. Большинство, окажись на его месте, произнесли бы что-то вроде «Эй, есть кто-нибудь в доме?», Макоумер же повел себя совершенно иначе: независимо от того, что произошло, он должен выяснить, что именно, кто стал тому причиной, найти его, идентифицировать и нейтрализовать. Выполнить эту задачу можно только в полной тишине. Если здесь никого нет, то Макоумеру ничто не угрожает. А если же он – или оно – здесь, то лишь полная тишина может быть залогом успеха. Но в доме кто-то был – кто-то, кто желал ему смерти, Макоумер не сомневался.
Дом был погружен в темноту, горела лишь лампа в коридоре. Он уже собрался шаг за шагом прочесать первый этаж, когда, подойдя к лестнице, услышал буддийскую молитву. Губы Макоумера непроизвольно повторили первые слова песнопения, которое он слышал так часто, что давно уже знал наизусть.
Взявшись за тонкий бронзовый поручень, он осторожно поднялся до середины лестницы и увидел, что в коридоре второго этажа горит свет. Он не любил открытых и хорошо освещенных пространств, но в данной ситуации ничего нельзя было сделать. Он быстро двинулся вперед, стараясь производить как можно меньше шума. Хорошо, что Киеу дома, мелькнула мысль, по крайней мере, у меня на глазах. Кроме того, это означало, что Трейси еще не вернулся из Гонконга: Макоумер не сомневался, что Киеу беспрекословно выполнит данный ему приказ.
Он уже поднялся на верхнюю площадку и намеревался заглянуть к Киеу, как вдруг заметил открытую дверь в комнату Эллиота. Почему? Там никого не могло быть, распевные звуки молитвы доносились из противоположного конца коридора.
Макоумер стремительно направился вдоль стены, его длинная тень протянулась к комнате, где молился Киеу. Взявшись за ручку двери, он уже начал ее поворачивать, как пение вдруг прекратилось. Он замер с вытянутой рукой.
В наступившей тишине Макоумер почувствовал какое-то движение прямо перед собой. В комнате Эллиота кто-то был. Макоумер прищурился, но в такой темноте рассмотреть что-либо было невозможно. Но он почувствовал движение воздуха, что-то изменило свое положение в пространстве, и по спине у него побежали мурашки. Он стремительно рванулся вперед и в сторону, и в этот момент Эллиот, закрыв глаза, чтобы не видеть страшных последствий, нажал курок.
Раздался оглушительный выстрел, но Макоумер уже не реагировал на звуки – он двигался автоматически, подчиняясь одному лишь инстинкту, инстинкту, который позволил ему выжить в джунглях.
Вытянув левую руку, он нащупывал выключатель на стене, а правая тем временем скользнула к рукоятке ножа, который он всегда носил в потайном кармане пиджака. Яркий свет залил комнату, в долю секунды Макоумер определил расположение цели. И когда узнал ее, было уже поздно: кисть уже сделала резкое вращательное движение, нож сорвался с ладони и, превратившись в тонкую серебристую линию, со свистом рассек воздух.
Эллиот открыл глаза, ожидая увидеть на пороге распростертое тело Киеу, но вместо этого перед ним оказалось странным образом смазанное пятно, тут же превратившееся в лицо отца. Он открыл было рот, пытаясь предостеречь его, но пятно вдруг увеличилось в размерах и стало огромным. Боль и удар он почувствовал одновременно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88