пакетик с героином в камере вокзала, с именем и адресом Тонио. По тому, как осторожен был Берки, можно было догадаться о том, на каком уровне осуществлялся импорт товара. И о значении самого Берки. Но судьба сенатора была предрешена. Тот факт, что он погиб, несмотря на свое высокое положение, власть и громадные деньги, поражал и пугал Туэйта. Это более чем красноречиво говорило о характере Берки. А также о его могущественных противниках, с которыми теперь предстояло схватиться Туэйту.
Он смотрел на пакеты с белой смертью и чувствовал, что еще секунда – и его стошнит. Перед ним лежал результат лихорадочной работы, которую они проделали за последние несколько дней, но это напоминало те случаи, когда он обнаруживал детский труп: и тогда тоже гордость за свое мастерство розыскника отступала перед горечью находки. И сейчас одна лишь мысль пульсировала у него в сознании и заставляла холодеть: это он, Туэйт, помогал Тонио вести бизнес. Ведь он считал сутенеров существами достаточно безобидными!
Господь на небесах, взмолился Туэйт, размазывая по щекам слезы гнева и отчаяния, где ты, Боже, есть ли ты вообще, жестокое и бессердечное божество! О нет, нет, нет! Я не мог участвовать в этом! Не мог! Это просто кошмар, этого не может быть!
Тело его сотрясала крупная дрожь, и он бессильно опустился на земляной пол этой пещеры Али-бабы. Его стошнило.
Переводя дыхание и приходя в себя, он думал, думал, думал. Завтра утром он соберет свое подразделение и вплотную займется этим делом. Надо мыслить конструктивно.
Безусловно, могут возникнуть проблемы с капитаном Тинелли, этой легендой специального подразделения по борьбе с наркотиками. Ни один полицейский, а меньше всех Тинелли, не любил, когда на его территорию вторгаются коллеги из других «портов приписки». В конце концов, Туэйт работал в отделе по расследованию убийств. А на Флэгерти можно было полагаться до определенной степени. Как только Тинелли пронюхает об операции, поднимется крик, и Флэгерти, как обычно, сдастся без боя.
Это означало, что Туэйту придется все взять на себя и действовать практически самостоятельно. Рискованно перебегать дорогу самому Тинелли. Туэйт тяжело вздохнул. Нет, без группы здесь не обойтись. Почему Тинелли не командует где-нибудь в Риме, мелькнула злобная мысль.
А всего-то и надо было договориться по поводу этой партии наркотиков, но с Тинелли такие номера не проходят. Самое меньшее, что он сделает: пригрозит Туэйту увольнением из полиции. Но Туэйту было не привыкать к угрозам и, кроме того, он достаточно хорошо изучил Тинелли. Тоуда Тинелли. Жабу Тинелли. Слабость его была хорошо известна: успех, только успех, ничего, кроме успеха. Чем заметнее успех, тем лучше. Ура!
Вечное стремление к успеху – качество которого должно быть очень высоким даже по стандартам самого Тинелли, – в данном конкретном случае окажется тем соблазном, перед которым капитан не сможет устоять, он пойдет на все, лишь бы с блеском провести операцию. Он даже предоставит Туэйту часть своих полномочий, у него просто не будет иного выхода.
Туэйт удовлетворенно хмыкнул и стал запихивать пластиковый пакет на место. И вдруг замер на месте: кое-что он просмотрел. Это было прилеплено в нижнем углу тайника, между стенкой и пакетами.
Он протянул руку и достал небольшой рулон мягкой желтоватой бумаги, к концам которой были прикреплены тонкие бамбуковые палочки, а сам рулон перевязан красной тесьмой.
Туэйт развязал тесьму, и под собственной тяжестью свиток развернулся. Бумага была испещрена непонятными знаками. Китайские иероглифы.
Не смея дышать, он долго смотрел на этот лист. Он понимал, что еще не до конца отдает себе отчет в том, что именно он нашел.
Только благодаря Мелоди он знал, что на бумаге начертаны именно китайские иероглифы. Однажды он поглядел ее китайские книги, а в другой раз она сама читала ему вслух, совсем как мать в детстве, водя пальцем по столбцам, чтобы он мог следить за тем, как она читает.
Он обнаружил свиток, и планы его резко переменились. Никто не должен знать об этой находке, по крайней мере, до тех пор, пока он не выяснит, что здесь написано. Было бы смертельной ошибкой показать свиток кому-нибудь в участке. А что, если здесь указано место, где хранится груз, или еще какая-нибудь важная информация, которая поможет ему в противоборстве с Тинелли? Он не мог рисковать. А это означало только одно.
Надо срочно встретиться с Мелоди.
* * *
Киеу молился, но колодец его души был пуст, он не мог вступить в контакт с вечностью. Он чувствовал, что его предали, но кто, предал, он не знал. Стальными костяшками кулаков он бил по своим обнаженным бедрам, покрывая их синяками – он воскурил фимиам и зажег множество свечей, обращая молитвы к виненакану своей матери, прося у нее защиты от зла. Как истинный буддист, он отказался от мяса и поклялся воздерживаться от секса, если только она сможет объяснить, что же происходит у него в душе.
В «Пан Пасифика» он загонял себя работой, копаясь в бесчисленных бумагах, читая потоки жалоб иммигрантов, бежавших от кошмаров бесконечной войны в Камбодже. Он слушал их незамысловатые истории боли и страха, он разговаривал с ними совершенно спокойно, но он чувствовал их боль, сопереживал им, из рассказов о насилии, ужасе и смертях перед глазами его вставало эпическое полотно национальной трагедии.
Казалось, она теперь предстала перед Киеу в совершенно ином, новом свете. Он видел бесчисленные раны цвета свежего мяса, серые столбы дыма, ярко-оранжевое пламя пожарищ, желтовато-белые напалмовые язвы. Но главным в картине был черный цвет, цвет предательства и измены. Кхмеров предали французы и коммунисты, американцы и вьетнамцы предали кхмеров и, наконец, кхмеры сами предали кхмеров.
Когда-то он думал, что работа в «Пан Пасифика» позволит ему приблизиться к милой отчизне. Сейчас он был убежден, что произошло противоположное. Кампучия уходила от него все дальше и дальше, а все потому, что он не мог найти рационального объяснения войне, в его схеме для нее не оказывалось места. Душа была опустошена, все потеряло смысл. И теперь сама бессмыслица стала смыслом и образом его жизни.
Он плыл сквозь дни, словно это он был призраком, а не его мать. Он молча разговаривал с ней, возносил ей молитвы, но она не отвечала. Дома он тоже молился, и тоже безрезультатно.
И он начал сомневаться в истинности и величии Пути. Идеи Будды постепенно теряли свою суть. Может, отец прав? В нашей реальности для религии нет места. Это прибежище тех, кто спасовал перед жизнью. Так, кажется, звучало его объяснение. Впервые Киеу понял смысл того, что говорил отец, и понимание этого испугало его.
Но страх перед Лорин был еще сильнее. Она врывалась в его мысли как разъяренная тигрица. Тело его покрывалось потом, мышцы непроизвольно сокращались. И начинались боли в паху. Возникающая вслед за этим эрекция была не менее болезненной. Сгорая от стыда, он заваливал себя работой, и в конце концов у него начали дрожать руки. Мозг его пылал от образа Лорин, он пытался взглянуть на себя со стороны, но видел только Лорин – волосы ее были распущены, одна прядь падала на прохладную щеку, в глазах он читал желание.
Он тяжело дышал от возбуждения, эрекция его становилась все сильнее и сильнее, он уже не мог обуздать себя, и Лорин не оставляла его в покое. Она словно протягивала свою руку и нежно брала его за напряженный член. Она не позволяла ему вырваться, а сжимала руку все сильнее и сильнее, до тех пор пока он не начинал корчиться в агонии семяизвержения.
Он не мастурбировал, не ходил к женщинам, а у него были женщины, с которыми он мог бы разделить ложе. Лорин опутала его по рукам и ногам, только одна она ложилась рядом с ним в постель, и через какое-то время Киеу понял, что какие бы он не испытывал по отношению к ней чувства – это не могло быть просто похотью, ибо участвовало не только тело, но и разум, и в ней его единственное спасение.
Впервые в жизни он ужаснулся тому, что ему предстояло сделать. Он уже был одержим Лорин и подозревал, что, уничтожив ее, сознательно лишит себя жизни. Потому что если человек убьет источник своего спасения, он будет проклят на веки вечные.
Вновь поразился Киеу, сколь слаба и немощна вера его. Если, как учили его с момента рождения, спасение находится на Пути, начертанном Амидой Буддой, то ему просто нечего бояться. Но сейчас было совершенно ясно, что вера его подточена, Америка изменила его. В душу его заполз страх перед неизвестностью, он уже был заражен страхом. Он дрожал от бессилия и злобы, как импотент у постели женщины своей мечты, и не позволял рукам коснуться готового взорваться от напряжения члена. Если он сейчас кончит, они с Лорин будут осквернены.
Наконец он принял решение. Дотронуться до нее, коснуться кончиками пальцев, еще раз оказаться рядом – этого будет достаточно, чтобы проверить свои чувства к ней, понять, насколько воображение соответствует действительности, и, главное: сможет ли он после всего этого заставить себя убить ее?
* * *
Сидя в такси, которое мчало ее в аэропорт Кеннеди, Лорин наблюдала за проносившимся мимо окон миром. Она снова была в отличной форме. Можно сказать, она более или менее вернулась к пику формы, как до травмы бедра, но этого было явно недостаточно.
Конечно, приятно было осознавать, что силы вернулись к ней, они разливались по телу как электрический ток, она чувствовала тепло в каждой мышце, словно только-только сняла шерстяные гетры после серии успешно выполненных упражнений у станка. Вначале ощущение испугало ее: после травмы балетный танцор всегда боится возвращаться на жестокий пол зала, он уверен, что ноги откажутся подчиняться ему, а это значит – новая травма. Но вскоре страх прошел, и сейчас она чувствовала себя гораздо сильнее, чем когда бы то ни было.
Она всегда считала, что сознание собственной силы – это все, о чем только можно мечтать. До сегодняшнего дня так оно и было. И дело не в том, что она разлюбила танцевать: Лорин не могла без содрогания подумать о том времени, когда ей придется расстаться с балетом. Но постепенно она начинала понимать, что отныне жизнь ее состоит не только из танца, танца и одного лишь танца. Когда тебе девятнадцать, в душе твоей пылает вечный огонь любви к балету, в девятнадцать очень легко не задумываться ни о чем другом.
Ее учили только одному, все остальное исключалось как несущественное и даже вредное. Но Трейси изменил течение ее жизни. И теперь Лорин понимала, что жизнь состояла не из одного лишь балета. Невидящим взглядом она смотрела в окно бешено мчащегося такси и думала о Трейси.
Она призналась себе, что хотела бы оказаться вместе с ним в Гонконге. Теперь она страшно жалела о том, что сказала ему перед отъездом. Он улетел с этой непосильной ношей в Гонконг. Зачем она это сделала? Это произошло давно, и Трейси не в силах воскресить Бобби.
Она сосредоточилась, вызывая в памяти лицо Трейси, и оно возникло перед ней на фоне зеленой травы, листьев, сквозь которые пробивались золотые лучи солнца. Легкий соленый ветер трепал его густые волосы, лоб и щеки освещало солнце, и в этом свете она видела, что он страдает. Только сейчас она поняла, что он чувствует себя виноватым перед ней. Он решил, что смерть Бобби на его совести. Да она сама обвинила его в этом!
Глупо. Он все рассказал ей, но она не слушала его, а слышала только, как кричит Бобби. Лишь позже, почувствовав во рту вкус холодного пепла, она поняла, что источник боли находится внутри нее самой, оказывается, она помнила каждое слово Трейси.
Вот почему она отправилась к Луису Ричтеру: если она не могла быть рядом с Трейси, то, по крайней мере, в обществе его отца она чувствовала себя хоть немного лучше. На мгновение в душе ее пробежало темное облачко, мелькнула холодная, едва различимая тень Кима. Красивый мужчина, во всяком случае, внешне. Но в блеске его глаз было что-то пугающее, по-настоящему страшное. Вспомнив о нем, Лорин поежилась.
Мятущаяся, измученная душа, подумала вдруг она, сама не понимая, почему. И ей сделалось жаль его. Ни один человек не перенес бы того, что выпало на его долю. Какие пытки надо было выдержать, чтобы в глазах появился такой блеск? Она не могла этого представить. Но достаточно было одной лишь этой мысли, чтобы все страхи ее перед ним исчезли. Ей захотелось обнять его, прижать к груди, чтобы он наконец забылся спокойным глубоким сном.
Вся труппа уже собралась в аэропорту. До посадки оставался еще целый час, делать было абсолютно нечего, и Лорин лениво болтала с коллегами. Вскоре ей это наскучило, и она стала наблюдать за пассажирами в зале отлета, словно надеясь увидеть знакомое лицо.
Ею овладело какое-то странное чувство, она начала нервничать. Мимо бесконечным потоком текли люди, одни с багажом, другие налегке, они покупали газеты и дешевые книги в мягких переплетах, чтобы скоротать в полете время.
К ней снова вернулся страх, и она заставила себя отойти от группы танцоров, сейчас общество их было совершенно невыносимым. Она подошла к газетному стенду и стала просматривать книги в надежде найти какой-нибудь достаточно толстый роман, чтобы в полете было не так скучно. Она выбрала свежую вещь Роберта Ладлэма, быстро пробежала аннотацию на последней обложке и встала в очередь. Она предпочитала четкую прозу, без словесных изысков, и хотя Ладлэм с трудом тянул на писателя, по крайней мере, романы его раздражали не сильно. Она расплатилась за книгу и вернулась в зал отлета.
Через некоторое время объявили посадку на их рейс, и пассажиры выстроились в линию, приготовив посадочные билеты на «Боинг 747».
Киеу сделал глубокий вдох и медленно-медленно выдохнул сквозь плотно сжатые зубы. Он чувствовал себя приговоренным к смерти, которому предоставили право исполнить последнее желание. Он с трудом сдерживался, руки его слегка дрожали.
Он смешался с толпой у газетного стенда и отрешенно смотрел на опустевший зал вылета. Что ж, вот и все. Она скрылась из вида. Скорее всего, она так никогда и не узнает, как близко была от нее смерть.
В тот момент, когда она встала в очередь, чтобы заплатить за книгу, за спиной ее вырос Киеу. На нем был легкий, почти невесомый плащ неброского цвета. Сотни людей вокруг были одеты аналогичным образом. Руки почти по локоть в огромных карманах – Киеу перебрал полдюжины способов устранения Лорин, каждый из которых не привлек бы к нему ничьего внимания. Настроение у него было приподнятое, как в первый раз, когда он отсек голову врагу. Всего один акт первобытного насилия, и с его Будды слетела вся позолота, словно человеческой цивилизации никогда и не было – он и все его друзья, красные кхмеры, в тот же миг оказались отброшенными на тысячи лет назад, в первобытное общество.
– Поступая так, мы рвем связи с нашим прошлым!
Мерзкими голосами они напевали эти слова, поднимая к небу загорелые руки, сжимавшие окровавленные мясницкие ножи – и вновь и вновь падали дымящиеся от крови ножи на беззащитные шеи врагов.
Враги.
Это были монахи, учителя, художники – все вольнодумцы Камбоджи. Не Кампучии, а старой, офранцузившейся колониальной Камбоджи.
Прочь, долой, вон!
Подобно черным птицам они вылетели из своих гнезд и оросили родную землю ярко-алой кровью. Кровью врагов. Земля уже чавкала под их ногами, брызгала во все стороны кровью, а их клинки продолжали разить, головы врагов летели, они нанизывали их на концы своих мечей, и словно праздничные фонарики ставили их вдоль дорог в джунглях, дабы они напоминали посвященным в «Ангку» о неминуемом и безжалостном будущем, которое они приготовили для Кампучии.
Смерть и ее орудие. Он снова пробежал список не в силах прервать поток воспоминаний. Это будет очень легко, он уже знал, что надо сделать, и как. Ради отца, ради «Ангки», ради всего, над чем они оба работали четырнадцать лет.
И он выбрал единственно верный способ и приблизился к ней, как струйка дыма в летний день. Никем не замеченный.
Он приготовился, он уже знал, что сделает, машина смерти запущена. Мозг посылал сигналы нервам, они докладывали о полной готовности выполнить предначертанное. Все органы чувств его сосредоточились на ее нежной шее. Волосы были подняты вверх и заколоты пучком на макушке. Все, что ему нужно – один квадратный миллиметр ее плоти. И сейчас он был прямо у него перед глазами. Еще мгновение...
Малис! Малис! Малис!
Мощный и страшный удар в недрах его сознания едва не сбил Киеу с ног. Он почувствовал, что задыхается, и едва не схватился за плечи стоявшей перед ним Лорин. Лишь мгновенная как молния реакция и обостренные до предела рефлексы удержали его от этого.
Но он должен ликвидировать ее. Обязан! О чем это он думает? Почему колеблется? Сделай это! Легкие его разрывались от безмолвного крика. Сделай же!
Но он не мог, что-то там внутри не позволяло ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Он смотрел на пакеты с белой смертью и чувствовал, что еще секунда – и его стошнит. Перед ним лежал результат лихорадочной работы, которую они проделали за последние несколько дней, но это напоминало те случаи, когда он обнаруживал детский труп: и тогда тоже гордость за свое мастерство розыскника отступала перед горечью находки. И сейчас одна лишь мысль пульсировала у него в сознании и заставляла холодеть: это он, Туэйт, помогал Тонио вести бизнес. Ведь он считал сутенеров существами достаточно безобидными!
Господь на небесах, взмолился Туэйт, размазывая по щекам слезы гнева и отчаяния, где ты, Боже, есть ли ты вообще, жестокое и бессердечное божество! О нет, нет, нет! Я не мог участвовать в этом! Не мог! Это просто кошмар, этого не может быть!
Тело его сотрясала крупная дрожь, и он бессильно опустился на земляной пол этой пещеры Али-бабы. Его стошнило.
Переводя дыхание и приходя в себя, он думал, думал, думал. Завтра утром он соберет свое подразделение и вплотную займется этим делом. Надо мыслить конструктивно.
Безусловно, могут возникнуть проблемы с капитаном Тинелли, этой легендой специального подразделения по борьбе с наркотиками. Ни один полицейский, а меньше всех Тинелли, не любил, когда на его территорию вторгаются коллеги из других «портов приписки». В конце концов, Туэйт работал в отделе по расследованию убийств. А на Флэгерти можно было полагаться до определенной степени. Как только Тинелли пронюхает об операции, поднимется крик, и Флэгерти, как обычно, сдастся без боя.
Это означало, что Туэйту придется все взять на себя и действовать практически самостоятельно. Рискованно перебегать дорогу самому Тинелли. Туэйт тяжело вздохнул. Нет, без группы здесь не обойтись. Почему Тинелли не командует где-нибудь в Риме, мелькнула злобная мысль.
А всего-то и надо было договориться по поводу этой партии наркотиков, но с Тинелли такие номера не проходят. Самое меньшее, что он сделает: пригрозит Туэйту увольнением из полиции. Но Туэйту было не привыкать к угрозам и, кроме того, он достаточно хорошо изучил Тинелли. Тоуда Тинелли. Жабу Тинелли. Слабость его была хорошо известна: успех, только успех, ничего, кроме успеха. Чем заметнее успех, тем лучше. Ура!
Вечное стремление к успеху – качество которого должно быть очень высоким даже по стандартам самого Тинелли, – в данном конкретном случае окажется тем соблазном, перед которым капитан не сможет устоять, он пойдет на все, лишь бы с блеском провести операцию. Он даже предоставит Туэйту часть своих полномочий, у него просто не будет иного выхода.
Туэйт удовлетворенно хмыкнул и стал запихивать пластиковый пакет на место. И вдруг замер на месте: кое-что он просмотрел. Это было прилеплено в нижнем углу тайника, между стенкой и пакетами.
Он протянул руку и достал небольшой рулон мягкой желтоватой бумаги, к концам которой были прикреплены тонкие бамбуковые палочки, а сам рулон перевязан красной тесьмой.
Туэйт развязал тесьму, и под собственной тяжестью свиток развернулся. Бумага была испещрена непонятными знаками. Китайские иероглифы.
Не смея дышать, он долго смотрел на этот лист. Он понимал, что еще не до конца отдает себе отчет в том, что именно он нашел.
Только благодаря Мелоди он знал, что на бумаге начертаны именно китайские иероглифы. Однажды он поглядел ее китайские книги, а в другой раз она сама читала ему вслух, совсем как мать в детстве, водя пальцем по столбцам, чтобы он мог следить за тем, как она читает.
Он обнаружил свиток, и планы его резко переменились. Никто не должен знать об этой находке, по крайней мере, до тех пор, пока он не выяснит, что здесь написано. Было бы смертельной ошибкой показать свиток кому-нибудь в участке. А что, если здесь указано место, где хранится груз, или еще какая-нибудь важная информация, которая поможет ему в противоборстве с Тинелли? Он не мог рисковать. А это означало только одно.
Надо срочно встретиться с Мелоди.
* * *
Киеу молился, но колодец его души был пуст, он не мог вступить в контакт с вечностью. Он чувствовал, что его предали, но кто, предал, он не знал. Стальными костяшками кулаков он бил по своим обнаженным бедрам, покрывая их синяками – он воскурил фимиам и зажег множество свечей, обращая молитвы к виненакану своей матери, прося у нее защиты от зла. Как истинный буддист, он отказался от мяса и поклялся воздерживаться от секса, если только она сможет объяснить, что же происходит у него в душе.
В «Пан Пасифика» он загонял себя работой, копаясь в бесчисленных бумагах, читая потоки жалоб иммигрантов, бежавших от кошмаров бесконечной войны в Камбодже. Он слушал их незамысловатые истории боли и страха, он разговаривал с ними совершенно спокойно, но он чувствовал их боль, сопереживал им, из рассказов о насилии, ужасе и смертях перед глазами его вставало эпическое полотно национальной трагедии.
Казалось, она теперь предстала перед Киеу в совершенно ином, новом свете. Он видел бесчисленные раны цвета свежего мяса, серые столбы дыма, ярко-оранжевое пламя пожарищ, желтовато-белые напалмовые язвы. Но главным в картине был черный цвет, цвет предательства и измены. Кхмеров предали французы и коммунисты, американцы и вьетнамцы предали кхмеров и, наконец, кхмеры сами предали кхмеров.
Когда-то он думал, что работа в «Пан Пасифика» позволит ему приблизиться к милой отчизне. Сейчас он был убежден, что произошло противоположное. Кампучия уходила от него все дальше и дальше, а все потому, что он не мог найти рационального объяснения войне, в его схеме для нее не оказывалось места. Душа была опустошена, все потеряло смысл. И теперь сама бессмыслица стала смыслом и образом его жизни.
Он плыл сквозь дни, словно это он был призраком, а не его мать. Он молча разговаривал с ней, возносил ей молитвы, но она не отвечала. Дома он тоже молился, и тоже безрезультатно.
И он начал сомневаться в истинности и величии Пути. Идеи Будды постепенно теряли свою суть. Может, отец прав? В нашей реальности для религии нет места. Это прибежище тех, кто спасовал перед жизнью. Так, кажется, звучало его объяснение. Впервые Киеу понял смысл того, что говорил отец, и понимание этого испугало его.
Но страх перед Лорин был еще сильнее. Она врывалась в его мысли как разъяренная тигрица. Тело его покрывалось потом, мышцы непроизвольно сокращались. И начинались боли в паху. Возникающая вслед за этим эрекция была не менее болезненной. Сгорая от стыда, он заваливал себя работой, и в конце концов у него начали дрожать руки. Мозг его пылал от образа Лорин, он пытался взглянуть на себя со стороны, но видел только Лорин – волосы ее были распущены, одна прядь падала на прохладную щеку, в глазах он читал желание.
Он тяжело дышал от возбуждения, эрекция его становилась все сильнее и сильнее, он уже не мог обуздать себя, и Лорин не оставляла его в покое. Она словно протягивала свою руку и нежно брала его за напряженный член. Она не позволяла ему вырваться, а сжимала руку все сильнее и сильнее, до тех пор пока он не начинал корчиться в агонии семяизвержения.
Он не мастурбировал, не ходил к женщинам, а у него были женщины, с которыми он мог бы разделить ложе. Лорин опутала его по рукам и ногам, только одна она ложилась рядом с ним в постель, и через какое-то время Киеу понял, что какие бы он не испытывал по отношению к ней чувства – это не могло быть просто похотью, ибо участвовало не только тело, но и разум, и в ней его единственное спасение.
Впервые в жизни он ужаснулся тому, что ему предстояло сделать. Он уже был одержим Лорин и подозревал, что, уничтожив ее, сознательно лишит себя жизни. Потому что если человек убьет источник своего спасения, он будет проклят на веки вечные.
Вновь поразился Киеу, сколь слаба и немощна вера его. Если, как учили его с момента рождения, спасение находится на Пути, начертанном Амидой Буддой, то ему просто нечего бояться. Но сейчас было совершенно ясно, что вера его подточена, Америка изменила его. В душу его заполз страх перед неизвестностью, он уже был заражен страхом. Он дрожал от бессилия и злобы, как импотент у постели женщины своей мечты, и не позволял рукам коснуться готового взорваться от напряжения члена. Если он сейчас кончит, они с Лорин будут осквернены.
Наконец он принял решение. Дотронуться до нее, коснуться кончиками пальцев, еще раз оказаться рядом – этого будет достаточно, чтобы проверить свои чувства к ней, понять, насколько воображение соответствует действительности, и, главное: сможет ли он после всего этого заставить себя убить ее?
* * *
Сидя в такси, которое мчало ее в аэропорт Кеннеди, Лорин наблюдала за проносившимся мимо окон миром. Она снова была в отличной форме. Можно сказать, она более или менее вернулась к пику формы, как до травмы бедра, но этого было явно недостаточно.
Конечно, приятно было осознавать, что силы вернулись к ней, они разливались по телу как электрический ток, она чувствовала тепло в каждой мышце, словно только-только сняла шерстяные гетры после серии успешно выполненных упражнений у станка. Вначале ощущение испугало ее: после травмы балетный танцор всегда боится возвращаться на жестокий пол зала, он уверен, что ноги откажутся подчиняться ему, а это значит – новая травма. Но вскоре страх прошел, и сейчас она чувствовала себя гораздо сильнее, чем когда бы то ни было.
Она всегда считала, что сознание собственной силы – это все, о чем только можно мечтать. До сегодняшнего дня так оно и было. И дело не в том, что она разлюбила танцевать: Лорин не могла без содрогания подумать о том времени, когда ей придется расстаться с балетом. Но постепенно она начинала понимать, что отныне жизнь ее состоит не только из танца, танца и одного лишь танца. Когда тебе девятнадцать, в душе твоей пылает вечный огонь любви к балету, в девятнадцать очень легко не задумываться ни о чем другом.
Ее учили только одному, все остальное исключалось как несущественное и даже вредное. Но Трейси изменил течение ее жизни. И теперь Лорин понимала, что жизнь состояла не из одного лишь балета. Невидящим взглядом она смотрела в окно бешено мчащегося такси и думала о Трейси.
Она призналась себе, что хотела бы оказаться вместе с ним в Гонконге. Теперь она страшно жалела о том, что сказала ему перед отъездом. Он улетел с этой непосильной ношей в Гонконг. Зачем она это сделала? Это произошло давно, и Трейси не в силах воскресить Бобби.
Она сосредоточилась, вызывая в памяти лицо Трейси, и оно возникло перед ней на фоне зеленой травы, листьев, сквозь которые пробивались золотые лучи солнца. Легкий соленый ветер трепал его густые волосы, лоб и щеки освещало солнце, и в этом свете она видела, что он страдает. Только сейчас она поняла, что он чувствует себя виноватым перед ней. Он решил, что смерть Бобби на его совести. Да она сама обвинила его в этом!
Глупо. Он все рассказал ей, но она не слушала его, а слышала только, как кричит Бобби. Лишь позже, почувствовав во рту вкус холодного пепла, она поняла, что источник боли находится внутри нее самой, оказывается, она помнила каждое слово Трейси.
Вот почему она отправилась к Луису Ричтеру: если она не могла быть рядом с Трейси, то, по крайней мере, в обществе его отца она чувствовала себя хоть немного лучше. На мгновение в душе ее пробежало темное облачко, мелькнула холодная, едва различимая тень Кима. Красивый мужчина, во всяком случае, внешне. Но в блеске его глаз было что-то пугающее, по-настоящему страшное. Вспомнив о нем, Лорин поежилась.
Мятущаяся, измученная душа, подумала вдруг она, сама не понимая, почему. И ей сделалось жаль его. Ни один человек не перенес бы того, что выпало на его долю. Какие пытки надо было выдержать, чтобы в глазах появился такой блеск? Она не могла этого представить. Но достаточно было одной лишь этой мысли, чтобы все страхи ее перед ним исчезли. Ей захотелось обнять его, прижать к груди, чтобы он наконец забылся спокойным глубоким сном.
Вся труппа уже собралась в аэропорту. До посадки оставался еще целый час, делать было абсолютно нечего, и Лорин лениво болтала с коллегами. Вскоре ей это наскучило, и она стала наблюдать за пассажирами в зале отлета, словно надеясь увидеть знакомое лицо.
Ею овладело какое-то странное чувство, она начала нервничать. Мимо бесконечным потоком текли люди, одни с багажом, другие налегке, они покупали газеты и дешевые книги в мягких переплетах, чтобы скоротать в полете время.
К ней снова вернулся страх, и она заставила себя отойти от группы танцоров, сейчас общество их было совершенно невыносимым. Она подошла к газетному стенду и стала просматривать книги в надежде найти какой-нибудь достаточно толстый роман, чтобы в полете было не так скучно. Она выбрала свежую вещь Роберта Ладлэма, быстро пробежала аннотацию на последней обложке и встала в очередь. Она предпочитала четкую прозу, без словесных изысков, и хотя Ладлэм с трудом тянул на писателя, по крайней мере, романы его раздражали не сильно. Она расплатилась за книгу и вернулась в зал отлета.
Через некоторое время объявили посадку на их рейс, и пассажиры выстроились в линию, приготовив посадочные билеты на «Боинг 747».
Киеу сделал глубокий вдох и медленно-медленно выдохнул сквозь плотно сжатые зубы. Он чувствовал себя приговоренным к смерти, которому предоставили право исполнить последнее желание. Он с трудом сдерживался, руки его слегка дрожали.
Он смешался с толпой у газетного стенда и отрешенно смотрел на опустевший зал вылета. Что ж, вот и все. Она скрылась из вида. Скорее всего, она так никогда и не узнает, как близко была от нее смерть.
В тот момент, когда она встала в очередь, чтобы заплатить за книгу, за спиной ее вырос Киеу. На нем был легкий, почти невесомый плащ неброского цвета. Сотни людей вокруг были одеты аналогичным образом. Руки почти по локоть в огромных карманах – Киеу перебрал полдюжины способов устранения Лорин, каждый из которых не привлек бы к нему ничьего внимания. Настроение у него было приподнятое, как в первый раз, когда он отсек голову врагу. Всего один акт первобытного насилия, и с его Будды слетела вся позолота, словно человеческой цивилизации никогда и не было – он и все его друзья, красные кхмеры, в тот же миг оказались отброшенными на тысячи лет назад, в первобытное общество.
– Поступая так, мы рвем связи с нашим прошлым!
Мерзкими голосами они напевали эти слова, поднимая к небу загорелые руки, сжимавшие окровавленные мясницкие ножи – и вновь и вновь падали дымящиеся от крови ножи на беззащитные шеи врагов.
Враги.
Это были монахи, учителя, художники – все вольнодумцы Камбоджи. Не Кампучии, а старой, офранцузившейся колониальной Камбоджи.
Прочь, долой, вон!
Подобно черным птицам они вылетели из своих гнезд и оросили родную землю ярко-алой кровью. Кровью врагов. Земля уже чавкала под их ногами, брызгала во все стороны кровью, а их клинки продолжали разить, головы врагов летели, они нанизывали их на концы своих мечей, и словно праздничные фонарики ставили их вдоль дорог в джунглях, дабы они напоминали посвященным в «Ангку» о неминуемом и безжалостном будущем, которое они приготовили для Кампучии.
Смерть и ее орудие. Он снова пробежал список не в силах прервать поток воспоминаний. Это будет очень легко, он уже знал, что надо сделать, и как. Ради отца, ради «Ангки», ради всего, над чем они оба работали четырнадцать лет.
И он выбрал единственно верный способ и приблизился к ней, как струйка дыма в летний день. Никем не замеченный.
Он приготовился, он уже знал, что сделает, машина смерти запущена. Мозг посылал сигналы нервам, они докладывали о полной готовности выполнить предначертанное. Все органы чувств его сосредоточились на ее нежной шее. Волосы были подняты вверх и заколоты пучком на макушке. Все, что ему нужно – один квадратный миллиметр ее плоти. И сейчас он был прямо у него перед глазами. Еще мгновение...
Малис! Малис! Малис!
Мощный и страшный удар в недрах его сознания едва не сбил Киеу с ног. Он почувствовал, что задыхается, и едва не схватился за плечи стоявшей перед ним Лорин. Лишь мгновенная как молния реакция и обостренные до предела рефлексы удержали его от этого.
Но он должен ликвидировать ее. Обязан! О чем это он думает? Почему колеблется? Сделай это! Легкие его разрывались от безмолвного крика. Сделай же!
Но он не мог, что-то там внутри не позволяло ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88