Она покоится на широкой белой перевязи, спускающейся с шеи, и бережно, как ребенок, придерживается левой рукой. По всему видно, что он «испытывает» страшную боль. Судить он не может и, сокрушенно опустив голову, садится рядом с жюри. Великий актер!
«Красная маска» лишила меня покоя. Что ни день, то победа. Неизвестный борец клал на лопатки признанных фаворитов чемпионата. Никто не знал скрывающегося под маской борца. Белотелый, с рельефно выраженной мускулатурой, пропорционально мощной фигурой, стройный атлет быстро стал любимцем публики. Какие только фамилии не называли знатоки профессиональной борьбы, пытаясь расшифровать таинственного спортсмена! Но возражения – «у Луриха торс не похож», «у Крылова бицепс бугром» – перечеркивали очередную догадку. Мой приятель-одноклассник Мишка Модзгвришвили, как и я, сгорал от любопытства. Было решено проследить «маску». Узнать адрес и разоблачить – установить фамилию. Борец появился из двери служебного выхода в длинном пальто, низко нахлобученной шляпе, упрятывая лицо в высоко поднятый воротник.
«Он», – заговорщицки прошептал Мишка. И мы отправились, как заправские филеры, выслеживать замаскированного спортсмена. В тени деревьев Садово-Кудринской (Садовое кольцо было густо засаженным бульваром) замирали на месте, когда человек в маске настороженно оглядывался. Наконец, возле Смоленского рынка, в глухом переулке, он свернул в подворотню. Тусклый уличный фонарь едва светил. Напряженное ожидание в полутьме вдруг сменилось топотом двух пар ног, когда из ворот выскочил «красный дьявол», присел, растопырив руки и хриплым басом рявкнул на нас: «Га-а-а!» Впереди, распустив фалды плаща, как вихрь мчался Мишка Модзгвришвили, я едва успевал за лидером. Отдышавшись и успокоившись, что «красный дьявол» не гонится за нами, распрощались и отправились по домам.
Стало совсем поздно, а я еще был в пути. Шел Соколовским переулком домой на Пресненский вал. «Стой», – отрывисто скомандовал один из двоих парней, вышедших из-за стенного уступа богадельни. В руках у приземистого парня в черной маске нож, нацеленный в мой живот. «Поросятник», – с ужасом подумал я: кличка известного бандита, терроризировавшего весь Пресненский район. «А, Старуха, – разглядел меня напарник бандита, – свой малый», – благосклонно закончил он.
Спасителем оказался Сдобный, одноклассник Николая, по фамилии Сдобников. Назвал он меня нашим школьным прозвищем. Почему-то производная от фамилии наша кличка произносилась в женском роде. Мы, четверо братьев, учились, естественно, в разных классах, но каждый из нас окликался не иначе как Старуха.
Много лет спустя к нам в команду «Спартак» пришел новый массажист по фамилии Шум. К нему так и обращались для удобства – «Шум, сегодня меня» – помассируй, значит. Так и шла его фамилия вместо имени – Шум да Шум. За массажем, как обычно, разговорились. Речистее массажиста профессии нет. Затронули, конечно, спорт, разные случаи. Я и рассказал ему про свою ночь кошмаров с красной и черной масками. Он слушал, слушал, как начал хохотать. Я немножко обиделся: «Ты бы видел этого борца!» – «Так это я и есть, – закатывался смехом Шум. – Сколько вас тогда за мной охотилось, не сосчитать!»
Шум оказался любимцем Москвы, Никитой Титовым, носившим звание чемпиона мира профессиональной борьбы. Непревзойденный демонстратор «игры с тяжестями» одно время скрывался под нерассекреченной красной маской. Превратности судьбы оставили в нем ровно столько силы, сколько требуется для добросовестной работы над чужими мускулами. Я с недоверием смотрел на его заурядную фигуру – где же те мышечные бугры, где торс исполина?
– Все в прошлом, – как бы отвечал мне Шум. Крупная стриженая голова да капли пота на крутолобом лице лишь и напоминали бывшего циркового Геркулеса…
* * *
Мою молодость, как тачанку, бросало в разные походы. Но выкатилась она на футбольную дорогу, оказавшуюся прямее других. Николай уже играл за сборную команду Москвы. Александр, я и Петр из «дикого» футбола на Ходынке перебрались в футбол организованный, бегали по настоящему футбольному полю, выступая за младшие команды московского клуба спорта на Пресне, прямого прадеда сегодняшнего «Спартака».
Футбол тогда развивался на самостоятельной активности футболистов. Это совсем не значит, что он был не зрелый. Наоборот, играло много превосходных солистов. Они очень разнились друг от друга: по манере игры, по стилю. Федора Селина и Михаила Бутусова не спутаешь. Не потому, что один был рыжий, как «червонец», а другой брюнет. Акробатические этюды и в воздухе, где он царил на самом верхнем этаже, демонстрируя удары головой выше перекладины ворот, и на земле, где его шпагаты и подкаты неизменно вызывали восхищение зрителей, были под силу ему, Селину, «рыжему черту». Также и мощные прорывы Михаила Бутусова, заканчивающиеся сокрушительным завершающим ударом по цели, могли быть только бутусовские.
Не случайно и Петра Исакова называли футбольным «профессором». Тогда ценители футбола тоже понимали толк в игре. Миниатюрный центрфорвард выдавал такие пасы своим партнерам – Павлу Канунникову или Петру Артемьеву, что одно это качество доставляло зрителям эстетическое удовольствие. В самом деле, время, пространство и движение он учитывал в ходе игры до долей секунд и сантиметров, что и отличало его как несравненного мастера ювелирного футбола.
Технические экспромты Константина Блинкова, центрхавбека сборной Москвы, эффектно и эффективно использующего свое умение распорядиться мячом в окружении трех-четырех противников и выйти с ним на голевую позицию, могли бы и сейчас быть хорошим примером для подражания.
Одаренные мастера были воспитаны на украинских футбольных полях – вратарь Норов, беки и хавбеки – братья Фомины, Привалов, Штрауб, – они хорошо были известны московскому зрителю. Росли свои солисты в Грузии и других республиках.
Футбол того времени позволительно сравнить с эстрадным дивертисментом, с хорошо подобранными отдельными номерами, когда в программе можно с интересом посмотреть голкипера, бека, хавбека, форварда. Уж если крайнего форварда, так крайнего, уж если инсайда, так инсайда! Бек защищался, форвард атаковал, центральный хавбек в меру сил делал то и другое. Тренеров не было. Их заменял личный опыт игроков. Из этого опыта и складывалась тактика игры, базисом которой был энтузиазм. Именно он, этот порох футбола, заставлял Селина взмывать в стратосферу над полем, Бутусова на космических скоростях рваться вперед. Исакова с математической точностью выкладывать мяч партнеру, Блинкова исполнять танец с мячом на уровне пластики Асафа Михайловича Месерера, прекрасно исполнявшего в свое время танец «Футболиста» в концертной программе.
Известно, что поражение сборной России на Олимпийских играх в Стокгольме в 1912 году от сборной футбольной команды Германии со счетом ноль-шестнадцать(!) было расценено обозревателями как «спортивная Цусима».
И вот через одиннадцать лет, на том же Королевском стадионе сборная РСФСР, впервые выехавшая за границу, обыгрывает сборную команду Швеции два-один. Эта победа сильно подняла престиж молодого советского футбола и вскуражила его, уже тогда неисчислимых почитателей. Вернувшиеся из Скандинавии футболисты были в центре внимания широких спортивных кругов, прессы. И внешне они выглядели шикарно.
Модные пальто «реглан», серые кепи, ботинки на каучуке значительно прибавили нашей юношеской почтительности к вернувшимся «иностранцам». Малоразговорчивый, тихий Петр Ефимович Исаков стал неузнаваем. Я привык его видеть в неказистом одеянии еще дореволюционного происхождения. Несуразно большая папаха из длинношерстной белой овцы, черная, поседевшая от времени железнодорожная шинель со слепыми медными пуговицами, стоптанные австрийские ботинки делали его небольшую фигуру какой-то приниженной: чеховский бедный чиновник.
И вдруг Петр Ефимович, «как денди лондонский одет», появляется в клубе, чтобы поделиться своими впечатлениями. Никто так тонко не ценил футбол, как «профессор».
– Самый главный вывод – в технике мы им не уступаем, ведь футбол – суть техника, остальное производное, – развивал он основной тезис. – Физическая подготовка – дело наживное; тактика лимитируется техникой. А порох у нас всегда сухой!
Собрание проходило в деревянной избушке на Краснопресненском стадионе, только что построенном нашими руками. В бревенчатом маленьком зале с деревянными скамьями докладчик в отутюженном синем бостоновом костюме, в белоснежной рубашке выглядел в высшей степени респектабельно. Из «Петринского», как его дружелюбно называли почитатели, центрфорвард сказочно быстро превратился в Петра Ефимовича. Футбол на глазах повышался в цене. Дистанция, отделявшая меня от «Петринского», удлинилась. Я хоть и принарядился для торжественного случая – отгладил «толстовку» и клеш, предварительно подрезав болтавшиеся сзади бахромки, начистил разведенным зубным порошком парусиновые туфли, – но зарубежного уровня ни в какой мере не достиг. Однако зуд любознательности не давал мне покоя, и я, поборов застенчивость, спотыкаясь на каждом слове, провякал с последней скамейки:
– Петр Ефимович, что важнее, обводка или пас?
Я чувствовал, как меня прошиб пот от волнения, жаром вспыхнуло лицо под вопросительными взглядами старших, обернувшихся назад, – не рановато ли, мол, голос подаешь.
Но я знал, для Исакова ранг никогда значения не имел: был бы существенным вопрос. Последовал по-исаковски лаконичный исчерпывающий ответ: «Важнее то, что нужнее в данный момент».
По дороге со стадиона Петр Ефимович развивал свой ответ. Я на ходу постигал, что футбол, как жизнь, развивается в противоречиях и в противоборстве сторон. «В несовместимости интересов соревнующихся на поле команд», – уточнял «профессор», поглядывая на мой клеш, изрядно испачканный зубным порошком.
Тогда я рассказал ему историю из нашего школьного футбола, чтобы раскрыть смысл моего вопроса.
На Поляковке, так назывался пустырь в районе Большой Бронной улицы, была «дикая» команда, с которой мы, команда 18-й девятилетней школы, соревновались на таком же пустыре, только большей площади, в районе 5-й Тверской-Ямской улицы. Но нашим непримиримым противником была команда 2-го реального училища. С ней у нас шла непрекращающаяся многолетняя футбольная борьба – «как у Оксфорда с Кембриджем» по гребле.
На левом краю нашей команды играл учитель истории Валентин Николаевич Покровский. Удивительно чистой души человек, Валентин Николаевич очень любил спорт и в футбол играл с увлечением школьника, не считаясь с тем, что был близорук и носил пенсне. Наш левый край не блистал техническими игровыми качествами, был грузноват, его толстые бесформенные ноги мало годились для финтов, и поэтому он восполнял этот футбольный изъян страстностью напора по прямой.
На матч он приходил часто с двумя дочками-близнецами 4-5 лет. Однажды девочки, увлекшись «догонялочками», выбежали на поле как раз в тот момент, когда их отец осуществлял прорыв по флангу в неукротимом желании забить решающий гол. В пылу футбольного азарта, мчась по краю поля, он чуть не затоптал своих детей. К счастью, защитник противника успел сшибить с ног неистового форварда, и он растянулся на земле рядом с перепуганными детьми.
На очередную «решающую» встречу со 2-м реальным училищем мы решили усилить техническую мощь команды и пригласили Сарку. Герой Поляковки носил эту кличку от сокращенного имени Серафим. Все мы завидовали Сарке: его поразительному умению водить мяч. Набор финтов у него был самый разнообразный. Обвести одного, двух, трех, четырех противников для него не составляло труда.
Курносый Сарка, представлявшийся нам непревзойденным дриблером, явился на Сущевскую площадку, как обещал, без опоздания. «Держись, реалисты», – втайне ликовали мы, приготовив противнику такой сюрприз, когда лидер Поляковки натягивал заменявшие гетры материнские чулки на свои иксообразные ноги.
В ходе игры нам стала надоедать роль статистов. Львиную долю времени с мячом орудовал Сарка. Он прямо-таки упивался своими «слаломами», ложными замахами, обманными движениями корпуса, оставляя за собой очередного противника. Все чаще и чаще мы стали кричать ему: «Сарка, пасуй!» Но куда там! Пас ему и во сне не снился, он терял мяч в безнадежной попытке добраться до ворот, обводил очередного противника, а ранее обведенные успевали опять стать на его пути. Дальше – больше. Саркин эгоизм стал вызывать возмущение. А как же иначе назовешь такое самоупоение. Наш капитан, Шурка Калик, злился, надорвавши голос, он взывал к Сарке: «Пасуй». И вот произошло необычайное как раз в тот момент, когда приглашенный гастролер добился своего и выходил один на один с вратарем. Гол был неминуем. Но длинноногий Шурка, словно в него вселился дух Алойши, кинулся к воротам противника, настиг Сарку, сшиб его на землю и выбил мяч за пределы поля. «Иди на свою Поляковку и там води сколько хочешь, а здесь на поле ни ты, ни твой гол нам не нужны» – вот что это значило.
В школе долго не умолкали споры по поводу поступка капитана. Даже Валентин Николаевич смущенно отказывался высказать окончательное суждение по беспрецедентному в футболе случаю.
Исаков рассудил, не задумываясь: «По-моему, капитан поступил правильно. Но еще правильнее было бы удалить его с поля раньше».
Позднее Сарка – Серафим Кривоносов – стал хорошим мастером футбола, входил в состав сборной команды Москвы. Вместе с ним несколько лет я выступал и за сборную столицы по хоккею. Он был выдающимся хоккеистом. У нас установился условный код: стоило мне крикнуть в игре «Калик», он сейчас же пасовал. Иногда этот же пароль я слышал от него в свой адрес.
Как показало время, «профессор» заглядывал далеко вперед, предвидя, что от одной крайности легко можно шагнуть к другой. Так оно и случилось. В послевоенные годы игра «в одно касание» распространилась в нашем футболе повсеместно. Надо – не надо, а футболисты по настойчивым требованиям тренеров перепасовывали мяч друг другу, лишь бы была игра «в одно касание». Уметь играть в одно касание, конечно, нужно. Но играть одним таким способом – это «Саркина болезнь», только наизнанку. Трудно сказать, какая разновидность хуже.
Авторитет Исакова был непререкаем. Свои суждения он подтверждал действиями. Первым применил тактику «вогнутой дуги» в игре нападения. Взял и оттянулся в глубину поля, играя центрфорварда: «Противнику меня труднее найти на непривычном месте». Цену этого маневра я понял через три года, после его возвращения из Скандинавии, когда стал играть с ним в одной команде. Предвидение назревающей тактической перестройки на игру «в три защитника».
Исаков стал моим наставником на поле. В пылу азарта я называл его «Петринский». Во время схватки мяч стирает возрастные грани. Все футбольное Исакову было понятно, и, может быть учитывая в числе других спортивных качеств и мой темперамент, он смело выдвинул именно меня на ключевую позицию центрального полузащитника.
Тяжелый удар перенес Иван Артемьев, когда Исаков на тренерском совете сказал: вместо Вани я поставил бы Андрея. Надо же мне было сесть рядом с Ваней. Опять пожаром запылало лицо и сильно заколотилось сердце. За меня высказалось большинство. Запомнилась при голосовании рука Исакова палевого цвета с морщинистой кожей: он обварил кисть руки в детстве крутым кипятком.
Скоро участь Вани Артемьева постигла Павла Канунникова: я вместо Павла поставил бы Сару. И опять рука с палевой кистью проголосовала вместе с большинством.
Через пятнадцать лет, в Тарасовке, в замечательный летний вечер на веранде павильона во время заседания тренерского совета накануне матча я испытал ощущение нокаутирующего удара, услышав: «Я вместо Андрея поставил бы Василия».
Правда, на этот раз палевая кисть оказалась в меньшинстве. А после матча «профессор», спокойно улыбаясь, хлопнул меня по потной майке – я носился в игре как угорелый – той же палевой рукой и сказал: «Понял, что значит вовремя дать хлыста!»
Я понял и никогда не забывал, каким неподкупно чистым в своей любви к футболу был этот выдающийся игрок. Самый миниатюрный центральный нападающий из всех когда-либо игравших на этом месте за сборную команду СССР, Исаков пробегал без мяча сто метров за четырнадцать секунд, но его никто не мог догнать с мячом в игре, потому что он умел, как никто, вовремя обводить и вовремя пасовать.
Листая страницы юности, вспоминая метания, оставившие в памяти неизгладимый след среди первых впечатлений о рысистом спорте, борьбе, театре, я вижу, как сначала исподволь, потом все заметнее и заметнее футбол выдвигался на первое место среди многочисленных увлечений, и не только моих, но и всех четырех братьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
«Красная маска» лишила меня покоя. Что ни день, то победа. Неизвестный борец клал на лопатки признанных фаворитов чемпионата. Никто не знал скрывающегося под маской борца. Белотелый, с рельефно выраженной мускулатурой, пропорционально мощной фигурой, стройный атлет быстро стал любимцем публики. Какие только фамилии не называли знатоки профессиональной борьбы, пытаясь расшифровать таинственного спортсмена! Но возражения – «у Луриха торс не похож», «у Крылова бицепс бугром» – перечеркивали очередную догадку. Мой приятель-одноклассник Мишка Модзгвришвили, как и я, сгорал от любопытства. Было решено проследить «маску». Узнать адрес и разоблачить – установить фамилию. Борец появился из двери служебного выхода в длинном пальто, низко нахлобученной шляпе, упрятывая лицо в высоко поднятый воротник.
«Он», – заговорщицки прошептал Мишка. И мы отправились, как заправские филеры, выслеживать замаскированного спортсмена. В тени деревьев Садово-Кудринской (Садовое кольцо было густо засаженным бульваром) замирали на месте, когда человек в маске настороженно оглядывался. Наконец, возле Смоленского рынка, в глухом переулке, он свернул в подворотню. Тусклый уличный фонарь едва светил. Напряженное ожидание в полутьме вдруг сменилось топотом двух пар ног, когда из ворот выскочил «красный дьявол», присел, растопырив руки и хриплым басом рявкнул на нас: «Га-а-а!» Впереди, распустив фалды плаща, как вихрь мчался Мишка Модзгвришвили, я едва успевал за лидером. Отдышавшись и успокоившись, что «красный дьявол» не гонится за нами, распрощались и отправились по домам.
Стало совсем поздно, а я еще был в пути. Шел Соколовским переулком домой на Пресненский вал. «Стой», – отрывисто скомандовал один из двоих парней, вышедших из-за стенного уступа богадельни. В руках у приземистого парня в черной маске нож, нацеленный в мой живот. «Поросятник», – с ужасом подумал я: кличка известного бандита, терроризировавшего весь Пресненский район. «А, Старуха, – разглядел меня напарник бандита, – свой малый», – благосклонно закончил он.
Спасителем оказался Сдобный, одноклассник Николая, по фамилии Сдобников. Назвал он меня нашим школьным прозвищем. Почему-то производная от фамилии наша кличка произносилась в женском роде. Мы, четверо братьев, учились, естественно, в разных классах, но каждый из нас окликался не иначе как Старуха.
Много лет спустя к нам в команду «Спартак» пришел новый массажист по фамилии Шум. К нему так и обращались для удобства – «Шум, сегодня меня» – помассируй, значит. Так и шла его фамилия вместо имени – Шум да Шум. За массажем, как обычно, разговорились. Речистее массажиста профессии нет. Затронули, конечно, спорт, разные случаи. Я и рассказал ему про свою ночь кошмаров с красной и черной масками. Он слушал, слушал, как начал хохотать. Я немножко обиделся: «Ты бы видел этого борца!» – «Так это я и есть, – закатывался смехом Шум. – Сколько вас тогда за мной охотилось, не сосчитать!»
Шум оказался любимцем Москвы, Никитой Титовым, носившим звание чемпиона мира профессиональной борьбы. Непревзойденный демонстратор «игры с тяжестями» одно время скрывался под нерассекреченной красной маской. Превратности судьбы оставили в нем ровно столько силы, сколько требуется для добросовестной работы над чужими мускулами. Я с недоверием смотрел на его заурядную фигуру – где же те мышечные бугры, где торс исполина?
– Все в прошлом, – как бы отвечал мне Шум. Крупная стриженая голова да капли пота на крутолобом лице лишь и напоминали бывшего циркового Геркулеса…
* * *
Мою молодость, как тачанку, бросало в разные походы. Но выкатилась она на футбольную дорогу, оказавшуюся прямее других. Николай уже играл за сборную команду Москвы. Александр, я и Петр из «дикого» футбола на Ходынке перебрались в футбол организованный, бегали по настоящему футбольному полю, выступая за младшие команды московского клуба спорта на Пресне, прямого прадеда сегодняшнего «Спартака».
Футбол тогда развивался на самостоятельной активности футболистов. Это совсем не значит, что он был не зрелый. Наоборот, играло много превосходных солистов. Они очень разнились друг от друга: по манере игры, по стилю. Федора Селина и Михаила Бутусова не спутаешь. Не потому, что один был рыжий, как «червонец», а другой брюнет. Акробатические этюды и в воздухе, где он царил на самом верхнем этаже, демонстрируя удары головой выше перекладины ворот, и на земле, где его шпагаты и подкаты неизменно вызывали восхищение зрителей, были под силу ему, Селину, «рыжему черту». Также и мощные прорывы Михаила Бутусова, заканчивающиеся сокрушительным завершающим ударом по цели, могли быть только бутусовские.
Не случайно и Петра Исакова называли футбольным «профессором». Тогда ценители футбола тоже понимали толк в игре. Миниатюрный центрфорвард выдавал такие пасы своим партнерам – Павлу Канунникову или Петру Артемьеву, что одно это качество доставляло зрителям эстетическое удовольствие. В самом деле, время, пространство и движение он учитывал в ходе игры до долей секунд и сантиметров, что и отличало его как несравненного мастера ювелирного футбола.
Технические экспромты Константина Блинкова, центрхавбека сборной Москвы, эффектно и эффективно использующего свое умение распорядиться мячом в окружении трех-четырех противников и выйти с ним на голевую позицию, могли бы и сейчас быть хорошим примером для подражания.
Одаренные мастера были воспитаны на украинских футбольных полях – вратарь Норов, беки и хавбеки – братья Фомины, Привалов, Штрауб, – они хорошо были известны московскому зрителю. Росли свои солисты в Грузии и других республиках.
Футбол того времени позволительно сравнить с эстрадным дивертисментом, с хорошо подобранными отдельными номерами, когда в программе можно с интересом посмотреть голкипера, бека, хавбека, форварда. Уж если крайнего форварда, так крайнего, уж если инсайда, так инсайда! Бек защищался, форвард атаковал, центральный хавбек в меру сил делал то и другое. Тренеров не было. Их заменял личный опыт игроков. Из этого опыта и складывалась тактика игры, базисом которой был энтузиазм. Именно он, этот порох футбола, заставлял Селина взмывать в стратосферу над полем, Бутусова на космических скоростях рваться вперед. Исакова с математической точностью выкладывать мяч партнеру, Блинкова исполнять танец с мячом на уровне пластики Асафа Михайловича Месерера, прекрасно исполнявшего в свое время танец «Футболиста» в концертной программе.
Известно, что поражение сборной России на Олимпийских играх в Стокгольме в 1912 году от сборной футбольной команды Германии со счетом ноль-шестнадцать(!) было расценено обозревателями как «спортивная Цусима».
И вот через одиннадцать лет, на том же Королевском стадионе сборная РСФСР, впервые выехавшая за границу, обыгрывает сборную команду Швеции два-один. Эта победа сильно подняла престиж молодого советского футбола и вскуражила его, уже тогда неисчислимых почитателей. Вернувшиеся из Скандинавии футболисты были в центре внимания широких спортивных кругов, прессы. И внешне они выглядели шикарно.
Модные пальто «реглан», серые кепи, ботинки на каучуке значительно прибавили нашей юношеской почтительности к вернувшимся «иностранцам». Малоразговорчивый, тихий Петр Ефимович Исаков стал неузнаваем. Я привык его видеть в неказистом одеянии еще дореволюционного происхождения. Несуразно большая папаха из длинношерстной белой овцы, черная, поседевшая от времени железнодорожная шинель со слепыми медными пуговицами, стоптанные австрийские ботинки делали его небольшую фигуру какой-то приниженной: чеховский бедный чиновник.
И вдруг Петр Ефимович, «как денди лондонский одет», появляется в клубе, чтобы поделиться своими впечатлениями. Никто так тонко не ценил футбол, как «профессор».
– Самый главный вывод – в технике мы им не уступаем, ведь футбол – суть техника, остальное производное, – развивал он основной тезис. – Физическая подготовка – дело наживное; тактика лимитируется техникой. А порох у нас всегда сухой!
Собрание проходило в деревянной избушке на Краснопресненском стадионе, только что построенном нашими руками. В бревенчатом маленьком зале с деревянными скамьями докладчик в отутюженном синем бостоновом костюме, в белоснежной рубашке выглядел в высшей степени респектабельно. Из «Петринского», как его дружелюбно называли почитатели, центрфорвард сказочно быстро превратился в Петра Ефимовича. Футбол на глазах повышался в цене. Дистанция, отделявшая меня от «Петринского», удлинилась. Я хоть и принарядился для торжественного случая – отгладил «толстовку» и клеш, предварительно подрезав болтавшиеся сзади бахромки, начистил разведенным зубным порошком парусиновые туфли, – но зарубежного уровня ни в какой мере не достиг. Однако зуд любознательности не давал мне покоя, и я, поборов застенчивость, спотыкаясь на каждом слове, провякал с последней скамейки:
– Петр Ефимович, что важнее, обводка или пас?
Я чувствовал, как меня прошиб пот от волнения, жаром вспыхнуло лицо под вопросительными взглядами старших, обернувшихся назад, – не рановато ли, мол, голос подаешь.
Но я знал, для Исакова ранг никогда значения не имел: был бы существенным вопрос. Последовал по-исаковски лаконичный исчерпывающий ответ: «Важнее то, что нужнее в данный момент».
По дороге со стадиона Петр Ефимович развивал свой ответ. Я на ходу постигал, что футбол, как жизнь, развивается в противоречиях и в противоборстве сторон. «В несовместимости интересов соревнующихся на поле команд», – уточнял «профессор», поглядывая на мой клеш, изрядно испачканный зубным порошком.
Тогда я рассказал ему историю из нашего школьного футбола, чтобы раскрыть смысл моего вопроса.
На Поляковке, так назывался пустырь в районе Большой Бронной улицы, была «дикая» команда, с которой мы, команда 18-й девятилетней школы, соревновались на таком же пустыре, только большей площади, в районе 5-й Тверской-Ямской улицы. Но нашим непримиримым противником была команда 2-го реального училища. С ней у нас шла непрекращающаяся многолетняя футбольная борьба – «как у Оксфорда с Кембриджем» по гребле.
На левом краю нашей команды играл учитель истории Валентин Николаевич Покровский. Удивительно чистой души человек, Валентин Николаевич очень любил спорт и в футбол играл с увлечением школьника, не считаясь с тем, что был близорук и носил пенсне. Наш левый край не блистал техническими игровыми качествами, был грузноват, его толстые бесформенные ноги мало годились для финтов, и поэтому он восполнял этот футбольный изъян страстностью напора по прямой.
На матч он приходил часто с двумя дочками-близнецами 4-5 лет. Однажды девочки, увлекшись «догонялочками», выбежали на поле как раз в тот момент, когда их отец осуществлял прорыв по флангу в неукротимом желании забить решающий гол. В пылу футбольного азарта, мчась по краю поля, он чуть не затоптал своих детей. К счастью, защитник противника успел сшибить с ног неистового форварда, и он растянулся на земле рядом с перепуганными детьми.
На очередную «решающую» встречу со 2-м реальным училищем мы решили усилить техническую мощь команды и пригласили Сарку. Герой Поляковки носил эту кличку от сокращенного имени Серафим. Все мы завидовали Сарке: его поразительному умению водить мяч. Набор финтов у него был самый разнообразный. Обвести одного, двух, трех, четырех противников для него не составляло труда.
Курносый Сарка, представлявшийся нам непревзойденным дриблером, явился на Сущевскую площадку, как обещал, без опоздания. «Держись, реалисты», – втайне ликовали мы, приготовив противнику такой сюрприз, когда лидер Поляковки натягивал заменявшие гетры материнские чулки на свои иксообразные ноги.
В ходе игры нам стала надоедать роль статистов. Львиную долю времени с мячом орудовал Сарка. Он прямо-таки упивался своими «слаломами», ложными замахами, обманными движениями корпуса, оставляя за собой очередного противника. Все чаще и чаще мы стали кричать ему: «Сарка, пасуй!» Но куда там! Пас ему и во сне не снился, он терял мяч в безнадежной попытке добраться до ворот, обводил очередного противника, а ранее обведенные успевали опять стать на его пути. Дальше – больше. Саркин эгоизм стал вызывать возмущение. А как же иначе назовешь такое самоупоение. Наш капитан, Шурка Калик, злился, надорвавши голос, он взывал к Сарке: «Пасуй». И вот произошло необычайное как раз в тот момент, когда приглашенный гастролер добился своего и выходил один на один с вратарем. Гол был неминуем. Но длинноногий Шурка, словно в него вселился дух Алойши, кинулся к воротам противника, настиг Сарку, сшиб его на землю и выбил мяч за пределы поля. «Иди на свою Поляковку и там води сколько хочешь, а здесь на поле ни ты, ни твой гол нам не нужны» – вот что это значило.
В школе долго не умолкали споры по поводу поступка капитана. Даже Валентин Николаевич смущенно отказывался высказать окончательное суждение по беспрецедентному в футболе случаю.
Исаков рассудил, не задумываясь: «По-моему, капитан поступил правильно. Но еще правильнее было бы удалить его с поля раньше».
Позднее Сарка – Серафим Кривоносов – стал хорошим мастером футбола, входил в состав сборной команды Москвы. Вместе с ним несколько лет я выступал и за сборную столицы по хоккею. Он был выдающимся хоккеистом. У нас установился условный код: стоило мне крикнуть в игре «Калик», он сейчас же пасовал. Иногда этот же пароль я слышал от него в свой адрес.
Как показало время, «профессор» заглядывал далеко вперед, предвидя, что от одной крайности легко можно шагнуть к другой. Так оно и случилось. В послевоенные годы игра «в одно касание» распространилась в нашем футболе повсеместно. Надо – не надо, а футболисты по настойчивым требованиям тренеров перепасовывали мяч друг другу, лишь бы была игра «в одно касание». Уметь играть в одно касание, конечно, нужно. Но играть одним таким способом – это «Саркина болезнь», только наизнанку. Трудно сказать, какая разновидность хуже.
Авторитет Исакова был непререкаем. Свои суждения он подтверждал действиями. Первым применил тактику «вогнутой дуги» в игре нападения. Взял и оттянулся в глубину поля, играя центрфорварда: «Противнику меня труднее найти на непривычном месте». Цену этого маневра я понял через три года, после его возвращения из Скандинавии, когда стал играть с ним в одной команде. Предвидение назревающей тактической перестройки на игру «в три защитника».
Исаков стал моим наставником на поле. В пылу азарта я называл его «Петринский». Во время схватки мяч стирает возрастные грани. Все футбольное Исакову было понятно, и, может быть учитывая в числе других спортивных качеств и мой темперамент, он смело выдвинул именно меня на ключевую позицию центрального полузащитника.
Тяжелый удар перенес Иван Артемьев, когда Исаков на тренерском совете сказал: вместо Вани я поставил бы Андрея. Надо же мне было сесть рядом с Ваней. Опять пожаром запылало лицо и сильно заколотилось сердце. За меня высказалось большинство. Запомнилась при голосовании рука Исакова палевого цвета с морщинистой кожей: он обварил кисть руки в детстве крутым кипятком.
Скоро участь Вани Артемьева постигла Павла Канунникова: я вместо Павла поставил бы Сару. И опять рука с палевой кистью проголосовала вместе с большинством.
Через пятнадцать лет, в Тарасовке, в замечательный летний вечер на веранде павильона во время заседания тренерского совета накануне матча я испытал ощущение нокаутирующего удара, услышав: «Я вместо Андрея поставил бы Василия».
Правда, на этот раз палевая кисть оказалась в меньшинстве. А после матча «профессор», спокойно улыбаясь, хлопнул меня по потной майке – я носился в игре как угорелый – той же палевой рукой и сказал: «Понял, что значит вовремя дать хлыста!»
Я понял и никогда не забывал, каким неподкупно чистым в своей любви к футболу был этот выдающийся игрок. Самый миниатюрный центральный нападающий из всех когда-либо игравших на этом месте за сборную команду СССР, Исаков пробегал без мяча сто метров за четырнадцать секунд, но его никто не мог догнать с мячом в игре, потому что он умел, как никто, вовремя обводить и вовремя пасовать.
Листая страницы юности, вспоминая метания, оставившие в памяти неизгладимый след среди первых впечатлений о рысистом спорте, борьбе, театре, я вижу, как сначала исподволь, потом все заметнее и заметнее футбол выдвигался на первое место среди многочисленных увлечений, и не только моих, но и всех четырех братьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28