Вот потому, мол, и проигрывали, скажет сторонник безапелляционного приказа. Кто знает, может быть, – неопровержимых истин футбол не терпит. Я лично считал и не разуверился во мнении, что и Качалин, и Якушин, и Бесков, опираясь на коллектив, уважая личность исполнителя, показывали свои высокие педагогические качества и именно поэтому имеют на своем счету самые значительные победы советского футбола.
Для меня тренер и педагог понятия неразделимые.
Конечно, немалые заслуги и у других тренеров. Достаточно назвать имена Николая Петровича Морозова – четвертое место в Лондонском чемпионате мира; Александра Семеновича Пономарева – призовое место на Олимпийских играх в Мюнхене; Виктора Александровича Маслова, Никиты Павловича Симоняна, Валерия Васильевича Лобановского, приводивших свои команды к победам в чемпионатах страны, Кубке СССР и в крупнейших соревнованиях международного календаря. Но мне не довелось с ними работать, как говорится, рука об руку. Да и речь идет не о классификации тренеров, а о пережитом, оставшемся в памяти, об уроках футбольной жизни.
Вот один из них, показывающий, какой гримасой может улыбнуться мяч, как только ты возомнишь, что победа в кармане. Ничто в это утро не предвещало беды. Наша олимпийская сборная под руководством Вячеслава Дмитриевича Соловьева, казалось, была хорошо подготовлена. Сегодня предстоял матч со сборной командой ГДР. Первая игра в Лейпциге закончилась один-один. Важный гол наши забили за несколько минут до конца. Теперь игра на своем поле. Погода отменная, на дворе июньское тепло. Народу на матче полным-полно. В такой день олимпийской встречи жизнерадостность у футболистов должна бить ключом. В раздевалке настроение боевое. Но сквозь эту боевитость проскальзывает опаснейший симптом, он неуловим, больше угадывается, чем проглядывается, – неужели самонадеянность? С чего бы это? Ведь в Лейпциге едва убежали от поражения. Так рассказывали. Я не ездил туда, был занят с первой сборной. Но все равно ответственность на мне. А матч решающий: в олимпийских турнирах не решающих не бывает: его исход определяет, быть ли нашей команде в финале Олимпиады.
Однако прочь сомнения! Победа должна быть за нами! В это верит и тренер.
Уверенность в победе упрочилась у меня, когда я взглянул на нашего вратаря, Рамаза Урушадзе, гиганта двухметрового роста, не раз выручавшего нашу команду в матчах высокого ранга, которому стоит протянуть руку – и любой верхний угол наглухо закрыт.
Все складывалось по нашим расчетам. От победы нас отделяли считанные секунды. Я, как начальник команды, уже раздавал интервью нетерпеливым журналистам, и на груди у наших ребят мне мерещились золотые олимпийские медали. По нашим соображениям выходило, что сильнее этого противника уже не будет.
Но что такое!.. С правого фланга противник продвигается к воротам, наносит удар, мяч не сильно катится по земле, и наш вратарь, непроизвольно падая в каком-то непонятном направлении, пропускает мяч в сетку.
Как ветром сдуло всех журналистов. А после повторного матча, с четырьмя уже пропущенными мячами, сдуло и мечты о золотых медалях, наш преждевременный кураж оказался олимпийским миражем.
И вот когда мираж рассеялся, я не на олимпийском стадионе в Риме, и никакого круга почета с командой не совершаю, а понуро бреду в Скатертный переулок к своему начальнику, меня посетила мысль, которая, наверное, не дает спокойно спать ни руководителям, ни тренерам, ни самим участникам Олимпийских игр: можно ли предусмотреть все случайности в соревнованиях большого спорта? Ведь Рамаз из ста таких ударов на тренировке отразит все сто!
Мой непосредственный начальник лишил меня необходимости заниматься исследованием закономерностей и случайностей результатов в олимпийских видах спорта. Глубоко угнездившись в своем кожаном кресле, словно опасаясь, что в создавшейся обстановке его могут выдернуть из привычного местопребывания, он, сардонически улыбаясь, задал мне всего один и очень лаконичный вопрос:
– Ну, сам напишешь или?..
Разумеется, я воздержался от «или» и предпочел написать «по собственному желанию».
Век живи – век учись. Прописная народная истина, для футбола тем более непреходящая. Игра, по сути дела, остается в рамках тех же правил. Но как она изменяется по своему внутреннему содержанию, по своему зрелищному выражению!
Иногда эти изменения носят скачкообразный характер. Кардинально меняется тактическая схема. Наступает новый этап, новая веха на пути развития. Толчок тренерской мысли, повышенный спрос к интеллекту игрока.
Такая перестройка, как всякое новшество, гладко не проходит. Журналистскому корпусу только успевай хвалить и критиковать, кто успел лучше приноровиться, освоить рационализацию, внедрить в производство, а кто продолжает держаться за старое, за отжившее. Вот здесь во всем своем значении на передний край как самый объективный член футбольного жюри выходит зритель. Он выражает свое мнение открытым голосованием. Если он «за» – трибуны полны. Если «против» – полупустые, потому что, какой бы плохой футбол ни был, отказываться совсем от него нельзя.
Массовый болельщик всегда прогрессивное поддержит, ложное отринет, забракует. Зритель растет, мне кажется, прямо пропорционально росту качества зрелища. Но он потребитель и у него спрос требовательнее. Он хочет приобрести лучшее, что выставлено напоказ, что он видел на мировых футбольных фестивалях, а ему иногда преподносят залежавшийся на складе неликвид – «бетон», «замок Раппана», «каттеначио». Он хочет видеть жизнерадостный атакующий футбол, а ему сплошь и рядом приходится наблюдать окопный футбол, черновой прогон бесконфликтной пьесы. Зритель с этим мириться не хочет и голосует против – прекращает посещать будничный футбол, в ожидании праздничного довольствуясь телевизором или словесными беседами, но нередко с тоской о прошлом – «вот помню раньше играл»…
Суждения по этому вопросу диаметрально противоположные.
«Татьянин день» – в этот когда-то студенческий праздник дореволюционной России, когда учащимся высших учебных заведений все рестораны и трактиры были открыты для бесплатного питания и увеселения души, Борис Александрович Петров и Татьяна Сергеевна традиционно приглашали к себе гостей. Как обычно, бывал Яншин с супругой Нонной Владимировной Мейер, артисткой Театра им. Станиславского – хранительницей здоровья и житейского благополучия в доме Михаила Михайловича.
Приходил и Александр Александрович Вишневский, прославленный хирург. Мы примерно в одно время были с ним в Мексике, и когда разговор зашел о футболе, то я не преминул рассказать, что встретил там басков. Все очень заинтересовались: как Лангара?!, как Регейро?!, как Ауэдо?!.
В самом деле, с басками я там встречался неоднократно. Да, да, подтверждал я, и Исидро Лангару, и братьев Луиса и Педро Регейро и Эмилио Алонсо, и Грегорио Бласко, и Ауэдо, и других футболистов, приезжавших в 1937 году. Они полны воспоминаний о поездке в Советский Союз. Живут они в Мексике тесной семьей эмигрантов, не пожелавших вернуться домой, где правил фашистский диктатор Франко, Луис среди них по-прежнему непререкаемый авторитет.
Все они попробовали быть тренерами, но никто в местных условиях успеха на этом поприще не достиг. В Мексике в то время не было регламентированного профессионального футбола, и любительские клубы с футбольных полей финансового урожая в нужном объеме не собирали.
– Андрес, – помню, обратился ко мне Луис за товарищеским ужином, – у нас, – он показал на футболистов, – тридцать шесть детей. Трабахо, трабахо, трабахо! – Надо, мол, много работать, чтобы их прокормить.
Все они мелкие предприниматели, едва сводящие концы с концами. Лучше других существует Лангара. Он холост и содержит небольшой бар. Выглядит, как накануне матча на «Динамо».
Баски пригласили нас вместе с ними спеть «Каховку». Пели по-русски – они очень хорошо и в отличие от нас помнили наизусть все слова светловского стихотворения.
Вернувшись из Мексики, я рассказал Михаилу Аркадьевичу о встрече там с басками и поблагодарил его за развитие международных футбольных связей. «Старик, испанцы должны были петь „Гренаду“!» – с довольной улыбкой возразил Светлов.
У Луиса Регейро сын выступает за профессиональную мексиканскую команду. До отца ему сто верст и все лесом. Но на советы капитана басков он заносчиво ответил: «Папа, ты же играл в четырехугольный мяч!»
Профессора Вишневского как будто внезапно укололи шприцем. Он так и вскинулся: «Да ты бы его спросил, он Селина видел на поле? Неповторимый игрок! Его весь народ любил, так и звали – Федор, Федька Рыжий. Как играл, летал в воздухе! Космический!.. Стихи писали, помнишь?» Я, соглашаясь с ним, напомнил известное в прошлом четверостишие:

Мир футбола чист и зелен,
Зелен луг и зелен лес,
Только очень рыжий Селин
В эту зелень как-то влез…

Воспоминания о футбольном прошлом не имеют ни начала, ни конца. Приятное времяпрепровождение. В особенности за столом такой мастерицы кулинарных дел, как гостеприимная хозяйка Татьяна Сергеевна, кстати не пропускающая вместе с Борисом Александровичем ни одного значительного футбольного матча.
Разумеется, разговор шел не только о футболе. Борис Александрович, громкоголосый, молодой, элегантный в свои «под семьдесят», делился впечатлениями от посещения медицинского центра в Мехико. Рассказывал с юмором о том, как его посвящали в почетные члены Американского колледжа хирургов, одевая в длиннополую тогу и в специальный головной убор. Он был в ударе, потому что миновала критическая точка в борьбе за человеческую жизнь. Мальчишка толкнул дружка в костер, и тот получил ожог смертельной степени. Операция по пересадке кожи предотвратила летальный исход, больной пошел на выздоровление, и профессор был в отличном настроении после одержанной победы.
Александр Александрович до того, как вспомнить про Федора Селина, рассказывал об уникальных случаях из своей хирургической практики. Прославленный на весь мир хирург не скрывал своего чувства полной удовлетворенности: вступал в эксплуатацию новый огромный клинический корпус на Большой Серпуховской улице. Он шутливо приговаривал: «Все у меня будете, всем места хватит!»
Мне напророчил. Скоро я попал к нему на хирургический стол в этот новый корпус. Метод лечения радикулита «по Вишневскому» сработал безотказно. Новокаиновую блокаду делал сам Александр Александрович, а долечивался я в клинике под наблюдением Александра Александровича Вишневского, младшего его сына. Насколько я наблюдал в Институте имени А. А. Вишневского, проблемы отцов и детей не было.
Всего не упомнишь, о чем говорили. Кроме упомянутых, гостями были композитор Кирилл Владимирович Молчанов с женой Мариной Владимировной. За столом велась беседа людьми высшего профессионального уровня, признанными авторитетами, знатоками театра, музыки, медицины. Сознаюсь, моему самолюбию льстило, что все гости с таким интересом поддерживали футбольную тему. Даже дамы. Я же видел, что это не дань вежливости. И помнится, испытывал некоторую неловкость, защищая не очень уж убедительную позицию, завоеванную нашим футболом: только что на Мексиканском чемпионате мира проиграли Уругваю, заняв пятое место.
– Он же начальник команды, как ему не хвалить сегодняшний футбол, – подзадоривал меня Яншин.
Вскоре я мог высказывать свое мнение без оглядки на занимаемое положение.
В гостинице «Юность» проводилась очередная конференция Федерации футбола, членом президиума которой я состоял более десятка лет. Что-то витало в воздухе настораживающее. Возникали какие-то недомолвки на вопросы по предстоящей реорганизации в руководстве футболом. Технический секретарь, ведающий подготовкой документации, что-то уклончиво недоговаривал. Все ждали разъяснений, зная по кулуарным шушуканьям об изменении структуры управления футболом, а с ней и об изменении положения о федерации. Народу понаехало со всех концов страны. Как всегда в таких случаях, слухов было много.
Перед началом официальной части мне показали человека с периферии, высказав предположение, что он кандидат на руководящий пост. Но никто из моих коллег по президиуму, людей, проработавших в футболе по тридцать-сорок лет, ничего толком не знал. Даже Владимир Васильевич Мошкаркин и Валентин Александрович Гранаткин были в неведении. Вопрос еще не был готов.
Как принято, еще не сдавшему полномочия президиуму было поручено вести конференцию. Пришлось в числе других проследовать на сцену. За столом рядом со мной сидел невысокий с периферии. Самым малодушным поступком в вопросах личного достоинства считаю попытку, не подавая вида, заглянуть в список, принесенный из-за кулис, с фамилиями вновь рекомендуемых кандидатов. Я скосил глаза вправо, лист лежал невдалеке, но человек с периферии перевернул бумагу текстом вниз. Почудилось недоброе. Когда-то подобное ощущение нестерпимой неловкости я уже испытал. Взглянув из-за стола президиума в переполненный зрительный зал, вспомнил. Тридцать лет назад. Заполненные трибуны стадиона «Динамо», Яншин, Олеша, Бернес и я, пробирающийся к ним, в состоянии постыдной неловкости. История повторялась с той лишь разницей, что тогда меня, игрока, внезапно нокаутировал тренер, сейчас меня, общественного деятеля, нокаутирует невысокий человек с периферии. Первым движением души было уйти. Но жизнь научила сдерживать порывы. У каждого свой крест и своя Голгофа – пришла в голову чья-то философическая сентенция. Я остался сидеть за столом президиума, зная, что крестная минута еще впереди, когда будут читать пофамильно список рекомендуемого нового президиума.
И она пришла, и я, как тогда в раздевалке, после каждой фамилии ждал, что вот сейчас назовут меня.
Не назвали. И сконфуженно, не знаю почему: моя футбольная совесть была чиста, но именно сконфуженно, словно совершив недостойное, на многочисленные вопросы «почему?», я отвечал, потому что молодым надо дорогу уступать. На что резонно возражали – в новом президиуме постарше вас люди есть.
Я это знал. И отлично понимал, что на футбольном поле, как и на поле общественной деятельности, возрастные лимиты, устанавливаемые волевыми решениями, – мера необоснованная, надуманная – Стэнли Метьюз в пятьдесят лет играл, как юноша.
Просто я получил очередное ранение и испытывал естественную моральную боль, однако верил, что исцеление наступит: футбол как жизнь – на смену праздникам приходят будни, а потом опять вернутся красные дни.
Пришлось сменить место на трибуне. Из правой ложи, для руководящего футбольного состава, пересесть в ложу для общественного актива, так сказать, для среднего командного состава.
Мои взгляды на футбол не изменились. По-прежнему я считал, что наш футбол в своем развитии не отстает от других видов спорта по уровню мастерства исполнителей, просто ему труднее пробиваться вверх: футбол единственный вид спорта, участвующий в чемпионатах мира для сборных профессиональных команд многих десятков стран нашей планеты. Я проверяю свое мнение в кругу друзей, близких знакомых, то есть людей сорокапяти-пятидесятилетнего возраста. Они успели познакомиться и с довоенным футболом и не утратить свежести восприятий от футбола современного, скажем последнего десятилетия.
У футболистов и вообще у спортсменов нет своего дома, где можно было бы общаться, как говорится, с пользой для себя и для дела. Юрий Карлович Олеша ушел из жизни, и перестало кафе «Националь» быть местом притяжения для любителей услышать остроумное слово и что-то сказать самому.
Но зато футбол протоптал широкую колею в Центральный дом литераторов. Бессменный директор дома, Борис Михайлович Филиппов, «домовой», как он сам называет себя, сумел сохранить в ЦДЛ лучшие традиции «Кружка» из Старопименовского переулка – гостеприимство, благорасположение.
И может быть, не последним завоеванием футбола является именно то обстоятельство, что он нашел довольно широкое признание в литературе. Теперь уже не только Юрий Карлович мог бы говорить, что он ввел в ткань художественного произведения тему о футболе. Виднейшие представители литературы, прозаики и поэты, в своем творчестве касаются темы спорта, футбола. Лев Кассиль, Юрий Трифонов, Константин Ваншенкин, Евгений Евтушенко, Михаил Луконин и многие их однополчане по профессии вполне квалифицированные ценители футбола и в своем творчестве и уж, конечно, в изустных дискуссиях о нем.
Мне нередко приходилось слышать их тонкие суждения об игре, об отдельных футболистах.
Юрий Валентинович Трифонов первым ввел в обиход термин «интеллектуальный футбол». Действительно, сейчас примитивное мышление просматривается на фоне игры, как резко звучащий диссонанс, обличающий творческую ограниченность исполнителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28