Отец с тех пор ограничивался подарком к Рождеству и открыткой с чем-нибудь вроде «У всех у нас случаются дни, когда не обойтись без хорошей дозы крепкого». Вот он-то никогда не был оторван от действительности, а уж о моем будущем знал не в пример больше, чем я.
Итак, Джорджу великолепно удался первый шаг из пособия «Начинающий садист»: он внес раскол и отчуждение в мою семью, он фактически лишил меня родителей. Следующим шагом было отвадить всех друзей, и теперь, когда чудовищный жернов наконец свалился с моей шеи, я была одна как перст в каком-то Богом забытом Хейстингсе, моральная развалина, готовая в любую секунду разразиться слезами - да хоть от запаха мыла!
Кое-как покончив с мытьем, я взялась за одежду. Однако стоило слезам приостановиться, как в памяти всплыло мамино лицо, когда я сообщила, что мы с Джорджем собираемся пожениться; стоило перестать судорожно всхлипывать, как перед мысленным взором возникло лицо отца при известии, что мы намерены перебраться в Теннеси. Я снова слышала его слова: «Что ж, раз уж решила, давай, выходи за этого никчемного ублюдка, но не жди, что мы будем на подхвате, что будем благосклонно наблюдать, как твои лучшие годы утекают в сточную трубу». За точность не поручусь, но общий смысл был именно таким.
Я так и не собралась позвонить им и сказать о разводе, в последнюю минуту всегда давала задний ход из страха перед долгой мучительной паузой и мыслями вроде: «Вы никогда меня по-настоящему не любили! Если б любили, не бросили бы на растерзание этому отродью!» И родители, конечно, догадались бы, о чем я думаю.
Процесс одевания оказался очень длительным: мне то и дело приходилось присаживаться на кровать, чтобы совладать с бурными рыданиями. У меня не было шанса отвлечься, занявшись делом, - все дела были переделаны. Время шло, а я все не могла унять слезы и в конце концов впала в панику. Вдруг они никогда не иссякнут? Вдруг я умру от обезвоживания организма? Меня обнаружат, сухую и сморщенную, и об этом будет едва упомянуто в разделе странных смертей: между сообщениями о парне, который икал, пока не окочурился, и о девице, которая прыгнула с восьмидесятиметрового моста на тросе длиной в сто метров.
Надо было срочно что-то предпринимать - ну хотя бы выйти за пределы своей камеры добровольного заключения, чтобы перемолвиться с кем-нибудь словом. Увы, мне некуда было идти и не с кем разговаривать… кроме разве что Уолтера Бриггса, в расчете снова вызвать в нем острую жалость.
Вот так, ничего другого не придумав, я отправилась в церковь Святого Бенедикта и на цыпочках прокралась в исповедальню.
- Так вы не католичка? - с понятным удивлением переспросил священник.
Его голос, однако, был исполнен сочувствия, и хотя через решетку исповедальни трудно было разглядеть лицо, он непременно должен был быть старым и мудрым. По крайней мере мне это было сейчас просто необходимо.
- Нет, - подтвердила я, судорожно всхлипнув (к тому времени рыдания затихли, но слезы продолжали обильно течь). - Если мое присутствие неуместно, я могу уйти.
- Можете остаться, если других ожидающих меня нет.
- Ни одного.
У священника вырвался тихий вздох разочарования. Я прикинула, не подвести ли под это теорию Дебби: что-нибудь вроде того, что отсутствие кающихся делает пастырю честь, поскольку это верный знак, что никто не грешит, однако внутренний голос подсказывал, что этот номер не пройдет. Данный конкретный служитель Божий явно много чего повидал. К тому же льстивые речи церковью не почитались и, кажется, даже считались грехом.
- Что томит вас, дочь моя?
- Я одна как перст… - Голос задрожал, угрожая сорваться на рыдания. Покашляв, я попробовала придать ему уверенности. - Несколько лет назад я вышла замуж за очень плохого человека, который прогнал от меня всех родных и друзей.
- Хм… - Священник помолчал. - Ничего подобного.
- То есть как это? - Я настолько удивилась, что перестала плакать.
- Это не он. Вы сами всех от себя прогнали.
- Мы с вами знакомы? - Я придвинулась ближе к решетке.
- Нет.
Не то чтобы он говорил с возмущением, с эдаким благородным негодованием человека, который знает, как нужно прожить жизнь, и сурово порицает проступки других. Но и терпимостью он явно не страдал. Не с моим везением было попасть к терпимому пастырю.
- Тогда откуда вы знаете?
- Я думаю, как раз по этой причине вы и выбрали своего «плохого человека». Вы подсознательно стремились избавиться от родных и друзей, и этот брак оказался наилучшим средством для достижения цели. Вам не удастся ничего изменить в своей жизни до тех пор, пока вы не посмотрите в глаза правде. Пока же вы только пытаетесь свалить на других вину за собственные ошибки.
- Что?! - Я пришла в такую ярость, что забыла о слезах. - Значит, вы утверждаете, что подсознательно я хотела остаться одна как перст? Чтобы мне не с кем было поговорить, кроме умника в рясе?!
- Совершенно верно, - сказал он со смешком.
Я до скрипа сжала зубы, чтобы не разразиться ругательствами в храме Божьем. Теперь-то мне было ясно, почему кающиеся не рвались в эту исповедальню.
- Спасибо за бесплатный сеанс психоанализа! - процедила я.
- Вы рассердились?
- Мягко выражаясь!
- Вот и хорошо. Это первый шаг к переменам. «Первый шаг к переменам!» - гримасничая, передразнила я. Но беззвучно. Чтоб их всех, умников в рясе!
- Хотите знать, что меня беспокоит? - вдруг спросил священник.
Это был неожиданный поворот.
- Валяйте, выкладывайте.
- Вот я сижу здесь, за этой решеткой, изо дня в день, и выслушиваю исповеди. По большей части речь идет о таких мелочах, что становится смешно. «Отец мой, я скрываю сбой истинный вес». «Отец мой, меня посещают нечистые мысли». «Отец мой, я желаю своей бывшей половине всего самого худшего».
- Как, это тоже грех? - взвилась я. - В смысле, и за такое не допускают в царствие небесное? Да я только этим и занимаюсь!
- Существует негласный список мелких грехов, в которых незазорно и покаяться, - продолжал священник, не слушая меня, - и мне их день за днем перечисляют. Я в ответ отвечаю всем одно и то же: «Прочти столько-то раз «Отче наш», иди и больше не греши». Снова и снова, изо дня в день! Вы можете себе это представить?
Он умолк, и некоторое время мы молчали.
- Да, но… так ведь и должно быть, - сказала я наконец. - Именно так это и работает, разве нет?
- В определенном смысле, - вздохнул он. - Беда в том, что люди почти никогда не признаются в подлинных грехах, в том, что ломает жизнь им самим и их близким. А знаете почему? Потому что не ведают, что творят. Валят все на судьбу или на других.
Я так глубоко задумалась, что молчание затянулось.
- Вот почему вы сказали, что это не Джордж разогнал всех моих близких…
- Правильно.
- И вы настаиваете на том, что я оказалась одна как перст, потому что сама предпочла полное одиночество?
- Верно.
Слезы полились снова. Они капали мне на руки, а я следила за этим и не знала, что еще сказать. Однако нельзя же было молчать до бесконечности, и я жалобно прошептала:
- Почему я не выбрала в жизни лучшую дорогу?
- Не всегда лучшая дорога ведет к лучшему.
- Допустим. - Я сделала над собой усилие, чтобы опять не разрыдаться. - Так как мне теперь быть, отец мой? Сколько раз прочесть «Отче наш»?
- А вы знаете «Отче наш»?
- Нет.
Из-за решетки послышался тихий смех.
- Тогда просто идите и сделайте хоть что-нибудь стоящее.
- Что вы сказали?!
- Что-нибудь, что, на ваш взгляд, стоит потраченных усилий.
- Ах так! - Я тоже засмеялась - сквозь слезы. - Надо было мне сразу сообразить, что это Месячник стоящих дел.
- Что вы имеете в виду? Впрочем, не важно. Главное, что идея-то сама по себе неплохая, верно?
- В общем, да, - неохотно признала я, вытирая слезы. - Но что, если я не найду ничего стоящего?
- Тогда оно само вас найдет.
Я кивнула, хотя не имела ни малейшего представления, о чем речь. Надо признать, ответ был абсолютно в духе служителя Божьего, я же предпочла бы четкое, по шагам, руководство к действию, на манер инструкции по эксплуатации. К примеру, как для шампуня. «Вылить немного на ладонь, взбить на волосах пену, сполоснуть. И так два раза». Просто, доступно, не надо ломать голову.
Простившись со священником и отдернув занавеску в знак того, что исповедальня свободна, я ступила в проход между скамьями. На передней молилась женщина средних лет. Заметив меня, она тут же поднялась. Проходя мимо, я сунула ей в руку последнюю упаковку бумажных платков.
- Это на случай, если у вас нет своих, - сказала я со вздохом. - Платки вам там понадобятся, будьте уверены.
- «Хейстингс дейли репортер», отдел объявлений, у телефона Дженнифер. У вас есть уникальная возможность: первая неделя - четыре строчки всего за четыре доллара! Вас это интересует?
- Ох, ради Бога, Дженнифер! Я сыта этим по горло. Я говорила в трубку, зажатую между ухом и плечом, и одновременно пыталась стянуть майку (такие блестящие идеи приходят мне в голову сплошь и рядом). Понятное дело, трубка полетела на пол и оттуда начала что-то вещать мне с масленым южным акцентом.
- Что?
- Я спрашиваю: кто звонит?
- Ванда. Ванда Лейн. Помните меня? Я обращалась к вам насчет объявления «Делай хоть что-нибудь стоящее».
- Ах да, припоминаю.
Наступила такая полная тишина, словно нас разъединили, но это, конечно, было не так. Я взяла с постели газету и многозначительно зашуршала ею, как бы разворачивая. Видеть меня Дженнифер не могла, но я очень надеялась, что это шуршание отзовется страхом перед Божьей карой в ее пустенькой душе.
- Рада, что припоминаете, - сказала я, когда стало ясно, что первой она молчания не нарушит. - И как же понимать всю эту чертовщину?
- Что вы имеете в виду? - Это был настолько ошибочный подход, что даже она это поняла и попробовала исправить дело. - Объявление я поместила, как мы и договаривались, на двух строчках.
- Вы обещали сделать его меньше зрительно! С помощью более мелкого шрифта! - Я помахала газетой с жирным красным кружком посредине колонки.
- Ну… оказалось, что меньше уже некуда, и я его сократила.
- Ах сократили!
Я скомкала газету и затопала ногами, хоть и сознавала, что в глазах Дженнифер это тянет на месяц в психушке строгого режима. Но как иначе я могла себя вести в свете происходившего?
- Хочу напомнить, что я просила вас поместить объявление вот какого содержания: «"Стоящему". Что это ты о себе возомнил, умник? Ванда требует ответа. 555-8936». А вы что поместили?
- Но вы же сами жаловались, что пятьдесят шесть долларов - слишком дорого! Или, по-вашему, лучше было вообще ничего не помещать?
- Вот именно! Прямо в точку! Лучше было вообще не помещать, чем поместить то, что поместили вы! «Кто ты? Ванда требует ответа». И мой номер телефона в придачу!
- Но ведь смысл сохранен. Разве нет?
Я отстранила трубку, потому что от злости уже готова была зашипеть, как кошка.
Когда я вернулась домой после визита к доморощенному психоаналитику в рясе, на автоответчике меня ожидали три сообщения. Газету я купила еще по дороге, собираясь продолжить поиски работы, и, просматривая ее, заодно прослушала автоответчик. Первое сообщение - от мужчины, с маловразумительным рассказом о себе - я сочла ошибкой. Второе было от женщины. Она интересовалась, для какой газеты я пишу, причем назвала меня по имени, так что ошибка исключалась. Третье я вообще не стала прослушивать, так как догадалась заглянуть в раздел объявлений и наконец поняла, что происходит. Кроме звонка Дженнифер, мне ничего не пришло в голову перед лицом этого вопиющего безобразия.
- Миссис Лейн, если вас не устраивает качество наших услуг, можете выразить свое недовольство в письменном виде, и мы возместим вам ущерб.
- Что, и моральный? Это вам дорого обойдется! Мне уже все нервы измотали своими звонками!
- Кто измотал?
Я снова отстранила телефон и на сей раз в самом деле зашипела от злости:
- Что значит «кто»?!
- Да, кто именно?
- Не знаю и знать не хочу! Посторонние. Уроды. Народ со странностями. Какая-то Лаура и тому подобные.
- А вдруг это ваш шанс?
- Что, простите? - спросила я, окончательно обалдев, потому что ждала чего угодно, только никак не этого снисходительного тона.
- Ну да, шанс сделать что-нибудь стоящее. Выслушать, разделить его проблемы…
- Твою мать! - Не выдержав, я с треском хватила стулом об стену. - Требую немедленно изъять это объявление!
- Это невозможно - очередной выпуск завтра, и номер уже пошел в печать. Вот разве что начиная со среды…
- Хотя бы так.
- Договорились. Могу я еще что-нибудь сделать для вас в рамках нашей сферы услуг? Может, хотите продать домашнее животное, предмет мебели или устаревшую технику? У нас отличные…
Я так и не узнала, что же отличного имеется в «Хейстингс дейли репортер», поскольку оборвала разговор, ткнув в кнопку до боли в пальце. Телефон полетел на диван. Я прикинула, не выйти ли за очередным Альбертом, однако ограничилась новым потоком слез.
Моя жизнь все больше напоминала слезливую мелодраму. Женщина не первой молодости сидит без работы, называет по имени бутылку спиртного, получает угрозы от бывшего мужа и глупые звонки от незнакомых людей. Интересно, кто согласится на такую роль? Уж точно не знаменитость. Разве что начинающая актрисочка, в надежде сделать себе имя, разжалобив зрителя до слез. А критика потом разнесет фильм в пух и прах, утверждая, что образ высосан из пальца, что таких идиоток в жизни просто не бывает, а если вдруг дознаются, что фильм сделан по подлинным событиям, произошедшим с некой Вандой Лейн, мне придется скрываться от сраму и даже, быть может, сменить имя.
Само собой, я буду по-прежнему без работы.
Я просидела на диване ужасно долго, закрыв лицо руками, рыдая в голос и повторяя: «Моя жизнь - слезливая мелодрама!»
К сожалению, даже собираясь наладиться, жизнь, как правило, сначала окончательно катится под откос.
Начало следующего дня было, можно сказать, превосходным - если сравнить с его же продолжением. Ровно в десять я привыкла выходить к почтовому ящику, не столько за корреспонденцией, состоявшей из счетов и рекламных проспектов, сколько ради обмена дежурными колкостями с Мэнни.
Есть только три вещи, от которых никуда не денешься: смерть, налоги и визит почтальона.
Мэнни был мужчиной в расцвете лет (если для вас расцвет - пятьдесят с лишним) и родом из Бронкса. Ревностному католику, верному мужу и отцу пятнадцати или более детей, ему при этом не чужд был черный юмор. Впервые я столкнулась с Мэнни и его довольно воинственным характером вскоре после вселения. Он начал с того, что посоветовал мне убрать у него с дороги мою жирную задницу. Я сказала, что он может убрать мою задницу сам, если ему надоело ходить с двумя руками. Мы очень понравились друг другу и с тех пор приятельствовали.
- Слушай, тебе письмо. Настоящее! - сообщил Мэнни и с видом глубокого отвращения протянул мне пачку всякой всячины. - Вот уж не думал, что ты из тех, кому пишут. Может, у тебя даже и друзья имеются?
- Помолчи, Батхед.
Не слишком достойный ответ, но в ту минуту меня больше занимало пресловутое письмо. Перебирая печатный хлам, я задавалась вопросом, кто отправитель. Первой на ум приходила мама, и хотя вероятность такой попытки к воссоединению почти равнялась нулю, я позволила себе немного помечтать. Во времена моей учебы у нас была довольно оживленная переписка. Когда мы с Джорджем поженились и переехали, поток писем иссяк очень быстро, но все-таки не сразу.
Ну наконец-то! Вот оно, письмо. Однако уже первый беглый взгляд на почерк заставил меня пошатнуться.
- Кстати, кто такой Джордж? - поинтересовался Мэнни. - Ну и каракули! Как курица лапой, мать его!
Я не могла отвести взгляд от конверта и едва ощутила руку у себя на плече.
- Эй, Ванда? У тебя дурацкий вид. Блин, да ты совсем не дышишь! - Впервые за время нашего знакомства голос у Мэнни был встревоженный. - Что, неприятности?
- Убери щупальце, кальмар потрошеный!
- Вот теперь узнаю свою Ванду. - Просияв от облегчения, Мэнни снова начал рыться в сумке. - Между прочим, мне могли бы и приплачивать. А то ведь за день чего только не наслушаешься…
Я вернулась в квартиру, присела на край стола и положила письмо рядом. Распечатать его у меня не поднималась рука. Джордж не писал писем, он звонил. За всю жизнь он только однажды сподобился мне написать, и кончилось это так, что хуже не бывает.
Собравшись наконец с духом, я распечатала конверт, пробежала письмо глазами, потом заставила себя вчитаться как следует. Листок выскользнул из моих ослабевших пальцев. Минут пять я бестолково металась по квартире: бросилась к окну, потом на кухню, схватила початую бутылку Альберта, сунула назад на полку. Не хватало только быть пьяной, когда он до меня доберется!
Когда он до меня доберется.
Господи Иисусе!
Я метнулась в ванную, где визитная карточка Уолтера коротала время за рамой зеркала.
- Уолтер Бриггс слушает.
Голос был полон прохладной профессиональной любезности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25