Бывший босс отскочил, точно заяц. Ему хотелось бегом бежать в Редут, к Легате. Но ноги не слушались. Он мог только ковылять к возвышающемуся над толпой демонов Панилю.
«Почему они не движутся?»
Он остановился в нескольких шагах от поэта.
– Ты. – Оукс сам удивился тому, как спокойно прозвучал его голос.
– Я.
Голос поэта доносился через вживленный под кожу Оукса передатчик, губы же не двигались.
– Тебе конец, Оукс.
– Ты! Ты все погубил! Это из-за тебя мы с Льюисом…
– Ничто не погибло, Оукс. Жизнь только начинается.
Паниль не разжимал губ, но голос продолжал звучать.
– Ты молчишь… но я тебя слышу.
– Это дар Авааты.
– Авааты?
– Дирижаблики и келп едины: они – Аваата.
– Значит, планета все же победила нас.
– Не планета. И не Легата.
– Тогда корабль. Наконец-то он загнал меня в угол!
– И не Корабль.
– Льюис! Это он виноват. Он и Легата.
На глаза Оуксу навернулись слезы. «Льюис и Легата». Он не мог встретиться взглядом с Панилем. «Льюис и Легата!» Одинокий плоскокрыл отполз от поэта, вскарабкался Оуксу на башмак и заснул, примостив шипастую башку на застежке. Оукс в ужасе взирал на тварь, не в силах даже пошевельнуться.
– Скажи мне, – вскрикнул он в отчаянии, – кто же виноват?!
– Ты сам знаешь, кто.
Из глотки Оукса вырвался вопль:
– Не-е-ет!
– Ты виноват, Морган. Ты и Томас.
– Это не я!
Паниль только глянул на него грустно.
– Тогда прикажи своим демонам убить меня! – бросил Оукс ему в лицо.
– Они не мои демоны.
– Тогда почему они не нападают?
– Потому что я показываю им мир, который иные назвали бы иллюзорным. Любое существо нападает не на то, что видит, а на то, что, как ему кажется, оно видит.
Оукс в ужасе воззрился на Паниля.
«Миражи? Этот стихоплет может отвести мне глаза как захочет?»
– Это корабль научил тебя!
– Меня научила Аваата.
– И твоей Аваате конец… – Оукс понял, что у него начинается истерика. – Всем им конец!
– Но прежде она научила нас входить в мир инореальности. И Аваата живет в нас.
Оукс не мог отвести взгляда от смертоносного плоскокрыла на своем ботинке.
– Что эта тварь видит? – спросил он, тыкая в демона трясущимся пальцем.
– Что-нибудь знакомое.
Содрогнулась от грохота земля, и плоскокрыл с недовольным видом шлепнулся на песок. Оглянувшись, Оукс увидал, как соскальзывает в бездну еще одна секция Редута. Огромные валы бились о берег, расплескивая белую пену, а узкая бухта еще усиливала их напор. В безмолвном ужасе Оукс наблюдал, как здание за зданием рушится в подгрызающие их волны.
– Можешь болтать что тебе вздумается, – пробормотал он, – но планета нас победила.
– Как хочешь.
– Я хочу?!
Оукс едва не набросился на Паниля, но замер, увидав, что двое спецклонов волокут к ним носилки. Рядом с раненым шла Хали Экель, колечко в ее носу сверкало в ослепительном свете. Пациента опутывали датчики прибокса. И человека на носилках Оукс тоже узнал – то был Раджа Томас.
Носильщики недоуменно воззрились на бывшего босса, опуская на песок свою ношу.
– Он очень плох? – поинтересовался Оукс у Хали.
Ответил поэт.
– Он умирает. Сквозная рана груди и лучевой ожог.
Оукс подавил смешок.
– Значит, меня он не переживет! Наконец-то проклятый корабль останется без кэпа!
Хали опустилась на колени рядом с носилками, глядя на Керро.
– Мы бы не дотащили его живым в лазарет. Он просил принести его к тебе.
– Знаю.
Керро смотрел на умирающего, и мысли Томаса были открыты ему – как и Ваате, и Ваэле, и большинству спецклонов, в чьих генах таилась Аваата, – открыты полностью, до последней капли. Сколь проникновенным был замысел Корабля – из породившего Его Раджи Флэттери сделать воплощение возмездия!
Губы Томаса дрогнули. Голос его был не громче шепота, но даже Оукс услышал его ясно:
– Я так долго искал ответа… что забыл вопрос.
– О чем он болтает? – осведомился Оукс.
– Он говорит с Кораблем, – ответил Паниль, на сей раз вслух, и речь его была речью поэта, полной всепроникающей мудрости.
Уста умирающего исторгли прерывистый вздох.
– Я так долго играл… так долго… Паниль знает. Это скала… дитя… Да! Я знаю! Дитя!
Оукс фыркнул.
– Да он просто бредит.
– А ты все отказываешься встать вровень со своей человечностью, – промолвил Паниль, глядя на бывшего босса.
– Что… О чем ты толкуешь?
– Только этого и требовал от нас Корабль, – вздохнул Паниль. – Это и значит богоТворить: найти в себе человечность и подняться с ней вровень.
– Слова! Пустые слова! – Оуксу казалось, что его загоняют в угол. Нет, все это просто мираж!
– Тогда отбрось слова и спроси себя: что ты делаешь здесь? – проговорил Паниль.
– Я выжить пытаюсь, что же еще?
– Но ты никогда не был по-настоящему жив.
– Я… я…
Паниль поднял руку, и Оукс замолк.
Демоны чередой двинулись в сторону утесов. Первый из них успел добраться до скал, поднимаясь на плоскогорье, прежде чем поэт заговорил вновь:
– Я отпустил их, как отпускает Аваата. И все же они делают что должны.
– И что они станут делать? – Оукс смотрел вслед уходящим чудовищам.
– Когда они проголодаются, то станут есть.
Оукс не выдержал:
– Да чего ты хочешь от меня?!
– Ты врач, – ответил Керро. – А здесь раненые.
– Ты хочешь, чтобы я спас его? – Оукс ткнул пальцем в сторону Томаса.
– Его может спасти только Корабль или все мы вместе, – ответил Паниль.
– Ага, Корабль!
– Или мы все вместе. Это одно и то же.
– Ложь! Все ложь!
– Спасение – слово многозначное, – напомнил Паниль. – Есть утешение и в разуме, и в потенциальном бессмертии наших сородичей.
Оукс отступил на шаг.
– Все – лживые слова! Эта планета всех нас убьет!
– Для чего тебе глаза, когда ты им не веришь? – спросил поэт. Он обвел рукой кровавую равнину, встретился взглядом с завороженной его словами Хали. – Мы выживем. Мы исцелим планету. Аваата, поддерживавшая равновесие мира, погибла. Но Ваата – ее дочь не менее, чем моя.
– Ваата? – выплюнул Оукс. – Это еще что за чушь?
– Родилась дочь Ваэлы. Ее зовут Ваата, и она несет истинное семя Авааты, заложенное в нее при зачатии.
– Еще одно чудовище. – Оукс покачал головой.
– Ничуть. Прелестное дитя, столь же человек с виду, как и ее мать. Я покажу тебе.
Образы хлынули в сознание Оукса, влекомые несущей волной вживленного приемника. Оукс отшатнулся от Паниля, пытаясь одной рукой заслониться от поэта, а другой царапая шею, словно хотел вырвать радиокапсулу с мясом.
– Не-ет!.. Нет… нет!..
Но поток не прерывался. Под напором его Оукс рухнул на песок и, падая, услыхал голос Корабля.
Ошибиться было невозможно. Неотвратимое могущественное присутствие разворачивалось в нем, не нуждаясь в передатчиках и приборах. – Теперь ты видишь, босс? Тебе не нужен был высеченный в камне завет. Только самоуважение, богоТворение себя, всего человечества и всего, что имеет значение для вашего родового бессмертия.
Оукс перекатился на живот и закрыл голову руками, глядя в мокрый от его слез песок.
Корабль покинул его рассудок – точно медленно вытянули раскаленный нож, оставивший по себе зияющую рану. Оукс медленно опустил руки, поднял голову. Песок скрипел под множеством подошв. Со стороны Редута тянулась длинная колонна – природники и спецклоны вперемешку. Вели их Льюис и Легата. За их спинами ветер разносил клубы дыма, поднимающиеся над горящими развалинами. Его драгоценное убежище – разрушено! Все погибло!
Гнев вновь захлестнул Оукса.
«Будь ты проклят, Корабль! Ты меня обманул!»
Вскочив, он погрозил кулаком Легате:
– Ах ты, сука!
Льюис с Легатой остановились шагах в десяти, и беженцы тоже замерли. Только одна рослая женщина-спецклон с раздутым черепом и тонкими чертами лица вышла вперед, заслонив собою Легату.
– Не вздумай больше к ней так обращаться! – рявкнула она. – Мы избрали ее кэпом! Никто не смеет оскорблять нашего кэпа!
– Да это безумие! – взвыл Оукс. – Как могут чудовищные уродцы выбирать себе кэпа?
Женщина-клон шагнула к нему.
– Ты кого назвал уродцем? Что, если наше племя умножится, а вы станете уродами среди нас?
Оукс в ужасе воззрился на нее.
– Ты и сам не больно красив, – продолжала она. – Каждый день я смотрюсь в зеркало и каждый день думаю, что не так я и страшна. А ты с каждым часом становишься все уродливей. А если я решу, что среди нас уродам не место?
Легата придержала ее за руку.
– Довольно.
В этот миг равнину накрыла тень. Все разом подняли головы. Между землей и Регой плыл Корабль – куда ниже, чем он спускался когда-либо. Ясно виднелись странные выступы, крылья аграриумов. Громада в небесах двигалась с ошеломительной неспешностью, словно сама вечность. И когда тень ее накрыла Льюиса, тот расхохотался. Почти все, кто обернулся на его смех, успели заметить, как он пропадает. Тело его превратилось в белый силуэт, растаявший без следа.
– Но почему, Корабль? – спросил вслух изумленный этим исчезновением Керро.
Ответ услышали все.
«Вам нужен был истинный дьявол, Хесус Льюис, Моя вторая половинка, – заполнил мысли радостный гром. – Настоящий дьявол всегда со Мной. А Томас оставался собственным бесом, стрекалом в собственной руке. Но теперь он знает. Люди, вы заслужили отсрочку. Вы знаете, как богоТворить».
И в тот же миг каждый ощутил, что уготовил Корабль Томасу и на какой тонкой нити висит судьба умирающего.
Томас приподнялся на локте, как ни пыталась Хали уложить его.
– Нет, Корабль, – выдавил он. – Не надо… в гибербак. Я уже дома.
– Отпусти его, Корабль, – вмешалась Легата.
– Спасите его, и он ваш! – прозвучал вызов.
Вцепившись в ускользающее сознание Томаса, Керро воззвал к Ваате, дремлющей в лазаретной палатке под скалой:
– Ваата! Помоги нам!
Разума его коснулась прежняя Аваата – ослабевшая, но не утерявшая ничего. Ваата впитала ее целиком… и сверх того. Собственная дочь виделась Керро Панилю вместилищем бессчетных эпох памяти и мудрости Авааты, но слитых с памятью человечества. Ваата потянулась к тем, кто оставался на борту Корабля, даже спящим в гибербаках, даруя им новое богоТворение, сплетая в единое целое. Сознания их вливались в общий поток… даже Оукс. И, слитые воедино, тончайшими нитями они проникли в тело Томаса, заживляя раны, восстанавливая клетки.
А потом дело было сделано, и мирно спящий Томас распростерся на носилках.
Керро судорожно вздохнул, окидывая равнину взглядом. Вместе с Томасом исцелились и все раненые. Валялись вокруг тела погибших, но среди живых не осталось ни одного увечного. И вся эта толпа молча стояла в накрывшей равнину глубокой тени.
«Легата!» – воззвал Корабль.
– Да, Господи? – откликнулась та дрожащим голосом, еще не оправившись от потрясения.
«Ты отняла Моего лучшего друга, Легата. Теперь Оукс Мой. Это справедливый обмен. Там, куда Я направлюсь, он будет нужен Мне больше, чем тебе».
Легата подняла глаза на окаймленный лучами Реги силуэт.
– Ты улетаешь?
«Я ухожу вратами Быка, Легата. Врата Быка – Мое рождение и Моя вечность».
Ей вспомнился Бычок Бикеля, это хранилище зашифрованных данных, где она нашла разгадку происхождения Оукса, полумистический компьютер, где рождалось неведомое. Сознание ее слилось с архивами Корабля, и слияние это разделили, при посредстве Вааты, все, кто стоял на кровавом поле.
А слова Корабля все лились:
– Безграничность фантазии таит в себе бесконечность ужасов. Поэты облекают свои кошмары в слова. Но сны богов обретают плоть и собственную жизнь. Их уже не сотрешь с листа. Врата Быка – моя совесть. Каждый символ в моем сознании должен пройти ими, чтобы воплотиться. Иные мои символы живут и дышат, как Хесус Льюис. Другие – поют строфами стихов.
Оукс пал на колени.
– Не забирай меня, Корабль! – взмолился он. – Я не хочу!
– Но ты нужен Мне, Морган Оукс. Я лишился Томаса, Моего любимого беса, и ты Мне нужен.
Тень Корабля начала соскальзывать с равнины в сторону утесов. И когда солнечный луч коснулся Оукса, тот сгинул – только белый силуэт мелькнул над песком.
Легата смотрела на вмятины, оставленные коленями Моргана Оукса, и по щекам ее, непрошенные, катились слезы.
Хали поднялась, не отходя от носилок, где спал ее пациент. Она чувствовала себя опустошенной и озлобленной, лишенной привычной роли.
«Так это я должна была объяснить им?» – вопросила она мысленно у проплывающей в вышине громады.
– Покажи им, Экель!
Хали гневно бросила в поток всеобщего сознания образ распятия.
– Корабль! – вскричала она. – Так было и с Иешуа? Неужели он всего лишь пылинка одного из Твоих снов?
– А какая разница, Экель? Разве оттого, что сказка – ложь, преподанный ею урок менее ценен? Случай, которому ты стала свидетелем, слишком важен, чтобы обсуждать его на уровне «было – не было». Иешуа жил. Он был воплощением совершенного добра. А как можно познать подобное добро, не испытав его противоположности?
Тень уплыла в сторону скал, а с ней уплывали вдаль последние осколки прежнего человечества – натали, сторожа гибернаторов, рабочие гидропонных садов…
– Корабль уходит, – проговорила Легата, становясь рядом с Панилем.
И при этих словах она, как и все на равнине, ощутила полыхнувшее в мозгу знание. Последний дар Корабля – его архивы, все прошлое человечества, спрессованное в одну долгую мысль, в одну живую клетку.
– Мы вышли из колыбели, – проговорил Керро. – Теперь нам идти самим.
– И сосцы более не напоят нас, – присоединилась к ним Хали.
– Но слово «одиночество» устарело навек, – заметил Керро.
– Может, так и расширяется Вселенная? – спросила Легата. – Может, это боги бегут, оставив позади дело рук своих?
– Боги задают иные вопросы, – ответил Керро. Он посмотрел Хали в глаза. – Ты стала повитухой для всех нас, когда принесла в мир Ваату и место лобное.
– Ваата пришла сама, – поправила поэта Хали, беря его за руку. – Есть силы, которым ни к чему повитуха.
– Или кэп, – добавила Легата и улыбнулась. – Но эту роль мы уже знаем, верно? – Она покачала головой. – У меня только один вопрос остался: что сделает Корабль с теми, кто остался там, на борту?
Она ткнула пальцем в исчезающую в вышине махину.
И тогда голос Корабля в последний раз наполнил мысли всех стоящих на равнине, чтобы, стихнув, навеки остаться в памяти:
«Порази меня, Святая Бездна!»



1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43