И даже ей не мог он поведать о том, что его гнетет. Мог лишь плакать по ночам и просить не выключать лампу. Только она - трепещущая световая бабочка, совсем слабая, защищала его от окружающей тьмы. Тот, похититель, он был посланец захватившей туманный незримой силы. Никита был в этом уверен, и больше всего на свете боялся, что сила эта, каким то образом сумеет прорваться сюда, в город. И вот тогда наступит Исход. И тогда никто не спасется.
6.
Васек набрал воздуха в грудь и заорал: -Доберусь до тебя!!! Нервное эхо пугливо шарахнулось на тот берег и обратно, округа взвыла: -Тебя... тебя... тебя... - словно это до него Васька она должна теперь добраться. Мельников помолчал, потом рявкнул: -И убью! Слышь! Совсем убью!!! -Ую... ую... - ответили с реки. Сама же Мелочевка, равнодушная к крикам, лениво текла под мостом. По ней плыл разный мусор - отбросы, гости с дальних стран. Хлам путешественник. Он вплыл в поселение, пересек городскую черту, и также выплывет, если повезет ему не застрять у плотины. Васек был не гордый, уподобился бы и мусору, лишь бы удалось сбежать из города. Да вот не получалось это, пробовал Василий. Речка сегодня была темная, мрачная, даже на взгляд очень холодная. Воды ее были темно свинцовые, отбивавшие всякое желание искупаться. Начинало смеркаться - сумерки наступали все раньше и раньше, по мере того, как август, не слишком побаловавший горожан теплом, увядал. Скоро осень, говорило все вокруг, и лето дышит на ладан. Вот и сегодня погодка была уже скорее осенняя, чем летняя - низкие лохматые, раздувшиеся от ледяной влаги тучи скребли обвисшим брюхом по заводской, старой трубе, скрывая погасшие после темного прилива глаза-фонари. Вот-вот вот прорвется туча об острую трубу и хлынет вниз, на притихшую землю, поток холодной воды. Затопит все кругом, как тогда, когда в центре обрушилась водонапорная башня. Уплывут вниз по течению собачьи трупы и пустые канистры, оставшийся после переезда мусор и картонные стреляные гильзы. Чья то мохнатая шерсть и замершие от нехватки топлива автомобили. Достигнет это все реки и поплывет дальше, к плотине, где они и соберутся в кучу, в причудливейший аляповатый коллаж. Но нет, крепкие тучи, прочны. Не обрушат водяной поток - будут потихоньку цедить на головы горожанам. С реки дул резкий порывистый ветер, что делал мелкий дождь еще более противным. Васек промозг и тщетно кутался в изодранный ватник. -Я ведь знаю, ты где-то здесь, тварь!!! - крикнул он - хватит прятаться, ты же хищник! А хищник молчал - он, как и положено хищникам, никак не проявлял себя. Как лев, вскакивающий из высокой травы совсем рядом с беспечной антилопой. А Мельников все вопил свои проклятия в сырой, вечер. А река принимала их и уносила вниз по течению. Ветер стремился забраться под куртку, высосать скопившееся там тепло, так чтобы это буйное, кричащее существо уравнялось с окружающими предметами - холодными, мокрыми деревьями, холодной мокрой мостовой и низким сизым небом. Крики одинокого человека на мосту никто не слышал. Ни здесь, ни на Центральной и примыкающей к ней Верхнемоложской, ни на Степиной набережной, идущей вдоль пологого левого берега не было ни человека. Мокрые желтые листья на сыром асфальте вяло колыхались, тяжелые, намокшие и полететь, как ни старались, уже не могли. В конце-концов Василий охрип, и понуро побрел прочь с моста. В конечном итоге преследователь всегда оказывался выносливее и спокойней своей издерганной жертвы. Он давал время ей отвопиться, отбегаться, давал время на постройку грандиозных планов. А потом приходил, когда Мельников усталый от долгого бега валился с ног, и с легкостью сводил эти планы к нулю. Может быть у него было своеобразное чувство юмора, у этой зеркальной твари. Черный юмор, конечно. Так или иначе, Витек появился из-за густых прибрежных зарослей, стоило Мельникову сойти с моста на мокрую городскую землю. Василий почувствовал его приближение, и обернулся. С ненавистью вгляделся в это ставшее почти родным лицо, в широкую безмятежную улыбку и ослепительные, словно из рекламы зубной пасты, зубы. Витек не смотрел на свою жертву, он вообще ни на что не смотрел - в его глазах отражался сумрачный вечерний мир. Отражался и Мельников - два Мельникова с одинаковой отчаянной яростью на лицах. Двое, близнецы. А не было ли их больше? Василий не думал. Из внутреннего кармана он извлек нож, не тот, что был у него в лодочной станции - тот так и пропал вместе с нечаянной свой жертвой. Но и этот, найденный в одном из подъездов, тоже был не плох. Пятнадцатисантиметровое серебристое лезвие было отточено до бритвенной остроты. Сжав нож в руке, Мельников кинулся навстречу вечному своему врагу, и, в три шага покрыв расстояние между ними, с размаху вонзил лезвие ему в живот. А потом еще раз, и еще. Мгновение сладкой мести было недолгим. На четвертом ударе Васек понял, что не видит ни крови, ни вообще никаких следов повреждений. Не последовало реакции и со стороны Витька. Заорав как бешеный, Василий ударил снова, он бил еще раз и еще, со всей силой всаживая нож в плоть своего монстра. Но уже понимал, что из этого не выйдет ровным счетом ничего. Наши страхи не убить простым оружием, и лишь остро отточенное мышление может вспороть живот ночному кошмару. Лезвие свирепо свистело, но, по сути, было беззубым и неспособным причинить вред существу, плоть которого оно пыталось кромсать. Рожденный человеком Витек теперь был недоступен для физического воздействия, словно состоял из сгущенного тумана (зеленоватого, населенного бормочущими тенями над сизыми холмами и речушками у их подножий) или был хитрой голограммой - дитя пропущенного через линзы света. Отражения Мельникова, маленькие его двойники бесились и кривлялись в глазах человека-зеркала, превращая яростную гримасу уставшей от бегства жертвы в потешное кривляние изнывающей от бездействия обезьяны. Поняв, что ничего не добьется, опять ничего, Василий со сдавленным кликом швырнул ножик в отмеченное печатью отстранненности лицо Витька. Лезвие ударилось в него и отскочило, звонко цокнув по одному из белых крупных зубов. Потом ножик брякнулся в грязь у ног Васька. Тот ни миг замер, яростно глядя на своих крошечных двойников. Да, он знал, что из этой затеи ничего не выйдет. Подсознательно чувствовал, хотя и не находил сил себе в этом признаться. Возможно предыдущая заточка и смогла чем-то помочь - неведомый ее создатель наделил свое оружие какой то силой. Но, увы и ах! Оно сгинуло вместе с тем, подвернувшимся не так не вовремя человеком. Но так ли уж не вовремя? Как раз вовремя, очень вовремя, чтобы принять в себя лезвие предназначающееся для Витька? Разрядить опасную ситуацию и дать возможность человеку-зеркалу продолжать играть свою роль в этом творящемся вокруг театре абсурда? Ложная мишень, как солдатская каска на дуле ружья, поднимающаяся из окопа, отвлекающий маневр! И впервые за время его долго, кажется уже бесконечно долгого бега, Ваську пришла в голову мысль, что возможно за зеркальным монстром стоит кто-то еще. Грозная и могучая сила, а Витек, лишь ее орудие. От мысли этой Мельникову стало слегка нехорошо. Даже очень нехорошо. Мнился ему многоглазый и многолапый черный спрут, щупальца которого тянулись на бесконечную длину, и каждое из этих бесчисленных щупалец, цеплялось за чью то жизнь, за чью то судьбу. И как верную собачку на поводке вела за собой сонм чудовищ и химер, и у каждого это чудовище было свое. Нет, нет, такого монстра не победить обычным оружием! И если бы Мельников вместо ножа использовал базуку, то все равно бы ничего не изменилось. Надо вспомнить, только вспомнить! Зеркала. Что-то связанное с зеркалами! Случилось это очень давно. Двойники из глаз Витька смотрят выжидающе, похожие друг на друга как две капли воды. Зеркала и двойники. Он был не один, впервые был не один, так ведь?! Он не помнил. Воспоминания серым туманом клубились где-то на задворках сознания, на своеобразной свалке старых и не имеющих ценности знаний, где они, эти знания, свалены как попало и торчат в красноватое, всепоглощающее небо, острыми ржавыми огарками былых впечатлений. Хотелось плакать от тоски. Хотелось злиться на себя из-за слабой, солидно прореженной годами потребления спиртного, памяти. Но сейчас было не того - надо было убегать. Человек зеркало сделал шаг вперед и широко распахнул руки, словно собирался обнять Мельникова, как обнимают ближайшего и нежно любимого родственника. Но они ведь и были родственниками, разве не так? Эти двое в глазах Витька ведь были самим Василием, его отражением? И Василий Мельников убежал. Как убегал два дня назад, и еще день, назад, и так бесчисленное количество раз. А Витек продолжил преследование. Неторопливо и с педантичной неумолимостью часового механизма. Ему спешить было некуда - жертва попадет к нему в руки когда придет срок. А раньше это случить или позже, Витька не волновало. Марионетка, одна из многих, прицепленная к щупальцу черного спрута лишь выполняла то, что ей повелят. Ночью Мельников думал. Поворачивал так и сяк разрозненные воспоминания, пытаясь сложить из них хоть чуть-чуть более целостную картину. Не один он был. И не два. Был какой то туннель. Страшный, потому что бесконечный. И такой туннель был позади, и было бы очень страшно здесь находиться, если бы не... А днем он встретил сумасшедшего старика, последователя Евлампия Хонорова, за которым волочилось только ему одному доставшееся чудовище. От долгой погони мозги старика совсем разболтались и у него уже началась деградация. После долгих расспросов о том, есть ли в городе такой клуб, в котором собираются бегущие жертвы, старый маразматик выдал информацию о нечто подобном в Школьном микрорайоне и даже назвал дом. Присовокупив, правда, что сам там никогда не был, но слухи мол идут. После чего доверительно подмигнул Василию и резво поплелся вдоль улицы. Мельников лишь проводил его взглядом. А ночью он опять бежал от Витька. Как бывалый солдат он теперь моментально переходил из состояния сна в состояние бодрствования.
Через неделю после ночного побоища собак в городе снова зазвучали выстрелы. На этот раз стреляли в людей и почти никто не пытался бежать. Три отряда, источающие боевой дух приличествующий целой, пусть и небольшой армии сошлись не на жизнь, а насмерть, и когда кончались патроны, в ход шли штыки, кулаки, ногти и зубы. Одна армия возглавлялась вождем, одна его была лишена, а третья была лишена и того и другого, и вообще сражалась во имя непонятно каких идеалов. Скорее всего она просто пыталась удержать расползающийся как старая мешковина старый порядок. Что ей впрочем не удалось. Время и место было оговорено заранее. Когда нашли труп Кабана - ближайшего подручного Босха, лежащего чуть ли не в обнимку с сектантом и непонятным волосатым монстром, главарь был в ярости. Он рвал и метал и в запале пустил в расход трех богатых заложников, с которых ожидался немалый выкуп. Когда он осознал, что этим он слегка пресек свой же собственный денежный ручеек, Босх пришел в еще большую ярость и публично воззвал к вендетте. Были спешно мобилизованы все члены единственной городской преступной группировки, которые могли держать оружие. Те которые держать не могли, были мобилизованы тоже и им готовилась почетная должность пушечного мяса. В числе этих оказалось трое дезертиров, мечтавших о честной жизни, пятеро сторчавшихся до состояния больных синдромом Дауна, наркоманов, двое больных туберкулезом последней стадии, готовившихся к битве, как берсеркеры перед заведомо проигрышным боем, и один пациент психиатрической больницы, взявшийся обеспечить полевую связь с высшим разумом. Из глубоких подвалов были извлечено самое различное оружие, с него стерли пыль и спешно смазали. Во имя начавшейся войны не скупились ни на что, и потому в арсенале Босха оказалось три станковых пулемета советского производства, два автомата ППШ, снайперская винтовка СВД (притом, что снайперов у Босха не было), гранатомет "муха", противотанковое ружье времен Великой отечественной, и легкая войсковая зенитка, стыренная из почившей районной армейской части. Зенитку погрузили в кузов джипа-пикапа, убитого Кабана отчего машина приобрела невиданно агрессивный дизайн. Босх бил в там-тамы и призывал во-первых к мщению, а во-вторых к справедливости, высказываясь в том смысле, что в сила в городе должна быть одна, а значит эти мерзкие стукнутые на голову сектанты должны все до единого присоединится к своему гуру. В поры вдохновения он вспомнил хлыстов и привел пример их изгнания советской властью, хотя хлысты то, никакого отношения к секте Ангелайи не имели. Мобилизовавшись по полной программе, непогожим вечером, воины Босха выступили в свой крестовый поход. Кожаные куртки раздувались от прятавшихся под ними бронежилетов, а у кого их не было, те в скором порядке нашивали на майки стальные ложки, которые звякали на разные голоса стоило сделать хоть один в шаг в таком броннике. Из-за этих самодельных кольчуг (одна из которых была заказана у плетущего кольца день и ночь фаната ролевичника), идущая в ночь армия бандитов казалась неким фантосмагоричным средневековых воинством. Торчащие в небо стволы зенитки только дополняли картину. Выглядело это столь грозно, что выглянувшие из окна на ночь глядя две восьмидесятилетние бабушки, в ужасе отшатнулись, поминая поочередно первую и вторую мировую.
А пятнадцатилетний Костя Шапошников, большой поклонник средневековых рыцарей и ролевик со стажем, восхищенно оглядел идущее воинство и выдохнул: -Вот это да! Армия тьмы! После чего поспешно потушил свет, плотно зашторил окно, залез подл кровать, и пролежал там всю ночь, зажав уши руками, а на следующий день спустил в мусоропровод все свои любимые книжки про мечи и колдовство и более никогда больше не возвращался к этой теме. Вот так мечты расходятся с реальностью. Лучи мощных фонарей бесцеремонно обшаривали темные углы, и если кто-то попадался на пути грозного воинства, то был тут же схвачен и пущен впереди как живой щит. Когда армия Босха прошагала три квартала до центра, этих страдальцев оказалось аж пятнадцать штук. Слух о том, что творят бандиты очень быстро распространился по городу и потому все население спешно попряталось. Позади шагающей армии катился подвижной состав сплошь состоящий из дорогих иномарок и подсвечивал дорогу фарами. Шли молча и угрюмо и лишь изредка награждали крепким словцом ополоумевших сектантов и их почившего предводителя. Почему основная доля проклятий доставалось именно ему, наверное из-за того, что в отличие от его паствы Ангелайя уже был недоступен для любого вида карательных мер. А сектанты шли с песнями, облачившись в боевые, ярко малиновые одежды и над головами идущих вились кислотной расцветки стяги. Паства Ангелайи несла над собою фанерные доски с ликом гуру, который ободряюще улыбался с них. В эти то доски, чуть позже, бандиты стреляли с особенным ожесточением. На следующее утро в одной из досок насчитали дюжину дырок, почти все из которых пришлись в правый глаз гуру и лишь одна в подбородок, точно в находившуюся там родинку. Ангелайя был убит, но дело его жило. Сектанты горели священной яростью и безумной одержимостью. Смысл их жизни был утерян и лишь месть имела теперь значение. Тоже отлично вооруженная, армия просвещенного Ангелайи не надела никакой брони, с голой грудью выступая против пуль. Ярость была для них защитой, и тараном одновременно. Кроме того, их было ощутимо больше. Воздух над марширующими звенел от гавкающих боевых мантр, мантр войны, которые до сей поры не разу не были произнесенный в слух. От слаженного, пронизанного священной яростью, голоса сектантов, мороз шел по коже. Вслед за выступающим войском волочилась небольшая толпа плачущих и причитающих родственников сектантов, состоящая преимущественно и мам и бабушек, что слезливо умоляли свои зомбированные чада, вернуться назад в семью и бросить это дело, пока не стало поздно. Плач их мешался с боевым пением и создавал при этом особенно жуткое впечатление. Так что с пути этой армии люди убирались сами, и как можно поспешней. Надо сказать, что когда разразилась битва, мамы и бабушки сообразили что спасать надо, в общем-то, себя и покинули Ангелайевых солдат, оставшись на порядочном расстоянии, куда не долетали пули, где и столпились наподобие встрепанных наемных баньши. В первых рядах сектантского воинства шагал адепт первой ступени Прана, родной брат убиенного Ханны. В руках он сжимал тяжеленный станковый пулемет, с которым обращался, словно оружие было целиком сделано из пластика. Холодный ночной дождь капал на его широкие плечи и как будто кипел и превращался в пар от кипевшей в Пране ярости. Они несли безумно чадящие факелы, от которых в темные небеса взмывали серые дымовые змеи, словно по городским улицам следует стадо маленьких паровозов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
6.
Васек набрал воздуха в грудь и заорал: -Доберусь до тебя!!! Нервное эхо пугливо шарахнулось на тот берег и обратно, округа взвыла: -Тебя... тебя... тебя... - словно это до него Васька она должна теперь добраться. Мельников помолчал, потом рявкнул: -И убью! Слышь! Совсем убью!!! -Ую... ую... - ответили с реки. Сама же Мелочевка, равнодушная к крикам, лениво текла под мостом. По ней плыл разный мусор - отбросы, гости с дальних стран. Хлам путешественник. Он вплыл в поселение, пересек городскую черту, и также выплывет, если повезет ему не застрять у плотины. Васек был не гордый, уподобился бы и мусору, лишь бы удалось сбежать из города. Да вот не получалось это, пробовал Василий. Речка сегодня была темная, мрачная, даже на взгляд очень холодная. Воды ее были темно свинцовые, отбивавшие всякое желание искупаться. Начинало смеркаться - сумерки наступали все раньше и раньше, по мере того, как август, не слишком побаловавший горожан теплом, увядал. Скоро осень, говорило все вокруг, и лето дышит на ладан. Вот и сегодня погодка была уже скорее осенняя, чем летняя - низкие лохматые, раздувшиеся от ледяной влаги тучи скребли обвисшим брюхом по заводской, старой трубе, скрывая погасшие после темного прилива глаза-фонари. Вот-вот вот прорвется туча об острую трубу и хлынет вниз, на притихшую землю, поток холодной воды. Затопит все кругом, как тогда, когда в центре обрушилась водонапорная башня. Уплывут вниз по течению собачьи трупы и пустые канистры, оставшийся после переезда мусор и картонные стреляные гильзы. Чья то мохнатая шерсть и замершие от нехватки топлива автомобили. Достигнет это все реки и поплывет дальше, к плотине, где они и соберутся в кучу, в причудливейший аляповатый коллаж. Но нет, крепкие тучи, прочны. Не обрушат водяной поток - будут потихоньку цедить на головы горожанам. С реки дул резкий порывистый ветер, что делал мелкий дождь еще более противным. Васек промозг и тщетно кутался в изодранный ватник. -Я ведь знаю, ты где-то здесь, тварь!!! - крикнул он - хватит прятаться, ты же хищник! А хищник молчал - он, как и положено хищникам, никак не проявлял себя. Как лев, вскакивающий из высокой травы совсем рядом с беспечной антилопой. А Мельников все вопил свои проклятия в сырой, вечер. А река принимала их и уносила вниз по течению. Ветер стремился забраться под куртку, высосать скопившееся там тепло, так чтобы это буйное, кричащее существо уравнялось с окружающими предметами - холодными, мокрыми деревьями, холодной мокрой мостовой и низким сизым небом. Крики одинокого человека на мосту никто не слышал. Ни здесь, ни на Центральной и примыкающей к ней Верхнемоложской, ни на Степиной набережной, идущей вдоль пологого левого берега не было ни человека. Мокрые желтые листья на сыром асфальте вяло колыхались, тяжелые, намокшие и полететь, как ни старались, уже не могли. В конце-концов Василий охрип, и понуро побрел прочь с моста. В конечном итоге преследователь всегда оказывался выносливее и спокойней своей издерганной жертвы. Он давал время ей отвопиться, отбегаться, давал время на постройку грандиозных планов. А потом приходил, когда Мельников усталый от долгого бега валился с ног, и с легкостью сводил эти планы к нулю. Может быть у него было своеобразное чувство юмора, у этой зеркальной твари. Черный юмор, конечно. Так или иначе, Витек появился из-за густых прибрежных зарослей, стоило Мельникову сойти с моста на мокрую городскую землю. Василий почувствовал его приближение, и обернулся. С ненавистью вгляделся в это ставшее почти родным лицо, в широкую безмятежную улыбку и ослепительные, словно из рекламы зубной пасты, зубы. Витек не смотрел на свою жертву, он вообще ни на что не смотрел - в его глазах отражался сумрачный вечерний мир. Отражался и Мельников - два Мельникова с одинаковой отчаянной яростью на лицах. Двое, близнецы. А не было ли их больше? Василий не думал. Из внутреннего кармана он извлек нож, не тот, что был у него в лодочной станции - тот так и пропал вместе с нечаянной свой жертвой. Но и этот, найденный в одном из подъездов, тоже был не плох. Пятнадцатисантиметровое серебристое лезвие было отточено до бритвенной остроты. Сжав нож в руке, Мельников кинулся навстречу вечному своему врагу, и, в три шага покрыв расстояние между ними, с размаху вонзил лезвие ему в живот. А потом еще раз, и еще. Мгновение сладкой мести было недолгим. На четвертом ударе Васек понял, что не видит ни крови, ни вообще никаких следов повреждений. Не последовало реакции и со стороны Витька. Заорав как бешеный, Василий ударил снова, он бил еще раз и еще, со всей силой всаживая нож в плоть своего монстра. Но уже понимал, что из этого не выйдет ровным счетом ничего. Наши страхи не убить простым оружием, и лишь остро отточенное мышление может вспороть живот ночному кошмару. Лезвие свирепо свистело, но, по сути, было беззубым и неспособным причинить вред существу, плоть которого оно пыталось кромсать. Рожденный человеком Витек теперь был недоступен для физического воздействия, словно состоял из сгущенного тумана (зеленоватого, населенного бормочущими тенями над сизыми холмами и речушками у их подножий) или был хитрой голограммой - дитя пропущенного через линзы света. Отражения Мельникова, маленькие его двойники бесились и кривлялись в глазах человека-зеркала, превращая яростную гримасу уставшей от бегства жертвы в потешное кривляние изнывающей от бездействия обезьяны. Поняв, что ничего не добьется, опять ничего, Василий со сдавленным кликом швырнул ножик в отмеченное печатью отстранненности лицо Витька. Лезвие ударилось в него и отскочило, звонко цокнув по одному из белых крупных зубов. Потом ножик брякнулся в грязь у ног Васька. Тот ни миг замер, яростно глядя на своих крошечных двойников. Да, он знал, что из этой затеи ничего не выйдет. Подсознательно чувствовал, хотя и не находил сил себе в этом признаться. Возможно предыдущая заточка и смогла чем-то помочь - неведомый ее создатель наделил свое оружие какой то силой. Но, увы и ах! Оно сгинуло вместе с тем, подвернувшимся не так не вовремя человеком. Но так ли уж не вовремя? Как раз вовремя, очень вовремя, чтобы принять в себя лезвие предназначающееся для Витька? Разрядить опасную ситуацию и дать возможность человеку-зеркалу продолжать играть свою роль в этом творящемся вокруг театре абсурда? Ложная мишень, как солдатская каска на дуле ружья, поднимающаяся из окопа, отвлекающий маневр! И впервые за время его долго, кажется уже бесконечно долгого бега, Ваську пришла в голову мысль, что возможно за зеркальным монстром стоит кто-то еще. Грозная и могучая сила, а Витек, лишь ее орудие. От мысли этой Мельникову стало слегка нехорошо. Даже очень нехорошо. Мнился ему многоглазый и многолапый черный спрут, щупальца которого тянулись на бесконечную длину, и каждое из этих бесчисленных щупалец, цеплялось за чью то жизнь, за чью то судьбу. И как верную собачку на поводке вела за собой сонм чудовищ и химер, и у каждого это чудовище было свое. Нет, нет, такого монстра не победить обычным оружием! И если бы Мельников вместо ножа использовал базуку, то все равно бы ничего не изменилось. Надо вспомнить, только вспомнить! Зеркала. Что-то связанное с зеркалами! Случилось это очень давно. Двойники из глаз Витька смотрят выжидающе, похожие друг на друга как две капли воды. Зеркала и двойники. Он был не один, впервые был не один, так ведь?! Он не помнил. Воспоминания серым туманом клубились где-то на задворках сознания, на своеобразной свалке старых и не имеющих ценности знаний, где они, эти знания, свалены как попало и торчат в красноватое, всепоглощающее небо, острыми ржавыми огарками былых впечатлений. Хотелось плакать от тоски. Хотелось злиться на себя из-за слабой, солидно прореженной годами потребления спиртного, памяти. Но сейчас было не того - надо было убегать. Человек зеркало сделал шаг вперед и широко распахнул руки, словно собирался обнять Мельникова, как обнимают ближайшего и нежно любимого родственника. Но они ведь и были родственниками, разве не так? Эти двое в глазах Витька ведь были самим Василием, его отражением? И Василий Мельников убежал. Как убегал два дня назад, и еще день, назад, и так бесчисленное количество раз. А Витек продолжил преследование. Неторопливо и с педантичной неумолимостью часового механизма. Ему спешить было некуда - жертва попадет к нему в руки когда придет срок. А раньше это случить или позже, Витька не волновало. Марионетка, одна из многих, прицепленная к щупальцу черного спрута лишь выполняла то, что ей повелят. Ночью Мельников думал. Поворачивал так и сяк разрозненные воспоминания, пытаясь сложить из них хоть чуть-чуть более целостную картину. Не один он был. И не два. Был какой то туннель. Страшный, потому что бесконечный. И такой туннель был позади, и было бы очень страшно здесь находиться, если бы не... А днем он встретил сумасшедшего старика, последователя Евлампия Хонорова, за которым волочилось только ему одному доставшееся чудовище. От долгой погони мозги старика совсем разболтались и у него уже началась деградация. После долгих расспросов о том, есть ли в городе такой клуб, в котором собираются бегущие жертвы, старый маразматик выдал информацию о нечто подобном в Школьном микрорайоне и даже назвал дом. Присовокупив, правда, что сам там никогда не был, но слухи мол идут. После чего доверительно подмигнул Василию и резво поплелся вдоль улицы. Мельников лишь проводил его взглядом. А ночью он опять бежал от Витька. Как бывалый солдат он теперь моментально переходил из состояния сна в состояние бодрствования.
Через неделю после ночного побоища собак в городе снова зазвучали выстрелы. На этот раз стреляли в людей и почти никто не пытался бежать. Три отряда, источающие боевой дух приличествующий целой, пусть и небольшой армии сошлись не на жизнь, а насмерть, и когда кончались патроны, в ход шли штыки, кулаки, ногти и зубы. Одна армия возглавлялась вождем, одна его была лишена, а третья была лишена и того и другого, и вообще сражалась во имя непонятно каких идеалов. Скорее всего она просто пыталась удержать расползающийся как старая мешковина старый порядок. Что ей впрочем не удалось. Время и место было оговорено заранее. Когда нашли труп Кабана - ближайшего подручного Босха, лежащего чуть ли не в обнимку с сектантом и непонятным волосатым монстром, главарь был в ярости. Он рвал и метал и в запале пустил в расход трех богатых заложников, с которых ожидался немалый выкуп. Когда он осознал, что этим он слегка пресек свой же собственный денежный ручеек, Босх пришел в еще большую ярость и публично воззвал к вендетте. Были спешно мобилизованы все члены единственной городской преступной группировки, которые могли держать оружие. Те которые держать не могли, были мобилизованы тоже и им готовилась почетная должность пушечного мяса. В числе этих оказалось трое дезертиров, мечтавших о честной жизни, пятеро сторчавшихся до состояния больных синдромом Дауна, наркоманов, двое больных туберкулезом последней стадии, готовившихся к битве, как берсеркеры перед заведомо проигрышным боем, и один пациент психиатрической больницы, взявшийся обеспечить полевую связь с высшим разумом. Из глубоких подвалов были извлечено самое различное оружие, с него стерли пыль и спешно смазали. Во имя начавшейся войны не скупились ни на что, и потому в арсенале Босха оказалось три станковых пулемета советского производства, два автомата ППШ, снайперская винтовка СВД (притом, что снайперов у Босха не было), гранатомет "муха", противотанковое ружье времен Великой отечественной, и легкая войсковая зенитка, стыренная из почившей районной армейской части. Зенитку погрузили в кузов джипа-пикапа, убитого Кабана отчего машина приобрела невиданно агрессивный дизайн. Босх бил в там-тамы и призывал во-первых к мщению, а во-вторых к справедливости, высказываясь в том смысле, что в сила в городе должна быть одна, а значит эти мерзкие стукнутые на голову сектанты должны все до единого присоединится к своему гуру. В поры вдохновения он вспомнил хлыстов и привел пример их изгнания советской властью, хотя хлысты то, никакого отношения к секте Ангелайи не имели. Мобилизовавшись по полной программе, непогожим вечером, воины Босха выступили в свой крестовый поход. Кожаные куртки раздувались от прятавшихся под ними бронежилетов, а у кого их не было, те в скором порядке нашивали на майки стальные ложки, которые звякали на разные голоса стоило сделать хоть один в шаг в таком броннике. Из-за этих самодельных кольчуг (одна из которых была заказана у плетущего кольца день и ночь фаната ролевичника), идущая в ночь армия бандитов казалась неким фантосмагоричным средневековых воинством. Торчащие в небо стволы зенитки только дополняли картину. Выглядело это столь грозно, что выглянувшие из окна на ночь глядя две восьмидесятилетние бабушки, в ужасе отшатнулись, поминая поочередно первую и вторую мировую.
А пятнадцатилетний Костя Шапошников, большой поклонник средневековых рыцарей и ролевик со стажем, восхищенно оглядел идущее воинство и выдохнул: -Вот это да! Армия тьмы! После чего поспешно потушил свет, плотно зашторил окно, залез подл кровать, и пролежал там всю ночь, зажав уши руками, а на следующий день спустил в мусоропровод все свои любимые книжки про мечи и колдовство и более никогда больше не возвращался к этой теме. Вот так мечты расходятся с реальностью. Лучи мощных фонарей бесцеремонно обшаривали темные углы, и если кто-то попадался на пути грозного воинства, то был тут же схвачен и пущен впереди как живой щит. Когда армия Босха прошагала три квартала до центра, этих страдальцев оказалось аж пятнадцать штук. Слух о том, что творят бандиты очень быстро распространился по городу и потому все население спешно попряталось. Позади шагающей армии катился подвижной состав сплошь состоящий из дорогих иномарок и подсвечивал дорогу фарами. Шли молча и угрюмо и лишь изредка награждали крепким словцом ополоумевших сектантов и их почившего предводителя. Почему основная доля проклятий доставалось именно ему, наверное из-за того, что в отличие от его паствы Ангелайя уже был недоступен для любого вида карательных мер. А сектанты шли с песнями, облачившись в боевые, ярко малиновые одежды и над головами идущих вились кислотной расцветки стяги. Паства Ангелайи несла над собою фанерные доски с ликом гуру, который ободряюще улыбался с них. В эти то доски, чуть позже, бандиты стреляли с особенным ожесточением. На следующее утро в одной из досок насчитали дюжину дырок, почти все из которых пришлись в правый глаз гуру и лишь одна в подбородок, точно в находившуюся там родинку. Ангелайя был убит, но дело его жило. Сектанты горели священной яростью и безумной одержимостью. Смысл их жизни был утерян и лишь месть имела теперь значение. Тоже отлично вооруженная, армия просвещенного Ангелайи не надела никакой брони, с голой грудью выступая против пуль. Ярость была для них защитой, и тараном одновременно. Кроме того, их было ощутимо больше. Воздух над марширующими звенел от гавкающих боевых мантр, мантр войны, которые до сей поры не разу не были произнесенный в слух. От слаженного, пронизанного священной яростью, голоса сектантов, мороз шел по коже. Вслед за выступающим войском волочилась небольшая толпа плачущих и причитающих родственников сектантов, состоящая преимущественно и мам и бабушек, что слезливо умоляли свои зомбированные чада, вернуться назад в семью и бросить это дело, пока не стало поздно. Плач их мешался с боевым пением и создавал при этом особенно жуткое впечатление. Так что с пути этой армии люди убирались сами, и как можно поспешней. Надо сказать, что когда разразилась битва, мамы и бабушки сообразили что спасать надо, в общем-то, себя и покинули Ангелайевых солдат, оставшись на порядочном расстоянии, куда не долетали пули, где и столпились наподобие встрепанных наемных баньши. В первых рядах сектантского воинства шагал адепт первой ступени Прана, родной брат убиенного Ханны. В руках он сжимал тяжеленный станковый пулемет, с которым обращался, словно оружие было целиком сделано из пластика. Холодный ночной дождь капал на его широкие плечи и как будто кипел и превращался в пар от кипевшей в Пране ярости. Они несли безумно чадящие факелы, от которых в темные небеса взмывали серые дымовые змеи, словно по городским улицам следует стадо маленьких паровозов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67