Запах алкоголя усилился. У Тобиаса теперь была возможность разглядеть поры на носу своего мучителя, его твердые, словно из железа, бакенбарды, начавшийся тик щеки и темные, полные ярости глаза.
Жизнь Тобиаса рушилась.
Глава 51
Самый ужасный четвертый год своей жизни Тобиас провел в сиротском приюте в Шропшире, где терпел постоянные обиды и побои. После приюта он прожил год в Девоне, у матери, которая, не стесняясь, выражала свое недовольство его присутствием. В беззащитном пятилетнем возрасте привезенный ею в Лондон Тобиас вскоре был отдан на воспитание своему отцу, но жестокое отношение этого джентльмена заставило его сына вскоре самому искать себе дорогу в городе, готовом любого втоптать в грязь.
Он был брошен на произвол судьбы, но не превратился в бездомного бродягу или отребье.
Ему не пришлось учиться в настоящей школе, но он сам научился читать и писать, силой собственной воли он сам воспитал себя, сделал человеком и кудесником в этом большом неласковом городе.
Теперь ежедневно в «Морнинг кроникл» и раз в две недели в «Обзервере» Тобиас Отс создавал свой Лондон. Увлеченно, сам себе удивляясь, он придумывал ему названия, чертил его карты, расширял улицы и сужал грязные переулки, рисовал его пейзажи и глядел на них, словно в грустные окна своего детства. Он представлял себе собственную респектабельную жизнь: жена, ребенок, свой дом. Он сам создал себе имя юмористическими рассказами. Он преуспевал, отрастил брюшко, стал другом титулованной дамы, вторым его другом был известный актер, третьим – кавалер Ордена английского королевства, четвертым – тоже писатель и наставник юной королевы Виктории. Ему было даже страшно оглянуться назад, так далеко он ушел.
До того утра, когда его шутка и розыгрыш убили человека.
А потом – отказ доктора иметь с ним дело, и этот каторжник, из отбросов общества, позволил себе схватить его и трясти, словно кролика.
– Вам лучше успокоиться, сэр, – сказал он Джеку Мэггсу, хотя это он, Тобиас Отс, стал по злой прихоти судьбы преступником. – Если хотите, чтобы все кончилось благополучно, держите себя в руках, – крикнул он испуганно.
Освободившись от рук Мэггса, Тобиас стал искать пуговицу, оторванную во время потасовки.
– Вот ваша пуговица, сэр. Дайте мне ваше пальто. Горничная займется этим.
– Успокойтесь, – велел ему Тобиас.
– Хорошо, сэр. Я буду спокоен.
На какое-то мгновение этот хулиган успокоился, хотя не сводил с писателя своих полных презрения темных глаз.
– Вы оторвали мне пуговицу, – удивленно сказал Тобиас. – Разве вы не лакей, Джек Мэггс? Вы же слуга, черт побери!
Ничего не ответив, Мэггс вызывающе сел в хозяйское кресло и скрестил свои массивные ноги.
– Я застрял здесь, – сказал он. – Две недели. Похоже, я уже застрял по пазуху в этом болоте.
Он потер свою заросшую темной щетиной щеку, и Тобиас заметил подергивание щеки от начинающегося тика.
– Вы увязли со мной, и я увяз с вами. С каждым прошедшим днем и вам и мне становится только хуже. Для меня вы придумали вашу эпидемию. Вы, разумеется, не могли предполагать, что это может окончиться так прискорбно.
– Я едва ли повинен в случае с пневмонией.
– Я же сказал, что вы не могли этого предполагать. После этих слов наступила пауза, и Тобиасу показалось, что ему угрожают.
– Я не дождусь, – продолжал Джек, – когда смогу пуститься в путь, но я не могу сделать этого, пока не найду Генри Фиппса. Как только увижусь с ним, тотчас же уеду. Задержка не входила в мои планы, но такова жизнь. – Он промолчал. – А то, что вы сделали с магнетическими флюидами мистера Спинкса…
Тобиас Отс посмотрел в лицо каторжника – кустистые черные брови, сухие потрескавшиеся губы. Это было отталкивающее, недоброе лицо.
– Думаете, меня можно шантажировать?
– Я хочу получить то, что мне причитается: имя этого «Ловца воров».
– Убирайтесь к черту, жулик вы эдакий! У Мэггса дернулась щека, тик усилился. Тобиас заметил это.
– Вы мне обещали.
Глядя в сверкающие гневом глаза противника, Тобиас вдруг понял, что потерять его он не может.
– Вы продали мне четырнадцать дней, Джек Мэггс. Я воспользовался лишь одиннадцатью из них.
– Но прошло уже две недели со дня нашего договора.
– Вы были у меня на сеансах всего одиннадцать раз. Каторжник прижал свою изуродованную руку к дергающейся щеке.
– Два дня, – принялся объяснять Тобиас, – у меня ушло на поездку в Брайтон – туда и обратно.
Мэггс шикогда ничего не просил. Это было видно по нему – он будет стоять прямо с высоко поднятой головой. Но сейчас все было не так, и Тобиас необъяснимым образом понял, что Мэггс готов был сломаться.
– У меня есть деньги. – Джек попробовал улыбнуться, но тик не позволил ему этого. – Двадцать гиней. Как вы на это смотрите? Я заплачу вам за адрес этого человека. Если будут другие расходы – я в вашем распоряжении.
Сумма потрясла Тобиаса. Он как-то резко и недоверчиво хохотнул.
– Тогда назовите вашу сумму. – Мэггс уже сидел на краю кресла. Подергивание мышц лица разительно изменило его – от боли оно стало странно бледным и морщинистым. – Тридцать, если хотите. И тогда я исчезну из жизни всех вас.
– Мне очень жаль, старина, – холодно сказал Тоби. – Но вы должны вернуть мне мои три дня.
– Ради всех святых, сжальтесь. Я не могу ждать три дня. Я не выдержу этого.
– Но вы по-прежнему мой субъект, сколько бы ботинок ни меняли.
Но Мэггс почти не слышал его. У него закатились глаза, и он с глухим стоном схватился обеими руками за лицо.
Тобиас смотрел, как его противник медленно опустился на подушк:и кресла. Горничной, внезапно появившейся из темноты, он сказал:
– Вы можете послать его ко мне завтра утром в девять. Я полечу его.
Глава 52
Когда Тобиас вернулся домой, уже стемнело. Он нашел жену, свояченицу и экономку в кухне, купающих в железной ванночке жалобно плачущего ребенка.
– Что это? Что случилось?
Женщины даже не обернулись в его сторону, и это заставило его пульс лихорадочно забиться.
– Что здесь происходит? – крикнул он, протискиваясь в их круг, и увидел своего сына: лицо бледное, крохотная грудка ребенка воспалена. Вчерашний нарыв превратился в очень твердую опухоль багрового цвета. Когда же папа коснулся ее пальцем, сынок издал жалобный крик.
– Что с ним, Господи! Что это!
– Ведьмино молоко, – пробормотала экономка, тоже легонько коснувшись опухоли кончиками пальцев. – Твердая как камень, – заключила она.
– У него температура, – пожаловалась жена. – Я послала сына бакалейщика за доктором Гривсом, но мальчишка, видимо, чем-то рассердил доктора. Он прогнал его, так ничего и не ответив.
– Этот мальчишка! – сердито воскликнула старая экономка. – Его лучше послать обратно в Ирландию. Ему и его мамаше здесь делать нечего.
– Проклятый Гривс, – невольно вырвалось у Тобиаса, и три женщины с испугом уставились на него, но он стал улыбаться, ворковать и размахивать руками над больным младенцем.
– Гривс… о, этот Гривс, – наконец промолвил он. – Бедный старый Гривс.
– Что случилось с доктором Гривсом?
Что он мог им ответить? Поэтому, быстро сказав, что он сам поедет за доктором, он бросился вон из дома на Лембс-Кондуит-стрит, по которой, к счастью, гремя колесами, проезжал экипаж.
Он окликнул его, сам еще не зная, что будет делать дальше.
Тобиас посмотрел на неподвижное лицо кучера, прочно укутанного в многослойную накидку, тот со своих высоких козел сердито покосился на пассажира. Кучер был крепкого вида мужчина с кустистыми бровями и желтыми крупными, похожими на могильные плиты, зубами.
– Куда прикажете, сэр?
– Мне нужен доктор, который живет поблизости. Вы знаете такого?
– Доктор, сэр? Да, сэр. Прямо здесь, чуть подальше. Экипаж тронулся по Лембс-Кондуит-стрит, потом вдоль
Грейс-Инн-роуд мимо нескольких домов, где фонари освещали таблички с именами врачей.
– Послушайте, вы…
– Да, сэр.
– У меня всего шиллинг или два в кармане. Куда вы меня везете?
– Как куда? На Мертон-стрит, к доктору Хардуику.
– А какой он доктор?
– Бог его знает, сэр, – бодро крикнул кучер, – но он доктор, и о нем хорошо говорят, я это знаю.
У Тобиаса Отса невольно мелькнула мысль: какого же сорта люди хорошо говорят об этом докторе и почему. Однако иного выбора у него не было.
– Ладно, – согласился он, – везите к доктору Хардуику.
Вскоре они въехали в темную маленькую улочку в Клеркенуэлле. Экгпаж остановился у высокого узкого дома с закопченным, еле светившим фонарем у двери. Если бы не этот фонарь, Тобиас подумал бы, что в этом доме никто не живет.
– Если у вас всего один шиллинг, – сказал кучер, – возвращайтесь побыстрее, сэр.
– Хорошо, – ответил Тобиас. Выйдя из экипажа, он осторожно приблизился к одинокому дому. Входная дверь его перекосилась, а на лестнице крыльца стоял крепкий запах кошек, словно их стая ночевала здесь.
Тобиас постучал в дверь один раз, затем другой посильнее.
Вскоре где-то в глубине дома послышались шаркающие шаги, и наконец голос спросил:
– Кто там?
– У меня болен ребенок. Мне нужен врач. Мужской голос что-то сказал – всего одно слово, –
но Тобиас не расслышал и постучал сильнее.
– Мне нужен доктор.
Послышался звон сброшенных на пол цепочек, высокая дверь чуть отворилась. В темноте – ибо казалось, что в доме нет ни единой зажженной свечи, он разглядел мужское лицо, видимо, старика и, судя по голосу, довольно дряхлого.
– Кто здесь?
– Простите меня. Вы доктор Хардуик?
– Да, сэр, я доктор Хардуик, им всегда был и буду еще немалое время, надеюсь. С кем имею честь, мистер, раз вы постучали в мою дверь и прервали мое общение с селедкой?
– Моя фамилия Отс, и мой ребенок болен.
– Сколько ему лет?
– Ему три месяца.
– Тогда вы должны знать, как непреложный факт, – дети всегда болеют. Такова их природа. Как он болен?
– У него температура. У него на груди огромная опухоль.
– Если вы хотите заплатить мне только шиллинг, – с улицы донесся голос кучера, – то я не могу ждать, пока вы подпишете мирный договор.
– Кто это? – спросил доктор.
– Кучер наемного экипажа.
– Вы должны ему деньги?
– Сэр, вы поедете со мной?
– А вы сможете оплатить мой визит? – спросил доктор. – Такой вопрос всегда не мешает выяснить сразу, – добавил он.
– Да, да, я заплачу вам, – поспешил успокоить его Тобиас Отс.
– Я беру за визит пять шиллингов, сколько брал всегда со времен битвы при Ватерлоо.
– Прошу вас, доктор…
– Но все знают, что я вместо денег беру китайские чашки и нередко небольшие вещицы из дельфтскои керамики. Не настаиваю на этом, просто говорю на всякий случай.
– Спасибо, – поблагодарил Тобиас, у которого не было ни дельфтскои керамики, ни китайских чашек, чтобы ими оплатить визит доктора.
– Я просто хочу, чтобы вы это знали.
– Я благодарю вас за то, что вы дали мне возможность подумать. – После этих заверений терзаемый страхом отец больного ребенка наконец усадил доктора в экипаж, более не думая о своих финансовых затруднениях.
Поездка проходила в полном молчании, из нее Тобиас запомнил лишь сильный запах селедки, которую доктор, видимо, ел с большим удовольствием. Только когда они достигли Лембс-Кондуит-стрит, у Тобиаса появилась возможность немного рассмотреть доктора, а потом, еще получше, при свете свечи, высоко поднятой в руке Мери; она встречала их у дверей. Тогда он наконец увидел, каков собой доктор Хардуик. Это был человек лет шестидесяти, с круглой лысиной на макушке, обрамленной буйной рыжей шевелюрой, тронутой сединой. Его брови, тоже рыжие, сурово нависали над утратившими блеск глазами и словно давили на них – они были главенствующей чертой этого старого лица.
На докторе была старая изношенная одежда: просторное пальто с обтрепанными подолом и рукавами. Мери Отс, тоже успевшая разглядеть доктора, стала такого же цвета, как восковая свеча у нее в руке.
– Это доктор Хардуик, дорогая, – представил его Тобиас.
У его жены брызнули слезы из глаз, и она убежала в кухню. Спустя несколько минут доктор и ее муж нашли ее там, в отчаянии прижимавшую к себе плачущего ребенка.
Непритязательного вида доктор вошел в кухню, как в собственный дом. Бросив саквояж на стол, он потребовал воды, чтобы вымыть руки.
Скребя щеткой свои большие, усеянные веснушками руки, он повернулся к миссис Отс, которая, забившись в угол, качала сына и что-то нашептывала ему.
– Итак, мадам, – обратился к ней доктор, – прошу дать мне моего пациента.
Мери Отс со страхом смотрела на мужа, но он повторил слова доктора. Хозяин дома, глядя на то, как его сын переходит из рук матери в руки старого доктора, тут же вспомнил случай с доктором Снайпсом из Уэппинга, убившем трех вдов, своих пациенток, и скормивших их своему фокстерьеру. Ему захотелось закричать: остановитесь! Хватит! Но он лишь молча следил за тем, как посторонний человек, сняв с его драгоценного сына пеленку, сжимает ему живот своими узловатыми пальцами.
– Подержите его. Нет, не вы, мадам. Вы, сэр.
Тобиас послушно сделал, как было приказано: он держал своего сына, прижав его к столу. Доктор, вынув из саквояжа небольшую спиртовку, зажег ее, и Тоби на мгновение отвернулся. Когда он снова посмотрел, старый доктор проводил лезвием пинцета по голубому язычку пламени спиртовки.
– Держите его крепко, сэр. Мадам, отвернитесь.
Тобиас Отс глянул на трех женщин, сбившихся в кучку, в углу у посудомойки, его жена посередине. У обеих сестер было одинаковое выражение лица – широко раскрытые от ужаса глаза и рты.
Тобиас Отс быстро отвернулся.
– Папа с тобой, – прошептал он, чувствуя себя лжецом и полным дураком. – Папа с тобой, мой дорогой сыночек.
По мере того как скальпель приближался к тельцу ребенка, глаза Тобиаса наполнялись слезами. А когда скальпель коснулся нарыва и широкой струей выплеснулся ГНОЙ, лицо ребенка свела судорога боли, и маленькое существо издало отчаянный крик протеста. Тобиас Отс тоже закричал. Ему было все равно, что подумают о нем те, кто видит его в эту минуту. Его отец так и остался глубоко в нем, и, глядя на гной, текущий из раны невинного младенца, он понял, что это течет его собственный яд.
Глава 53
Когда рана была зашита и старый доктор обильно смазал всю грудь маленького Джона какой-то яростно-красной жидкостью, отчаянный плач маленького пациента стал стихать, вся женская половина домочадцев поспешно удалилась с ним в детскую, доктор убрал хирургический нож и спиртовку в свой огромный саквояж и громко защелкнул его. Затем его слезящиеся глаза под табачно-рыжими бровями остановились на Тобиасе Отсе.
– А теперь… – начал он.
Ему не пришлось продолжать, ибо Тобиас знал, что последует за этим, и поспешил предупредить:
– Я жду ваш счет, – сказал он доктору.
Тут вся заботливость, внимание и доброта, с какими старые пальцы доктора касались детского тельца, исчезли. Тобиас Отс видел перед собой голову старика, втянутую в плечи по уши, как будто кожа сжалась на его костях.
Доктор Хардуик сложил руки на своем выцветшем жилете, а его кустистые брови опустились так низко, что почти закрыли глаза.
– Я не выписываю счетов, – холодно сказал он. – Я не держатель гостиницы. Мне нужны мои пять шиллингов, сэр, я ясно дал вам это понять, когда вы меня вытащили из дома, прервав мой ужин.
– Прошу, не ставьте меня в неловкое положение… – начал было Тобиас.
– Прошу, не злите меня, – прервал его доктор, понизив голос.
Он быстро схватил саквояж и свое обтрепанное пальто. Тобиас облегченно вздохнул, решив, что мучительная для него сцена на этом и закончится. Он прошел вслед за доктором в холл, но тут оказалось, что этот посторонний ему человек не только не уходит, но намерен гораздо глубже познакомиться с жизнью его семьи.
Доктор Хардуик, вынув свечу из настенного канделябра, направился в гостиную и стал осматривать все, что стояло на столах и висело на стенах.
– Вы недавно въехали в этот дом? – спросил он тоном покупателя на аукционе, а не гостя в чужом доме.
Вопрос показался Тобиасу настолько нахальным, что он вначале не счел нужным на него отвечать, но, вспомнив, в каком двусмысленном положении находится при своем полном безденежье, все же сказал:
– Всего несколько месяцев.
– Какая у вас профессия, сэр?
– Я литератор, сэр.
Доктор внял с каминной доски какую-то фаянсовую безделушку, повертел ее в руках и поставил обратно.
– Вам следовало бы немного погодить с женитьбой. До того времени, пока у вас не появился хотя бы небольшой капитал.
Тобиас попытался рассмеяться.
– Что вы знаете о моем капитале?
Доктор держал в руке голубое расписное блюдо, которое Мери с гордостью всегда всем показывала, – оно стояло в центре каминной доски.
– Знаю только то, что вижу. И это говорит мне об обратном.
Лишь потом, когда доктор ушел, Тобиас Отс осознал, каким грубым и невоспитанным он был, как временами откровенно оскорблял его; он был подобен человеку, который издалека наблюдает, как кто-то бросается с моста Ватерлоо, однако едва верит тому, чему является свидетелем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Жизнь Тобиаса рушилась.
Глава 51
Самый ужасный четвертый год своей жизни Тобиас провел в сиротском приюте в Шропшире, где терпел постоянные обиды и побои. После приюта он прожил год в Девоне, у матери, которая, не стесняясь, выражала свое недовольство его присутствием. В беззащитном пятилетнем возрасте привезенный ею в Лондон Тобиас вскоре был отдан на воспитание своему отцу, но жестокое отношение этого джентльмена заставило его сына вскоре самому искать себе дорогу в городе, готовом любого втоптать в грязь.
Он был брошен на произвол судьбы, но не превратился в бездомного бродягу или отребье.
Ему не пришлось учиться в настоящей школе, но он сам научился читать и писать, силой собственной воли он сам воспитал себя, сделал человеком и кудесником в этом большом неласковом городе.
Теперь ежедневно в «Морнинг кроникл» и раз в две недели в «Обзервере» Тобиас Отс создавал свой Лондон. Увлеченно, сам себе удивляясь, он придумывал ему названия, чертил его карты, расширял улицы и сужал грязные переулки, рисовал его пейзажи и глядел на них, словно в грустные окна своего детства. Он представлял себе собственную респектабельную жизнь: жена, ребенок, свой дом. Он сам создал себе имя юмористическими рассказами. Он преуспевал, отрастил брюшко, стал другом титулованной дамы, вторым его другом был известный актер, третьим – кавалер Ордена английского королевства, четвертым – тоже писатель и наставник юной королевы Виктории. Ему было даже страшно оглянуться назад, так далеко он ушел.
До того утра, когда его шутка и розыгрыш убили человека.
А потом – отказ доктора иметь с ним дело, и этот каторжник, из отбросов общества, позволил себе схватить его и трясти, словно кролика.
– Вам лучше успокоиться, сэр, – сказал он Джеку Мэггсу, хотя это он, Тобиас Отс, стал по злой прихоти судьбы преступником. – Если хотите, чтобы все кончилось благополучно, держите себя в руках, – крикнул он испуганно.
Освободившись от рук Мэггса, Тобиас стал искать пуговицу, оторванную во время потасовки.
– Вот ваша пуговица, сэр. Дайте мне ваше пальто. Горничная займется этим.
– Успокойтесь, – велел ему Тобиас.
– Хорошо, сэр. Я буду спокоен.
На какое-то мгновение этот хулиган успокоился, хотя не сводил с писателя своих полных презрения темных глаз.
– Вы оторвали мне пуговицу, – удивленно сказал Тобиас. – Разве вы не лакей, Джек Мэггс? Вы же слуга, черт побери!
Ничего не ответив, Мэггс вызывающе сел в хозяйское кресло и скрестил свои массивные ноги.
– Я застрял здесь, – сказал он. – Две недели. Похоже, я уже застрял по пазуху в этом болоте.
Он потер свою заросшую темной щетиной щеку, и Тобиас заметил подергивание щеки от начинающегося тика.
– Вы увязли со мной, и я увяз с вами. С каждым прошедшим днем и вам и мне становится только хуже. Для меня вы придумали вашу эпидемию. Вы, разумеется, не могли предполагать, что это может окончиться так прискорбно.
– Я едва ли повинен в случае с пневмонией.
– Я же сказал, что вы не могли этого предполагать. После этих слов наступила пауза, и Тобиасу показалось, что ему угрожают.
– Я не дождусь, – продолжал Джек, – когда смогу пуститься в путь, но я не могу сделать этого, пока не найду Генри Фиппса. Как только увижусь с ним, тотчас же уеду. Задержка не входила в мои планы, но такова жизнь. – Он промолчал. – А то, что вы сделали с магнетическими флюидами мистера Спинкса…
Тобиас Отс посмотрел в лицо каторжника – кустистые черные брови, сухие потрескавшиеся губы. Это было отталкивающее, недоброе лицо.
– Думаете, меня можно шантажировать?
– Я хочу получить то, что мне причитается: имя этого «Ловца воров».
– Убирайтесь к черту, жулик вы эдакий! У Мэггса дернулась щека, тик усилился. Тобиас заметил это.
– Вы мне обещали.
Глядя в сверкающие гневом глаза противника, Тобиас вдруг понял, что потерять его он не может.
– Вы продали мне четырнадцать дней, Джек Мэггс. Я воспользовался лишь одиннадцатью из них.
– Но прошло уже две недели со дня нашего договора.
– Вы были у меня на сеансах всего одиннадцать раз. Каторжник прижал свою изуродованную руку к дергающейся щеке.
– Два дня, – принялся объяснять Тобиас, – у меня ушло на поездку в Брайтон – туда и обратно.
Мэггс шикогда ничего не просил. Это было видно по нему – он будет стоять прямо с высоко поднятой головой. Но сейчас все было не так, и Тобиас необъяснимым образом понял, что Мэггс готов был сломаться.
– У меня есть деньги. – Джек попробовал улыбнуться, но тик не позволил ему этого. – Двадцать гиней. Как вы на это смотрите? Я заплачу вам за адрес этого человека. Если будут другие расходы – я в вашем распоряжении.
Сумма потрясла Тобиаса. Он как-то резко и недоверчиво хохотнул.
– Тогда назовите вашу сумму. – Мэггс уже сидел на краю кресла. Подергивание мышц лица разительно изменило его – от боли оно стало странно бледным и морщинистым. – Тридцать, если хотите. И тогда я исчезну из жизни всех вас.
– Мне очень жаль, старина, – холодно сказал Тоби. – Но вы должны вернуть мне мои три дня.
– Ради всех святых, сжальтесь. Я не могу ждать три дня. Я не выдержу этого.
– Но вы по-прежнему мой субъект, сколько бы ботинок ни меняли.
Но Мэггс почти не слышал его. У него закатились глаза, и он с глухим стоном схватился обеими руками за лицо.
Тобиас смотрел, как его противник медленно опустился на подушк:и кресла. Горничной, внезапно появившейся из темноты, он сказал:
– Вы можете послать его ко мне завтра утром в девять. Я полечу его.
Глава 52
Когда Тобиас вернулся домой, уже стемнело. Он нашел жену, свояченицу и экономку в кухне, купающих в железной ванночке жалобно плачущего ребенка.
– Что это? Что случилось?
Женщины даже не обернулись в его сторону, и это заставило его пульс лихорадочно забиться.
– Что здесь происходит? – крикнул он, протискиваясь в их круг, и увидел своего сына: лицо бледное, крохотная грудка ребенка воспалена. Вчерашний нарыв превратился в очень твердую опухоль багрового цвета. Когда же папа коснулся ее пальцем, сынок издал жалобный крик.
– Что с ним, Господи! Что это!
– Ведьмино молоко, – пробормотала экономка, тоже легонько коснувшись опухоли кончиками пальцев. – Твердая как камень, – заключила она.
– У него температура, – пожаловалась жена. – Я послала сына бакалейщика за доктором Гривсом, но мальчишка, видимо, чем-то рассердил доктора. Он прогнал его, так ничего и не ответив.
– Этот мальчишка! – сердито воскликнула старая экономка. – Его лучше послать обратно в Ирландию. Ему и его мамаше здесь делать нечего.
– Проклятый Гривс, – невольно вырвалось у Тобиаса, и три женщины с испугом уставились на него, но он стал улыбаться, ворковать и размахивать руками над больным младенцем.
– Гривс… о, этот Гривс, – наконец промолвил он. – Бедный старый Гривс.
– Что случилось с доктором Гривсом?
Что он мог им ответить? Поэтому, быстро сказав, что он сам поедет за доктором, он бросился вон из дома на Лембс-Кондуит-стрит, по которой, к счастью, гремя колесами, проезжал экипаж.
Он окликнул его, сам еще не зная, что будет делать дальше.
Тобиас посмотрел на неподвижное лицо кучера, прочно укутанного в многослойную накидку, тот со своих высоких козел сердито покосился на пассажира. Кучер был крепкого вида мужчина с кустистыми бровями и желтыми крупными, похожими на могильные плиты, зубами.
– Куда прикажете, сэр?
– Мне нужен доктор, который живет поблизости. Вы знаете такого?
– Доктор, сэр? Да, сэр. Прямо здесь, чуть подальше. Экипаж тронулся по Лембс-Кондуит-стрит, потом вдоль
Грейс-Инн-роуд мимо нескольких домов, где фонари освещали таблички с именами врачей.
– Послушайте, вы…
– Да, сэр.
– У меня всего шиллинг или два в кармане. Куда вы меня везете?
– Как куда? На Мертон-стрит, к доктору Хардуику.
– А какой он доктор?
– Бог его знает, сэр, – бодро крикнул кучер, – но он доктор, и о нем хорошо говорят, я это знаю.
У Тобиаса Отса невольно мелькнула мысль: какого же сорта люди хорошо говорят об этом докторе и почему. Однако иного выбора у него не было.
– Ладно, – согласился он, – везите к доктору Хардуику.
Вскоре они въехали в темную маленькую улочку в Клеркенуэлле. Экгпаж остановился у высокого узкого дома с закопченным, еле светившим фонарем у двери. Если бы не этот фонарь, Тобиас подумал бы, что в этом доме никто не живет.
– Если у вас всего один шиллинг, – сказал кучер, – возвращайтесь побыстрее, сэр.
– Хорошо, – ответил Тобиас. Выйдя из экипажа, он осторожно приблизился к одинокому дому. Входная дверь его перекосилась, а на лестнице крыльца стоял крепкий запах кошек, словно их стая ночевала здесь.
Тобиас постучал в дверь один раз, затем другой посильнее.
Вскоре где-то в глубине дома послышались шаркающие шаги, и наконец голос спросил:
– Кто там?
– У меня болен ребенок. Мне нужен врач. Мужской голос что-то сказал – всего одно слово, –
но Тобиас не расслышал и постучал сильнее.
– Мне нужен доктор.
Послышался звон сброшенных на пол цепочек, высокая дверь чуть отворилась. В темноте – ибо казалось, что в доме нет ни единой зажженной свечи, он разглядел мужское лицо, видимо, старика и, судя по голосу, довольно дряхлого.
– Кто здесь?
– Простите меня. Вы доктор Хардуик?
– Да, сэр, я доктор Хардуик, им всегда был и буду еще немалое время, надеюсь. С кем имею честь, мистер, раз вы постучали в мою дверь и прервали мое общение с селедкой?
– Моя фамилия Отс, и мой ребенок болен.
– Сколько ему лет?
– Ему три месяца.
– Тогда вы должны знать, как непреложный факт, – дети всегда болеют. Такова их природа. Как он болен?
– У него температура. У него на груди огромная опухоль.
– Если вы хотите заплатить мне только шиллинг, – с улицы донесся голос кучера, – то я не могу ждать, пока вы подпишете мирный договор.
– Кто это? – спросил доктор.
– Кучер наемного экипажа.
– Вы должны ему деньги?
– Сэр, вы поедете со мной?
– А вы сможете оплатить мой визит? – спросил доктор. – Такой вопрос всегда не мешает выяснить сразу, – добавил он.
– Да, да, я заплачу вам, – поспешил успокоить его Тобиас Отс.
– Я беру за визит пять шиллингов, сколько брал всегда со времен битвы при Ватерлоо.
– Прошу вас, доктор…
– Но все знают, что я вместо денег беру китайские чашки и нередко небольшие вещицы из дельфтскои керамики. Не настаиваю на этом, просто говорю на всякий случай.
– Спасибо, – поблагодарил Тобиас, у которого не было ни дельфтскои керамики, ни китайских чашек, чтобы ими оплатить визит доктора.
– Я просто хочу, чтобы вы это знали.
– Я благодарю вас за то, что вы дали мне возможность подумать. – После этих заверений терзаемый страхом отец больного ребенка наконец усадил доктора в экипаж, более не думая о своих финансовых затруднениях.
Поездка проходила в полном молчании, из нее Тобиас запомнил лишь сильный запах селедки, которую доктор, видимо, ел с большим удовольствием. Только когда они достигли Лембс-Кондуит-стрит, у Тобиаса появилась возможность немного рассмотреть доктора, а потом, еще получше, при свете свечи, высоко поднятой в руке Мери; она встречала их у дверей. Тогда он наконец увидел, каков собой доктор Хардуик. Это был человек лет шестидесяти, с круглой лысиной на макушке, обрамленной буйной рыжей шевелюрой, тронутой сединой. Его брови, тоже рыжие, сурово нависали над утратившими блеск глазами и словно давили на них – они были главенствующей чертой этого старого лица.
На докторе была старая изношенная одежда: просторное пальто с обтрепанными подолом и рукавами. Мери Отс, тоже успевшая разглядеть доктора, стала такого же цвета, как восковая свеча у нее в руке.
– Это доктор Хардуик, дорогая, – представил его Тобиас.
У его жены брызнули слезы из глаз, и она убежала в кухню. Спустя несколько минут доктор и ее муж нашли ее там, в отчаянии прижимавшую к себе плачущего ребенка.
Непритязательного вида доктор вошел в кухню, как в собственный дом. Бросив саквояж на стол, он потребовал воды, чтобы вымыть руки.
Скребя щеткой свои большие, усеянные веснушками руки, он повернулся к миссис Отс, которая, забившись в угол, качала сына и что-то нашептывала ему.
– Итак, мадам, – обратился к ней доктор, – прошу дать мне моего пациента.
Мери Отс со страхом смотрела на мужа, но он повторил слова доктора. Хозяин дома, глядя на то, как его сын переходит из рук матери в руки старого доктора, тут же вспомнил случай с доктором Снайпсом из Уэппинга, убившем трех вдов, своих пациенток, и скормивших их своему фокстерьеру. Ему захотелось закричать: остановитесь! Хватит! Но он лишь молча следил за тем, как посторонний человек, сняв с его драгоценного сына пеленку, сжимает ему живот своими узловатыми пальцами.
– Подержите его. Нет, не вы, мадам. Вы, сэр.
Тобиас послушно сделал, как было приказано: он держал своего сына, прижав его к столу. Доктор, вынув из саквояжа небольшую спиртовку, зажег ее, и Тоби на мгновение отвернулся. Когда он снова посмотрел, старый доктор проводил лезвием пинцета по голубому язычку пламени спиртовки.
– Держите его крепко, сэр. Мадам, отвернитесь.
Тобиас Отс глянул на трех женщин, сбившихся в кучку, в углу у посудомойки, его жена посередине. У обеих сестер было одинаковое выражение лица – широко раскрытые от ужаса глаза и рты.
Тобиас Отс быстро отвернулся.
– Папа с тобой, – прошептал он, чувствуя себя лжецом и полным дураком. – Папа с тобой, мой дорогой сыночек.
По мере того как скальпель приближался к тельцу ребенка, глаза Тобиаса наполнялись слезами. А когда скальпель коснулся нарыва и широкой струей выплеснулся ГНОЙ, лицо ребенка свела судорога боли, и маленькое существо издало отчаянный крик протеста. Тобиас Отс тоже закричал. Ему было все равно, что подумают о нем те, кто видит его в эту минуту. Его отец так и остался глубоко в нем, и, глядя на гной, текущий из раны невинного младенца, он понял, что это течет его собственный яд.
Глава 53
Когда рана была зашита и старый доктор обильно смазал всю грудь маленького Джона какой-то яростно-красной жидкостью, отчаянный плач маленького пациента стал стихать, вся женская половина домочадцев поспешно удалилась с ним в детскую, доктор убрал хирургический нож и спиртовку в свой огромный саквояж и громко защелкнул его. Затем его слезящиеся глаза под табачно-рыжими бровями остановились на Тобиасе Отсе.
– А теперь… – начал он.
Ему не пришлось продолжать, ибо Тобиас знал, что последует за этим, и поспешил предупредить:
– Я жду ваш счет, – сказал он доктору.
Тут вся заботливость, внимание и доброта, с какими старые пальцы доктора касались детского тельца, исчезли. Тобиас Отс видел перед собой голову старика, втянутую в плечи по уши, как будто кожа сжалась на его костях.
Доктор Хардуик сложил руки на своем выцветшем жилете, а его кустистые брови опустились так низко, что почти закрыли глаза.
– Я не выписываю счетов, – холодно сказал он. – Я не держатель гостиницы. Мне нужны мои пять шиллингов, сэр, я ясно дал вам это понять, когда вы меня вытащили из дома, прервав мой ужин.
– Прошу, не ставьте меня в неловкое положение… – начал было Тобиас.
– Прошу, не злите меня, – прервал его доктор, понизив голос.
Он быстро схватил саквояж и свое обтрепанное пальто. Тобиас облегченно вздохнул, решив, что мучительная для него сцена на этом и закончится. Он прошел вслед за доктором в холл, но тут оказалось, что этот посторонний ему человек не только не уходит, но намерен гораздо глубже познакомиться с жизнью его семьи.
Доктор Хардуик, вынув свечу из настенного канделябра, направился в гостиную и стал осматривать все, что стояло на столах и висело на стенах.
– Вы недавно въехали в этот дом? – спросил он тоном покупателя на аукционе, а не гостя в чужом доме.
Вопрос показался Тобиасу настолько нахальным, что он вначале не счел нужным на него отвечать, но, вспомнив, в каком двусмысленном положении находится при своем полном безденежье, все же сказал:
– Всего несколько месяцев.
– Какая у вас профессия, сэр?
– Я литератор, сэр.
Доктор внял с каминной доски какую-то фаянсовую безделушку, повертел ее в руках и поставил обратно.
– Вам следовало бы немного погодить с женитьбой. До того времени, пока у вас не появился хотя бы небольшой капитал.
Тобиас попытался рассмеяться.
– Что вы знаете о моем капитале?
Доктор держал в руке голубое расписное блюдо, которое Мери с гордостью всегда всем показывала, – оно стояло в центре каминной доски.
– Знаю только то, что вижу. И это говорит мне об обратном.
Лишь потом, когда доктор ушел, Тобиас Отс осознал, каким грубым и невоспитанным он был, как временами откровенно оскорблял его; он был подобен человеку, который издалека наблюдает, как кто-то бросается с моста Ватерлоо, однако едва верит тому, чему является свидетелем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39