А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Принцип Урукхая Великого: «Если ты слаб, покажи врагу, что силен; если силен — покажи, что слаб».
— Верно, — кивнул барон. — Ну и к тому же — вастаки. Прознай эти трупоеды про мифриловую кольчугу, они в первую же ночь перерезали бы ему глотку, дернули с ней куда-нибудь на юга — хоть в тот же Умбар — и стали бы там состоятельными людьми. Если только не перекрошили бы друг дружку при дележке...
Сержант мрачно присвистнул:
— Час от часу не легче! Выходит, этот самый Элоар и вправду был у них преизрядной шишкой... Так что эльфы, надо думать, в поисках нашей шайки не поленятся перевернуть каждый камешек на хаммаде и просеять каждый бархан. Ни времени, ни людей на это не пожалеют...
Он без труда и в деталях представил себе, как все это будет, благо сам не раз участвовал в операциях прочесывания — и в качестве дичи, и в качестве охотника. Надо думать, они стянут сюда не меньше полутора сотен пеших и конных — сколько их вообще наберется на этом участке тракта; конные первым делом перережут путь на Хоутийн-Хотгор и замкнут полукольцо по несходному краю хаммада, а пешие двинутся облавой от разгромленной стоянки, заглядывая по ходу дела в каждую песчаночью нору. По такому раскладу можно обойтись и без опытных следопытов — здесь (как, впрочем, и везде) противника можно тупо задавить численностью. Базироваться эта орава будет на ближний опорный пункт — только там есть достаточно емкий колодец, там же разместится и штаб командующего операцией...
Цэрлэг хорошо знал тот «опорный пункт» — караван-сарай, заброшенный вместе со всем старым Нурнонским трактом с той поры, как Закатное Принурнонье трудами ирригаторов обратилось в мертвый солончак. Это было обширное квадратное строение из саманного кирпича со всякого рода глинобитными хозяйственными пристройками: на задах — развалины прежнего, разрушенного землетрясением, караван-сарая, густо заросшие бактрианьей колючкой и полынью... Стоп-стоп-стоп!.. А ведь, между прочим, эти развалины будут последним местом, где им придет в голову шарить!.. Вот именно — последним; в том смысле, что рано или поздно доберутся и до них, методом исключения. Жалко — по первой прикидке затея смотрится неплохо... А если проложить ложную следовую дорожку — заячью петлю со скидкой?.. Ну, и дальше куда?..
Ночные минуты между тем утекали струйкой воды из прорванного бурдюка, и в выражении лица и позе разведчика обозначилось вдруг нечто такое, что Халаддин понял с неумолимой ясностью: тот путей к спасению тоже не видит. Мягкая ледяная рука залезла к доктору во внутренности и начала неторопливо перебирать их, будто рыбу, трепещущую на дне лодки; то был не страх солдата перед боем (через это он сегодня уже прошел), а нечто совсем иное — сродни темному иррациональному ужасу внезапно потерявшегося ребенка. Сейчас лишь он понял, что Цэрлэг не просто ползал за водой для него сквозь кишащий эльфами лес у Осгилиата и волок его на себе под носом у минас-моргульских часовых — разведчик все эти дни укрывал доктора своей мощной и уютной защитной аурой — «спокуха на лице, порядок в доме», — и вот она-то сейчас и разлезалась клочьями. Халаддин ведь, если честно, ввязался во всю эту дурацкую затею с «акцией возмездия» оттого лишь, что твердо положил для себя: лучше уж оказаться в самой крутой переделке, но вместе с Цэрлэгом, — и на сей раз не угадал. Круг замкнулся — Элоар заплатил за Тэшгол, они через несколько часов заплатят за эту дюну... И тогда он, потеряв голову от страха и отчаяния, заорал в лицо орокуэну:
— Ну что, доволен?!! Отомстил по первому разряду и все не налюбуешься на свою работу?! Расплатился всеми нами за одного эльфийского ублюдка, пропади он пропадом!!
— Как ты сказал? — откликнулся тот со странным выражением. — Чтобы этот эльф пропал пропадом, да?
ГЛАВА 13
И осекшийся на полуслове Халаддин увидал перед собою прежнего, привычного, Цэрлэга — который знает, как надо.
— Прости. — севшим голосом пробормотал он, не зная, куда девать глаза.
— Ладно, бывает; проехали. А теперь вспомни точно — и вы, барон, тоже: та пара вастаков — они слиняли, когда я уже схватился с Элоаром или раньше? До или после?
— По-моему, до...
— Совершенно точно до, сержант, голову наотруб.
— Все верно. То есть они не могут знать не только о его смерти, но и даже о том, что он вообще вступал в бой... Теперь так... Доктор, сможет барон пройти хоть пару-тройку миль? Если на костылях?
— Если на костылях — пожалуй, да. Я накачаю его обезболивающими... Правда, потом будет такая реакция, что...
— Действуйте, доктор, — иначе у него просто не будет никакого «потом»! Соберите аптечку, немного воды и этих самых галет — больше ничего; ну и какое-нибудь оружие, для порядку...
Через несколько минут сержант вручил Тангорну пару крестообразных костылей, тут же изготовленных им из укороченых вастакских копий, и начал инструктаж.
— Мы сейчас расстанемся. Вы выйдете на краешек хаммада и двинетесь прямо вдоль него на север...
— Как на север?! Там же пост!
— Вот именно.
— А-а-а, понял... «Делай обратное тому, что ожидает противник»...
— Соображаешь, медицина! Продолжаю. С хаммада на песок не сходить. Если — вернее, когда, — барон начнет отрубаться, тебе придется взять его на загривок: костыли при этом не бросать, ясно? Все время следи, чтобы не открылась рана — а то кровь из-под повязки накапает дорожку. Главное для вас — не оставить за собою следов; на хаммаде это не сложно — щебенка... А я нагоню вас часа через... два — два с половиной.
— Что ты задумал?
— Потом объясню — сейчас уже каждая минута на счету. Вперед, орлы, — в темпе марша!.. Да, постой! Кинь-ка пару орешков кола — мне тоже не повредит.
И, проводив взглядом удаляющихся товарищей, разведчик принялся за работу. Сделать предстояло еще уйму вещей, часть из них — мелочи, которые немудрено и позабыть в суматохе. Например, собрать все то барахло, которое пригодится впоследствии, если им доведется выскочить живыми из этого переплета — от эльфийского оружия до Тангорновых книжек, — и аккуратно закопать это все, приметив ориентиры. Приготовить свой тюк — вода, рационы, теплые плащи, оружие — и оттащить его в хаммад. Ну вот, а теперь — самое главное.
Идея Цэрлэга, на которую его нежданно-негаданно навел Халаддин, заключалась в следующем. Если представить себе, что Элоар при ночном нападении не погиб, а удрал в пустыню и заблудился (запросто: эльф в пустыне — это как орокуэн в лесу), эти ребята, несомненно, будут искать прежде всего своего принца (или кто он у них там), а уж только потом — партизан, замочивших шестерых вастакских наемников (невелика потеря). И теперь ему надлежало превратить это бредовое допущение в несомненный факт.
Подойдя к эльфу, он стащил с его ног мокасины и подобрал валяющийся рядом разрезанный кожаный нагрудник; заметил при этом на левой руке убитого простенькое серебряное кольцо и на всякий случай сунул в карман. Затем, вырыв ямку глубиной в пару футов, прикопал труп и тщательно заровнял песок; сам по себе такой ход был бы довольно наивен — если не создать при этом иллюзию того, что поверхность песка в этом месте является заведомо нетронутой. Для этого нам понадобится труп кого-нибудь из вастаков, желательно с минимальными повреждениями: пожалуй, тот часовой, что убит стрелой Халаддина, подойдет как раз. Аккуратно перенеся его на то самое место, где был закопан эльф, Цэрлэг перерезал вастаку горло от уха до уха и «спустил кровь», как это проделывают охотники со своей добычей, после чего уложил того в натекшую лужу, придав позе некоторую естественность. Теперь кажется вполне очевидным, что наемник погиб именно здесь: пожалуй, искать один труп прямо под другим, застывшим на пропитанном кровью песке, можно, лишь точно зная, что он там — нормальному человеку такое в голову прийти не должно.
Итак, полдела сделано — настоящий эльф исчез; теперь у него должен появиться двойник — живой и весьма даже шустрый. Орокуэн переобулся в эльфийские мокасины («Черт, не понимаю, как можно носить такую обувку — без нормальной твердой подошвы!») и побежал на юг вдоль подножия дюны, стараясь оставить хороший след на участках с более плотным грунтом; распоротый сверху донизу нагрудник он надел на себя, как безрукавку, а в руках нес свои сапоги, без которых по пустыне не больно-то походишь. Удалившись от стоянки мили на полторы, сержант остановился; он никогда не слыл хорошим бегуном, и сердце его уже колотилось в самом горле, пытаясь выскочить наружу. Впрочем, дистанция была уже достаточной, и «эльфу» теперь предстояло уйти в хаммад, где обнаружить следы практически невозможно. Шагах в пятнадцати от того места, где след обрывался, разведчик бросил на щебень кожаный доспех Элоара; этим подтверждались и личность беглеца, и, косвенно, направление его дальнейшего движения — по-прежнему на юг.
«Стоп, — сказал он себе, — остановись и еще раз подумай. Может, вообще не бросать этот нагрудник — больно уж нарочито... Так; поставь себя на его место. Ты — беглец, нечетко представляющий себе, куда двигаться дальше; от погони, похоже, оторвался, но теперь тебе предстоит бродить неведомо сколько по этой ужасной пустыне, которая для тебя куда страшнее любого врага в человеческом обличье. Самое время бросить, что только можно, для облегчения ноши; все равно проку от этого панциря — чуть, а останешься в живых — купишь себе точно такой в первой же оружейной лавке... Достоверно? — вполне. А почему снял его сейчас, а не раньше? Ну, просто не до того было; кто его знает — гонятся, нет ли, а тут как раз остановился, огляделся... Достоверно? — несомненно. А почему он распорот? Потому что найдут его почти наверняка не свои, а те, кто за мною охотится; кстати, охотятся они наверняка по следу, так что самое время мне перебираться с песка на щебенку... Достоверно? — пожалуй... В конце концов, не надо считать врагов дураками, но и запугивать себя их сверхпрозорливостью тоже не стоит».
Он совсем уж было изготовился к рывку обратно — переобулся из мокасин в сапоги и разжевал вяжуще-горький орех кола, когда при взгляде на нагрудник (тот лежал на камнях хаммада как расколовшаяся об них яичная скорлупа) его прошибло холодным пбтом от осознания едва не совершенной ошибки. Скорлупа... «Стоп, а как же эльф из нее „вылупился“ — распорол прямо на себе, что ли? На такой вот ерунде, между прочим, как раз и сгорают дотла!.. Так... распустить боковую шнуровку... Нет! Не распустить, а разрезать: я тороплюсь, а панцирь мне больше ни к чему. Вот теперь — порядок».
Назад он бежал по хаммаду, держась на едва заметный отблеск гаснущего костра, где ждал его тюк со снаряжением. Кола переполнила тело обманчивой легкостью, и ему теперь приходилось сдерживать свой бег — иначе запросто сорвешь сердце. Подобрав тюк, он велел себе отдохнуть несколько минут и снова бросился вперед; теперь ему приходилось высматривать впереди Халаддина с Тангорном, и это естественным образом замедляло движение. Оказалось, что те прошли уже больше двух миль — отличный темп, на такое даже трудно было рассчитывать. Первым разведчик заметил Халаддина — тот отдыхал, усевшись прямо на землю и запрокинув к звездам бескровное, ничего не выражающее лицо; барон же, которого доктор последние полмили тащил на себе, вновь встал теперь на свои костыли и упрямо старался выгадать для них очередной десяток ярдов.
— Эльфийское вино все уже высосали, до капли?
— Тебе оставили.
Цэрлэг, оглядев товарищей и прикинув оставшееся расстояние, распорядился принять по дозе колы. Он знал, что завтра (если оно для них наступит) организмы их заплатят и за это снадобье, и за маковую смолку кошмарную цену, но выбора не было — иначе точно не дойти. Впоследствии Халаддин убедился, что этот участок пути совершенно стерт из его памяти. При этом он отчетливо помнил, что кола тогда не только вдохнула силу в его измученные мышцы, но и необыкновенно обострила чувства, позволив как бы вобрать в себя разом весь окоем — от рисунка созвездий, расцветившегося вдруг множеством невидимых ему ранее мелких звезд, до запаха кизячного дыма от чьего-то немыслимо далекого костерка, — а вот ни единой детали собственного их пути припомнить не получается.
Этот провал в памяти окончился так же внезапно, как и начался; мир вновь обрел реальность, а вместе с нею — боль и неимоверную усталость, такую, что она потеснила куда-то на дальние задворки сознания даже чувство опасности. Оказалось, что они уже лежат, вжавшись в землю, за крохотным гребешком ярдах в тридцати от вожделенных развалин, за которыми в начинающихся предрассветных сумерках угадывается массивный куб опорного пункта.
— Может рванем резко? — спросил он одними губами.
— Я т-те рвану! — яростно прошипел разведчик. — Дозорного на крыше не видишь?
— А он нас?..
— Пока нет: он на фоне серого неба, мы — на фоне темного грунта. Но будешь дергаться — заметит непременно.
— Так ведь светает уже...
— Заткнулся бы ты, а? И так тошно... А каменистая земля под Халаддином вдруг стала исторгать из себя новый зловещий звук — сухую и стремительную клавесинную дробь, быстро сгустившуюся в грохот, похожий на горный обвал: по тракту приближался на рысях большой конный отряд, и вновь подползший откуда-то панический страх уже вопил ему прямо в ухо:
«Заметили!! Окружают!.. Бегите!!!» И тут его вновь привел в чувство спокойный шепот сержанта:
— Товьсь!.. По моей команде — не раньше! — рвем со всех ног. Тюк, костыли и оружие — твои, барон — мой. Этот наш шанс — первый и последний.
Отряд между тем достиг опорного пункта, где сразу же возникла обычная в таких случаях суматоха: всадники с ругательствами прокладывали себе путь среди суетящихся пехотинцев, выясняли отношения пришлые и местные командиры, гортанные выкрики вастаков смешивались со встревоженным щебетанием эльфов; на крыше вместо одной фигуры появились целых три — и вот тут-то Халаддин, не сразу поверив своим ушам, услыхал негромкое: «Вперед!»
Никогда в жизни ему еще не случалось бегать с такой быстротою — откуда только силы взялись. Мгновенно домчавшись до «мертвой зоны» под полуразрушенной стеной, он сбросил поклажу и успел еще вернуться к находившемуся на полпути Цэрлэгу, тащившему на спине барона; тот, однако, лишь головой мотнул — счет на секунды, дольше будем перекладываться. Быстрее, быстрее же!! О Единый, сколько еще эти болваны дозорные будут глазеть на новоприбывших — секунду? Три? Десять? Они достигли развалин, каждый миг ожидая вопля «Тревога!!!», и тут же попадали наземь; Тангорн, похоже, был уже совсем плох — даже не застонал. Обдирая руки и лицо о густую поросль бактрианьей колючки, они забились в широкую трещину стены — и внезапно очутились внутри почти неразрушенной комнаты. Все стены ее были целы, и лишь в потолке зияла обширная дыра, сквозь которую виднелось сереющее с каждой минутой рассветное небо; входная дверь была наглухо завалена грудой битого кирпича. Только тут Халаддин осознал: все-таки прорвались! У них теперь есть убежище, надежнее которого не бывает — как у утки, выводящей птенцов прямо под гнездом кречета.
Он на мгновение прикрыл глаза, привалясь спиною к стене, — и ласковые волны тут же подхватили его на руки и понесли его куда-то вдаль, вкрадчиво нашептывая: «Все позади... передохни... всего несколько минут — ты их заслужил...» Вверх-вниз... вверх-вниз... «Что это — качка?.. Цэрлэг?.. Почему он с такой яростью трясет меня за плечо? О черт!! Спасибо тебе, дружище — я ведь должен немедля заняться Тангорном!.. И никаких „нескольких минут“ у меня, конечно же, нет — сейчас действие колы закончится и тогда я вообще развалюсь на куски... Где она там, эта чертова аптечка?..»
ГЛАВА 14
Мордор, плато Хоутийн-Хотгор.
21 апреля 3019 года
Вечерело. Расплавленное золото солнца все еще кипело в тигле, образованном двумя пиками Хмурых гор, выплескиваясь наружу острыми обжигающими брызгами, однако прозрачная лиловатая дымка уже наползала на расцвеченные закатной гуашью предгорья. Чуть холодноватая бирюза небосвода, сгустившаяся на восходной его окраине почти до лазури, гармонично оттеняла желтовато-розовые, как мякоть кхандской дыни, лессовые обрывы Хоутийн-Хотгора, прорезанные глубокими мускатно-черными ущельями. Склоны предваряющих плато плосковершинных глинистых холмов были затянуты пепельным крепом из полыни и солянок, который тут и там расцвечивали крупные красные мазки — луговины из диких тюльпанов.
Цветы эти вызывали у Халаддина двойственные чувства. Насколько хорош был каждый тюльпан в отдельности, настолько же противоестественными и зловещими казались образуемые ими сплошные полуакровые ковры. Наверное, цвет их слишком уж точно воспроизводил цвет крови: ярко-алой артериальной — когда они были освещены солнцем, или багровой венозной — когда на них, как вот сейчас, падала вечерняя тень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51