А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Тот, однако, не слишком огорчился: рабов захвачено столько, что рома теперь хватит на полгода вперед.
В назначенный час в город пришел невольничий караван, ведомый лично Мдиквой, — сто восемьдесят мужчин и двадцать женщин. Скованные между собою мужчины, вопреки посулам гонца, смотрелись неважно: изможденные, сплошь в кровоподтеках и ранах, небрежно перевязанных банановыми листьями. Но зато женщины, которых вели совершенно обнаженными в голове колонны, были таких достоинств, что весь гарнизон столпился вокруг них истекая слюной и ни на что иное глядеть уже не желал. А зря... Ибо цепи были бутафорией, кровь — краской, а сами невольники — личной гвардией Императора. Под повязками из банановых листьев были скрыты звездообразные метательные ножи, разящие на пятнадцать ярдов, однако гвардейцы вполне могли бы обойтись и безо всякого оружия: каждый из них в беге на короткую дистанцию доставал лошадь, мог увернуться от летящей в него стрелы и разбивал ударом кулака стопку из восьми черепиц. Городские ворота были захвачены за какие-то секунды, и Невольничья Гавань пала. Руководил операцией лично Фасимба — именно он и привел в город «невольничий караван», нарядившись в знакомый всему побережью леопардовый плащ Мдиквы: Император хорошо знал, что различать в лицо «всех этих головешек» представители высшей расы так и не сподобились. Впрочем, самому Мдикве плащ был теперь без надобности: свирепые огненные муравьи, на чьей тропе его привязали (а именно такое наказание теперь полагалось за участие в работорговле), уже превратили берегового владыку в идеально очищенный скелет.
По прошествии двух недель к причалу Невольничьей Гавани подошел кхандский корабль, предназначенный для перевозки рабов. Капитан, несколько удивленный безлюдьем на пристани, отправился в город: назад он вернулся сопровождаемый тремя вооруженными харадримами и заплетающимся от страха языком потребовал на берег носильщиков из числа команды. Впрочем, груз, который им надлежало принять на борт для отправки в Кханд, привел бы в содрогание кого угодно.
Это были полторы тысячи выделанных человеческих кож, точным счетом — 1427 штук: все население городка Невольничья Гавань за изъятием семерых младенцев, которых Фасимба, по неведомой причине, все же пощадил. На каждой из них рукою городского писаря (с тем честно расплатились за работу — казнили его последним и сравнительно легкой смертью) было нанесено имя владельца, а также подробно описано, каким именно пыткам тот был подвергнут перед тем, как быть освежеванным. На кожах, принадлежавших женщинам, было помечено — сколько именно черных воинов всесторонне оценили достоинства их владелиц; женщин в городе было мало, а воинов много, так что цифры были разные, но во всех случаях впечатляющие... Лишь немногим жителям Невольничьей Гавани посчастливилось заработать краткую пометку «погиб при штурме». А последним номером программы было чучело, изготовленное из губернатора, который приходился родственником самому калифу. Профессиональные таксидермисты, вероятно, не одобрили бы использование в качестве набивочного материала бисера (того самого, которым кхандцы платили за рабов), однако у Императора были свои резоны.
...Одни скажут, что такая чудовищная жестокость не может иметь никакого оправдания: вождь харадримов, дескать, просто-напросто облек в форму мести угнетателям свои собственные садистские наклонности. Другие примутся рассуждать об «историческом воздаянии»; ну а что при этом не обошлось без «эксцессов и перегибов» — так что ж поделать, харадримы — не ангелы, они за прошлые годы такого нахлебались... Дискуссия на эти темы вообще представляется довольно бессмысленной, а в данном конкретном случае просто не имеет отношения к делу. Ибо то, что Фасимба сотворил с жителями злосчастного городка, не было ни спонтанным проявлением патологической жестокости вождя, ни местью за страдания предков — а был это важный элемент тонкого стратегического плана, задуманного и осуществленного с абсолютно холодной головой.
ГЛАВА 33
Кхандский калиф, получивший в подарок шкурки своих подданных и чучело родственника, среагировал именно так, как и рассчитывал Император: отрубил голову капитану со всей командой (впредь не возите чего ни попадя!), публично поклялся набить такое же чучело из Фасимбы и немедля снарядил в Харад экспедиционный корпус. Памятуя о печальной судьбе корабельщиков, советники не то что не возразили против этой дурацкой затеи — они не решились даже настоять на предварительной разведке. Калиф же, вместо того чтобы заниматься реальной подготовкой похода, предавался праздным мечтаниям — каким именно пыткам он подвергнет Фасимбу, когда тот попадется к нему в руки.
Спустя месяц двадцатитысячная кхандская армия высадилась в устье Куванго, у развалин разрушенной дотла Невольничьей Гавани, и двинулась в глубь страны. Здесь следует заметить, что кхандские воины, если считать по количеству навьюченного на них железа (а особенно украшающих оное железо золоченых финтифлюшек), не имели себе равных во всем Средиземье. Беда в том, что их боевой опыт сводился по большей части к подавлению крестьянских восстаний и иным полицейским операциям. Однако против чернокожих дикарей, похоже, вполне хватало и этого: харадримы в панике разбегались, едва завидев перед собою грозно сверкающую под солнцем железную фалангу. Преследуя беспорядочно отступающего противника, кхандцы миновали полосу прибрежных джунглей и вышли в саванну — где и повстречали на следующее же утро терпеливо поджидающие их основные силы Фасимбы.
Командовавший походом племянник калифа слишком поздно уразумел, что харадская армия превосходит кхандскую по численности примерно вдвое, а по боеспособности — раз эдак в десять. Собственно говоря, битвы как таковой просто не было: была сокрушительная атака боевых мумаков, а затем преследование бегущего в панике противника. Впрочем, характер потерь кхандцев говорит сам за себя: полторы тысячи убитых — и 18 тысяч пленных; харадримы потеряли чуть больше ста человек.
Небольшое время спустя калиф получил от Фасимбы подробный отчет о битве вкупе с предложением обменять пленных на находящихся в кхандском рабстве харадримов — всех на всех. В противном случае предлагалось прислать в Невольничью Гавань корабль, способный принять на борт 18 тысяч человеческих кож: а в Кханде теперь твердо знали, что по этой части Император слов на ветер не бросает. Фасимба сделал и еще один дальновидный ход: освободил пару сотен пленников и распустил их по домам, дабы те довели до всего кхандского населения суть харадских предложений. В народе, как и следовало ожидать, поднялся ропот и отчетливо запахло восстанием. Через неделю калиф, не располагавший на тот момент никакими военными силами, кроме дворцовой охраны, капитулировал. В Невольничьей Гавани произошел предложенный Фасимбой обмен. И с той поры Император обрел среди своего народа статус живого бога на земле — ибо в глазах харадримов возвращение человека из кхандского рабства мало чем отличалось от воскрешения из мертвых.
С той поры страшноватенькая империя харадримов (в коей не было ни письменности, ни градостроительства, но зато с избытком хватало ритуального каннибализма, мрачной черной магии и охоты на колдунов) изрядно расширила свои границы. Сперва чернокожие продвигались лишь на юг и на восход, но в последние лет двадцать они обратили свои взоры к северу и отгрызли уже преизрядный кусок кхандской территории, вплотную приблизившись к границам Умбара, южного Гондора и Итилиена. Мордорский посол при императорском дворе слал в Барад-Дур депешу за депешей: если не принять срочных мер, то скоро перед цивилизованными государствами центрального и закатного Средиземья появится противник, страшнее которого не бывает: неисчислимые шеренги великолепных воинов, не ведающих ни страха, ни жалости.
И тогда Мордор, руководствуясь кхандской поговоркой «Единственный способ извести крокодилов — это осушить болото», начал посылать на Юг своих миссионеров. Они не слишком докучали чернокожим рассказами о Едином, но зато неукоснительно лечили ребятишек и обучали их счету и письму, которое сами же и разработали для харадского языка на основе всеобщего алфавита. И когда один из создателей этой письменности, преподобный Альджуно, увидал первый текст, созданный рукою маленького харадрима (это было замечательное по своей поэтичности описание львиной охоты), то понял, что не напрасно жил на этой земле.
Было бы явным преувеличением сказать, что деятельность эта привела к заметному смягчению тамошних нравов. Сами миссионеры, однако, оказались окружены почти религиозным почитанием, и теперь любой харадрим при слове «Мордор» демонстрировал самую белозубую из своих улыбок. Кроме того, Харад (не в пример иным «цивилизованным» странам) не страдал избирательным выпадением памяти: здесь отлично помнили — кто им в свое время помогал в войне против кхандских работорговцев. Поэтому когда мордорский посол обратился к императору Фасимбе Третьему за помощью в борьбе против Закатной коалиции, тот незамедлительно послал на помощь северным братьям отборный отряд конницы и мумаков — тот самый Харадский корпус, что столь доблестно сражался на Пеленнорских полях под багровым знаменем со Змеем.
Из всего корпуса в той битве уцелели лишь несколько человек, и в их числе — командир конницы, знаменитый капитан Умгланган; с того самого дня его неотступно преследовало одно видение — яркое, как наяву... Посреди голубой нездешней саванны в грозном ожидании застыли лицом друг к другу две шеренги, разделенные пятнадцатью ярдами — дистанцией убойного броска ассегая; обе они составлены из славнейших воинов всех времен, но в правой шеренге на одного бойца меньше. Пора уже начинать, но грозный Удугву, отчего-то сжалившись над Умгланганом, медлит давать сигнал к величайшей из молодецких потех — ну, где ты там, капитан? Занимай скорей свое место в строю!.. И как быть, если сердце воина неодолимо зовет его туда, к подножию черного базальтового престола Удугву, а долг командира повелевает вернуться с отчетом к своему Императору? Это был тяжкий выбор, но он избрал Долг, и теперь, преодолев тысячу опасностей, добрался уже до границ Харада.
Он принесет Фасимбе печальную весть: те люди Севера, что были харадримам как братья, пали в бою, и в северных землях нет отныне никого, кроме врагов. Но ведь это по-своему прекрасно — ибо теперь впереди множество битв и славных побед! Он повидал в деле воинов Заката — тем ни за что не выстоять против черных бойцов, когда это будет не крохотный добровольческий корпус под багровым стягом, а настоящая армия. Он доложит, что отставания по кавалерии, которого они так опасались, более не существует: совсем еще недавно харадримы вовсе не умели сражаться верхом, а теперь вот вполне достойно противостояли лучшей коннице Заката. А ведь те еще незнакомы с харадской пехотой: из всего, что он там повидал, с нею могла бы сравниться лишь троллийская — а теперь, соответственно, никто. Ну а мумаки есть мумаки — почти что абсолютное оружие; не потеряй мы двадцать штук в той проклятой лесной засаде — еще неизвестно, как повернулось бы дело на Пеленнорских полях... Боятся огненных стрел? — не беда: поправим при дрессировке детенышей... Ну что же, Закат сам выбрал свою судьбу, сокрушив стоявший между ним и харадримами Мордор.
...Погонщика Мбангу занимали в эти минуты проблемы куда менее глобальные. Не подозревая о существовании математики, он тем не менее с самого утра решал в уме довольно сложную планиметрическую задачу, которую инженер второго ранга Кумай — будь он в курсе планов напарника — сформулировал бы как «минимизацию суммы двух переменной длины отрезков»: от Мбанги до надсмотрщика и от надсмотрщика до края обрыва каменоломни. Конечно же, он не ровня Умглангану, чтобы рассчитывать на место в шеренге лучших бойцов всех времен, однако если он сейчас сумеет погибнуть так, как задумано, то Удугву — в своей бесконечной милости — позволит ему вечно охотиться на львов в своей небесной саванне. Выполнить задуманное, однако, было куда как не просто. Мбанге, истощенному полутора месяцами голодухи и непосильной работы, предстояло голыми руками убить здоровенного верзилу, вооруженного до зубов и отнюдь не беспечного, причем управиться с этим делом следовало не более чем за двадцать секунд: дальше сбегутся соседние надсмотрщики, и его попросту запорют плетьми — жалкая смерть раба...
Все произошло настолько быстро, что даже Кумай упустил первые движения Мбанги. Он увидал лишь черную молнию, метнувшуюся к ногам надсмотрщика: харадрим присел на корточки (якобы поправить кандалы) — и вдруг прыгнул с места головою вперед; так кидается на свою жертву смертоносная древесная мамба, с немыслимой точностью пронзая сплетение ветвей. Правое плечо чернокожего со всего маху врубилось в опорное колено стоящего вполоборота к ним стражника — точнехонько под коленную чашечку; Кумаю померещилось, будто он и вправду расслышал вязкий хруст, с которым рвется суставная сумка и выскакивают из своих гнезд нежные хрящевые мениски. Гондорец осел наземь даже не вскрикнув — болевой шок: мгновение — и вскинув на плечо бесчувственное тело, харадрим семенящим кандальным шагом заспешил к обрыву. Сбегающуюся со всех сторон охрану Мбанга опередил на добрых тридцать ярдов; достигнув заветной кромки, он швырнул свою ношу вниз, в сияющую белую бездну, и теперь, вооруженный захваченным мечом, спокойно поджидал врагов.
Конечно же, ни один из этих закатных трупоедов не, посмел скрестить с ним клинок — они просто расстреляли его из луков. Это, однако, не имело уже никакого значения: он сумел погибнуть в бою, с оружием в руках, а значит — заработал свое право на первый бросок ассегая в загробных львиных охотах. Что может значить такой пустяк, как три раны в живот, на фоне этого вечного блаженства?
Харадримы всегда умирают с улыбкой, и улыбка эта — как уже начали догадываться отдельные дальновидные люди — не сулила Закатным странам ничего доброго.
ГЛАВА 34
— Подох, зараза! — разочарованно констатировал белобрысый детина, аккуратно раздробив каблуком пальцы Мбанги (ноль реакции), и перевел свои налитые кровью глазки на застывшего чуть в стороне Кумая. — Но пусть меня повесят, — он перекинул бич из руки в руку, — если его приятель не заплатит за Эрни всей своею шкурой...
От первого удара Кумай инстинктивно прикрылся локтем, с которого тут же сорвало лоскут кожи. Зарычав от боли, он рванулся было к белобрысому — и тогда в дело вступили четверо остальных... Били его долго, вдумчиво и изобретательно, покуда не сообразили: дальше — уже без пользы, все одно отрубился наглухо. А что б вы думали — кто-то ведь должен ответить всерьез за разбившегося надсмотрщика, или как?..
Тем часом подгреб начальник караула, рявкнул: «А ну, кончай развлекуху!» и разогнал их матюгами по своим постам — ему-то, ясный перец, лишний жмурик в рапорте вовсе не в кайф. Тут ведь как: ежели эта скотина окочурится прямо здесь, на месте, — изволь объясняться с начальником работ (тот еще гусь!), а вот ежели чуть погодя, в бараке, — тогда пожалуйста: «естественная убыль», и никаких тебе вопросов... Он кивком подозвал кучку заключенных, боязливо поглядывавших на экзекуцию из некоторого отдаления, и по прошествии недолгого времени Кумай уже валялся на гнилой соломе своего спального места. Впрочем, любому понимающему человеку хватило бы сейчас и беглого взгляда на этот полутруп в окровавленных лохмотьях кожи, чтобы понять: не жилец... Надобно заметить, что пару месяцев назад тролль, будучи тяжело ранен в Пеленнорской битве, ухитрился-таки обмануть смерть — но на этом, похоже, фарт его выдохся насовсем.
...Когда конница Йомера прорвала оборону Южной армии и началась общая паника, инженер второго ранга Кумай оказался отрезанным от своих чуть севернее лагеря, на территории парка осадных приспособлений; вместе с ним оказались в окружении семеро бойцов инженерных частей, над коими ему — как старшему по званию — волей-неволей пришлось принять командование. Не будучи большим знатоком военной стратегии и тактики, он ясно понял одно: еще несколько минут — и вся эта брошенная на произвол судьбы техника попадет в руки врага; единственное, что остается, — это ее уничтожить. Железной рукою наведя порядок в своем подразделении (один из семерых, вякнувший нечто вроде «Спасайся кто может!», так и остался лежать у вязанки штурмовых лестниц), тролль убедился, что по крайней мере нафты у них — хвала Единому! — хоть залейся. Через минуту его подчиненные уже сновали как муравьи, поливая горючим механизмы катапульт и подножия осадных башен, а сам он поспешил к «воротам» — разрыву в сплошном кольце повозок, ограждавшем парк, — где и столкнулся нос к носу с передовым разъездом рохирримов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51