Нечего удивляться, что Арагорн приказал расформировать полк на следующий же день после Пеленнорской победы.
До Мордора Тангорн добрался уже сам по себе как частное лицо — убийцу тянуло на место преступления: битва у Кормалленских ворот была позади, и он застал только пир победителей на развалинах Барад-Дура. «Гляди, — приказывал он себе, — и не отворачивайся: любуйся на свою работу!..» А потом его случайно занесло в Тэшгол, как раз когда там шла «зачистка», — и струна лопнула... С той поры он он жил с твердым убеждением:
Высшие Силы даровали ему тогда вторую жизнь, но даровали ее не просто так, на халяву, а чтоб он смог искупить то зло, которое сотворил по недомыслию в жизни предыдущей, дотэшгольской. Чутье подсказало ему тогда примкнуть к Халаддину, но как убедиться, что выбор верен?.. И вдруг он с абсолютной, какой-то нездешней, ясностью понял: эта самая вторая жизнь дана ему не насовсем, а взаймы, и ее отберут назад, едва лишь он выполнит свою миссию. Да, именно так: не угадает (или сделает вид, что не угадал) — будет себе жить до глубокой старости, угадает — обретет искупление ценою жизни. У него есть лишь право на этот невеселый выбор, но это право — единственное, что отличает его от мертвецов Арагорна.
...Последняя мысль — об Арагорновых мертвецах — вернула Тангорна обратно из мира воспоминаний на предвечернюю набережную Трех звезд. Итак, мертвецы... Скорее всего никто и никогда не узнает, откуда они взялись (уж кто-кто, а эльфы умеют хранить свои секреты), но вот умбарские корабли, которые доставили этот кошмарный груз под стены Минас-Тирита, — дело совсем другое: у них есть владельцы и экипажи, приписные листы и страховые счета. Эльфийская агентура, несомненно, поработала и по этой части, пряча концы в воду (например, уже состряпана легенда, будто это был пиратский флот, пришедший грабить Пеларгир), но времени пока прошло не так уж много и кое-какие следы еще могут остаться незатертыми. Эти следы и приведут его к людям, нанимавшим корабли, а те, в свою очередь, — к неведомому пока Эландару: на более низком уровне начинать ту Игру, что они с Халаддином собрались предложить Лориену, просто бессмысленно.
Самое забавное, что помочь ему в этих поисках должен не кто-нибудь, а мордорская разведка, в контактах с которой их с Грагером облыжно обвиняли четыре года назад; ожидая казни в Пеларгирской тюрьме, он и представить себе не мог, что когда-нибудь и вправду будет сотрудничать с этими ребятами... Он сумел бы, наверное, провести расследование и своими силами, однако его сеть законсервирована и на ее восстановление уйдет не меньше пары недель, которых у него нет. А у мордорцев наверняка куча материалов по этому эпизоду — не может не быть, иначе их резидента надо просто гнать в шею. Вопрос в том, захотят ли они делиться с ним этой информацией, да и вообще идти на контакт — ведь он для них сейчас просто гондорец, враг... Ладно, все прояснится завтра. Связь, которую дал Халаддину Шарья-Рана, выглядела так: портовая таверна «Морской конек», нечетный вторник (сиречь — завтра), одиннадцать часов утра: взять бутыль текилы и блюдечко с резанным на дольки лимоном, расплатиться золотой монетой, поговорить (безразлично о чем) с кем-нибудь из толкущихся у стойки моряков, посидеть минут десять за столиком в левом заднем углу зала — после чего надлежит следовать к площади Кастамира Великого, где у правой из ростральных колонн и произойдет сама встреча и обмен паролями... Ну что, побродить еще по набережным, а потом не торопясь возвращаться в гостиницу?
Тут его окликнули: «Вы ведь ждете девушку, благородный господин, — так купите для нее цветок!» Тангорн лениво обернулся, и у него на миг перехватило дыхание: дело не в том, что девчушка-цветочница была сама прелесть, просто маленькую корзинку ее наполняли фиолетово-золотые орхидеи сорта меотис, невероятно редкого в это время года. А меотисы были любимым цветком Элвис.
ГЛАВА 40
Все эти дни он под разными предлогами откладывал встречу с нею — «Никогда не возвращайся туда, где был счастлив». С того времени, когда она так удачно напророчила ему: «Ты уходишь на войну», утекло много воды и еще больше — крови... Ни он, ни она больше не будут прежними — так стоит ли бродить по пепелищу и затевать сеансы некромантии? Элвис (как он узнал за это время) теперь в высшей степени серьезная и положительная дама: великолепная интуиция позволила ей сколотить на биржевой игре весьма приличное состояние; вроде не замужем, но не то обручена, не то помолвлена с кем-то из столпов делового мира — на кой черт ей сдался беспокойный и опасный призрак из прошлого?.. И вот теперь вся эта замечательная эшелонированная оборона рухнула в одночасье.
— Сколько стоят твои цветы, красоточка? Я имею в виду — вся корзина?
Девушка — ей на вид было лет тринадцать — изумленно поглядела на Тангорна:
— Вы, верно, нездешний, благородный господин! Это ведь настоящие меотисы, они дорогие...
— Да-да, я знаю. — Он полез в карман и вдруг сообразил, что у него совсем не осталось серебра. — Хватит тебе дунгана?
Ее чудные глаза вмиг потухли; в них промелькнули, сменяя друг друга, недоумение и испуг, а потом осталось одно усталое отвращение.
— Золотая монета за корзину цветов — это слишком много, благородный господин... — тихо проговорила она. — Я все понимаю... Вы поведете меня к себе?
Барон никогда не страдал избытком сентиментальности, но тут сердце у него стиснуло от жалости и гнева.
— Прекрати сейчас же! Мне не нужно ничего, кроме твоих орхидей, честное слово. Ты ведь никогда прежде этим не промышляла, верно?
Она кивнула и по-детски шмыгнула носом.
— Дунган — огромные деньги для нас, благородный господин. Мы с мамой и сестренкой могли бы жить на них полгода...
— Вот и живите себе на здоровье, — проворчал он, вкладывая в ее ладошку золотой кругляш с профилем Саурона. — Помолись за мою Удачу, она мне наверняка понадобится, и очень скоро...
— Так, значит, ты вовсе не благородный господин, а рыцарь Удачи? — Теперь она являла собой чудесную смесь любопытства, детского восхищения и вполне взрослого кокетства. — Вот никогда бы не подумала!
— По типу того, — ухмыльнулся барон и, подхватив корзинку с меотисами, направился в сторону Яшмовой улицы, провожаемый ее серебристым голоском:
— Тебе обязательно повезет, рыцарь, верь мне! Я буду молиться изо всех сил, а у меня легкая рука, правда!
Тина, старая служанка Элвис, отворившая ему дверь, отшатнулась, будто увидав привидение. «Ага, — подумал он, — выходит, мое появление настоящий сюрприз и, наверное, не всем придется по вкусу». С этой мыслью он и направился к гостиной, откуда доносились звуки музыки, провожаемый горестными причитаниями старушки — та, похоже, уже почуяла: этот визит из прошлого добром не кончится... Общество, собравшееся в гостиной, было небольшим и весьма изысканным; играли Аквино — Третью сонату, причем играли превосходно; на бесшумно возникшего в дверях барона поначалу не обратили внимания, и он несколько мгновений наблюдал со спины за Элвис, одетой в облегающее темно-синее платье. Потом она обернулась к дверям, взгляды их встретились, и у Тангорна возникли одновременно две мысли, причем одна другой тупее: первая — «Есть же на свете женщины, которым все на пользу, даже годы», а вторая — «Интересно, выронит она свой бокал или нет?».
Она двинулась к нему, медленно-медленно, будто преодолевая сопротивление, но сопротивление — это почувствовалось сразу — именно внешнее; ему казалось, что дело тут в музыке — она превратила комнату в прыгающий с камня на камень горный ручей, и Элвис сейчас приходилось брести по его руслу против течения. Затем ритм начал меняться, Элвис стремилась к нему — но музыка не сдавалась, из бьющего в колени потока она стала вдруг непроходимой зарослью ежевики: Элвис приходилось теперь разрывать эти колючие плети, ей было трудно и больно, очень больно, хотя она и старалась не показать виду... А потом все кончилось: музыка смирилась, опала обессиленными спиралями к ногам Элвис, и та, будто еще не веря, осторожно провела кончиками пальцев по его лицу:
«Господи, Тан... Мальчик мой... Все-таки вернулся...» Наверное, они простояли так, обнявшись, целую вечность, а потом она тихонько взяла его за руку: «Пойдем...»
Все было так — и не так. Это была совсем другая женщина, и он открывал ее по-новому, как в самый первый раз. Не было ни вулканических страстей, ни утонченных ласк, подвешивающих тебя на дрожащей паутинке над пропастями сладостного беспамятства. Была огромная, всепоглощающая нежность, и оба они тихо растворились в ней, и не было уже для них иного ритма, кроме трепета Арды, продирающейся сослепу сквозь колючую звездную россыпь... «Мы приговорены друг к другу», — сказала она когда-то; что ж, коли так, то сегодня приговор, похоже, привели в исполнение.
— ...Ты надолго к нам, в Умбар?
— Не знаю, Эли. Честное слово, не знаю... Хотелось бы навсегда, но может случиться — на считанные дни. В этот раз, похоже, решаю не я, а Высшие силы.
— Понятно... Стало быть, ты опять в деле. Тебе понадобится помощь?
— Вряд ли. Может, какие-нибудь мелочи...
— Милый, ты же знаешь: ради тебя я готова на все — хоть на любовь в миссионерской позиции!
— Ну, такой жертвы от тебя точно не потребуется, — в тон ей рассмеялся Тангорн. — Разве только какая-нибудь ерунда — разок-другой рискнуть жизнью...
— Да, это легче. Так что тебе нужно?
— Я пошутил, Эли. Понимаешь, эти игры стали теперь по-настоящему опасны — это тебе не прежние идиллические времена. Честно говоря, и заглядывать-то к тебе было совершеннейшее безумие, хоть я и хорошо проверялся... Так что сейчас глотну кофе и побреду на ватных к себе в гостиницу.
На миг воцарилось молчание, а затем она окликнула его странным, как-то разом осевшим голосом:
— Тан, мне страшно... Я — баба, я умею чувствовать вперед... Не ходи, умоляю тебя...
Да на ней и впрямь лица нет, никогда ее такой не видал... Так-таки никогда? — ив памяти его тотчас всплыла картина четырехлетней давности: «Ты уходишь воевать, Тан...» Черт, час от часу не легче, с неудовольствием подумал он... А она тем временем приникла к нему — не оторвешь, и повторяла в отчаянии:
— Останься со мной, пожалуйста! Вспомни — ведь за все эти годы я никогда ни о чем тебя не просила... Ну один раз, ради меня!
И он уступил, просто чтобы успокоить ее (ладно, какая, в сущности, разница, откуда идти поутру на связь в «Морской конек»?), — и команда Мангуста прождала его этой ночью в «Счастливом якоре» впустую.
Что ж, не явился сегодня — явится завтра. Чем устраивать беготню по всему городу, лучше подождать его у норы, нам не к спеху; да и делить группу захвата чревато: как-никак барон в свое время был «третьим мечом Гондора», не хрен собачий... Уж что-что, а ждать Мангуст умел как никто другой.
Секретная служба Умбара, надежно запрятавшаяся в пропахших бумажной пылью, сургучом и чернилами недрах Министерства иностранных дел под нарочито-невнятной вывеской ДСД — «Департамент специальной документации», была организацией-невидимкой. Государственную тайну составляет даже местоположение ее штаб-квартиры: «Зеленый дом» в Болотном переулке, который изредка поминают, должным образом понизив голос, «хорошо информированные лица» из числа сенаторов и высших чиновников, в действительности всего лишь архив, в коем хранятся рассекреченные документы, вылежавшие положенный по закону стодвадцатилетний срок. Имя директора Депертамента известно лишь трем лицам: канцлеру, военному министру и генеральному прокурору республики (сотрудники Конторы имеют право убивать лишь с санкции прокуратуры — впрочем, случается, что санкцию эту им выдают задним числом), а имена четырех его вице-директоров — никому, кроме него самого.
В отличие от спецлужб, создаваемых на полициейской основе (эти, как правило, навсегда сохраняют неистребимую тягу к помпезным административным зданиям на главных столичных улицах и к запугиванию собственных сограждан байками о своем всемогуществе и вездесущности), ДСД возник скорее как служба безопасности крупной торгово-промышленной корпорации — более всего он озабочен тем, чтобы при любых обстоятельствах остаться в тени. Организационная структура Департамента скопирована с заморро — умбарских преступных синдикатов: система изолированных ячеек, соединяемых в единую сеть лишь через своих руководителей, которые в свой черед образуют ячейки второго и третьего порядков. Сотрудники Конторы живут под специально разработанной личиною не только за границей, но и дома; они никогда не носят оружия (кроме случаев, когда этого требует их легенда) и ни при каких обстоятельствах не открывают своей принадлежности к организации. Обет молчания и умберто (принцип, который Грагер некогда сформулировал для Тангорна как «За вход — дунган, а за выход — сто») объединяют ее членов в некое подобие тайного рыцарского ордена. Трудно в это поверить, зная умбарские нравы, но за три века существования ДСД (впрочем, официальное свое название Контора меняет с той же регулярностью, как змея — кожу) случаи предательства в его рядах можно перечесть на пальцах одной руки.
Задача Департамента состоит в том, чтобы «снабжать высшее руководство Республики точной, своевременной и объективной информацией о положении дел в стране и за ее пределами» (конец цитаты). Вполне очевидно, что объективен может быть только источник незаинтересованный и независимый, и потому ДСД — согласно закону — лишь собирает информацию, но не участвует в выработке политических и военных решений на ее основе и не несет ответственности за последствия таковых решений; это — измерительный прибор, которому категорически запрещено вмешиваться в изучаемый процесс. Такое разделение функций по-настоящему мудро. В противном случае разведка начинает либо угодничать перед властями (сообщая им лишь то, что те сами хотели бы услыхать), либо выходит из-под их контроля (и тогда начинаются такие прелести, как сбор компромата на собственных граждан, провокации или безответственные подрывные акции за рубежом; необходимость всего этого опять-таки обосновывают посредством тщательно отпрепарированной информации).
Так что с точки зрения закона все происходившее в тот летний вечер в одном неприметном особнячке, где встретились директор ДСД Альмандин, его первый вице-директор Джакузи, ведающий агентурной и оперативной работой внутри страны, и начальник штаба адмирала Карнеро флаг-капитан Макариони (преодолевшие ради такого случая извечную и общую для всех Миров неприязнь между «ищейками» и «солдафонами»), носило название вполне определенное, а именно: «государственная измена в форме заговора». Не то чтобы кто-то из них рвался к власти — вовсе нет: просто разведчики слишком хорошо предвидели, чем кончится для их маленькой процветающей страны поглощение ее жадным деспотичным Гондором, а потому никак не могли безропотно следовать в кильватере за жидко обделавшимся «высшим руководством»...
— Как здоровье вашего шефа, флаг-капитан?
— Вполне удовлетворительно. Стилет лишь задел легкое, а слухи о том, что адмирал едва ли не при смерти, распускаем мы сами. Его превосходительство не сомневается, что через пару недель будет на ногах и ничто не помешает ему лично возглавить операцию «Сирокко».
— А вот у нас скверные новости, флаг-капитан. Наши люди сообщают из Пеларгира, что Арагорн резко форсировал подготовку флота вторжения. По их оценкам, он будет полностью готов примерно через пять недель...
— Гром и черти!! Это же значит — одновременно с нами!..
— Именно так. Не мне вам объяснять, что в последние дни перед полным боевым развертыванием армия и флот абсолютно беспомощны — как омар во время линьки. Они готовятся в Пеларгире, мы — в Барангаре: идем фактически голова в голову, преимущество составит два-три дня, но кто из двух эти самые дни выиграет, тот и возьмет другого тепленьким в его родной гавани. Разница — что они готовятся к войне в открытую, а мы секретим все от собственного правительства и две трети сил тратим на маскировку и дезинформацию... Скажите, флаг-капитан, можете вы хоть на сколько-то ускорить подготовку в Барангаре?
— Только ценой уменьшения ее скрытности... Но теперь придется рискнуть — иного выхода нет. Значит, главное сейчас — как следует запудрить мозги Приморской, 12, но это уж, как я понимаю, по вашей части...
Когда моряк откланялся, шеф ДСД вопросительно взглянул на своего товарища. Разведчики составляли весьма забавную пару — тучный, будто бы засыпающий на ходу Альмандин, и сухой и стремительный как барракуда Джакузи; за годы совместной работы они научились понимать друг дружку не то что с полуслова — с полувзгляда.
— Ну?..
— Я тут поднял материалы по главарю гондорской резидентуры...
— Капитан тайной стражи Марандил, крыша — второй секретарь посольства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
До Мордора Тангорн добрался уже сам по себе как частное лицо — убийцу тянуло на место преступления: битва у Кормалленских ворот была позади, и он застал только пир победителей на развалинах Барад-Дура. «Гляди, — приказывал он себе, — и не отворачивайся: любуйся на свою работу!..» А потом его случайно занесло в Тэшгол, как раз когда там шла «зачистка», — и струна лопнула... С той поры он он жил с твердым убеждением:
Высшие Силы даровали ему тогда вторую жизнь, но даровали ее не просто так, на халяву, а чтоб он смог искупить то зло, которое сотворил по недомыслию в жизни предыдущей, дотэшгольской. Чутье подсказало ему тогда примкнуть к Халаддину, но как убедиться, что выбор верен?.. И вдруг он с абсолютной, какой-то нездешней, ясностью понял: эта самая вторая жизнь дана ему не насовсем, а взаймы, и ее отберут назад, едва лишь он выполнит свою миссию. Да, именно так: не угадает (или сделает вид, что не угадал) — будет себе жить до глубокой старости, угадает — обретет искупление ценою жизни. У него есть лишь право на этот невеселый выбор, но это право — единственное, что отличает его от мертвецов Арагорна.
...Последняя мысль — об Арагорновых мертвецах — вернула Тангорна обратно из мира воспоминаний на предвечернюю набережную Трех звезд. Итак, мертвецы... Скорее всего никто и никогда не узнает, откуда они взялись (уж кто-кто, а эльфы умеют хранить свои секреты), но вот умбарские корабли, которые доставили этот кошмарный груз под стены Минас-Тирита, — дело совсем другое: у них есть владельцы и экипажи, приписные листы и страховые счета. Эльфийская агентура, несомненно, поработала и по этой части, пряча концы в воду (например, уже состряпана легенда, будто это был пиратский флот, пришедший грабить Пеларгир), но времени пока прошло не так уж много и кое-какие следы еще могут остаться незатертыми. Эти следы и приведут его к людям, нанимавшим корабли, а те, в свою очередь, — к неведомому пока Эландару: на более низком уровне начинать ту Игру, что они с Халаддином собрались предложить Лориену, просто бессмысленно.
Самое забавное, что помочь ему в этих поисках должен не кто-нибудь, а мордорская разведка, в контактах с которой их с Грагером облыжно обвиняли четыре года назад; ожидая казни в Пеларгирской тюрьме, он и представить себе не мог, что когда-нибудь и вправду будет сотрудничать с этими ребятами... Он сумел бы, наверное, провести расследование и своими силами, однако его сеть законсервирована и на ее восстановление уйдет не меньше пары недель, которых у него нет. А у мордорцев наверняка куча материалов по этому эпизоду — не может не быть, иначе их резидента надо просто гнать в шею. Вопрос в том, захотят ли они делиться с ним этой информацией, да и вообще идти на контакт — ведь он для них сейчас просто гондорец, враг... Ладно, все прояснится завтра. Связь, которую дал Халаддину Шарья-Рана, выглядела так: портовая таверна «Морской конек», нечетный вторник (сиречь — завтра), одиннадцать часов утра: взять бутыль текилы и блюдечко с резанным на дольки лимоном, расплатиться золотой монетой, поговорить (безразлично о чем) с кем-нибудь из толкущихся у стойки моряков, посидеть минут десять за столиком в левом заднем углу зала — после чего надлежит следовать к площади Кастамира Великого, где у правой из ростральных колонн и произойдет сама встреча и обмен паролями... Ну что, побродить еще по набережным, а потом не торопясь возвращаться в гостиницу?
Тут его окликнули: «Вы ведь ждете девушку, благородный господин, — так купите для нее цветок!» Тангорн лениво обернулся, и у него на миг перехватило дыхание: дело не в том, что девчушка-цветочница была сама прелесть, просто маленькую корзинку ее наполняли фиолетово-золотые орхидеи сорта меотис, невероятно редкого в это время года. А меотисы были любимым цветком Элвис.
ГЛАВА 40
Все эти дни он под разными предлогами откладывал встречу с нею — «Никогда не возвращайся туда, где был счастлив». С того времени, когда она так удачно напророчила ему: «Ты уходишь на войну», утекло много воды и еще больше — крови... Ни он, ни она больше не будут прежними — так стоит ли бродить по пепелищу и затевать сеансы некромантии? Элвис (как он узнал за это время) теперь в высшей степени серьезная и положительная дама: великолепная интуиция позволила ей сколотить на биржевой игре весьма приличное состояние; вроде не замужем, но не то обручена, не то помолвлена с кем-то из столпов делового мира — на кой черт ей сдался беспокойный и опасный призрак из прошлого?.. И вот теперь вся эта замечательная эшелонированная оборона рухнула в одночасье.
— Сколько стоят твои цветы, красоточка? Я имею в виду — вся корзина?
Девушка — ей на вид было лет тринадцать — изумленно поглядела на Тангорна:
— Вы, верно, нездешний, благородный господин! Это ведь настоящие меотисы, они дорогие...
— Да-да, я знаю. — Он полез в карман и вдруг сообразил, что у него совсем не осталось серебра. — Хватит тебе дунгана?
Ее чудные глаза вмиг потухли; в них промелькнули, сменяя друг друга, недоумение и испуг, а потом осталось одно усталое отвращение.
— Золотая монета за корзину цветов — это слишком много, благородный господин... — тихо проговорила она. — Я все понимаю... Вы поведете меня к себе?
Барон никогда не страдал избытком сентиментальности, но тут сердце у него стиснуло от жалости и гнева.
— Прекрати сейчас же! Мне не нужно ничего, кроме твоих орхидей, честное слово. Ты ведь никогда прежде этим не промышляла, верно?
Она кивнула и по-детски шмыгнула носом.
— Дунган — огромные деньги для нас, благородный господин. Мы с мамой и сестренкой могли бы жить на них полгода...
— Вот и живите себе на здоровье, — проворчал он, вкладывая в ее ладошку золотой кругляш с профилем Саурона. — Помолись за мою Удачу, она мне наверняка понадобится, и очень скоро...
— Так, значит, ты вовсе не благородный господин, а рыцарь Удачи? — Теперь она являла собой чудесную смесь любопытства, детского восхищения и вполне взрослого кокетства. — Вот никогда бы не подумала!
— По типу того, — ухмыльнулся барон и, подхватив корзинку с меотисами, направился в сторону Яшмовой улицы, провожаемый ее серебристым голоском:
— Тебе обязательно повезет, рыцарь, верь мне! Я буду молиться изо всех сил, а у меня легкая рука, правда!
Тина, старая служанка Элвис, отворившая ему дверь, отшатнулась, будто увидав привидение. «Ага, — подумал он, — выходит, мое появление настоящий сюрприз и, наверное, не всем придется по вкусу». С этой мыслью он и направился к гостиной, откуда доносились звуки музыки, провожаемый горестными причитаниями старушки — та, похоже, уже почуяла: этот визит из прошлого добром не кончится... Общество, собравшееся в гостиной, было небольшим и весьма изысканным; играли Аквино — Третью сонату, причем играли превосходно; на бесшумно возникшего в дверях барона поначалу не обратили внимания, и он несколько мгновений наблюдал со спины за Элвис, одетой в облегающее темно-синее платье. Потом она обернулась к дверям, взгляды их встретились, и у Тангорна возникли одновременно две мысли, причем одна другой тупее: первая — «Есть же на свете женщины, которым все на пользу, даже годы», а вторая — «Интересно, выронит она свой бокал или нет?».
Она двинулась к нему, медленно-медленно, будто преодолевая сопротивление, но сопротивление — это почувствовалось сразу — именно внешнее; ему казалось, что дело тут в музыке — она превратила комнату в прыгающий с камня на камень горный ручей, и Элвис сейчас приходилось брести по его руслу против течения. Затем ритм начал меняться, Элвис стремилась к нему — но музыка не сдавалась, из бьющего в колени потока она стала вдруг непроходимой зарослью ежевики: Элвис приходилось теперь разрывать эти колючие плети, ей было трудно и больно, очень больно, хотя она и старалась не показать виду... А потом все кончилось: музыка смирилась, опала обессиленными спиралями к ногам Элвис, и та, будто еще не веря, осторожно провела кончиками пальцев по его лицу:
«Господи, Тан... Мальчик мой... Все-таки вернулся...» Наверное, они простояли так, обнявшись, целую вечность, а потом она тихонько взяла его за руку: «Пойдем...»
Все было так — и не так. Это была совсем другая женщина, и он открывал ее по-новому, как в самый первый раз. Не было ни вулканических страстей, ни утонченных ласк, подвешивающих тебя на дрожащей паутинке над пропастями сладостного беспамятства. Была огромная, всепоглощающая нежность, и оба они тихо растворились в ней, и не было уже для них иного ритма, кроме трепета Арды, продирающейся сослепу сквозь колючую звездную россыпь... «Мы приговорены друг к другу», — сказала она когда-то; что ж, коли так, то сегодня приговор, похоже, привели в исполнение.
— ...Ты надолго к нам, в Умбар?
— Не знаю, Эли. Честное слово, не знаю... Хотелось бы навсегда, но может случиться — на считанные дни. В этот раз, похоже, решаю не я, а Высшие силы.
— Понятно... Стало быть, ты опять в деле. Тебе понадобится помощь?
— Вряд ли. Может, какие-нибудь мелочи...
— Милый, ты же знаешь: ради тебя я готова на все — хоть на любовь в миссионерской позиции!
— Ну, такой жертвы от тебя точно не потребуется, — в тон ей рассмеялся Тангорн. — Разве только какая-нибудь ерунда — разок-другой рискнуть жизнью...
— Да, это легче. Так что тебе нужно?
— Я пошутил, Эли. Понимаешь, эти игры стали теперь по-настоящему опасны — это тебе не прежние идиллические времена. Честно говоря, и заглядывать-то к тебе было совершеннейшее безумие, хоть я и хорошо проверялся... Так что сейчас глотну кофе и побреду на ватных к себе в гостиницу.
На миг воцарилось молчание, а затем она окликнула его странным, как-то разом осевшим голосом:
— Тан, мне страшно... Я — баба, я умею чувствовать вперед... Не ходи, умоляю тебя...
Да на ней и впрямь лица нет, никогда ее такой не видал... Так-таки никогда? — ив памяти его тотчас всплыла картина четырехлетней давности: «Ты уходишь воевать, Тан...» Черт, час от часу не легче, с неудовольствием подумал он... А она тем временем приникла к нему — не оторвешь, и повторяла в отчаянии:
— Останься со мной, пожалуйста! Вспомни — ведь за все эти годы я никогда ни о чем тебя не просила... Ну один раз, ради меня!
И он уступил, просто чтобы успокоить ее (ладно, какая, в сущности, разница, откуда идти поутру на связь в «Морской конек»?), — и команда Мангуста прождала его этой ночью в «Счастливом якоре» впустую.
Что ж, не явился сегодня — явится завтра. Чем устраивать беготню по всему городу, лучше подождать его у норы, нам не к спеху; да и делить группу захвата чревато: как-никак барон в свое время был «третьим мечом Гондора», не хрен собачий... Уж что-что, а ждать Мангуст умел как никто другой.
Секретная служба Умбара, надежно запрятавшаяся в пропахших бумажной пылью, сургучом и чернилами недрах Министерства иностранных дел под нарочито-невнятной вывеской ДСД — «Департамент специальной документации», была организацией-невидимкой. Государственную тайну составляет даже местоположение ее штаб-квартиры: «Зеленый дом» в Болотном переулке, который изредка поминают, должным образом понизив голос, «хорошо информированные лица» из числа сенаторов и высших чиновников, в действительности всего лишь архив, в коем хранятся рассекреченные документы, вылежавшие положенный по закону стодвадцатилетний срок. Имя директора Депертамента известно лишь трем лицам: канцлеру, военному министру и генеральному прокурору республики (сотрудники Конторы имеют право убивать лишь с санкции прокуратуры — впрочем, случается, что санкцию эту им выдают задним числом), а имена четырех его вице-директоров — никому, кроме него самого.
В отличие от спецлужб, создаваемых на полициейской основе (эти, как правило, навсегда сохраняют неистребимую тягу к помпезным административным зданиям на главных столичных улицах и к запугиванию собственных сограждан байками о своем всемогуществе и вездесущности), ДСД возник скорее как служба безопасности крупной торгово-промышленной корпорации — более всего он озабочен тем, чтобы при любых обстоятельствах остаться в тени. Организационная структура Департамента скопирована с заморро — умбарских преступных синдикатов: система изолированных ячеек, соединяемых в единую сеть лишь через своих руководителей, которые в свой черед образуют ячейки второго и третьего порядков. Сотрудники Конторы живут под специально разработанной личиною не только за границей, но и дома; они никогда не носят оружия (кроме случаев, когда этого требует их легенда) и ни при каких обстоятельствах не открывают своей принадлежности к организации. Обет молчания и умберто (принцип, который Грагер некогда сформулировал для Тангорна как «За вход — дунган, а за выход — сто») объединяют ее членов в некое подобие тайного рыцарского ордена. Трудно в это поверить, зная умбарские нравы, но за три века существования ДСД (впрочем, официальное свое название Контора меняет с той же регулярностью, как змея — кожу) случаи предательства в его рядах можно перечесть на пальцах одной руки.
Задача Департамента состоит в том, чтобы «снабжать высшее руководство Республики точной, своевременной и объективной информацией о положении дел в стране и за ее пределами» (конец цитаты). Вполне очевидно, что объективен может быть только источник незаинтересованный и независимый, и потому ДСД — согласно закону — лишь собирает информацию, но не участвует в выработке политических и военных решений на ее основе и не несет ответственности за последствия таковых решений; это — измерительный прибор, которому категорически запрещено вмешиваться в изучаемый процесс. Такое разделение функций по-настоящему мудро. В противном случае разведка начинает либо угодничать перед властями (сообщая им лишь то, что те сами хотели бы услыхать), либо выходит из-под их контроля (и тогда начинаются такие прелести, как сбор компромата на собственных граждан, провокации или безответственные подрывные акции за рубежом; необходимость всего этого опять-таки обосновывают посредством тщательно отпрепарированной информации).
Так что с точки зрения закона все происходившее в тот летний вечер в одном неприметном особнячке, где встретились директор ДСД Альмандин, его первый вице-директор Джакузи, ведающий агентурной и оперативной работой внутри страны, и начальник штаба адмирала Карнеро флаг-капитан Макариони (преодолевшие ради такого случая извечную и общую для всех Миров неприязнь между «ищейками» и «солдафонами»), носило название вполне определенное, а именно: «государственная измена в форме заговора». Не то чтобы кто-то из них рвался к власти — вовсе нет: просто разведчики слишком хорошо предвидели, чем кончится для их маленькой процветающей страны поглощение ее жадным деспотичным Гондором, а потому никак не могли безропотно следовать в кильватере за жидко обделавшимся «высшим руководством»...
— Как здоровье вашего шефа, флаг-капитан?
— Вполне удовлетворительно. Стилет лишь задел легкое, а слухи о том, что адмирал едва ли не при смерти, распускаем мы сами. Его превосходительство не сомневается, что через пару недель будет на ногах и ничто не помешает ему лично возглавить операцию «Сирокко».
— А вот у нас скверные новости, флаг-капитан. Наши люди сообщают из Пеларгира, что Арагорн резко форсировал подготовку флота вторжения. По их оценкам, он будет полностью готов примерно через пять недель...
— Гром и черти!! Это же значит — одновременно с нами!..
— Именно так. Не мне вам объяснять, что в последние дни перед полным боевым развертыванием армия и флот абсолютно беспомощны — как омар во время линьки. Они готовятся в Пеларгире, мы — в Барангаре: идем фактически голова в голову, преимущество составит два-три дня, но кто из двух эти самые дни выиграет, тот и возьмет другого тепленьким в его родной гавани. Разница — что они готовятся к войне в открытую, а мы секретим все от собственного правительства и две трети сил тратим на маскировку и дезинформацию... Скажите, флаг-капитан, можете вы хоть на сколько-то ускорить подготовку в Барангаре?
— Только ценой уменьшения ее скрытности... Но теперь придется рискнуть — иного выхода нет. Значит, главное сейчас — как следует запудрить мозги Приморской, 12, но это уж, как я понимаю, по вашей части...
Когда моряк откланялся, шеф ДСД вопросительно взглянул на своего товарища. Разведчики составляли весьма забавную пару — тучный, будто бы засыпающий на ходу Альмандин, и сухой и стремительный как барракуда Джакузи; за годы совместной работы они научились понимать друг дружку не то что с полуслова — с полувзгляда.
— Ну?..
— Я тут поднял материалы по главарю гондорской резидентуры...
— Капитан тайной стражи Марандил, крыша — второй секретарь посольства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51