В нашей комнате во всю длину прикноплены обложки журнала - пропаган-
диста передового опыта и новых технологий. Площади стены хватает на
тридцать шесть обложек - по двенадцать за год. Стена помогает оценить,
каким было лицо нашего издания, лучше оно стало или хуже.
Я, как всегда, слегка опоздал - Малика Фазыловна, заведующая редакци-
ей, и Ян уже о чем-то спорили, сидя каждый за своим столом. Я прислушал-
ся, чтобы в случае чего поддержать Яна.
- Ну, сколько я тебя просила, - отчитывала Яна Лика, - напиши типовое
письмо, разошли его по светилам науки и корифеям промышленности, пусть
выскажут свое мнение о нашем журнале.
- Лика, ты очень красивая женщина, - галантно сказал Ян и сделал пау-
зу. Поправил пенсне. Откуда он его откопал?
Лика молча ждала.
- Ты не только очень красивая, ты очень умная, - продолжил Ян со
вздохом. - И не только умная, ты опытная. Ты же работаешь здесь с осно-
вания журнала. Неужели тебе неясно, что настоящие светила и корифеи дав-
но перемерли, а тем, кто сейчас занимает их места или мнят себя таковы-
ми, до высокой лампочки такие мелкие проблемы, как тематика какого-то
отраслевого издания.
- В конце концов, кто здесь начальник? - уже не на шутку завелась на-
ша заведующая.
- Вот стило, вот папирус, - взмахнул авторучкой Ян, - сейчас изготов-
лю текст.
Через четверть часа он положил Лике на стол исписанный лист. Лика
стала читать и сердито рассмеялась:
- Ну, не нахал? Нет, ты посмотри, Валерий... Это же надо такое отче-
бучить.
В правом верхнем углу листка каллиграфическим почерком было выведено:
"Новодевичье кладбище, участок 62, секция 21, академику Ивану Ивановичу
Иванову". Далее следовал текст типового письма.
- Раз уж у Яна такие связи с загробным миром, - серьезно сказал я, -
вам, Малика Фазыловна, следовало бы на ближайшем заседании редколлегии
ходатайствовать о персональном окладе старшему редактору Паулсу. Откроем
новую рубрику в журнале.
Консультация живых и рвущихся на пьедестал с теми, кто уже по пал в
святцы, по проблемам технического прогресса.
- Фирма "Харон Паулс энд Стикс Корпорейшн", перевозка идей, умеренные
цены, смазанные уключины, - холодно блеснул стеклышками пенсне Ян.
- А зачем смазанные уключины? - поинтересовалась Лика.
- Чтоб не скрипели, - хором пояснили мы.
- Ну вас к дьяволу, - сердито улыбаясь, фыркнула Лика.
- А действительно, пойдем подышим серой. Импортной, - Ян достал из
стола пачку сигарет. - "Астор". Новинка на советском рынке.
Мы вышли с Яном на лестничную площадку. Я повертел в руках нарядную
коробочку - в такой упаковке любая дрянь вызовет интерес. С портрета в
овальной рамке на меня презрительно смотрел холеный старик в камзоле и
при седых буклях парика.
- Астор... английский лорд? - спросил я у Яна.
- Нет. Западная Германия.
- Почем?
- Дешевка. Восемьдесят копеек.
- Восемьдесят? Пачка? - не поверил я. - Всю жизнь курил "Дукат". Гри-
веник десяток.
- Времена наступают другие, молодой человек, - похлопал меня Ян по
плечу. - Зажиточные. Скажешь, нет?
- Что-то не чувствуется.
- Раз они, - Ян поднял палец кверху, - считают, что это нам по карма-
ну, значит, так оно и есть.
- Ты лучше, старик, расскажи, что новенького в нашем заведении. Я да-
же не успел толком поговорить с тобой после возвращения.
- Да все по-прежнему. Проводим заседания, делаем план, выпускаем
стенгазету. Директор раздает нагоняи, главный редактор спит, о, кстати,
о главном. На него же исполнительный лист пришел.
- На Ярского? - у меня отвалилась челюсть от изумления.
- На него. На алименты.
- Ему же под семьдесят.
- Не скажи. Он - ровесник века.
Все равно уже не помнит, как это делается. Хотя раз лист пришел, зна-
чит кто-то поддался очарованию этого старого гриба.
- Жена. На него на алименты подала жена.
- Что за чушь?
- Это же не первый брак у Ярского, - объяснил мне Ян. - В первый раз
он одуплился лет пятнадцать назад. Родил дочку, все как положено. Потом
у него роман случился с Ольгой Лядовой, помнишь секретаршу директора?
Хотя нет, ее ты не застал. Шумное было дело, но Ярский таки развелся, и
теперь ему Ольга родила. Тоже дочку.
- А при чем тут алименты?
- Это просто. По закону Ярский платит алименты первой же не - двад-
цать пять процентов. Ольга может, не разводясь, подать на мужа на али-
менты, что она и сделала. Теперь он отстегивает треть зарплаты, зато по-
ловина этой трети идет первой дочке, а другая - второй.
- Сколько же Ярские выиграли на этом в месяц?
- Рубля двадцать два, двадцать три.
- Цена его порядочности... Ты не задумывался, Ян, что все имеет свою
цену, причем иногда можно назвать точную сумму таких вроде бы абстракт-
ных понятий, как честь, совесть? Двадцать три рубля в месяц, меньше руб-
ля в сутки. А откуда вы все это узнали?
- Гладилин, секретарь нашего партбюро, поручил мне, как своему замес-
тителю, разобраться.
- Ну и что теперь Ярскому будет?
- А ничего. В райкоме сказали - не трогать, Ярский - член комиссии
старых большевиков, нельзя подрывать авторитет партии.
Пожурили нашего Дон Жуана и отпустили с миром.
- Мне такое в голову не пришло бы.
- В твою голову и не придет. Кстати, о тебе. Какой-то ты нерадостный
после возвращения, что-то тебя гложет, старик. Или я не прав?
- Угадал.
- Тогда расскажи, если не секрет.
Я коротко обрисовал Яну свою ситуацию.
Он задумался.
- И что же ты решил? - спросил он наконец.
- Ждать. Тамара родит. А там видно будет.
- Разумно... А ты не замечал такое странное свойство времени: время
покажет, время подскажет, что делать. По прошествии времени ты понима-
ешь, прав ты был или нет, но при этом время просто пройдет, исчезнет
навсегда, его не вернешь, и изменить что-либо будет просто невозможно...
И да минует меня чаша сия.
- Почему же она должна тебя миновать?
- Я никогда не женюсь.
Ян снял пенсне, близоруко прищурился. Лицо его сразу изменилось -
словно подтаяла, отекла, набрякла вековой усталостью доселе непроницае-
мая маска.
- ?.. - безмолвно-вопрошающе смотрел я на Яна.
- К чему плодить несчастных? - ответил он.
- Получается, что тот, кто у меня родится - сын ли, дочь - уже обре-
чены?
- Пожалуй, что так, - Ян опять утвердил пенсне на носу.
- А ведь ты и впрямь Харон.
Глава седьмая
--===Свое время===--
Глава седьмая
Наверное, только повзрослев, мы осознаем, какую счастливую беззаботность в
детстве дарила нам мама. Мама подаст, мама уберет, мама выслушает и вытрет
слезы. Мама встретила меня в передней, кряхтя, нагнулась, хотя ее мучил
радикулит, и достала шлепанцы. На кухне уже стоял обеденный прибор, нарезанная
закуска, зелень, хлеб.
- Сынок, ничего, что я здесь накрыла? А хочешь, в комнату перенесем?
Там телевизор, - спросила она у меня.
- Ну, что ты, ма, не надо. Я ненадолго, поем и домой.
- Ты закусывай, закусывай. Вот колбаски положи. Я сейчас подрежу еще,
ешь.
- Не надо, мамуль. Спасибо. Хватит.
- Как же не надо - тебе-то, ой, как надо хорошо питаться. Тамара го-
товит или по-прежнему на пельменях да на яичнице сидите?
- Готовит. Ты не беспокойся. Я и на работе обедаю - у нас вполне при-
личная столовая.
- Ну, слава богу, хоть бы у вас все наладилось. Главное, живите друж-
но. Ты ее уж не обижай, повнимательнее будь - у нее сейчас время такое,
беспокоить ее нельзя. А ты опять в своей киностудии пропадаешь? И что ты
там потерял? А деньжат хватает? Может подбросить? Хотя много-то я не мо-
гу, сам знаешь.
- Не надо, ма. Я за бюллетень получил за три месяца, так что пока
есть.
- Мы с отцом решили коляску вам подарить - вы не вздумайте сами поку-
пать.
- Спасибо. И что бы мы без вас делали?
- Такая уж у нас забота - детей вырастить... Теперь и ты своих
няньчить будешь. Только что-то ты невеселый в последнее время, сынок,
случилось что?
Я долго не отвечал. Родители не были в курсе всех наших с Тамарой
разногласий, но почему бы, в конце концов, как говорил Чулков, не ска-
зать матери всю правду? С другой стороны, как ее скажешь?
- Не знаю, мам... Только мне кажется, что рано нам заводить ребенка.
Мать рассмеялась.
- Сделанного не воротишь - теперь никуда не денешься, считай, семь
месяцев прошло. Раньше надо было думать.
- Раньше мы думали вместе, потом врозь. Я никак не могу понять логики
Тамары - мы же фактически разошлись, как в море корабли, и сколько было
крика и обид, и всем-то я ей нехорош был, и вдруг - на тебе...
- Хочешь понять женскую логику? - Мать лукаво улыбнулась.
- Никогда мы с тобой не говорили на эту тему, сын, но ведь у меня с
твоим отцом тоже не все гладко получалось, бывали такие моменты, что,
казалось, не то, что пить, дышать одним воздухом вместе невозможно...
Помню, мы в первый раз поехали вдвоем отдыхать на юг, сразу как пожени-
лись. Море ласковое, синее, синее, песок белый. Выпили винца как-то за
обедом и купаться пошли. Он развеселился, давай в шутку топить меня. И
чуть не утопил. Я только вынырну, кричу ему, перестань, перестань, пожа-
луйста, а он опять меня под воду, я уже захлебываться начала. Еле вырва-
лась. Вылезла на берег, реву, он опомнился, да поздно, я ему пощечин на-
давала, да еще такое наговорила в истерике, весь пляж ахнул, он обиделся
и в сторону сел, а я платье кое-как натянула, домой бегом, вещи собрала
- и на вокзал.
- Как дети, - улыбнулся я.
- Дети и есть. В вашем возрасте. Хорошо, еще хватило ума у него, что-
бы с цветами отыскать меня на вокзале, а у меня - чтобы простить его. Ты
запомни, Валерий, нам, женщинам, прежде всего внимание нужно, восхище-
ние, причем постоянно, а не от случая к случаю. Представь себе, какое
это унижение, на виду у всего пляжа реветь, как мокрая курица.
- Но ты же сама поколотила отца и тоже на виду у всех.
- Что я? Я - другое дело. У меня и сейчас, как вспомню об этом, руки
чешутся. Соображать надо. Какие вы все-таки, мужчины, грубые, фу.
Глаза у матери сверкали, она похорошела от гнева, и в ней проглянула
та задорная и гордая девчонка, которая приворожила не очень-то общи-
тельного, с нелегким характером отца.
- Разошлись бы, и не было бы меня на свете, - я ласково погладил мать
по руке.
- Был бы. Ты уже был, только отец об этом не знал. Я ему на пляже
сказала, что не хочу иметь от него детей, а на вокзале сказала, что у
нас будешь ты. Уж тут-то его и прошибло...
- Разве на вас угодишь?
- А ты как думал? Мы, женщины, дикое племя. И как бы я хотела, сынок,
чтобы тебе в жизни повезло с ними. Я где-то читала, что кошки, хоть и
домашние животные, но приручить их человеку до конца так и не удалось.
Они принимают еду и ласку, но есть у них своя территория, где они гуляют
и охотятся. Так и женщины выпускают когти, когда посягают на их незави-
симость.
... Дикое племя. Я шел домой с сумками, в которые мать выгрузила пол-
холодильника, и мне представился табун амазонок с луками и колчанами
стрел за плечами, бесстрашных и беспощадных, стоящих на страже своих ла-
герей, в которых мужчины содержатся как жеребцы для продолжения рода.
Потом я представил себе мать во главе табуна и рядом с ней Тамару, а вот
Наташу в виде воинственной амазонки представить не мог. Нет, она не из
дикого племени. Может быть потому, что ее доброта и терпимость выстрада-
ны на больничной койке?
С другой стороны, Тамара с удовольствием теперь готовила и стирала,
терпеливо дожидаясь моего возвращения, и от щедрот ее материнской неж-
ности доставалось и мне, - неужели и вправду ребенок так резко меняет
психологию женщины?
Глава восьмая
--===Свое время===--
Глава восьмая
Через два дня Тамара сказала мне, вернее не мне, а кому-то в пространство - у
нее появилась манера неожиданно начинать и обрывать разговор, говорить, не
глядя, невпопад смеяться и хмуриться:
- А послезавтра поедем на дачу...
- С какой стати? - Я никак не мог сообразить, в связи с чем возникло
такое предложение, и потому не знал, как на него реагировать.
- То есть как это с какой стати? - подняла одну бровь Тамара. - Будет
девятое мая - день Победы.
- Ну и что? - опять не понял я.
- Мой папа - фронтовик, неужели ты забыл? - подняла вторую бровь Та-
мара.
- Не забыл. Значит, он нас приглашает отметить праздник на даче?
Тамара опустила брови и долго молчала.
- Так приглашает или нет? - не выдержал я.
- Нет... то есть да, но не знаю... Может быть, он просто хочет нас
видеть, но это совсем необязательно. Надо будет ему помочь...
Она опять помолчала и, наконец, добавила:
- И мама просила...
Я вспомнил наши разговоры перед отъездом в санаторий, когда она мне
рта не давала раскрыть - куда девалась ее энергия, ее желание переделать
буквально все по-своему?
Дача находилась по современным понятиям рядом, в пятидесяти километ-
рах от Москвы, а по понятиям того времени, то есть почти двадцать лет
назад, не близко.
Электричка была переполнена - народ не только дружно собрался на
страдную пору обработки своих садовых участков, но и отправился на заго-
родные кладбища помянуть своих усопших - в белых платках, связанных
узелком, везли куличи и крашеные яйца.
Тамаре в вагоне уступили место, и через час мы, не торопясь, шагали
по кое-где уже просохшей тропинке вдоль дачных заборов. Чем дальше от
станции, тем глуше был слышен вдали грохот проходящих поездов и на смену
ему пришел шум, присущий только дачной местности: кто-то стучал молот-
ком, где-то журчала вода, звенела пила и тюкал топор - все эти звуки жи-
ли в голубом бездонном куполе неба с белыми ленивыми облаками. Над
участками плавал серый дым - жгли прошлогодние листья, обмороженные за
зиму и обрезанные сучья,всякий мусор и хлам. Иное дело на участке тестя
- он еще с конца марта переселился на дачу и успел выходить свои шесть
соток настолько, что даже чувствовался перебор - все так вспахано, так
покрашено, так подвязано, все настолько рационально, что даже не хватало
чего-то естественного, одичавшего.
Я всегда чувствовал на даче тестя не как в местах отдыха, а как на
предприятии по производству сельскохозяйственной продукции, хотя, надо
отдать ему должное, горбатился он на участке один, помощи особой не про-
сил и нас почти не эксплуатировал.
Обедать сели часов в пять пополудни за уставленный закусками стол, во
главе которого восседал тесть, Иван Алексеевич, сменивший по случаю
праздника свой обычный, дачный, из старых ношеных вещей наряд на белую
рубашку. Рядом с ним разместился наш единственный гость, сосед, Павел
Иванович, которого иначе как Бондарем никто не называл - фамилия у него
была такая, и которого я тоже всегда воспринимал, как неотъемлемую часть
дачных участков, настолько он был серым, невзрачным, будто припорошенным
землей. Сегодня на Павле Ивановиче был надет серый пиджак, сияющий блес-
ком орденов и медалей.
Разговор, естественно, пошел о войне - я никогда не мог себе предста-
вить такой жизни, когда изо дня в день над тобой висит смертельная опас-
ность или может прийти страшная весть о гибели твоих близких. И так в
течение четырех с лишним лет.
Иван Алексеевич молчал, кратко высказавшись по поводу войны - чего ее
поминать, проклятую, а Павел Иванович, наоборот, охотно рассказывал:
- Пожалуй, самое значительное, что со мной случилось, если уж ты ин-
тересуешься, это, когда меня в тыл к врагу забрасывали. Под Краснодаром
станица есть, Черкесская, вот в ее район нас и выкинули. Задание от-
ветственное, надо было разузнать, действительно ли немцы меняют румын на
этом участке фронта или нет. Раз меняют, значит, готовят что-то серьез-
ное. Уже три группы послали, но они пропали, не было связи с ними. Вот в
следующую группу я и попал, я же до войны в аэроклубе занимался, имел
шесть прыжков. Остальные, как оказалось, ни разу не прыгали. Четверо нас
было, радист пятый. Перед самым вылетом один исчез, как потом выясни-
лось, в санчасть ушел, но никому не сказался, испугался, видно, а у меня
во взводе товарищ был, Петр. Я - Павел, он - Петр, нас так и звали Пет-
ропавловском, все время вместе - он и вызвался лететь. Я попросил летчи-
ка пониже спуститься, чтобы не раскидало нас, он кивнул, ладно, мол, а
когда парашют раскрылся, вижу - до земли далеко. Ночью прыгали, но луна
светила, и, что самое главное, мешок с продовольствием у меня оторвался,
видно, узел я не туго затянул. Ну, так обидно стало, до сих пор обидно,
не поверишь. Я пытался запомнить, где он упал, но куда там. Разнесло нас
друг от друга - на второй день только вместе собрались. Да там, считай,
неделю по тылам ходили, сведения передавали - вот и получилось, что этот
мешок нам бы очень пригодился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22