И еще надо, чтобы хоть немного,
но подфартило. Без фарта можешь всю жизнь горбатиться, но если не везет,
то куда доедешь, спрашиваю я вас? Вот у меня кореш есть, Микола. Надо
сказать, что он мячик гонял, тоже в жизни занятие, за "Черноморец", это
футбольная гордость Одесского морского пароходства, помяните мое слово,
быть ей чемпионом эсесесер, дайте только в класс "А" перейти. Вы, изви-
ните, за кого болеете, Валерий?
- За "Спартак",
- Я почему-то так и подумал. Не будь "Черноморца", был бы "Спартак"
моим фаворитом, Как-то раз наш Микола на тренировке спину повредил. Не
было ни шиша - и вот травмолотогический радикулит по все форме. Ни
сесть, ни встать, Микола - мужчина видный, не так ли, моя ласточка?
- Бугай. - определила Вероника.
- Помучился он полгода, надо инвалидность оформлять или операцию де-
лать. Хотя после операции все едино инвалидом останется, поднимать не
больше килограмма, а кому нужен бугай, как ты счастливо изволила выра-
зиться, который кило не удерживает? Но куда деваться, Микола дал согла-
сие резаться. Повезли его на каталке под нож, а как стали на стол перек-
ладывать, одна медсестричка, бай бог ей здоровья, склянку какую-то грох-
нула вдребезги, весь пол в стекле, и санитары от неожиданности Миколу из
рук выронили. Стал Микола пикировать и до того стекла битого перепугал-
ся, что совершил уму непостижимый кульбит всем телом. До того, как гово-
рят чехи, рукой-ногой шевельнуть не мог, а тут - такое антраша. Он, ко-
нечно, приложился, земля, как определил Ньютон после того как получил
яблоком по кумполу, имеет-таки свое постоянное притяжение, но зато вско-
чил с пола, как новенький - позвонок его сдвинутый встал на свое закон-
ное место. И не надо никакого скальпеля. Чудо. Хирург, не отходя от кас-
сы, повытаскивал у него из спины пару осколков, помазал йодом, и Микола
двинулся своим ходом в палату за шмотками, выписываться. С футболом, са-
ми понимаете, пришлось завязать, на складе бутсы выдает под расписку, но
в научных кругах Микола теперь - большая знаменитость, его показывают
студентам, чтобы знали, на что природа-матушка способна...
Глава тридцать пятая
--===Свое время===--
Глава тридцать пятая
...Настал, наконец, тот день, когда Наташа, держась за стенку, впервые пошла
по коридору больницы своим ходом.
- Смотри, Валера, нет, ты посмотри, - осторожно передвигая ноги, ра-
достно и удивленно говорила она мне. - Я же иду, понимаешь, иду... Са-
ма...
Я шел рядом с ней, согнув в локтях руки - так легче было бы подхва-
тить Наташу, если, не дай бог, оступится. И все-таки есть справедли-
вость, вот поправится Наташка, вот получим мы квартиру и заживем счаст-
ливо, и будет у нас свой дом, своя дверь. Большое дело, великий смысл,
оказывается, в дверях. У одних дверей, черных, обитых под черную кожу,
как двери директорского кабинета, стоишь и томительно ждешь, и дверь
изучает тебя стеклянным холодным глазом. А другие двери прижаты навытяж-
ку вдоль стенки передней, и через порог, сквозь проем льется музыка, ма-
нит свет и к тебе протянуты руки. И да будет так у нас.
Хранители тайн,
любители тайн -
двери!
Языками замков,
косяками оков
от беды оградите
и откройтесь друзьям,
и желанным гостям,
и хорошим вестям...
Я даже знаю, где и каким будет наш дом, наша квартира. Общей полезной площадью
двадцать квадратных метров. С огромной кухней в одиннадцать квадратных метров,
неподалеку от метро, семь минут ходу, в районах улиц, носящих имена Щепкина,
Дурова, Гиляровского, бывших Мещанских, с видом на Тополев переулок, где по
утрам поет муэдзин на своем минарете и во дворе автобазы стоит неухоженная,
замызганная, но прекрасная, как Золушка в ветхом платье, церковь митрополита
Московского постройки самого Казакова.
Наша дверь - это вход.
В наш дом, в наш мир, в наше царство. За ее спиной я останусь вдвоем
с любимой и окружат меня в моем воображении те, кого я встретил в своей
жизни, вспомнится то, что прочувствовал, осознал и понял, и родится
звук, явится строка, сложатся стихи, напишутся киносценарии... За ее на-
дежной спиной завершу я задуманное... То, что торопливо записано в мину-
ту озарения и томится в желтеющих тетрадках...
... Телефон-автомат... На улице... Сценарий или рассказ - неважно -
можно так и назвать "Телефон-автомат"... Девочка - подросток, почти де-
вушка, на грани превращения кокона в бабочку: маленькая сумочка через
плечо на длинной ремешке, неумелая, робкая косметика, независимый, по-
лупрезрительный взгляд, но это от близорукости. Как у Марины Цветаевой.
Она деловито подходит к телефону-автомату, озабоченно вздыхает, вставля-
ет монетку в прорезь, снимает трубку и набирает цифру, но только одну и
начинает говорить... Мы слышим ее монолог в диалоге с кем-то и начинаем
понимать, что этот кто-то очень ее любит, очень по ней страдает, очень
скучает в разлуке с ней, а она, позвонив, дарит ему свое общение и на-
дежду. Они беседуют о книгах и выставках, о фильмах и спектаклях, среди
их знакомых знаменитые артисты, известные писатели и дикторы телевиде-
ния... Не только мы слышим этот разговор с паузами, во время которых ус-
певаешь домысливать слова ее собеседника, все это слышит и молодой чело-
век, который ждет своей очереди позвонить. Он - невольный свидетель ее
слов, он с интересом начинает поглядывать на нее, заходит сбоку телефон-
ной будки, чтобы рассмотреть ее получше, но их разделяет стекло, а она,
заметив незнакомца, вдруг начинает горячо обвинять своего собеседника в
черствости, бездушии, во всех смертных грехах и со слезами на глазах
бросает трубку, промахивается мимо рычага - качается трубка - выбегает
на улицу и исчезает за углом. Удивленный таким разворотом, молодой чело-
век входит в телефонную будку, берет неостывшую трубку, прижимает ее к
уху и обнаруживает, что в трубке глухо, как на дне омута, что монетка,
вставленная в прорезь, не провалилась, значит... Значит, она говорила с
воображаемым собеседником, с выдуманным человеком... С тем, в ком она
так сильно нуждается, с кем разделила бы свое одиночество... С телефоном
на улице... С автоматом...
Или...
Погожий осенний день. Даже жарко, несмотря на холодок налетающего ве-
терка. Томительно скучно в медленно движущейся очереди за яблоками. Де-
ревянные ящики с импортными наклейками стопой выстроенные прямо на тро-
туаре, пластмассовый стол с весами, продавщица в свежезамаранном халате,
разношерстная очередь и груда пустых ящиков с другой стороны стола. В
очередь встали Он и Она... Судьба?.. Случай?.. Неизвестно, но видно, им
на роду написано было встретиться в этот погожий осенний денек, и Он, не
зная об этом, просто отмечает про себя красоту плавного изгиба ее шеи, а
Она, тоже не зная об этом, оборачивается и встречает его внимательный
взгляд. Мало-помалу движется очередь, лениво бранится продавщица со
сварливой старухой в белой панамке. Он и Она успевают сказать что-то
незначительное друг другу, например, "...яблоки, как на полотнах
Сарьяна, не правда ли?" И это оказалось значительным, полным другого
смысла, потому что они заволновались, сами не понимая от чего, а ведь то
был обмирающий холодок предчувствия - скорее всего голопопый, лукавый
мальчишка пролетел над очередью за яблоками, сверкнул золотым крылом...
и коснулась любовь их сердец, когда взглядами встретились двое. Он помог
Ей пересыпать яблоки в сетку, а его бумажный пакет, как нарочно, порвал-
ся, и яблоки раскатились по асфальту. Она бросилась помогать и протянула
Ему яблоко.
Остановись мгновенье - ты прекрасно!
Грянул хор и запел орган - так Ева когда-то протянула Адаму яблоко, и
начался род человеческий, да дело даже не в библейской легенде - сколько
бы ни жило человечество, вечно будет случаться такое - встретятся Двое и
познают Любовь, Добро и Зло...
Или...
В звуке - тяжелое, с присвистом, дыхание, топот сапог, кинокамера
"бежит": в кадре вздрагивает на ходу стриженый наголо затылок, вздулись
мускулы шеи, взмокла от пота солдатская гимнастерка. Вбегает во двор -
телега с одной, задранной в небо, оглоблей, осколок разбитого кувшина,
покачивающийся на колу в заборе, истошно заоравшая курица всполошно вы-
летела из-под ног, ступени, ступени, ступени крыльца, с высоты которого
открылась панорама села в дыму и пыли, где по улицам, неуклюже перевали-
ваясь, ползут, натужно воя, коробки танков с черно-белыми крестами...
Темные сени... Светлая горница: лавки, стол, образа в углу, расширившие-
ся от ужаса глаза молодой женщины, которая машет, подталкивает, зовет
руками, торопливо сдвигая в сторону половик и поднимая за железное
кольцо крышку, открывающую лаз в подпол. Захлопнулась крышка, скрыл ее
сдвинутый сундучок и в темноте подвала сдерживают, успокаивают дыхание
двое... Два солдата,,, Один наган на двоих... Один патрон в стволе... На
двоих... Один из двоих - Поэт. В подполе темнота, затаенное дыхание, а
наверху окрик чужой речи, грохот сапог, поет губная гармошка - встали на
постой. В сырой кромешной тьме, как в могиле. И запах земли. Той, за ко-
торую наверху - бой. Прислонившись затылком к холодной стенке погреба
шепчет Поэт строчки... о тех, кто были молоды, русоволосы и ушли недолю-
бив, недокурив последней папиросы... о тех, кто шел на смерть и пел, а
перед этим плакал, кого вела через траншеи окоченевшая вражда, штыком
дырявящая шеи... Поэтов военного времени. Страшен бездушный лик войны:
сгоревший дом, поникшая от горя вдова, огромноглазый от голода ребе-
нок... И встает солдат, и встает Поэт, для которого подвал, как могила,
и стоит Поэт на изуродованной земле - сапоги, гимнастерка, бинты - солн-
це нимбом вкруг стриженой головы, и поднял Поэт пулемет, нажимает на
спуск, поливает свинцом, только вместо фонтанчиков жалящих пуль распус-
каются белые стрелки желтоглазых ромашек, только от взрыва гранаты -
раскинулась клумба, только после воя снаряда - вознес в небо ветвистую
крону могучий дуб. И идет Поэт по Земле, белозубо смеется солнцу и сеет,
сеет, сеет своим оружием мир... Поднялся Поэт поступенькам вверх из пог-
реба и не услышал выстрела в спину...
Тот, последний патрон, был один на двоих, а достался Поэту, потому
что второй решил, что Поэт сдается... Не сдаются Поэты, но война для По-
эта, для поэзии - смерть... И мрамор лейтенантов, фанерный монумент -
венчанье тех талантов, награда тех легенд...
...Телефон-автомат - одинокость среди людей, среди множества себе по-
добных.
...Очередь за яблоками - все женщины явились на этот свет невинными
Евами, все мужчины Адамами, пусть же будет им всем дано вкусить от терп-
кого яблока Любви.
...Поэт и Война - бессмысленность убийства, человек уничтожает самого
себя, погублены Адамы, овдовели Евы, не успевшие даже встретиться друг с
другом.
Глава тридцать шестая
--===Свое время===--
Глава тридцать шестая
На заседание собрались в директорском кабинете. Здесь я бывал нечасто.
В небольшой приемной восседала с капризно надутыми губками Анюта -
секретарша, Анка-пулеметчица, как зовут ее за глаза, потому что она,
действительно, может отпечатать любую бумагу с высокой скорост-
рельностью. Если пожелает, конечно.
Сквозь двойные, обитые черным дерматином двери попадаешь в продолго-
ватую комнату, бывшую когда-то, скорее всего спальней, а может также ка-
бинетом старорежимного хозяина. Большой письменный стол расположен на
фоне окна, свет слепит глаза, сидящий за столом высится размытым силуэ-
том.
Нет, это не директор. Сегодня на его месте председатель местного ко-
митета профсоюзов Витя Горобец. Директор сел в стороне, в кресле. Боком,
словно отвернулся, нога на ногу.
Королев Степан Тимофеевич. Седая грива, под кустистыми, мощными бро-
вями спрятались маленькие глаза. Между собой мы его зовем "Разбойник".
Злые языки добавляют "половой". Что касается злых языков, то у слабого
пола этой привилегии никак не отнимешь, но и наша молодежно-похоронная
команда - Синецкий, Фалин, Шулепов, я - в карман за словом не полезут.
К письменному столу примкнут, словно припаян, Т-образно длинный стол.
За ним и расположились двумя рядами члены месткома.
Вдоль одной стены, напротив двери, книжные полки. За большими разд-
вижными стеклами полное собрание сочинений Ленина.
На противоположной от письменного стола стене портрет Брежнева. Под
ним календарь. Яркий, разноцветный. Явно не отечественной печати.
На четвертой стене картина. Скорее даже не картина - этюд. Лужок. Два
желтых стога. Картинку принято рассматривать. Восхищенно-одобрительно.
Зачарованно-почтительно. Любуясь. Потому что этюд этот - кисти директо-
ра. Ничего плохого в том, что он пишет маслом нет, мне даже нравится
этот лужок и два желтых стога. С настроением. Но вешать в своем служеб-
ном кабинете?
Сомнительно. Или дома к его занятиям живописью относятся равнодушно?
По правую руку от Горобца - наш партийный секретарь Гладилин Семен
Васильевич.
Горобец, несмотря на официальность обстановки, все равно сияет, но
как бы изнутри - готов рассыпаться улыбками, но сдерживается. Я на засе-
дание месткома попал случайно - вместо заболевшего комсомольского вожа-
ка. Интересно, что там у Горобца - премия?.. повышение окладов?.. расп-
ределение путевок?..
- Присаживайтесь, товарищи, не будем время тянуть, давайте поопера-
тивнее, - пригласил широким жестом Горобец еще двоих зашедших. - Так...
Кворум имеется, можно начинать. Вы позволите, Степан Тимофеевич?
Горобец развернулся в кресле всем телом и склонился в сторону дирек-
тора.
Тот удивленно вскинул мохнатые брови:
- Ты, Виктор Федорович, председатель, тебе и командовать. Я же здесь,
как и остальные товарищи, рядовой член профсоюза.
- Понятно, Степан Тимофеевич, - согласно кивнул головой Горобец и
развернулся к нам. - Товарищи, на повестке дня один вопрос. Исполни-
тельный комитет депутатов трудящихся Дзержинского района обратился к нам
с просьбой пересмотреть решение о предоставлении пяти однокомнатных
квартир сотрудникам нашего издательства в доме, что вводится в эксплуа-
тацию в районе проспекта Мира. Дело в том, что Моссовет забирает себе
одну из таких квартир, но временно, в долг что ли. Это означает, что
сейчас мы получили возможность заселить четыре квартиры, а пятая будет
предоставлена в следующем квартале, максимум через полгода. Наша с вами
задача - решить, кому придется подождать. Возражений по повестке дня
нет?
- Нет, - сказал кто-то за всех.
- Вот и хорошо. Голосовать, я думаю, не будем. Повестка дня утвержда-
ется. Товарищ Зверева, вам слово. Товарищ Зверева, председатель жилко-
миссии, доложит вам состояние дел.
Инна раскрыла пухлую папку, лежащую перед ней, аккуратно переложила
несколько скоросшивателей. В каждом из них разные документы, заявления,
справки, ходатайства... Судьбы. Где-то там и мои дела.
- В жилкомиссию поступило шесть заявлений на однокомнатную квартиру,
- ровным, бесстрастным голосом доложила Зверева.
- Одно из них не рассматривалось, податель уволился в связи с перехо-
дом на другую работу. Остальные пять следующие. В порядке поступления
заявления подали: Королев Степан Тимофеевич, Горский Давид Борисович,
Голикова Вера Ивановна, Истомин Валерий Сергеевич, Панина Анна Павловна.
"Их было пятеро", - вспомнил я название французского фильма. Кто из
них неудачник? Неужели я? Неужели мы с Наташкой?
- Как, товарищи, будем решать? - спросил Горобец в пространство.
Наступила пауза. А, действительно, как решать? Кого из товарищей ос-
тавить? Кого выкинуть? И почему именно того, а не другого? Конечно, раз
Моссовет обещал, то все равно дадут, но только когда и где? И кто будет
потом ходить, хлопотать, напоминать за тебя одного? Не позавидуешь неу-
дачнику.
- Есть предложение рассмотреть каждое заявление отдельно, - поднял
руку Семен Васильевич Гладилин. - При этом обязательно учесть, как ха-
рактеризуется товарищ по работе, какие общественные нагрузки несет, как
у него обстоят дела по линии отдела кадров, пользуется ли он уважением в
коллективе, и так далее.
- Так и сделаем, - улыбнулся Горобец. - Итак, по списку у нас первый
Степан Тимофеевич. К сожалению, придется попросить вас выйти, мы обсуж-
дать вас в вашем присутствии не можем.
Директор поднялся с кресла, прошел в полном молчании по своему каби-
нету, на ходу кивнул Гладилину:
- Я у главного редактора.
- Кто желает высказаться? - спросил Горобец, когда директор скрылся
за дверями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
но подфартило. Без фарта можешь всю жизнь горбатиться, но если не везет,
то куда доедешь, спрашиваю я вас? Вот у меня кореш есть, Микола. Надо
сказать, что он мячик гонял, тоже в жизни занятие, за "Черноморец", это
футбольная гордость Одесского морского пароходства, помяните мое слово,
быть ей чемпионом эсесесер, дайте только в класс "А" перейти. Вы, изви-
ните, за кого болеете, Валерий?
- За "Спартак",
- Я почему-то так и подумал. Не будь "Черноморца", был бы "Спартак"
моим фаворитом, Как-то раз наш Микола на тренировке спину повредил. Не
было ни шиша - и вот травмолотогический радикулит по все форме. Ни
сесть, ни встать, Микола - мужчина видный, не так ли, моя ласточка?
- Бугай. - определила Вероника.
- Помучился он полгода, надо инвалидность оформлять или операцию де-
лать. Хотя после операции все едино инвалидом останется, поднимать не
больше килограмма, а кому нужен бугай, как ты счастливо изволила выра-
зиться, который кило не удерживает? Но куда деваться, Микола дал согла-
сие резаться. Повезли его на каталке под нож, а как стали на стол перек-
ладывать, одна медсестричка, бай бог ей здоровья, склянку какую-то грох-
нула вдребезги, весь пол в стекле, и санитары от неожиданности Миколу из
рук выронили. Стал Микола пикировать и до того стекла битого перепугал-
ся, что совершил уму непостижимый кульбит всем телом. До того, как гово-
рят чехи, рукой-ногой шевельнуть не мог, а тут - такое антраша. Он, ко-
нечно, приложился, земля, как определил Ньютон после того как получил
яблоком по кумполу, имеет-таки свое постоянное притяжение, но зато вско-
чил с пола, как новенький - позвонок его сдвинутый встал на свое закон-
ное место. И не надо никакого скальпеля. Чудо. Хирург, не отходя от кас-
сы, повытаскивал у него из спины пару осколков, помазал йодом, и Микола
двинулся своим ходом в палату за шмотками, выписываться. С футболом, са-
ми понимаете, пришлось завязать, на складе бутсы выдает под расписку, но
в научных кругах Микола теперь - большая знаменитость, его показывают
студентам, чтобы знали, на что природа-матушка способна...
Глава тридцать пятая
--===Свое время===--
Глава тридцать пятая
...Настал, наконец, тот день, когда Наташа, держась за стенку, впервые пошла
по коридору больницы своим ходом.
- Смотри, Валера, нет, ты посмотри, - осторожно передвигая ноги, ра-
достно и удивленно говорила она мне. - Я же иду, понимаешь, иду... Са-
ма...
Я шел рядом с ней, согнув в локтях руки - так легче было бы подхва-
тить Наташу, если, не дай бог, оступится. И все-таки есть справедли-
вость, вот поправится Наташка, вот получим мы квартиру и заживем счаст-
ливо, и будет у нас свой дом, своя дверь. Большое дело, великий смысл,
оказывается, в дверях. У одних дверей, черных, обитых под черную кожу,
как двери директорского кабинета, стоишь и томительно ждешь, и дверь
изучает тебя стеклянным холодным глазом. А другие двери прижаты навытяж-
ку вдоль стенки передней, и через порог, сквозь проем льется музыка, ма-
нит свет и к тебе протянуты руки. И да будет так у нас.
Хранители тайн,
любители тайн -
двери!
Языками замков,
косяками оков
от беды оградите
и откройтесь друзьям,
и желанным гостям,
и хорошим вестям...
Я даже знаю, где и каким будет наш дом, наша квартира. Общей полезной площадью
двадцать квадратных метров. С огромной кухней в одиннадцать квадратных метров,
неподалеку от метро, семь минут ходу, в районах улиц, носящих имена Щепкина,
Дурова, Гиляровского, бывших Мещанских, с видом на Тополев переулок, где по
утрам поет муэдзин на своем минарете и во дворе автобазы стоит неухоженная,
замызганная, но прекрасная, как Золушка в ветхом платье, церковь митрополита
Московского постройки самого Казакова.
Наша дверь - это вход.
В наш дом, в наш мир, в наше царство. За ее спиной я останусь вдвоем
с любимой и окружат меня в моем воображении те, кого я встретил в своей
жизни, вспомнится то, что прочувствовал, осознал и понял, и родится
звук, явится строка, сложатся стихи, напишутся киносценарии... За ее на-
дежной спиной завершу я задуманное... То, что торопливо записано в мину-
ту озарения и томится в желтеющих тетрадках...
... Телефон-автомат... На улице... Сценарий или рассказ - неважно -
можно так и назвать "Телефон-автомат"... Девочка - подросток, почти де-
вушка, на грани превращения кокона в бабочку: маленькая сумочка через
плечо на длинной ремешке, неумелая, робкая косметика, независимый, по-
лупрезрительный взгляд, но это от близорукости. Как у Марины Цветаевой.
Она деловито подходит к телефону-автомату, озабоченно вздыхает, вставля-
ет монетку в прорезь, снимает трубку и набирает цифру, но только одну и
начинает говорить... Мы слышим ее монолог в диалоге с кем-то и начинаем
понимать, что этот кто-то очень ее любит, очень по ней страдает, очень
скучает в разлуке с ней, а она, позвонив, дарит ему свое общение и на-
дежду. Они беседуют о книгах и выставках, о фильмах и спектаклях, среди
их знакомых знаменитые артисты, известные писатели и дикторы телевиде-
ния... Не только мы слышим этот разговор с паузами, во время которых ус-
певаешь домысливать слова ее собеседника, все это слышит и молодой чело-
век, который ждет своей очереди позвонить. Он - невольный свидетель ее
слов, он с интересом начинает поглядывать на нее, заходит сбоку телефон-
ной будки, чтобы рассмотреть ее получше, но их разделяет стекло, а она,
заметив незнакомца, вдруг начинает горячо обвинять своего собеседника в
черствости, бездушии, во всех смертных грехах и со слезами на глазах
бросает трубку, промахивается мимо рычага - качается трубка - выбегает
на улицу и исчезает за углом. Удивленный таким разворотом, молодой чело-
век входит в телефонную будку, берет неостывшую трубку, прижимает ее к
уху и обнаруживает, что в трубке глухо, как на дне омута, что монетка,
вставленная в прорезь, не провалилась, значит... Значит, она говорила с
воображаемым собеседником, с выдуманным человеком... С тем, в ком она
так сильно нуждается, с кем разделила бы свое одиночество... С телефоном
на улице... С автоматом...
Или...
Погожий осенний день. Даже жарко, несмотря на холодок налетающего ве-
терка. Томительно скучно в медленно движущейся очереди за яблоками. Де-
ревянные ящики с импортными наклейками стопой выстроенные прямо на тро-
туаре, пластмассовый стол с весами, продавщица в свежезамаранном халате,
разношерстная очередь и груда пустых ящиков с другой стороны стола. В
очередь встали Он и Она... Судьба?.. Случай?.. Неизвестно, но видно, им
на роду написано было встретиться в этот погожий осенний денек, и Он, не
зная об этом, просто отмечает про себя красоту плавного изгиба ее шеи, а
Она, тоже не зная об этом, оборачивается и встречает его внимательный
взгляд. Мало-помалу движется очередь, лениво бранится продавщица со
сварливой старухой в белой панамке. Он и Она успевают сказать что-то
незначительное друг другу, например, "...яблоки, как на полотнах
Сарьяна, не правда ли?" И это оказалось значительным, полным другого
смысла, потому что они заволновались, сами не понимая от чего, а ведь то
был обмирающий холодок предчувствия - скорее всего голопопый, лукавый
мальчишка пролетел над очередью за яблоками, сверкнул золотым крылом...
и коснулась любовь их сердец, когда взглядами встретились двое. Он помог
Ей пересыпать яблоки в сетку, а его бумажный пакет, как нарочно, порвал-
ся, и яблоки раскатились по асфальту. Она бросилась помогать и протянула
Ему яблоко.
Остановись мгновенье - ты прекрасно!
Грянул хор и запел орган - так Ева когда-то протянула Адаму яблоко, и
начался род человеческий, да дело даже не в библейской легенде - сколько
бы ни жило человечество, вечно будет случаться такое - встретятся Двое и
познают Любовь, Добро и Зло...
Или...
В звуке - тяжелое, с присвистом, дыхание, топот сапог, кинокамера
"бежит": в кадре вздрагивает на ходу стриженый наголо затылок, вздулись
мускулы шеи, взмокла от пота солдатская гимнастерка. Вбегает во двор -
телега с одной, задранной в небо, оглоблей, осколок разбитого кувшина,
покачивающийся на колу в заборе, истошно заоравшая курица всполошно вы-
летела из-под ног, ступени, ступени, ступени крыльца, с высоты которого
открылась панорама села в дыму и пыли, где по улицам, неуклюже перевали-
ваясь, ползут, натужно воя, коробки танков с черно-белыми крестами...
Темные сени... Светлая горница: лавки, стол, образа в углу, расширившие-
ся от ужаса глаза молодой женщины, которая машет, подталкивает, зовет
руками, торопливо сдвигая в сторону половик и поднимая за железное
кольцо крышку, открывающую лаз в подпол. Захлопнулась крышка, скрыл ее
сдвинутый сундучок и в темноте подвала сдерживают, успокаивают дыхание
двое... Два солдата,,, Один наган на двоих... Один патрон в стволе... На
двоих... Один из двоих - Поэт. В подполе темнота, затаенное дыхание, а
наверху окрик чужой речи, грохот сапог, поет губная гармошка - встали на
постой. В сырой кромешной тьме, как в могиле. И запах земли. Той, за ко-
торую наверху - бой. Прислонившись затылком к холодной стенке погреба
шепчет Поэт строчки... о тех, кто были молоды, русоволосы и ушли недолю-
бив, недокурив последней папиросы... о тех, кто шел на смерть и пел, а
перед этим плакал, кого вела через траншеи окоченевшая вражда, штыком
дырявящая шеи... Поэтов военного времени. Страшен бездушный лик войны:
сгоревший дом, поникшая от горя вдова, огромноглазый от голода ребе-
нок... И встает солдат, и встает Поэт, для которого подвал, как могила,
и стоит Поэт на изуродованной земле - сапоги, гимнастерка, бинты - солн-
це нимбом вкруг стриженой головы, и поднял Поэт пулемет, нажимает на
спуск, поливает свинцом, только вместо фонтанчиков жалящих пуль распус-
каются белые стрелки желтоглазых ромашек, только от взрыва гранаты -
раскинулась клумба, только после воя снаряда - вознес в небо ветвистую
крону могучий дуб. И идет Поэт по Земле, белозубо смеется солнцу и сеет,
сеет, сеет своим оружием мир... Поднялся Поэт поступенькам вверх из пог-
реба и не услышал выстрела в спину...
Тот, последний патрон, был один на двоих, а достался Поэту, потому
что второй решил, что Поэт сдается... Не сдаются Поэты, но война для По-
эта, для поэзии - смерть... И мрамор лейтенантов, фанерный монумент -
венчанье тех талантов, награда тех легенд...
...Телефон-автомат - одинокость среди людей, среди множества себе по-
добных.
...Очередь за яблоками - все женщины явились на этот свет невинными
Евами, все мужчины Адамами, пусть же будет им всем дано вкусить от терп-
кого яблока Любви.
...Поэт и Война - бессмысленность убийства, человек уничтожает самого
себя, погублены Адамы, овдовели Евы, не успевшие даже встретиться друг с
другом.
Глава тридцать шестая
--===Свое время===--
Глава тридцать шестая
На заседание собрались в директорском кабинете. Здесь я бывал нечасто.
В небольшой приемной восседала с капризно надутыми губками Анюта -
секретарша, Анка-пулеметчица, как зовут ее за глаза, потому что она,
действительно, может отпечатать любую бумагу с высокой скорост-
рельностью. Если пожелает, конечно.
Сквозь двойные, обитые черным дерматином двери попадаешь в продолго-
ватую комнату, бывшую когда-то, скорее всего спальней, а может также ка-
бинетом старорежимного хозяина. Большой письменный стол расположен на
фоне окна, свет слепит глаза, сидящий за столом высится размытым силуэ-
том.
Нет, это не директор. Сегодня на его месте председатель местного ко-
митета профсоюзов Витя Горобец. Директор сел в стороне, в кресле. Боком,
словно отвернулся, нога на ногу.
Королев Степан Тимофеевич. Седая грива, под кустистыми, мощными бро-
вями спрятались маленькие глаза. Между собой мы его зовем "Разбойник".
Злые языки добавляют "половой". Что касается злых языков, то у слабого
пола этой привилегии никак не отнимешь, но и наша молодежно-похоронная
команда - Синецкий, Фалин, Шулепов, я - в карман за словом не полезут.
К письменному столу примкнут, словно припаян, Т-образно длинный стол.
За ним и расположились двумя рядами члены месткома.
Вдоль одной стены, напротив двери, книжные полки. За большими разд-
вижными стеклами полное собрание сочинений Ленина.
На противоположной от письменного стола стене портрет Брежнева. Под
ним календарь. Яркий, разноцветный. Явно не отечественной печати.
На четвертой стене картина. Скорее даже не картина - этюд. Лужок. Два
желтых стога. Картинку принято рассматривать. Восхищенно-одобрительно.
Зачарованно-почтительно. Любуясь. Потому что этюд этот - кисти директо-
ра. Ничего плохого в том, что он пишет маслом нет, мне даже нравится
этот лужок и два желтых стога. С настроением. Но вешать в своем служеб-
ном кабинете?
Сомнительно. Или дома к его занятиям живописью относятся равнодушно?
По правую руку от Горобца - наш партийный секретарь Гладилин Семен
Васильевич.
Горобец, несмотря на официальность обстановки, все равно сияет, но
как бы изнутри - готов рассыпаться улыбками, но сдерживается. Я на засе-
дание месткома попал случайно - вместо заболевшего комсомольского вожа-
ка. Интересно, что там у Горобца - премия?.. повышение окладов?.. расп-
ределение путевок?..
- Присаживайтесь, товарищи, не будем время тянуть, давайте поопера-
тивнее, - пригласил широким жестом Горобец еще двоих зашедших. - Так...
Кворум имеется, можно начинать. Вы позволите, Степан Тимофеевич?
Горобец развернулся в кресле всем телом и склонился в сторону дирек-
тора.
Тот удивленно вскинул мохнатые брови:
- Ты, Виктор Федорович, председатель, тебе и командовать. Я же здесь,
как и остальные товарищи, рядовой член профсоюза.
- Понятно, Степан Тимофеевич, - согласно кивнул головой Горобец и
развернулся к нам. - Товарищи, на повестке дня один вопрос. Исполни-
тельный комитет депутатов трудящихся Дзержинского района обратился к нам
с просьбой пересмотреть решение о предоставлении пяти однокомнатных
квартир сотрудникам нашего издательства в доме, что вводится в эксплуа-
тацию в районе проспекта Мира. Дело в том, что Моссовет забирает себе
одну из таких квартир, но временно, в долг что ли. Это означает, что
сейчас мы получили возможность заселить четыре квартиры, а пятая будет
предоставлена в следующем квартале, максимум через полгода. Наша с вами
задача - решить, кому придется подождать. Возражений по повестке дня
нет?
- Нет, - сказал кто-то за всех.
- Вот и хорошо. Голосовать, я думаю, не будем. Повестка дня утвержда-
ется. Товарищ Зверева, вам слово. Товарищ Зверева, председатель жилко-
миссии, доложит вам состояние дел.
Инна раскрыла пухлую папку, лежащую перед ней, аккуратно переложила
несколько скоросшивателей. В каждом из них разные документы, заявления,
справки, ходатайства... Судьбы. Где-то там и мои дела.
- В жилкомиссию поступило шесть заявлений на однокомнатную квартиру,
- ровным, бесстрастным голосом доложила Зверева.
- Одно из них не рассматривалось, податель уволился в связи с перехо-
дом на другую работу. Остальные пять следующие. В порядке поступления
заявления подали: Королев Степан Тимофеевич, Горский Давид Борисович,
Голикова Вера Ивановна, Истомин Валерий Сергеевич, Панина Анна Павловна.
"Их было пятеро", - вспомнил я название французского фильма. Кто из
них неудачник? Неужели я? Неужели мы с Наташкой?
- Как, товарищи, будем решать? - спросил Горобец в пространство.
Наступила пауза. А, действительно, как решать? Кого из товарищей ос-
тавить? Кого выкинуть? И почему именно того, а не другого? Конечно, раз
Моссовет обещал, то все равно дадут, но только когда и где? И кто будет
потом ходить, хлопотать, напоминать за тебя одного? Не позавидуешь неу-
дачнику.
- Есть предложение рассмотреть каждое заявление отдельно, - поднял
руку Семен Васильевич Гладилин. - При этом обязательно учесть, как ха-
рактеризуется товарищ по работе, какие общественные нагрузки несет, как
у него обстоят дела по линии отдела кадров, пользуется ли он уважением в
коллективе, и так далее.
- Так и сделаем, - улыбнулся Горобец. - Итак, по списку у нас первый
Степан Тимофеевич. К сожалению, придется попросить вас выйти, мы обсуж-
дать вас в вашем присутствии не можем.
Директор поднялся с кресла, прошел в полном молчании по своему каби-
нету, на ходу кивнул Гладилину:
- Я у главного редактора.
- Кто желает высказаться? - спросил Горобец, когда директор скрылся
за дверями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22