— Без них доказать право собственности трудно.— Вообще невозможно, — поправил Мюйр. — Архив таллинского нотариата сгорел в войну.— Да! — поддержал меня Томас. — Где сами купчие, господин Мюйр? Где они? Я все понял! Сейчас вы будете вешать мне лапшу на уши, что они где-то есть, но нужны бабки, чтобы их найти. Так вот, господин Мюйр, вы опоздали. У меня нет бабок. Меня уже обули. До вас. Поэтому давайте дернем по маленькой, и вы наконец расскажете мне про дедулю. Каким он был? Занудой? Весельчаком? Как у него было насчет этого дела? — Томас щелкнул ногтем по бутылке. — Про то, что он был взяточником, вы уже рассказали. Это, конечно, не украшает. Но ведь на его месте так поступил бы каждый, верно?Мюйр молча поднялся из кресла и перенес с подоконника на журнальный столик серый кейс. Набрал шифр на замках, раскрыл и развернул, как бы предлагая полюбоваться его содержимым. В кейсе лежали три пухлые пачки бумаг, крест-накрест перевязанные шпагатом. На верх-них листах — герб Эстонии: три силуэта львов, один над другим, в дубовом венке. Зеленоватый фон, типографский шрифт. В тех местах, где типовой текст прерывался, — выцветшие чернильные надписи от руки. И типо-графский текст, и надписи были на эстонском.— Что это? — спросил Томас.— Купчие.— Настоящие?Об этом можно было не спрашивать. У старых бумаг есть свой запах: запах теплушек, санпропускников, тлена. Запах времени.— Можете посмотреть, — разрешил Мюйр. — Все семьдесят шесть купчих. С описью. Альфонс Ребане был очень педантичным в делах.Томас даже забыл выпить. Но тут же вспомнил. Потом отставил бокал, развернул ветхий лист описи и начал внимательно читать.— Господи милосердный! Тридцать восемь гектаров в Пирите! А это? Еще двадцать два. Ну, дедуля! Он умудрился скупить полпобережья!Томас развязал одну из пачек и стал осторожно перебирать купчие, стараясь не повредить старую гербовую бумагу. Рита Лоо молча просматривала опись. Только я оставался без дела, так как из всего написанного понимал лишь одно слово: «Eesti» — «Эстония».— Я понял! Теперь я все понял! — вдруг радостно известил Томас, как бы выныривая из прошлого. — Знаете, почему мой дедуля был таким отважным воином? Он воевал не за фашистов. Нет! Он воевал не против коммунистов! Срать ему было на тех и других! Он воевал за свое добро! За свою собственность! Он не верил, что совет-ская власть в Эстонии навсегда. И ведь оказался прав, старый козел! Но немножечко ошибся в сроках. Всего на каких-то шестьдесят лет.— Он не был старым козлом, — поправил Мюйр. — В тридцать девятом году ему был тридцать один год. На четыре года меньше, чем сейчас вам.— Да? В самом деле. Тогда понятно, почему он ошибся. Молодости свойственно торопить будущее. Но все равно я начинаю его уважать.Томас вновь занырнул в историю и тут же вынырнул, как ошпаренный.— Вы только посмотрите! — завопил он, размахивая одной из купчих. — Это же Вяйке-Ыйсмяэ!— Совершенно верно, — кивнул Мюйр. — Таллинские «Черемушки». Они построены на вашей земле.— Нет, они построены при советской власти, — со вздохом напомнил Томас. — Как телецентр, как санатории на побережье. И как все остальное. В том числе и дом президента.— Но земля принадлежит вам. Вы вправе потребовать выкупить ее. Или назначить арендную плату.Томас бережно собрал купчие, перевязал их шпагатом, свернул опись и аккуратно уложил в кейс.— Это бесценные бумаги, господин Мюйр. Отнесите их в исторический музей, — посоветовал он. — Их место там, в Большой Гильдии. Под стеклом на стендах.— Да, до недавнего времени эти бумаги имели только историческую ценность, — подтвердил Мюйр. — Но после того как был принят закон о реституции, они обрели вполне реальную цену. Сейчас они стоят от тридцати до пятидесяти миллионов долларов. Но не исключено, что и сто. Это зависит от конъюнктуры. Вас это по-прежнему не колышет?Внук национального героя Эстонии взъерошил волосы, поскреб в затылке и впал в ступор. Благоприобретенная осторожность боролась в нем с верой в удачу, в счастливую свою звезду. Но звезда была слишком яркой, а удача слишком большой. Так не бывает. Или бывает? Или не бывает? Или все же бывает?Рита Лоо была права: его не обували, его уже давно обули. Но гораздо раньше, чем он согласился встретиться с Матти Мюйром. Он думал, что у него есть выбор. А я почему-то был уверен, что никакого выбора у него нет.Старый паук, он же король пик и он же отставной генерал-майор КГБ господин Матти Мюйр сидел в слишком глубоком для него кресле, положив на кожаные подлокотники маленькие сухие руки, наигрывал пальцами на коже какой-то одному ему слышный марш и с интересом наблюдал, как вяло дергается в его паутине муха по имени Томас Ребане. Он не спешил. Куда ему было спешить? Он знал, что добыча от него не уйдет.— Сколько? — спросила Рита, прерывая затянувшееся молчание.— Это уже деловой разговор, — одобрил Мюйр. — За купчие — ну, скажем, пятьдесят тысяч долларов. Для начала, на первом этапе.— Для начала? Это подразумевает какое-то продолжение. А на втором этапе?— Пятьдесят процентов, госпожа Лоо.— От чего?— От всего. От стоимости недвижимости. От аренды за землю. От всего.— Пятьдесят процентов?! — изумился Томас, выведенный из ступора такой наглостью. — Это же пятнадцать миллионов от тридцати! Двадцать пять от пятидесяти!— Или пятьдесят от ста, — подтвердил Мюйр.— Вы считаете это справедливым? — загорячился Томас. — Мой дедуля за эти бабки ночами не спал! Думал о солдатиках, которые едят гнилое мясо, и плакал! Мучился угрызениями совести! Он за них кровь проливал на фронтах Великой Отечественной войны! Хоть и с другой стороны. Вы грабите национального героя Эстонии! Это непатриотично, господин Мюйр!— Во всем нужна мера, дорогой Томас. Чрезмерный патриотизм — это национализм.Рита Лоо вернула разговор в деловое русло:— Если мы заплатим вам пятьдесят тысяч долларов за купчие, с какой стати нам отдавать что-то еще?— Да! Целую половину! — горячо поддержал Томас.— Очень хороший вопрос, — похвалил Мюйр. — Значит ли это, что вы готовы купить у меня эти бумаги?— Может быть, — подумав, известил Томас.— Ты спятил! — прокомментировала Рита.— Нет, — возразил он. — Я думаю о будущем. Что в жизни самое неприятное, кроме похмелья? Сожаления о возможностях, которые ты упустил. Я не хочу лежать ночью в постели и грызть ногти. Это негигиенично. Поэтому я не спятил.— Господин Мюйр, у нас нет таких денег, — объяснила Рита. — Мой вопрос был чисто теоретический.— Но я на него отвечу. Ответ такой: потому что без меня вы не получите ничего. Чтобы у вас на этот счет не оставалось сомнений...Он вынул из бокового кармана кейса какую-то бумагу и подал Томасу, как бы приглашая его занять более активную жизненную позицию:— Ознакомьтесь с этим документом.Томас пробежал глазами текст и молча передал бумагу Рите. Она тоже прочитала и бросила ее на стол. Поскольку я был уже посвящен во все эти дела, то счел для себя возможным тоже ознакомиться с документом. Он играл, как я понял, роль козырного туза.Туза пик.Это и был туз пик.Это была ксерокопия завещания. Бумага не гербовая, самая обычная, очень старая, с обветшавшими углами, отчетливо видными на оттиске. Прыгающий машинописный текст. Текст русский. Место и время составления завещания тщательно затушеваны черным фломастером. Сначала с завещания сняли ксерокопию, а потом затушевали текст."Я, гр. Ребане Альфонс, 1908 года рождения, находясь в здравом уме и ясной памяти, действуя добровольно, настоящим завещанием завещаю все принадлежащее мне имущество гр. (фамилия зачеркнута).Настоящее завещание составлено и подписано в двух экземплярах, из которых один выдается на руки завещателю Ребане Альфонсу, а второй хранится в делах нотариуса по адресу (адрес зачеркнут).Завещание подписано гр. Ребане Альфонсом в моем присутствии после прочтения текста вслух. Личность завещателя установлена, дееспособность проверена".Фамилия нотариуса и все его реквизиты были тщательно вымараны. Даже на круглой гербовой печати был замазан адрес нотариальной конторы.— Что скажете? — поинтересовался Мюйр.— Это копия. А где подлинник? — спросил Томас.— Вы увидите его. В моих руках. И после этого я его уничтожу. При вас. Когда получу дарственную на половину наследства вашего деда.— Кому он все завещал?— Не вам.— Не мне. Это понятно. Я бы очень удивился, если бы мне. Потому что он не подозревал о моем существовании. Он умер в пятьдесят первом году. Я родился в шестьдесят четвертом году. Кому?— А вот этого вы не узнаете никогда. И не нужно вам этого знать. Скажу только одно, чтобы вас не мучили угрызения совести. То лицо, которому ваш дед завещал свое имущество, не примет наследства. Откажется от него в пользу государства. Мы с вами, разумеется, патриоты. Но не до такой же степени, не так ли? Дарить государству сто миллионов долларов — это уже не патриотизм.— А что? — заинтересовался Томас. — Национализм?— Идиотизм. Я оставлю вам эту ксерокопию. Изучите. Завещание — ключ к тем самым миллионам. Подлинник, разумеется, а не ксерокопия. И он пока останется у меня.Томас положил копию завещания перед собой и уставился на нее, как человек, который сделал второпях какую-то важную запись и теперь силится понять, что же он написал. Он даже повертел лист и так и эдак. Но ничего, похоже, не понял. Кроме одного — что запись важная. Очень важная.Мюйр запер кейс и обернулся ко мне:— Проводите меня, юноша. Вообще-то я всегда хожу пешком. Это полезно для здоровья. Но сегодня мне нужно кое-куда заехать. Надеюсь, Томас разрешит мне воспользоваться его автомобилем. И, если честно, я немного устал. Больше семидесяти восьми лет мне, конечно, чаще всего не дают. Но все-таки мне уже семьдесят девять.У дверей кабинета его остановил вопрос Риты:— Господин Мюйр, зачем вам пятьдесят миллионов долларов? Вы собираетесь жить вечно?Мюйр остановился и с интересом взглянул на нее.— Вы задали забавный вопрос, госпожа Лоо. Очень забавный. Зачем мне пятьдесят миллионов долларов? Право, не знаю.Он немного подумал, затем пригладил кончиком мизинца усы и ответил:— Впрочем, нет. Знаю. Это меня развлечет.С тем и вышел, унося с собой всю мерзость уходящего века, из которого, как из змеиной кожи, уже выползал новый век, двадцать первый от Рождества Христова.Но и век двадцатый был еще жив, еще смердел.— Рита Лоо, свяжитесь с приемной господина Анвельта, президента компании «Foodline-Balt», — распорядился Томас. — Передайте Крабу, что господин Ребане желает видеть его у себя через час. И пусть не опаздывает, бляха-муха! XI Президент компании «Foodline-Balt» Стас Анвельт, которого его сотрудники за глаза, а чаще даже только про себя называли Крабом, слушал отчет начальника юридического отдела, когда в его кабинет вошла секретарша и на своем аристократичном эстонском сообщила, что позвонила пресс-секретарь господина Ребане и распорядилась передать господину Анвельту, что господин Ребане желает видеть господина Анвельта у себя в номере гостиницы «Виру» через час и хочет, чтобы господин Анвельт прибыл без опоздания.Анвельт даже не сразу понял, о чем речь.— Кто позвонил? — переспросил он.— Пресс-секретарь господина Томаса Ребане госпожа Рита Лоо.— И что? О чем она распорядилась?— О том, что господин Ребане желает видеть господина Анвельта...— Так и сказала? — перебил Анвельт. — «Желает видеть»?— Не совсем. Я передаю смысл.— А как она сказала?— Я не уверена, что мне следует это повторять.— А я уверен!— Она сказала: «Передайте своему Крабу, что господин Ребане...»— Хватит, — прервал Анвельт. — Я понял. Передайте этой сучонке, чтобы она передала своему Фитилю, что господин Анвельт...— Будет у него точно в назначенное время, — закончила его фразу Роза Марковна. — Спасибо, деточка. Идите работайте.Секретарша вышла. Анвельт с недоумением уставился на Розу Марковну.— Я хотел сказать не это!— "Это" вы скажете ему при встрече. Но на вашем месте я бы сначала послушала, что скажет он. Это может быть важным.— Важным?! — переспросил Анвельт. — То, что скажет Фитиль? Он может сказать мне что-то важное?! Он — мне?!— Мы поговорим об этом потом, — прервала его Роза Марковна. — Продолжайте, — кивнула она юристу.Совещание продолжилось. Стас Анвельт закурил «гавану», утопил короткое тяжелое тело в мягком офисном кресле с высокой спинкой, спрятался в нем, как краб в нору, поглядывал оттуда остро, злобно своими маленькими крабьими глазками. Он почти не слушал. Он думал.Совещания, которые в конце каждого месяца президент компании «Foodline-Balt» проводил со своими ведущими специалистами, правильнее было назвать собеседованиями. Сам он называл это «подбивать бабки». Собственно, все бабки были к этому дню уже подбиты, все отчеты составлены — и официальные, для налоговиков, и неофициальные, для себя. Совещания преследовали другую цель. Они были не коллективные. Главные менеджеры, экономисты и юристы входили в кабинет президента по одному, отчитывались о своей работе за минувший месяц и излагали планы на будущее. Анвельт молча слушал, изредка задавал уточняющие вопросы, и порой создавалось впечатление, что целью его было не выслушать человека, а пристально его рассмотреть, просветить, как рентгеном. Понять.Да так оно, пожалуй, и было.Третьим участником этих собеседований всегда была Роза Марковна Штейн. В штатном расписании компании она значилась главным менеджером по кадрам, но все знали, что Анвельт без ее одобрения не принимает ни одного важного решения. В ход совещаний она никогда не вмешивалась, сидела в стороне — седая, грузная, в неизменной черной хламиде до пят, с выражением холодности на патрицианском лице — курила коричневые сигареты «More» и время от времени делала какие-то пометки в узком черном блокноте. Когда собеседования заканчивались, она еще некоторое время оставалась в кабинете Анвельта, потом уходила, а он вызывал секретаршу и диктовал приказ.«Подбивание бабок» завершалось совещанием Анвельта с начальником охраны Лембитом Сымером, необщительным эстонцем с холодными рыбьими глазами, бывшим офицером полиции. Никто не знал, о чем они говорят, но через некоторое время выяснялось, что строптивый партнер пошел на уступки, а возникший конкурент вдруг утратил интерес к оптовой торговле продуктами.На следующее утро приказ вывешивали на доске объявлений в холле. Из него сотрудники узнавали, что кому-то повышен оклад, кому-то срезан, а кто-то уволен. Без объяснения причин. Не за ошибки, за ошибки Анвельт вздрючивал в рабочем порядке и в выражениях не стеснялся. Главная причина всегда была в другом: человек исчерпал свой ресурс, стал ненужным. И все в компании знали, что окончательный вердикт выносит эта пожилая дама, а Стас Анвельт только утверждает его своей старательной подписью, украшенной завитушками таким образом, что первая буква напоминала $.Президент компании «Foodline-Balt» пользовался людьми, как вещами. У каждой вещи есть своя цена. И у каждой вещи есть свое назначение. Как и у каждого человека. За вещи платишь, они тебе служат. Когда вещь становится ненужной, ее заменяют другой, нужной. Для кого-то и он сам был вещью. И считал, что это нормально, правильно. Разница между ним и его подчиненными была в том, что он был нужной вещью. Без которой не обойтись. И следовательно — дорогой вещью. Он верил, что в конце концов придет время, когда он перестанет быть вещью. Потому что купить его не сможет никто. Это и есть главное в человеке — его цена. А все остальное — разговор в пользу бедных.Но были два человека, которые выпадали из этой простой и понятной системы ценностей. Одним была Роза Марковна. Анвельт перед ней терялся. Она не лезла ни в какие ворота. Она могла прочитать пустяковую заметку в газете и сказать: «Срочно посылайте людей в Ригу, скоро там повалятся цены на все продукты. Пусть заключают долгосрочные контракты». А почему? Потому что московский мэр Лужков намекнул — только намекнул, — что хочет стать президентом России. Он раз десять перечитал эту заметку, но ничего не понял. Но к совету прислушался. И в самом деле, Лужков призвал бойкотировать латвий-ские продукты в знак протеста против дискриминации русскоязычного населения, латыши затоварились, цены рухнули, а когда снова поднялись, у «Foodline-Balt» были уже контракты на поставку масла и сыра из Латвии по половинной цене.То же было с бельгийской курятиной. Диоксин, диоксин. А оказалось, что никакого диоксина и не было, просто в Евросоюзе, бывшем Общем рынке, произошла маленькая войнушка. Но как могла это прочухать эта старая еврейка? Она объяснила: «Я уже лет тридцать ем на завтрак по два яйца. В них холестерин. А он, как пишут, вреден. И еще я помню передовую в „Правде“, где утверждалось, что самое полезное в картошке — кожура, очистки». И снова Анвельт не понял, какая связь между картофельными очистками и тем, что она ест на завтрак, с ценами на бельгийских кур.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40