Голова медленно повернулась в сторону источника звука, и я увидел огромный бутон расцветающего прямо на глазах ярко-красного взрыва. Испуганно порскнули в стороны рыбки, потревоженные неведомым чудовищем, вторгшимся в водный тропический рай, а я отчаянно замахал руками, пытаясь отплыть-убежать от неумолимо приближающейся кроваво-красной волны. Сердце бешено застучало в районе разгоряченных висков, и я даже открыл рот, чтобы закричать, но не смог, потому что вместо крика с моих губ сорвались несколько воздушных пузырей, а затем... Взрывная волна все же настигла меня, многотонным прессом обрушившись на голову, смяв и разорвав на клочки несчастное сознание. И все утонуло в безбрежном океане вселенской пустоты...
* * *
С неимоверным трудом подняв тяжелые веки, я увидел высокое безрадостно-серое небо.
Лежа на спине и бессмысленно глядя в одну точку, я совершенно ни о чем не думал и ничего не хотел. Голова была настолько пустая и ясная, будто из нее кроме мыслей удалили еще и жалкие остатки мозга. В другом месте и в другое время я мог бы даже испугаться по этому поводу, но ватная расслабленность вкупе с какой-то непередаваемой отрешенностью заключили мое сознание (или то, что от него осталось) в непроницаемый кокон.
– О! Вы только посмотрите – наш герой очнулся! – Голос, несомненно, принадлежал безумной пуме, но мне было до такой степени наплевать, кто или что находится рядом что я не обратил на сию реплику ни малейшего внимания.
– Вот и прекрасно! – Зоул был явно вне себя от радости.– Не хотелось посылать моему другу Аспирину пустую оболочку без мозгов, иначе он мог натурально обидеться.
Небо над головой продолжало занимать все мои мысли.
– Смотрю, ты опять меня не слушаешь, дружок. А ну-ка...
Раскаленная добела игла боли вонзилась прямо в мозг и мгновенно привела меня в чувство. Инстинктивно схватившись за голову и резким рывком переведя верхнюю половину тела из горизонтального положения в вертикальное, я наконец окончательно пришел в себя и обнаружил, что вся наша команда (Компот, Билли и я) вместе с облезлой пумой-Зоулом находится посреди унылой степи.
– Вижу, тебе уже лучше,– довольно промурлыкала пума,– поэтому на прощание хотелось бы сказать пару напутственных слов.
Боль отступила так же неожиданно, как и появилась, и я смог более или менее нормально выслушать финальную речь безумного колдуна.
– Весь внимание,– с трудом прохрипел я, решив не омрачать прощание всякого рода ненужными эксцессами.
– Вот и прекрасно. Приятно иметь дело с толковым собеседником.
– Взаимно.
– Прямо сейчас мы находимся в точке вашего прибытия на Глов,– начала пума,– и отсюда же через несколько минут ваш героический экипаж стартует в объятия моего давнего друга Асванха Пиринизона. Или, если выражаться твоим языком, вы попадете прямиком в логово Аспирина.
– А как же Арена? – Я не удержался от главного вопроса.
– Она от вас никуда не денется, потому что вряд ли мой старый приятель захочет оставить у себя в гостях такого опасного юношу.
– То есть? – не понял я.– Неужели обряд экстремально девельтипированной пуливизации не увенчался успехом?
– Обряд при любом раскладе увенчался бы успехом, другое дело, что в случае неудачи твое разрушенное сознание напоминало бы овощное рагу, но на «Растворитель миров» это не повлияло бы никоим образом.
– Тогда я вообще ничего не понимаю.
– Ох уж, эта молодежь,– совершенно искренне вздохнула пума,– всегда с вами одни только проблемы и никогда вы ничего не понимаете.
Вероятно, по моему кислому виду Зоул догадался, что я не горю желанием порассуждать на тему «отцы и дети» с безумной облезлой кошкой.
– Обряд завершен, и сейчас никто не может сказать, остался в твоем ухе «Растворитель миров» или нет, потому что область, в которой он находится, скреплена «Кругом девяти печатей» – заклятьем, разбить которое может только смерть. Сам понимаешь, при шансах пятьдесят на пятьдесят никто не захочет испытывать на прочность свою психику, отправляя тебя в мир иной.
– Сдается мне, в этом сумасшедшем доме кто-то заикнулся о психике,– как всегда совершенно не вовремя, ожил внутренний голос.
– Заткнись,– коротко огрызнулся я и продолжил: – Значит, именно в силу того, что доподлинно неизвестно, являюсь ли я носителем «Растворителя» или нет, Аспирин оставит всех нас в ЖИВЫХ.
– Ну разумеется, да. Плюс ко всему ему будет страшно интересно – выживет ли ваша команда на Арене, а если не выживет (что лично мне представляется наиболее вероятным), то исчезнет ли измерение, в котором ты умрешь.
– Насколько я понимаю, кроме Аспирина есть еще несколько любопытных, которым, будет безумно интересно узнать, чем закончился обряд экстремальной пуливизации,– прокомментировал ситуацию мой вечный спутник.
– Полностью с тобой согласен,– уныло согласился я,– везде, куда не кинь взор, угнездились одни извращенцы и уроды.
– Спасибо за объяснение,– я переключился на Зоула.– Значит, на этом наше пребывание в измерении Глов благополучно заканчивается?
– Да, осталась последняя мелочь – послание, которое нужно передать Аспирину вместе со «Свинячьей звездой».
– Весь внимание.
Тут Зоул неожиданно стал предельно серьезным, отбросив всю свою показную веселость.
– Скажешь ему так: «Спор четырех стихий не может быть проклят. Это подарок от чистого сердца». А теперь повтори!
– Спор четырех стихий не может быть проклят. Это подарок от чистого сердца,– механически повторил я, одновременно прикидывая в уме, не начнет ли Аспирин вытряхивать из моего сознания секреты (которых я и не знаю) после того, как зайдет в тупик с этими непонятными стихиями и чистосердечными подарками.
– Ну, раз все наши дела улажены и ответы на все вопросы получены, можно отправляться в путь.– К пуме вернулось ее прежнее игривое настроение.
– Минуточку!
– Что еще? – Зоул был явно недоволен возникшей задержкой.
– Последние два вопроса, без ответа на которые я не смогу спокойно умереть на «Арене искупления»,– сказал я.
Это был продуманный ход – безумный колдун сразу купился.
– А ладно, спрашивай! – великодушно махнула лапой облезлая кошка.– Мне всегда нравились отчаянные сорвиголовы.
– Есть ли у «ока скорпиона» особые свойства, о которых его хозяину лучше было бы знать, во избежание м-м... как бы это поудачнее выразиться... Ну, в общем, во избежание всякого рода недоразумений.
– Он не выносит плакс, потому что всегда сопутствовал только настоящим героям,– совершенно серьезно ответил Зоул и, не позволив мне задать уточняющий вопрос, продолжил: – Ну а что у нас следует под номером два?
– Что случилось с Гархом и...
– А-а-ха-ха! – серебряным колокольчиком, тонко и пронзительно, засмеялся сумасшедший колдун.
Он все хохотал и хохотал, в то время как мы с Компотом озадаченно смотрели на эту огромную линяющую кошку, не в силах понять, что смешного было сказано. Прошло не меньше минуты, прежде чем, утирая лапой слезы, пума успокоилась настолько, что смогла дать ответ.
– С удовольствием бы сказал, что случилось с твоим сумасшедшим другом, но...
«Уж кто бы говорил про сумасшествие»,– подумал я.
– ...к сожалению, не могу этого сделать. Впрочем, я готов заключить джентльменское соглашение.
– Держись от этого ненормального подальше,– посоветовал внутренний голос.
– Какое соглашение? – Теперь пришел мой черед заглатывать наживку.
– Если останешься жив после приключений на Арене, я сообщу тебе, что случилось с полусмертным.
Предложение было, конечно, не самое приятное, но, как говорится, за неимением гербовой бумаги пишут на простой.
– По рукам! – согласился я.
– По рукам! Какое пре-лест-ное выражение! – в восторге вскричал Зоул, и, наверное, чтобы не осталось неясностей, четко и громко повторил: – По рукам!
На какое-то мгновение почудилось, что вот прямо сейчас эта большая кошка от избытка чувств кинется мне на шею и примется вылизывать своим шершавым языком. К счастью, до подобных эксцессов дело не дошло. Зоул и правда встал на задние лапы, расставив передние в стороны, но, как оказалось, сделал он это, только чтобы произнести заклинание, которое должно было перебросить нашу команду в логово самого сумасшедшего из всех безумцев, которых мне довелось встретить во всех измерениях.
Иными словами, мы преодолели границы миллиона миров и вернулись в начало начал – то есть попали в объятия «старого доброго друга», которого в узком кругу, шепотом и за глаза, звали Аспирин.
Глава 5
Он был все так же неправдоподобно безумен. И, может быть, даже немного больше, чем прежде. Только не надо спрашивать меня, почему я так решил. Может быть, «око скорпиона» навеяло эту мысль; может, что-то другое, однако стоило мне увидеть все ту же сцену, ту же публику, те же декорации и, главное – все того же «гениального» актера, навечно покорившего театральные подмостки, как я сразу же и подумал: «Болезнь прогрессирует».
На этот раз в театре давали что-то наподобие вольной интерпретации «Отелло», в связи с чем Аспирин изображал зловещего мавра. Что касается внешности мавра, скажу честно – получалось не очень, да и грим был просто из рук вон. Зато образ был более чем зловещий: с этим у Аспирина все было в порядке. Зрители в до отказа набитом зале сидели, словно загипнотизированные бандерлоги перед огромным удавом, не в силах не то что пошевелиться, но даже просто глубоко вздохнуть.
Сразу же по прибытии в точку назначения я почувствовал себя ужасно неуютно. Захотелось как можно скорее встать и покинуть это гиблое место, но правила в заведении устанавливались его радушным хозяином, поэтому, не в силах ничего изменить, я предпочел тихо посидеть в партере (именно в него нас закинула пума-Зоул), ожидая, когда гений сцены соблаговолит обратить на нашу команду благосклонное внимание.
Вне всякого сомнения, Аспирин был в курсе прибытия незваных гостей, но этот прогрессивный деятель искусства не мог позволить себе прекратить священнодействие постановки чуть ли не в самом ответственном месте. Он еще около десяти минут напыщенно декламировал какой-то вымученный бред, повторять который у меня нет ни малейшего желания, а затем, по-быстрому скомкав финальную сцену, с пафосом произнес:
– Ну что ж, я сделал все что мог, а ты не оценила величия души моей. Умри ж, презренная! И помни обо мне в аду!
– Как ты думаешь, нашему другу кто-нибудь когда-нибудь говорил, что как актер он – полнейшее ничтожество? – Внутреннему голосу так же, как и мне (да наверняка и всем зрителям) было невыносимо тяжело смотреть на эти жалкие актерские потуги выжившего из ума колдуна.
– Думаю, нет. И, надеюсь, мы не будем первыми. Пусть остается в счастливом неведении.
– Но почему?
– Потому,– жестко ответил я,– что лично мне хотелось бы попасть на «Арену искупления» в более или менее приличном виде, а не лишенным каких-нибудь частей тела. Так что мы будем предельно вежливы и предупредительны с этим нестабильным психопатом.
– Ладно, как скажешь, но, может быть, все же слегка намекнем...
– Даже не думай об этом,– решительно отрезал я, обратив наконец свой взор на сцену.
А там, как обычно, была нездоровая психоделическая обстановка. Что, впрочем, неудивительно, если вспомнить, кто был художественным руководителем и идейным вдохновителем сей, так сказать, авангардной труппы. Некоронованный король всех маньяков предпочитал вместо клюквенного сиропа использовать более реалистичные вещи, чтобы уж наверняка скомпенсировать скомканную концовку обилием спецэффектов, залил всю сцену, а заодно уж и прилегающую к ней территорию самой что ни на есть настоящей кровью. Правда, не совсем понятно было, откуда именно она взялась. Единственное, во что хотелось верить,– что эти реки взяты с какого-нибудь мясокомбината, а не принадлежат юным девственницам, которых охраняли (притом неудачно) белые единороги.
– Иди же сюда, мой орел! Гордость и опора на старости лет. Бесстрашный герой и удачливый вор...
Слишком глубоко задумавшись о происхождении кровавых потоков, я не сразу понял, что «орел», «гордость», «опора», «герой» и «вор» – не кто иной, как ваш покорный слуга.
– А можно? – неуверенно спросил я, совершенно не горя желанием выходить на залитую кровью сцену.
– Ну разумеется, да! – Аспирин буквально лучился радушием.
«Лучше бы, честное слово, он метал громы и молнии. А то эта тревожная веселость и напускная доброжелательность путают намного больше, чем откровенные угрозы»,– напряженно подумал я, одновременно судорожно улыбаясь.
По замыслу, эта улыбка должна была выразить искренний восторг по поводу нашей неожиданной встречи, но актер из меня никакой, поэтому акция не имела особого успеха ни у Аспирина, ни, тем более, у напряженно молчащего зала.
– Иду! – фальшиво радуясь, прокричал я, чтобы скрыть неловкость по поводу неудачной улыбки, после чего резво взбежал по ступеням на сцену.
Компот попробовал было упираться, но я твердой рукой волок его за поводок, так что купаться в лучах славы и потоках крови наша команда направилась сообща.
– Ну, друг мой,– ласково похлопал меня по плечу колдун, искрящийся от радости, словно гирлянда на рождественской елке,– рассказывай, как ты докатился до такой жизни.
Я видел глаза пораженного безумием Гарха, но в них, если присмотреться внимательно и постараться найти хорошее, можно было заметить искру разума, плещущуюся на дне бездонных зрачков. Встретившись же взглядом с Аспирином, я понял, что такое настоящее, ничем не разбавленное, предельно сконцентрированное и сжатое в точку безумие. Понял: тот, кто стоит рядом со мной,– не человек и даже не монстр, а что-то совершенно другое. А осознав это, я испугался до такой степени, что начисто потерял дар речи.
– Что же наш юный друг так засмущался? – спросил колдун, заметив мою реакцию на предложение рассказать, как я докатился до такой жизни.– Смелее, здесь все свои!
Безупречно вышколенный зал Подозреваю – те, кто умудрились выжить в этом театральном аду, научились угадывать любые, даже самые извращенные желания «талантливого актера»
разразился бурей аплодисментов, призывая меня не смущаться и поведать благодарной аудитории невероятную историю своей удивительной жизни и замечательных приключений.
Я попытался было открыть рот, чтобы сказать сам не знаю что, но в последний момент, как будто вспомнив о чем-то важном, засунул руку в карман, вытащил оттуда артефакт с дурацким названием «Свинячья звезда», и протянул сей приз Аспирину, пробормотав:
– Спор четырех стихий не может быть проклят. Это подарок от чистого сердца.
Представьте себе каменное изваяние, в которое попало сразу несколько пуль. Лицо вечно улыбающегося комика пошло мелкими трещинами, улыбка стекла каплями грязного дождя, смывающего краску со свежих афиш, а глаза... Глаза засветились изнутри каким-то мертвенно-бледным искусственным светом. Когда на Хэллоуин жгут свечи в тыквах, то прорези глазниц и оскал рта не вызывают никаких особых ощущений, кроме веселья и легкого праздничного испуга, но если начинают светиться глаза сумасшедшего колдуна, то, поверьте мне на слово, становится настолько жутко, насколько это вообще можно представить.
– Предсказание Альберта,– замогильным голосом произнес Аспирин, забирая у меня из рук подарок облезлой пумы.– Предсказание Альберта оказалось не глупой выходкой испорченного мальчишки.
И как бы в подтверждение вышесказанного, все с той же бесцветной отрешенностью продекламировал:
На ладонь к нему упадет звезда,
Тут он вспомнит все и поймет тогда,
Что уходит жизнь, как пустой фантом,
Унеся с собой...
Вместо того, чтобы закончить четверостишие, колдун перевел взгляд своих ужасных хэллоуиновских глаз на меня, и в это мгновение я, сам не знаю почему, вдруг понял: он борется с непреодолимым желанием вырвать мое сердце. Вырвать – и забросить его далеко в зал, чтобы обезумевшая толпа, угадав в этом приказ хозяина, бросилась прочь из театра, оставив великого сумасшедшего наедине со зловещими демонами его сознания.
Аспирин даже уже начал отводить руку для короткого страшного удара, но, опередив его на какое-то мгновение, я чуть ли не выкрикнул ему в лицо:
– Семьдесят два – это не тридцать два, но поверь, и этих шансов с лихвой хватит, чтобы уничтожить вообще все!
Боксер, кидающийся на обессиленного и прижатого к канатам противника с одной-единственной целью – добить врага, испытывает ни с чем не сравнимое удивление, пропустив встречный нокаутирующий удар, в один миг переворачивающий все с ног на голову и решающий исход матча. То же самое произошло и с Аспирином: несмотря на мой совершенно невнятный выкрик насчет семидесяти двух счастливых процентов, он понял, что «Растворитель миров», возможно, все еще во мне, и.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
* * *
С неимоверным трудом подняв тяжелые веки, я увидел высокое безрадостно-серое небо.
Лежа на спине и бессмысленно глядя в одну точку, я совершенно ни о чем не думал и ничего не хотел. Голова была настолько пустая и ясная, будто из нее кроме мыслей удалили еще и жалкие остатки мозга. В другом месте и в другое время я мог бы даже испугаться по этому поводу, но ватная расслабленность вкупе с какой-то непередаваемой отрешенностью заключили мое сознание (или то, что от него осталось) в непроницаемый кокон.
– О! Вы только посмотрите – наш герой очнулся! – Голос, несомненно, принадлежал безумной пуме, но мне было до такой степени наплевать, кто или что находится рядом что я не обратил на сию реплику ни малейшего внимания.
– Вот и прекрасно! – Зоул был явно вне себя от радости.– Не хотелось посылать моему другу Аспирину пустую оболочку без мозгов, иначе он мог натурально обидеться.
Небо над головой продолжало занимать все мои мысли.
– Смотрю, ты опять меня не слушаешь, дружок. А ну-ка...
Раскаленная добела игла боли вонзилась прямо в мозг и мгновенно привела меня в чувство. Инстинктивно схватившись за голову и резким рывком переведя верхнюю половину тела из горизонтального положения в вертикальное, я наконец окончательно пришел в себя и обнаружил, что вся наша команда (Компот, Билли и я) вместе с облезлой пумой-Зоулом находится посреди унылой степи.
– Вижу, тебе уже лучше,– довольно промурлыкала пума,– поэтому на прощание хотелось бы сказать пару напутственных слов.
Боль отступила так же неожиданно, как и появилась, и я смог более или менее нормально выслушать финальную речь безумного колдуна.
– Весь внимание,– с трудом прохрипел я, решив не омрачать прощание всякого рода ненужными эксцессами.
– Вот и прекрасно. Приятно иметь дело с толковым собеседником.
– Взаимно.
– Прямо сейчас мы находимся в точке вашего прибытия на Глов,– начала пума,– и отсюда же через несколько минут ваш героический экипаж стартует в объятия моего давнего друга Асванха Пиринизона. Или, если выражаться твоим языком, вы попадете прямиком в логово Аспирина.
– А как же Арена? – Я не удержался от главного вопроса.
– Она от вас никуда не денется, потому что вряд ли мой старый приятель захочет оставить у себя в гостях такого опасного юношу.
– То есть? – не понял я.– Неужели обряд экстремально девельтипированной пуливизации не увенчался успехом?
– Обряд при любом раскладе увенчался бы успехом, другое дело, что в случае неудачи твое разрушенное сознание напоминало бы овощное рагу, но на «Растворитель миров» это не повлияло бы никоим образом.
– Тогда я вообще ничего не понимаю.
– Ох уж, эта молодежь,– совершенно искренне вздохнула пума,– всегда с вами одни только проблемы и никогда вы ничего не понимаете.
Вероятно, по моему кислому виду Зоул догадался, что я не горю желанием порассуждать на тему «отцы и дети» с безумной облезлой кошкой.
– Обряд завершен, и сейчас никто не может сказать, остался в твоем ухе «Растворитель миров» или нет, потому что область, в которой он находится, скреплена «Кругом девяти печатей» – заклятьем, разбить которое может только смерть. Сам понимаешь, при шансах пятьдесят на пятьдесят никто не захочет испытывать на прочность свою психику, отправляя тебя в мир иной.
– Сдается мне, в этом сумасшедшем доме кто-то заикнулся о психике,– как всегда совершенно не вовремя, ожил внутренний голос.
– Заткнись,– коротко огрызнулся я и продолжил: – Значит, именно в силу того, что доподлинно неизвестно, являюсь ли я носителем «Растворителя» или нет, Аспирин оставит всех нас в ЖИВЫХ.
– Ну разумеется, да. Плюс ко всему ему будет страшно интересно – выживет ли ваша команда на Арене, а если не выживет (что лично мне представляется наиболее вероятным), то исчезнет ли измерение, в котором ты умрешь.
– Насколько я понимаю, кроме Аспирина есть еще несколько любопытных, которым, будет безумно интересно узнать, чем закончился обряд экстремальной пуливизации,– прокомментировал ситуацию мой вечный спутник.
– Полностью с тобой согласен,– уныло согласился я,– везде, куда не кинь взор, угнездились одни извращенцы и уроды.
– Спасибо за объяснение,– я переключился на Зоула.– Значит, на этом наше пребывание в измерении Глов благополучно заканчивается?
– Да, осталась последняя мелочь – послание, которое нужно передать Аспирину вместе со «Свинячьей звездой».
– Весь внимание.
Тут Зоул неожиданно стал предельно серьезным, отбросив всю свою показную веселость.
– Скажешь ему так: «Спор четырех стихий не может быть проклят. Это подарок от чистого сердца». А теперь повтори!
– Спор четырех стихий не может быть проклят. Это подарок от чистого сердца,– механически повторил я, одновременно прикидывая в уме, не начнет ли Аспирин вытряхивать из моего сознания секреты (которых я и не знаю) после того, как зайдет в тупик с этими непонятными стихиями и чистосердечными подарками.
– Ну, раз все наши дела улажены и ответы на все вопросы получены, можно отправляться в путь.– К пуме вернулось ее прежнее игривое настроение.
– Минуточку!
– Что еще? – Зоул был явно недоволен возникшей задержкой.
– Последние два вопроса, без ответа на которые я не смогу спокойно умереть на «Арене искупления»,– сказал я.
Это был продуманный ход – безумный колдун сразу купился.
– А ладно, спрашивай! – великодушно махнула лапой облезлая кошка.– Мне всегда нравились отчаянные сорвиголовы.
– Есть ли у «ока скорпиона» особые свойства, о которых его хозяину лучше было бы знать, во избежание м-м... как бы это поудачнее выразиться... Ну, в общем, во избежание всякого рода недоразумений.
– Он не выносит плакс, потому что всегда сопутствовал только настоящим героям,– совершенно серьезно ответил Зоул и, не позволив мне задать уточняющий вопрос, продолжил: – Ну а что у нас следует под номером два?
– Что случилось с Гархом и...
– А-а-ха-ха! – серебряным колокольчиком, тонко и пронзительно, засмеялся сумасшедший колдун.
Он все хохотал и хохотал, в то время как мы с Компотом озадаченно смотрели на эту огромную линяющую кошку, не в силах понять, что смешного было сказано. Прошло не меньше минуты, прежде чем, утирая лапой слезы, пума успокоилась настолько, что смогла дать ответ.
– С удовольствием бы сказал, что случилось с твоим сумасшедшим другом, но...
«Уж кто бы говорил про сумасшествие»,– подумал я.
– ...к сожалению, не могу этого сделать. Впрочем, я готов заключить джентльменское соглашение.
– Держись от этого ненормального подальше,– посоветовал внутренний голос.
– Какое соглашение? – Теперь пришел мой черед заглатывать наживку.
– Если останешься жив после приключений на Арене, я сообщу тебе, что случилось с полусмертным.
Предложение было, конечно, не самое приятное, но, как говорится, за неимением гербовой бумаги пишут на простой.
– По рукам! – согласился я.
– По рукам! Какое пре-лест-ное выражение! – в восторге вскричал Зоул, и, наверное, чтобы не осталось неясностей, четко и громко повторил: – По рукам!
На какое-то мгновение почудилось, что вот прямо сейчас эта большая кошка от избытка чувств кинется мне на шею и примется вылизывать своим шершавым языком. К счастью, до подобных эксцессов дело не дошло. Зоул и правда встал на задние лапы, расставив передние в стороны, но, как оказалось, сделал он это, только чтобы произнести заклинание, которое должно было перебросить нашу команду в логово самого сумасшедшего из всех безумцев, которых мне довелось встретить во всех измерениях.
Иными словами, мы преодолели границы миллиона миров и вернулись в начало начал – то есть попали в объятия «старого доброго друга», которого в узком кругу, шепотом и за глаза, звали Аспирин.
Глава 5
Он был все так же неправдоподобно безумен. И, может быть, даже немного больше, чем прежде. Только не надо спрашивать меня, почему я так решил. Может быть, «око скорпиона» навеяло эту мысль; может, что-то другое, однако стоило мне увидеть все ту же сцену, ту же публику, те же декорации и, главное – все того же «гениального» актера, навечно покорившего театральные подмостки, как я сразу же и подумал: «Болезнь прогрессирует».
На этот раз в театре давали что-то наподобие вольной интерпретации «Отелло», в связи с чем Аспирин изображал зловещего мавра. Что касается внешности мавра, скажу честно – получалось не очень, да и грим был просто из рук вон. Зато образ был более чем зловещий: с этим у Аспирина все было в порядке. Зрители в до отказа набитом зале сидели, словно загипнотизированные бандерлоги перед огромным удавом, не в силах не то что пошевелиться, но даже просто глубоко вздохнуть.
Сразу же по прибытии в точку назначения я почувствовал себя ужасно неуютно. Захотелось как можно скорее встать и покинуть это гиблое место, но правила в заведении устанавливались его радушным хозяином, поэтому, не в силах ничего изменить, я предпочел тихо посидеть в партере (именно в него нас закинула пума-Зоул), ожидая, когда гений сцены соблаговолит обратить на нашу команду благосклонное внимание.
Вне всякого сомнения, Аспирин был в курсе прибытия незваных гостей, но этот прогрессивный деятель искусства не мог позволить себе прекратить священнодействие постановки чуть ли не в самом ответственном месте. Он еще около десяти минут напыщенно декламировал какой-то вымученный бред, повторять который у меня нет ни малейшего желания, а затем, по-быстрому скомкав финальную сцену, с пафосом произнес:
– Ну что ж, я сделал все что мог, а ты не оценила величия души моей. Умри ж, презренная! И помни обо мне в аду!
– Как ты думаешь, нашему другу кто-нибудь когда-нибудь говорил, что как актер он – полнейшее ничтожество? – Внутреннему голосу так же, как и мне (да наверняка и всем зрителям) было невыносимо тяжело смотреть на эти жалкие актерские потуги выжившего из ума колдуна.
– Думаю, нет. И, надеюсь, мы не будем первыми. Пусть остается в счастливом неведении.
– Но почему?
– Потому,– жестко ответил я,– что лично мне хотелось бы попасть на «Арену искупления» в более или менее приличном виде, а не лишенным каких-нибудь частей тела. Так что мы будем предельно вежливы и предупредительны с этим нестабильным психопатом.
– Ладно, как скажешь, но, может быть, все же слегка намекнем...
– Даже не думай об этом,– решительно отрезал я, обратив наконец свой взор на сцену.
А там, как обычно, была нездоровая психоделическая обстановка. Что, впрочем, неудивительно, если вспомнить, кто был художественным руководителем и идейным вдохновителем сей, так сказать, авангардной труппы. Некоронованный король всех маньяков предпочитал вместо клюквенного сиропа использовать более реалистичные вещи, чтобы уж наверняка скомпенсировать скомканную концовку обилием спецэффектов, залил всю сцену, а заодно уж и прилегающую к ней территорию самой что ни на есть настоящей кровью. Правда, не совсем понятно было, откуда именно она взялась. Единственное, во что хотелось верить,– что эти реки взяты с какого-нибудь мясокомбината, а не принадлежат юным девственницам, которых охраняли (притом неудачно) белые единороги.
– Иди же сюда, мой орел! Гордость и опора на старости лет. Бесстрашный герой и удачливый вор...
Слишком глубоко задумавшись о происхождении кровавых потоков, я не сразу понял, что «орел», «гордость», «опора», «герой» и «вор» – не кто иной, как ваш покорный слуга.
– А можно? – неуверенно спросил я, совершенно не горя желанием выходить на залитую кровью сцену.
– Ну разумеется, да! – Аспирин буквально лучился радушием.
«Лучше бы, честное слово, он метал громы и молнии. А то эта тревожная веселость и напускная доброжелательность путают намного больше, чем откровенные угрозы»,– напряженно подумал я, одновременно судорожно улыбаясь.
По замыслу, эта улыбка должна была выразить искренний восторг по поводу нашей неожиданной встречи, но актер из меня никакой, поэтому акция не имела особого успеха ни у Аспирина, ни, тем более, у напряженно молчащего зала.
– Иду! – фальшиво радуясь, прокричал я, чтобы скрыть неловкость по поводу неудачной улыбки, после чего резво взбежал по ступеням на сцену.
Компот попробовал было упираться, но я твердой рукой волок его за поводок, так что купаться в лучах славы и потоках крови наша команда направилась сообща.
– Ну, друг мой,– ласково похлопал меня по плечу колдун, искрящийся от радости, словно гирлянда на рождественской елке,– рассказывай, как ты докатился до такой жизни.
Я видел глаза пораженного безумием Гарха, но в них, если присмотреться внимательно и постараться найти хорошее, можно было заметить искру разума, плещущуюся на дне бездонных зрачков. Встретившись же взглядом с Аспирином, я понял, что такое настоящее, ничем не разбавленное, предельно сконцентрированное и сжатое в точку безумие. Понял: тот, кто стоит рядом со мной,– не человек и даже не монстр, а что-то совершенно другое. А осознав это, я испугался до такой степени, что начисто потерял дар речи.
– Что же наш юный друг так засмущался? – спросил колдун, заметив мою реакцию на предложение рассказать, как я докатился до такой жизни.– Смелее, здесь все свои!
Безупречно вышколенный зал Подозреваю – те, кто умудрились выжить в этом театральном аду, научились угадывать любые, даже самые извращенные желания «талантливого актера»
разразился бурей аплодисментов, призывая меня не смущаться и поведать благодарной аудитории невероятную историю своей удивительной жизни и замечательных приключений.
Я попытался было открыть рот, чтобы сказать сам не знаю что, но в последний момент, как будто вспомнив о чем-то важном, засунул руку в карман, вытащил оттуда артефакт с дурацким названием «Свинячья звезда», и протянул сей приз Аспирину, пробормотав:
– Спор четырех стихий не может быть проклят. Это подарок от чистого сердца.
Представьте себе каменное изваяние, в которое попало сразу несколько пуль. Лицо вечно улыбающегося комика пошло мелкими трещинами, улыбка стекла каплями грязного дождя, смывающего краску со свежих афиш, а глаза... Глаза засветились изнутри каким-то мертвенно-бледным искусственным светом. Когда на Хэллоуин жгут свечи в тыквах, то прорези глазниц и оскал рта не вызывают никаких особых ощущений, кроме веселья и легкого праздничного испуга, но если начинают светиться глаза сумасшедшего колдуна, то, поверьте мне на слово, становится настолько жутко, насколько это вообще можно представить.
– Предсказание Альберта,– замогильным голосом произнес Аспирин, забирая у меня из рук подарок облезлой пумы.– Предсказание Альберта оказалось не глупой выходкой испорченного мальчишки.
И как бы в подтверждение вышесказанного, все с той же бесцветной отрешенностью продекламировал:
На ладонь к нему упадет звезда,
Тут он вспомнит все и поймет тогда,
Что уходит жизнь, как пустой фантом,
Унеся с собой...
Вместо того, чтобы закончить четверостишие, колдун перевел взгляд своих ужасных хэллоуиновских глаз на меня, и в это мгновение я, сам не знаю почему, вдруг понял: он борется с непреодолимым желанием вырвать мое сердце. Вырвать – и забросить его далеко в зал, чтобы обезумевшая толпа, угадав в этом приказ хозяина, бросилась прочь из театра, оставив великого сумасшедшего наедине со зловещими демонами его сознания.
Аспирин даже уже начал отводить руку для короткого страшного удара, но, опередив его на какое-то мгновение, я чуть ли не выкрикнул ему в лицо:
– Семьдесят два – это не тридцать два, но поверь, и этих шансов с лихвой хватит, чтобы уничтожить вообще все!
Боксер, кидающийся на обессиленного и прижатого к канатам противника с одной-единственной целью – добить врага, испытывает ни с чем не сравнимое удивление, пропустив встречный нокаутирующий удар, в один миг переворачивающий все с ног на голову и решающий исход матча. То же самое произошло и с Аспирином: несмотря на мой совершенно невнятный выкрик насчет семидесяти двух счастливых процентов, он понял, что «Растворитель миров», возможно, все еще во мне, и.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29