Ни
один народ мира не понял лучше нас знаменитый текст писания: "несть власти
аще не от Бога"120. Установленная власть всегда для нас священна. Как
известно, основой нашего социального строя служит семья, поэтому русский
народ ничего другого никогда и не способен усматривать во власти, кроме
родительского авторитета, применяемого с большей или меньшей суровостью, - и
только. Всякий государь, каков бы он ни был, для него - батюшка. Мы не
говорим, например: я имею право сделать то-то и то-то, мы говорим: это
разрешено, а это не разрешено. В нашем представлении не закон карает
провинившегося гражданина, а отец наказывает непослушного ребенка. Наша
приверженность к семейному укладу такова, что мы с радостью расточаем права
отцовства по отношению ко всякому, от кого зависим. Идея законности, идея
права для русского народа - бессмыслица121, о чем свидетельствует
беспорядочная и странная смена наследников престола, вслед за царствованием
Петра Великого, в особенности же ужасающий эпизод междуцарствия122.
Очевидно, если бы природе народа свойственно было воспринимать эти идеи, он
бы понял, что государь, за которого он проливает кровь, не имеет ни
малейшего права на престол, а в таком случае ни у первого самозванца, ни у
всех остальных не нашлось бы той массы приверженцев, производивших
опустошения, ужасавшие даже чужеземные шайки, шедшие вслед за ними. Никакая
сила в мире не заставит нас выйти из того круга идей, на котором построена
вся наша история, который еще теперь составляет всю поэзию нищего
существования, который признает лишь право дарованное и отметает всякую
мысль о праве естественном; таким образом, что бы ни совершилось в высших
слоях общества, народ в целом никогда не примет в этом участия; скрестив
руки на груди - любимая паза чистокровного русского человека123, - он будет
наблюдать происходящее и по привычке встретит именем батюшки своих новых
владык, ибо, - к чему тут обманывать себя самих, - ему снова понадобятся
владыки, всякий другой порядок он с презрением или с гневом отвергнет.
193. Чего хочет новая школа? Вновь обрести, восстановить национальное
начало, которое нация по какой-то рассеянности некогда позволила Петру
Великому у себя похитить124; начало, вне которого, однако, невозможен для
любого народа подлинный прогресс. Сущая истина, - и мы первые под этим
подписываемся, - что народы, точно так же, как и отдельные личности, не
могут ни на шаг продвинуться по пути прогресса или предназначенного им
развития без глубокого чувства своей индивидуальности, без сознания того,
что они такое; более того, лишенные этого чувства и этого сознания, они не
могли бы и существовать; но именно это и доказывает ошибочность вашего
учения, ибо никогда народ не утрачивал своей национальности, не перестав в
то же время существовать; между тем, если я не ошибаюсь, мы, как ни как,
существуем!
194. Когда бесконечный разум принял форму разума конечного, воплотившись
в человеке, он, естественно, должен был в новом модусе бытия сохранить
свойства своего прежнего существования, он прежде всего должен был сознавать
. Человек, таким образом, ведет свое начало не от двуногого
животного, как это представляют себе материалисты, но от наивного, хотя и
неполного ощущения своей природы. Ум человеческий, значит, никогда не был в
состоянии полного неведения по отношению ко всему; представление более или
менее ясное о законе своего бытия явилось у него в тот самый день, когда
этот ум сознал, что существует; не будь это так, он не заключал бы в себе
основного начала своего бытия, он не был бы одухотворенным
существом. Но несомненно и то, что в последовательности времен
индивидуальный ум, именно в силу своей свободной природы, должен был
обособиться, оторваться от всемирного разума, развиваться как субъект, и с
этой поры полное непонимание сделало неизбежным возвращение индивидуального
бытия к бытию всеобщему, восстановление падшего Я. Эту цель и поставило себе
христианство в порядке логическом, что оно и осуществило на деле, поскольку
переворот такого рода мог совершиться без нарушения равновесия между
различными силами, движущими нравственный мир, без полного нарушения всех
законов творения. В тот день, когда на Голгофе125 была принесена
искупительная жертва человека, разум мировой был восстановлен в разуме
индивидуальном и на этот раз занял в нем место навсегда. Отныне человеку
стало доступно действенное обладание абсолютным добром и абсолютной истиной;
перед злом выросла преграда, которую оно не смело переступить, перед добром
ее не было; рассеялась мрачная тень, которую отбрасывала когда-то
исполинская личность человека на все предметы его видения, и от него одного
зависело отныне жить в истине.
195. Впрочем, через какие бы фазы своего существования человечество
доселе ни проходило, - в те ли времена, когда оно еще жило на лоне
первобытной природы, или когда оно уже шествовало вперед по собственному
побуждению, или, наконец, тогда, когда его развитие творчески определилось
непосредственным проявлением мирового разума, - никогда оно не выходило из
сферы сознания126; это и есть та среда, в которой протекает всякое
человеческое действие; разум есть разум, он может только сознавать; с утра
до ночи человек только это и делает; даже ощущения его, по мере их
переживания, превращаются в его мозгу в восприятие, и это постоянное участие
его разумного существа во всем происходящем с его существом физическим и
создает в нем единство и делает из него нечто большее, нежели чистое
разумение.
195-а. Поэтому мысль того гениального человека, который создал учение о
науке, была верной мыслью; но не нужно забывать, что если человек ничего не
делает, кроме как познает, а он только этим и занимается, то по той причине,
что вне его существует нечто такое, что есть объект его познания,
следовательно, для постижения закона самого познания прежде всего надлежит
установить отношение между познаванием и его объектом. А вот это и не было
сделано; занимались только субъектом, т.е. познающим, а до объекта, т.е.
познаваемого, не дошли127. Система, явившаяся непосредственно после
упомянутой, должна была все свое внимание обратить на объект человеческого
познания; так в действительности и произошло. Но при этом человек
растворялся в природе, во всем; это был пантеизм со всеми его
последствиями128. Оказалась необходимой новая реакция, при которой Я, не
отказываясь от своих прав, должно было признать совершившийся синтетический
факт и предстать перед лицом вселенной и бога в истине и реальности. Это
последняя глава современной философии129.
196. Вы видите, в этой системе именно разум станет, так сказать, высшей
категорией, или окончательной формой жизни. Чтобы дойти до этого, бытие
проходит через несколько фаз, опять-таки, категорий, но гораздо более
важных, чем категории Канта. Все эти фазы всеобщей жизни человечества
логически связаны между собой и следуют одна за другой, и человеческое Я не
перестает более или менее смутно ощущать их, хотя в каждую данную эпоху оно
старается дать себе отчет в том, что испытывает, что происходит вокруг него.
Прогресс человечества, таким образом, должен бы заключаться во все большем
приближении к такому положению, когда ему будет дано полное сознание того,
что когда-нибудь составит его содержание, а достигнув этого, человечество
оказалось бы в положении абсолютного разума, т.е. такого разума, который
сознает и постигает себя самого в совершенстве, - последняя фаза
человеческого развития130.
197. Мы только что видели, в чем ошибка знаменитого учения о Я131,
учения, якобы установившего, что не существует ничего помимо познания, а не
подозревавшего, что познание предполагает бытие познаваемого объекта, т.е.
чего-то не созданного человеком и существовавшего прежде, чем человек его
познал; нельзя, однако, отрицать, что это учение оставило глубокие следы в
человеческом разуме. Дело в том, что этот дерзновенный апофеоз личности
заключал в себе начало необычайно плодотворное. Если Фихте не видел объекта,
то это, конечно, не по недостатку философского понимания, а просто потому,
что он был поглощен страстно увлекавшей его работой, которую ему пришлось
проделать на пути к построению внутреннего факта. Явившийся после него
Гегель, ученик Шеллинга, естественным образом должен был быть приведен к
построению факта внешнего, и эту задачу выполнил блестяще; вопрос о том, не
слишком ли он со своей стороны увлекся объектом и в своей теории всеобщего
примирения достаточное ли место он отвел индивидууму? Беспристрастное
рассмотрение его учения с этой точки зрения дало бы наиболее правильную его
оценку. Его философия, однако, была по существу синтетической, поэтому он не
мог остановиться на полпути, как это сделал Фихте, который поневоле вернулся
к анализу, несмотря на могучий толчок, сообщенный Шеллингом философской
мысли. Гегель поэтому необычайно продвинул вперед синтез человеческого
разума, это верно, но, да будет нам разрешено заметить, что он не вполне
доработал свою мысль; он умер слишком рано, в разгар своей деятельности, и
не успел сказать своего последнего слова, окончательно отделать свои труды.
Вот, впрочем, несколько строчек самого Гегеля, которые лучше, чем сумеем это
сделать мы, покажут, куда направлена его система. "Человеческий разум, -
говорит он, - постиг искусство анализа, но не научился еще синтезу. Так он
отделил душу от тела, и это было хорошо, так как бог есть дух, а природа не
что иное, как материя; но сделав это, он забыл магическое слово,
долженствовавшее воссоединить то и другое, подобно тому Гетевскому ученику,
который, напустив воды в дом своего хозяина, не знал, как остановить ее
приток, и неизбежно бы утонул, если бы на счастье не спас его появившийся
вовремя хозяин"132. Вы догадываетесь, кто мастер - чародей в философии.
198. Неужели вы воображаете, будто такой пустяк - вырвать пытливый ум из
сферы его мышления и втиснуть его в тот узкий и мелочный мир, в котором
вращается людская пошлость? Вас окружает множество людей или групп, которым
суждено пройти свой путь бесследно; почему вы не проповедуете им свои
возвышенные учения? Но не сбивайте с пути того, кто сосредоточенно и покорно
отдается началу, в нем заложенному; не отвлекайте его от пути, по которому
он следует не по своей воле, с которого не может отклониться, не разбившись
сам, он увлечет, быть может, и вас в своем падении. Не видите ли вы, что
орбита, по которой он движется, начертана заранее? Преградить ему путь -
значит восстать против законов природы. Вы думаете, что лишь невинная шутка
- бросать камни под ноги мыслящего человека, чтобы он споткнулся, чтобы он
грохнулся на мостовой во весь рост и мог бы подняться лишь облитый грязью, с
разбитым лицом, с изодранной одеждой? Конечно, не вам понять этого человека.
Уязвленный, искалеченный, измученный окружающей его пустотой - он тайна для
самого себя, а тем более для вас; как же, в самом деле, разгадать, что
сокрыто на дне этой стесненной души; как разгадать те мысли и чувства,
которые вы и ваши присные загнали в его бедное сердце; не вам понять,
сколько задатков, какие силы задушены миром и жизнью, среди которых он,
задыхаясь, влачит свое существование. Мир его не принял, и он не принял
мира, Он имел наивность думать, что хоть как-нибудь подхватят мысль, которую
он провозглашал, что его жертвы, его муки не пройдут незамеченными, что
кто-нибудь из вас соберет то, что он с такою щедростью расточал. Безумие,
конечно. Но пристало ли вам расставлять ему сети, провокаторски его
завлекая, вам, которые сами называли мощным его слово и мужественным его
сердце? Если в этом не было горькой насмешки, то как дерзнули вы заткнуть
ему рот, посадить его на цепь? А кто знает, кем бы он стал, если бы вы не
преградили ему пути? Быть может, потоком, смывающим нечистоты, под которыми
вы погребены? Быть может, мечом, рассекающим сковывающие вас цепи133?
199. С того дня, как мы произнесли слово "Запад" по отношению к самим
себе, - мы себя потеряли.
200. Не турки разрушили восточную империю, а народы Запада, которые
допустили завоевание Махмудом Константинополя и сами его уже ранее захватили
по пути134.
201135. Чем больше размышляешь над действием, которое христианство
оказывает на общество, тем больше убеждаешься, что в общем плане Провидения
западная церковь была создана в видах социального развития человечества, что
вся ее история лишь логическое последствие вложенного в нее организующего
начала. Можно осуждать средства, карими она пользовалась для достижения
своей цели, но нужно признать, что эти средства были не только самыми
действенными, но единственно возможными в различные эпохи, через которые
лежал ее путь; что верная своему призванию, она никогда не уклонялась в
сторону от направления, ей сообщенного; что изумительное чутье
предназначенной ей роли неизменно руководило ею на протяжении веков борьбы,
поражений и небывалых побед; наконец, хотя нельзя отрицать, что она была
честолюбива, нетерпима, не пренебрегала земными благами, приходится
признать, что только при этих условиях может свершиться промысел божий.
202. Не было ли прежде всего необходимо осуществить доверенную ей идею?
Потому все должно быть подчинено этому высшему велению. Разве не абсурдно
упрекать ее в том, что она последовательно, пламенно, страстно выполняла
свою задачу? Что сталось бы с миром, если бы она то и дело колебалась между
различными ересями, которые стали появляться с первого же дня ее
установления, не переставали возникать до тех пор, пока, наконец, не были
поглощены великой ересью XVI в.136, решившей заменить реальность совершенной
церкви пустотой своей церкви неосязаемой?
Если вы меня спросите, носил ли каждый из ее членов в сердце своем
совершенное сознание великого дела, которое выполнялось вокруг него, я вам
отвечу, что этого не думаю, ибо такое сознание станет возможным в
божественной церкви лишь после того, как она пройдет весь цикл человеческого
разума; тогда, исчерпав весь цикл конечного разума, она вступит в область
разума бесконечного, чтобы затем уже не выходить из нее. Нельзя, однако,
сомневаться в том, что в ней всегда жило некое глубокое ощущение этого
разума и, сосредоточенное в неких избранных душах, в неких увенчанных
священным сиянием умах, оно излучалось на всю сферу разумных существ,
составляющих христианское сообщество, и наполняло их всей силой, всей
правдой глубокого личного чувства.
203. Восточная церковь, по-видимому, была предназначена совсем для
другого: она должна была идти иными путями. Ее роль состояла в том, чтобы
явить мощь христианства, предоставленного единственно своим силам; она в
совершенстве выполняла это высокое призвание. Родившись под дыханием
пустыни, перенесенная затем в другую пустыню, где, живя в уединении,
созданном для нее окружавшим ее варварством, она, естественно, стала
аскетической и созерцательной. Самое происхождение отрезало ей путь к какому
бы то ни было честолюбию. И она, надо сознаться, довела покорность до
крайности; она всячески стремилась себя уничижать: преклонять колена перед
всеми государями, каковы бы они ни были, верные или неверные, православные
или схизматики, монголы или сельджуки; когда гнет становился невыносимым или
когда на нее обрушивалось иноземное иго, редко умела она прибегнуть к иному
средству, кроме как заливать слезами церковную паперть, или же,
повергнувшись в прах, призывать помощь небесную в тихой молитве. Все это
совершенно верно, но верно и то, что ничего иного она делать и не могла, что
она изменила бы своему призванию, если бы попыталась облечься в иную одежду.
Разве только в славные дни русского патриаршества она дерзнула быть
честолюбивой, и мы знаем, какова была расплата за эту попытку
противоестественной гордыни 137.
Как бы то ни было, этой церкви, столь смиренной, столь покорной, столь
безропотной, наша страна обязана не только самыми прекрасными страницами
своей истории, но и своим сохранением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10