мою статью в ј1 журнала
"Риторика" "Подступы к типологии речи (современность Аристотеля и
Розенштока-Хюсси)". - С.61-75.
135
дерево, а косвенно, как содержательно-смысловая сторона этой действительной
единственной мысли, этой действительной книги; только так она жива и причастна,
а не в себе в своем смысловом самодовлении. (125)
Возможно создать текст (говоря терминами риторики, несколько замутненными
употреблением современной лингвистики) только в определенном времени и
определенном пространстве и определенной системе ценностей, т.е. в определенной
социальной среде, как будет конкретизировать Бахтин под маской. Нельзя создать
текст вообще, а только телеологически, нудительно, под давлением моей
причастности бытию. Можно, конечно, изобразить из себя литератора-сверхчеловека
с волшебной горы независимого творчества, но это самопредставительство всегда
будет относительным и недолгим в своих же собственных глазах. Хотя в России
такая позиция, связанная с вытеснением риторики в пользу поэтики-эстетики, для
многих, к сожалению, затянулась в XX веке.
Но ведь смысл вечен, а эта действительность сознания и действительность книги
преходящи? Но вечность смысла, помимо его реализации, есть возможная
не-ценностная вечность, не-значимая. Ведь если бы эта в себе [?] вечность смысла
была действительно ценностно значимой, был бы излишен и не нужен акт ее
воплощения, ее мышления, ее действительного осуществления поступающим мышлением,
только в соотнесении с ним вечность смысла становится действительно ценной -
значимой. Только в соотнесении с действительностью становится вечный смысл
движущей ценностью поступающего мышления как момент его: ценностная вечность
этой мысли, этой книги. Но и здесь ценностный свет заемный: нудительно ценна в
последней инстанции действительная вечность самой конкретной действительности в
ее целом: этого человека, этих людей и их
136
мира со всеми действительными моментами его; отсюда загорается ценностным светом
и вечный смысл действительно осуществленной мысли. (125-126)
Бахтин от противного доказывает неценностность вечного в себе смысла, ибо тогда
не нужен был бы акт ее воплощения, ее мышления, ее действительного осуществления
поступающим мышлением. А что это за акт, как не словесное действие?
Все, взятое независимо, безотносительно к единственному ценностному центру
исходящей ответственности поступка, деконкретизируется и дереализуется, теряет
ценностный вес, эмоционально-волевую нудительность, становится пустой
абстрактно-общей возможностью. (126)
Это к проблеме потери центра в постмодернизме. Центр пустых возможностей,
разумеется, условен, безусловен центр активности человека в его воплощении.
С единственного места моей причастности бытию единые время и пространство
индивидуализуются, приобщаются как моменты ценностной конкретной единственности.
С точки зрения теоретической пространство и время моей жизни - ничтожные
(отвлеченно-количественно; но участное мышление обычно влагает сюда ценностный
тон) отрезки единого времени и пространства, и, конечно, только это гарантирует
смысловую однозначность их определений в суждениях; но изнутри моей причастной
жизни эти отрезки получают единый ценностный центр, что и превращает
действительные время и пространство в единственную, хотя и открытую,
индивидуальность. (126)
Метаморфозы. Как действительность превращается
137
в единственность, а время и пространство в индивидуальность. Смысл этих
метаморфоз неразрешим на нериторических путях.
Математическое время и пространство гарантирует возможное смысловое единство
возможных суждений (для действительного суждения нужна действительная
эмоционально-волевая заинтересованность), а моя действительная причастность им с
моего единственного места - их безысходно-нудительную действительность и их
ценностную единственность, как бы наливает их кровью и плотью; изнутри ее и по
отношению к ней все математически возможное время и пространство (возможное
бесконечное прошлое и будущее) ценностно уплотняется; из моей единственности как
бы расходятся лучи, которые, проходя через время, утверждают человечество
истории [?], просквожают светом ценности все возможное время, временность как
таковую, ибо я действительно причастен ей. Такие временно-пространственные
определения, как бесконечность, вечность, безграничность, которыми пестрит наше
эмоционально-волевое участное мышление в жизни, в философии, в религии, в
искусстве, в их действительном употреблении отнюдь не являются чистыми
теоретическими (математическими) понятиями, но живы в мышлении моментами
ценностного смысла, который им присущ, загораются ценностным светом в
соотнесении с моей причастной единственностью. (126-127)
Казалось бы перед нами обычные философские рассуждения о времени и пространстве,
однако рассуждения не вообще обо всем, как принято в философии, а рассуждения о
суждениях, т.е. подход чисто риторический. Речь фактически идет о смене
риторической парадигмы, переход от аристотелевских возможных способах
доказательств (определение
138
риторики Стагиридом) к единственно возможным, причастным ситуации реального
времени и пространства высказываниям. Отсюда один шаг к хронотопической
типологии речей, создание которой Бахтин считал принципиально важным40. Из
настоящего расходятся лучи в прошлое и будущее, воплощающиеся в типы судебной и
совещательной речи в терминах Аристотеля.
Считаем нужным напомнить: жить из себя, исходить из себя в своих поступках вовсе
не значит еще жить и поступать для себя. Центральность моей единственной
причастности бытию в архитектонике переживаемого мира вовсе не есть
центральность положительной [?] ценности, для которой все остальное в мире лишь
служебное начало. Я-для-себя - центр исхождения поступка в активности
утверждения и признания всякой ценности, ибо это единственная точка, где я
ответственно причастен единственному бытию, - оперативный штаб, ставка
главнокомандующего моим возможным и моим долженствованием в событии бытия,
только с моего единственного места я могу быть активен и должен быть активен.
Моя утвержденная причастность бытию не только пассивна (радость бытия), но
прежде всего активна (долженствование реализовать мое единственное место). Это
не высшая жизненная ценность, которая систематически обосновывает все остальные
жизненные ценности для меня как относительные, ею обусловленные; мы не имеем в
виду построить систему ценностей, логически единую с основной ценностью - моей
причастностью бытию - во главе, идеальную систему возможных различных ценностей,
не имеем в виду и теоретической транскрипции действительно исторически
признаваемых человеком ценностей, с целью устано-
_________
40 См. Бахтин под маской. М., 1993. - Вып.3 - С.24.
139
вить между ними логические отношения подчинения, соподчинения и др., т.е.
систематизировать их. Не систему и не систематически-инвентарный перечень
ценностей, где чистые понятия (содержательно себе тождественные) связаны
логической соотносительностью, собираемся мы дать, а изображение, описание
действительной конкретной архитектоники ценностного переживания мира не с
аналитическим основоположением во главе, а с действительно конкретным центром (и
пространственным и временным) исхождения действительных оценок, утверждений,
поступков, где члены суть действительно реальные предметы, связанные конкретными
событийными отношениями (здесь логические отношения являются лишь моментом рядом
с конкретно-пространственным и временным и эмоционально-волевым) в единственном
событии бытия. (127-128)
Бахтин строит не философскую систему, а риторический алгоритм действия каждого
конкретного человека, человека действующего словом, а не вообще разумного
человека. Homo sapiens является лишь абстрактным моментом, теоретической
составляющей, присущей homo verbo agens, и это Бахтин показывает, разводя
понятие систематических и реальных ценностей. Реальные предметы изобретаются в
реальной ситуации времени и пространства, а также эмоционально-волевых намерений
говорящего. Подробно Бахтин разворачивает эти краткие cyждения в цикле статей
"Стилистика художественной речи" или - скажем так во избежание слишком
предварительной категоричности по поводу авторства Бахтина указанного цикла
статей - замыслы Бахтина разворачиваются подробно в "Стилистике художественной
речи"41.
_____________
41 Сами эти статьи, как и подробные риторические и философские комментарии к
ним, можно прочитать во второй части пятого выпуска серии Бахтин под маской (в
печати).
140
Обратим еще внимание на специфику изобретаемого предмета: изобретаются предметы,
связанные конкретными событийными отношениями. Это же является и предметом
гуманитарии в целом: человек общающийся42.
Чтобы дать предварительное понятие о возможности такой конкретной ценностной
архитектоники, мы дадим здесь анализ мира эстетического видения - мира
искусства, который своей конкретностью и проникнутостью эмоционально-волевым
тоном из всех культурно-отвлеченных [7} миров (в их изоляции) ближе к единому и
единственному миру поступка. Он и поможет нам подойти к пониманию
архитектонического строения действительного мира-события. (128)
В "Стилистике художественной речи" этот прием от искусства к жизни
конкретизируется риторически: текст художественного произведения рассматривается
непосредственно как словесное действие, событие речевого общения анализируется
отвлеченно от художественного своеобразия произведения, из которого берется
текст.
Единство мира эстетического видения не есть смысловое - систематическое, но
конкретно-архитектоническое единство, он расположен вокруг конкретного
ценностного центра, который и мыслится, и видится, и любится. Этим центром
является человек, все в этом мире приобретает значение, смысл и ценность лишь в
соотнесении с человеком, как человеческое. Все возможное бытие и весь возможный
смысл располагается вокруг человека как центра и единственной ценности; все - и
здесь эстетическое видение не знает границ - должно быть соотнесено с человеком,
стать человеческим. Это не значит, однако,
___________
42 См. И.В.Пешков. Человек общающийся // Апокриф. М., 1992. - С.4 -11.
141
что именно герой произведения должен быть представлен как
содержательно-положительная ценность, в смысле придания ему определенного
положительного ценностного эпитета: "хороший, красивый" и под., эти эпитеты
могут быть все сплошь отрицательными, он может быть плох, жалок, во всех
отношениях побежден и превзойден, но к нему приковано мое заинтересованное
внимание в эстетическом видении, вокруг него - дурного, как вокруг все же
единственного ценностного центра, располагается все во всех отношениях
содержательно лучшее. Человек здесь вовсе не по хорошу мил, а по милу хорош. В
этом вся специфика эстетического видения. (128)
Тут совсем не антропный принцип современной естественной науки и философии. Тут
классический принцип практической центральности говорящего человека, который в
центре не абстрактной философской или физической картины мира, а в центре
исхождения события, случая, казуса (в терминах судебной риторики).
Весь ценностный топос, вся архитектоника бытия были бы иными, если бы ценностным
центром был не он. Если я созерцаю картину гибели и совершенно оправданного
позора единственно любимого мной человека - эта картина будет совершенно иной,
чем в том случае, когда погибающий для меня ценностно безразличен. И не потому
вовсе, что я буду пытаться оправдать его вопреки смыслу и справедливости, все
это может быть исключено, картина может быть содержательно справедливой и
реалистичной, и все же картина будет иная, иная по своему существенному топосу,
по ценностно-конкретному расположению частей и деталей, по всей своей
архитектонике, я буду видеть иные ценностные черты, и иные моменты, и иное
расположение их, ибо конкретный центр моего
142
видения и оформления картины будет иным. Это не будет пристрастное субъективное
искажение видения, ибо архитектоника видения не касается содержательно-смысловой
стороны. Содержательно-смысловая сторона события, отвлеченно взятая, равна себе
и тождественна при разных конкретных ценностных центрах (включая сюда и
смысловую оценку с точки зрения той или иной содержательно-определенной
ценности: добра, красоты, истины), но эта содержательно-смысловая себе равная
сторона сама только момент всей конкретной архитектоники в ее целом, и положение
этого отвлеченного мира различно при различных ценностных центрах видения. Ведь
один и тот же с содержательно-смысловой точки зрения предмет, созерцаемый с
разных точек единственного пространства несколькими людьми, занимает разные
места и иначе дан в конкретном архитектоническом целом поля видения этих разных
людей, его наблюдающих, причем смысловая тожественность его входит как момент в
конкретное видение, она лишь обрастает индивидуализированными и конкретными
чертами. Но при созерцании события отвлеченно-пространственное положение есть
лишь момент единой эмоционально-волевой позиции участника события. (128-129)
И снова абзац начинается с риторической метки: топос! Общее место риторического
изобретения, выросшее у Аристотеля из реального общего места события речевого
(ораторского) общения (агора, например), требовавшего не только физической
(площадь43), но и интеллектуальной общности (иначе речи не могли бы быть
убедительными), превращается у Бахтина в исходно единственное индивидуальное
место зарождения своего определенного ответственного слова, соответствующего
единому и
___________
43 Не здесь ли кроется интерес Бахтина к площадным жанрам речи?
143
единственному бытию-событию. Слово рождается как позиция участника этого
события.
Так и содержательно-тожественная оценка одного и того же лица (он - плох) может
иметь разные действительные интонации в зависимости от действительного
конкретного ценностного центра в данных обстоятельствах: люблю ли его
действительно, или мне дорога та конкретная ценность, по отношению к которой он
не состоятелен, а он безразличен; это различие, конечно не может быть отвлеченно
выражено в виде определенной субординации ценностей, это конкретное
архитектоническое взаимоотношение. Нельзя подменять ценностную архитектонику
системой логических отношений (субординация) ценностей, истолковывая различия в
интонации следующим систематическим образом (в суждении: он - плох): в первом
случае высшей ценностью является человек, а подчиненной - добро, а во втором
обратно. Таких отношений между отвлеченно-идеальным понятием и действительным
конкретным предметом не может быть, отвлечься же в человеке от его конкретной
действительности, оставив смысловой остов (homo sapiens), тоже нельзя. (129)
Здесь, как и в предыдущем случае возникают ассоциации с "Риторикой Аристотеля.
Хвала или хула определенного человека - цель эпидейктической речи (которая,
кстати, генетически ближе всего к речи художественной). И здесь Бахтин совершает
радикальный переворот в риторической теории: оценке человека с точки зрения
общих мест он противопосталяет оценку любовно-конкретную, исходящую не из
отвлеченных понятий добра или истины или красоты, а из любимой действительности
этого человека.
Итак, ценностным центром событийной архитектоники эстетического видения является
человек не как
144
содержательное себе тождественное нечто, а как любовно утвержденная конкретная
действительность. При этом эстетическое видение отнюдь не отвлекается от
возможных точек зрения ценностей, не стирает границу между добром - злом,
красотой - безобразием, истиной - ложью; все эти различения знает и находит
эстетическое видение внутри созерцаемого мира, но все эти различения не
выносятся над ним как последние критерии, принцип рассмотрения и оформления
видимого, они остаются внутри его как моменты архитектоники и все равно
объемлются всеприемлющим любовным утверждением человека. Эстетическое видение
знает, конечно, и "избирающие принципы", но все они архитектонически подчинены
верховному ценностному центру созерцания - человеку. (129-130)
Любовно-эстетическое отношение к другому в событии речевого общения является
дополнением к нудительно-ответственной участности изобретения. Занятие
определенной единственной позиции в бытии предполагает возможность конфликта и
вело к конфликту в риторике познания, мало профилактирующеи кризисное начало
речи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18