Надетом прямо на нижнее белье. Заметив на свитере множество прожженных дырок, Таубер автоматически определил, что этот человек курит трубку. Или же систематически пытается устроить акт самосожжения. За стеклами очков в темной оправе беспокойно бегали карие глаза. Увидев Таубера, человек поскреб подбородок, явно нуждавшийся в бритве. Таубер решил, что сегодня вечером этот человек был дома. Субботний вечер. Дома. Мысленно Таубер взял это на заметку.– Это вы нашли тело? – спросил он.– Да, сэр.– Как ваше имя?– Джералд Эпштейн.– Вы знаете эту женщину? – Таубер кивнул на тело, лежащее в противоположном углу площадки.– Это мой очень добрый друг. Ее зовут Эстер Мэттисен, она живет на третьем этаже.– А как вы наткнулись на тело?– Что вы имеете в виду?– Я говорю, как вы очутились здесь, на площадке? Вы что, возвращались откуда-нибудь домой?– Нет, мне надо было спуститься вниз за молоком. Молоко в доме кончилось.– В котором часу это было?– Без четверти восемь.– И вы увидели, что она лежит в дальнем конце площадки?– Ну да.– И подошли к ней?– Да.– И сразу узнали ее?– Да.– И что потом?– Потом я вернулся к себе в квартиру и позвонил в полицию.– И когда это было?– Да всего несколько минут прошло. После того, как я ее обнаружил.– А что-нибудь перед этим слышали?– Ничего.– Ничего? Ни криков, ни шума борьбы, вообще ничего?– Ничего. У меня был включен телевизор.– Вы весь вечер были дома?– Да.– И ничего не слышали?– Нет.– Как, вы говорите, ее имя?– Эстер Мэттисен.– По буквам, если можно – я запишу.– М-э-т-т-и-с-е-н.– Ей сколько лет, случайно не знаете?– Шестьдесят три.– А родственники у нее есть?– Есть племянница. Раньше она сюда заходила, но потом переехала в Чикаго.– И когда это было?– Около полугода назад.– Как зовут племянницу?– Стефани Уэллс.– Где она живет в Чикаго, не знаете?– Где-то на Уоррингтон-авеню. Точный адрес не знаю.Когда Эстер получала от нее письма, она просила меня прочитать их.– А она что, читать не умела?– Как это?– Эстер. Убитая.– Так она же слепая. Вы что, не заметили?– Слепая?– Вы что, не заметили белой палки?– Нет. Не заметил. Слепая, надо же... * * * Телефон зазвонил в тот момент, когда Карелла, покончив с ужином и взглянув на каминные часы, решил, что самое время отправиться с женой в постель. Было только девять, но близнецы уже спали, Фанни смотрела телевизор в комнате для гостей, а игра, которую затеяла в Форт-Мерсере Джанет, по-настоящему разогрела его, и теперь он явно хотел собственную жену. И Тедди – судя по вызывающим и дразнящим позам, которые она время от времени принимала, читая журнал в противоположном углу комнаты, – это желание с очевидностью разделяла. Услышав телефонный звонок, Карелла сразу же посмотрел на каминные часы, вздохнул и направился к двери, где на низком столике стоял аппарат.– Да?– Мне нужно поговорить с детективом Кареллой, – послышался мужской голос.– Кто у телефона?– Таубер, из Мидтаун Ист.– В чем дело, Таубер?– Я звоню из дома 1144 по Норт Пирс, у меня здесь труп женщины. Ей перерезали горло.– Ну а я при чем?– Она слепая. Мы тут на днях получили уведомление, я только что отзвонил в управление, и мне назвали твое имя. В восемьдесят седьмом дежурный сержант сказал, что ты дома. Надеюсь, ни от чего не оторвал.– Нет, нет, все в порядке.– Так ты подъедешь или как? Вроде это твоя птичка. Во всяком случае, так говорят парни из отдела по расследованию убийств, они только что подошли. Они говорят, что если так, то можно будет легко переоформить это дело на тебя. Так как, подъедешь? Медэксперт уже сделал свое дело. Я попросил женщину-полицейского еще раз осмотреть убитую. Не хочу спихивать на тебя лишнюю работу, но если тут действительно один и тот же почерк, то, по-моему, тебе надо браться и за это дело.– Выезжаю, – сказал Карелла.– У нас тут еще полно дел. Записывай: Норт Пирс...– Я запомнил.– Ладно, двигай, – Таубер повесил трубку. * * * Они все выглядят на одно лицо.Одно место преступления ничем не отличается от другого: к тротуару припаркованы одинаковые патрульные машины с включенными мигалками, и только номера меняются от участка к участку. Место преступления везде огораживается одинаковыми деревянными панелями с диагональными черно-белыми полосами. И надписи: «Место преступления. Не входить». Густой черный цвет на фоне белого, как смерть; одно и то же, одно и то же. И полицейские повсюду выглядят одинаково, будь то зима или лето, весна или осень. Разве что погода меняется, да и то не всегда.У патрульных на месте убийства всегда делается немного торжественный, немного испуганный вид; они велят прохожим не останавливаться, идти своей дорогой: «Ребята, не на что тут глазеть», но на самом деле в глубине души вполне сочувствуют их любопытству, словно они здесь не блюстители закона, а обычные зеваки. Было холодно. В прежние времена патрульные в этом городе носили зимой плотные синие пальто, а теперь – просто байковые длинные кальсоны под штанами, что придавало иным из них вид куда более внушительный, чем в действительности. Они мотались по городу, переговариваясь друг с другом шепотом, и повышали голос только тогда, когда отгоняли прохожих от места преступления. Сейчас они шептались об убийстве.И детективы тоже были похожи друг на друга, как братья-близнецы. Высокие мужчины мощного телосложения – Карелле даже иногда казалось, что полицейских берут в детективы не за их способность делать разумные выводы или выдвигать безумные гипотезы, но за соответствующий рост и вес. Как правило, детективы не носили шляп, не вынимали изо рта сигарету. Многие ходили в приталенных коротких куртках на молнии с манжетами. Посторонний человек вполне мог подумать, что детективы, появившиеся на месте преступления, только что покинули кегельбан.А полицейских из отдела по расследованию убийств было как раз очень просто узнать: все они выглядели и говорили, как Моноган и Монро. Эти, конечно, являлись совершенными образцами, у других могли быть какие-нибудь небольшие отклонения, но суть одна. Из всех цветов они предпочитали черный. Черный – цвет смерти. Был в свое время знаменитый полицейский этого отдела, некий Сондерс, который всегда был одет в черное с головы до пят. Его подвиги стали легендой, и прозвище у него было подходящее – черная Чума. Черные брюки, черный пиджак, черный галстук на белоснежной рубахе, зимой – черное пальто и, наконец, черный котелок, который он как-то, навещая деда с бабкой, купил в Лондоне, где Скотланд-Ярд принимал его как заезжую знаменитость. И еще, когда шел дождь, он брал с собой черный зонт, называя его «зоунтиком», на манер бабушки, которая жила в доме, занимавшем едва ни целый квартал. Распутать дело об убийстве – для него было, что орех расколоть. В те времена отдел действительно расследовал убийства, не то что сейчас, когда их передают детективам из разных участков. После Чумы в черное начали одеваться и другие полицейские отдела. Это стало знаком принадлежности к элитной части. Видишь полицейского в черном штатском, можешь быть уверен – из отдела убийств. И даже детективы из городских участков порой облачались в черное, в надежде, что их примут за людей из Отдела.Но это было давно. Теперь полицейских из Отдела, за вычетом ветеранов, отличишь разве по хозяйскому виду, с каким они являются на место преступления – просто самодовольные бюргеры, выглядывающие из окон своих огромных особняков. Жетоны их ничем не отличаются от жетонов детективов – голубая эмаль в золотой каемке; разве что надпись другая: «отдел убийств». У всех детективов, прибывающих на место преступления, жетоны приколоты к пальто или пиджаку. Их не отличишь друг от друга.И женщина, неловко лежащая на площадке второго этажа, выглядела, как всякая жертва убийства, – их тоже не отличишь друг от друга. Когда видишь много смертельных ран, они утрачивают всякую специфику – разве что медэксперт улавливает ее. Какая разница, как тебя убили – застрелили из пистолета или обреза, ударили ножом, зарубили топором, проломили голову ледорубом или бейсбольной битой, результат один – и он без устали напоминает детективу-оперативнику, что жизнь – штука хрупкая. Но напоминает он и еще кое-что и это кое-что как раз и делает работу такой тяжелой. Он напоминает детективу, что жизнь в этом мире ничего не стоит. Что смерть может обрушиться внезапно и совершенно бессмысленно – а в глазах Кареллы насильственная смерть всегда была бессмысленной. Такой смерти невозможно найти разумное оправдание.Двое санитаров положили тело на носилки, и один из них уже собрался накрыть его резиновой накидкой. Карелла представился и попросил подождать, ему хотелось бы посмотреть на убитую.– Нам велели убрать ее отсюда, – недовольно буркнул санитар.– Хорошо, но мне-то всего минутка и нужна, – сказал Карелла.– Здесь медэксперт командует, когда увозить труп, а когда не увозить. И к тому же, что вы здесь делаете? Разве вы расследуете это дело? Мне казалось, тут был другой офицер.Карелла промолчал. Он склонился над трупом и пристально посмотрел в глаза убитой, словно надеялся найти в них отражение убийцы. Рана на шее выглядела устрашающе, и он отвернулся. На руки убитой были надеты пластиковые мешочки – как всегда в случае ножевых ран. Ни один добросовестный медэксперт не упустит возможности поискать под ногтями у жертвы кровь или кусочки кожи с лица или руки убийцы.– Ладно, забирайте, – произнес Карелла.– Ну что, уже все вычислил? – насмешливо спросил санитар. – Знаешь, кого арестовывать?Ни слова не говоря, Карелла поднялся с колен и пристально посмотрел на санитара. Тот явно вздрогнул и поспешно принялся накрывать тело резиновой накидкой. Вместе с напарником они подняли носилки и понесли к ватине.– Карелла? – окликнули его откуда-то сзади.Карелла обернулся. Напротив него стоял плотно сбитый мужчина с голубыми глазами и светлыми волосами. Жетон, прикрепленный к лацкану его твидового пальто, свидетельствовал о принадлежности к племени детективов.– Таубер? – в свою очередь осведомился Карелла.– Да. Стало быть, приехал?– Приехал.Рукопожатием они не обменялись. Это вообще не принято среди полицейских. Даже на приемах, организуемых разными благотворительными обществами, они не жмут руки. «Странная профессиональная привычка», – подумал Карелла. В средние века рыцари протягивали друг другу руки, чтобы показать, что в кулаке не зажата рукоятка кинжала: оружие было спрятано в рукаве. Может, у полицейских нет ножей, которые надо укрывать?– Видел ее? – спросил Таубер.– Да, посмотрел.– Тут женщина-полицейский. Кое-что нашла, я собираюсь послать это в управление, как положено. Но может, ты тоже хочешь кинуть взгляд? Знаешь Янга из отдела по расследованию убийств?– Нет.– Это он сказал мне, что ты займешься делом, – если приметы совпадают, то и убийца, возможно, один и тот же. Ну что, перерезанное горло – это одно. Но я еще вспомнил, что в твоем уведомлении говорилось, что обе жертвы – слепые и что у них ничего не взяли, верно?– Так.– Ну вот. У этой были в сумочке двадцать два с половиной доллара, на шее золотой крестик, на правой руке небольшое золотое кольцо с изумрудом. И еще хороший аккордеон, вон он, у стены, я уже присобачил к нему бирку, долларов двести, наверное, стоит, а? И ничего не взяли. Так что ограблением здесь и не пахнет. В общем, я думаю, это тот же случай.– Похоже на то.– Поверь, я не стараюсь спихнуть все на тебя. У меня сейчас полно работы, но в конце концов, какая разница – одним делом больше, одним меньше. Просто мне кажется, что это твой клиент.– Понимаю. А кто нашел тело?– Да один парень, он живет в этом доме. Я задал ему несколько вопросов, но, может, ты сам захочешь с ним поговорить? Если только возьмешься за это дело. Ну так как?– Да, наверное, берусь.– Хочешь, чтобы я задержался?– А как мы все это оформим?– Пока не знаю, наверное, пошлю рапорт в отдел убийств. По телефону Янг сказал мне, что этого достаточно. А ты как думаешь?– Не знаю, право.– Ладно, вот что я сделаю. Как вернусь к себе, сразу же позвоню в отдел убийств и спрошу их. Как скажут, так и сделаем. А ты позвони мне попозже. По мне, так можешь просто начинать заниматься этим, как если бы сам получил сообщение.– Да, но это не на нашей территории.– Неважно, уведомление-то ты рассылал? И там говорилось о двух странных убийствах. Вот и третье, очень похожее. На мой взгляд, этого вполне достаточно.– Думаешь, уведомления хватит?– Мне кажется, да.– Ладно, только бы не связываться с этой чертовой писаниной. Меньше всего хочется заниматься ею, когда речь идет об убийстве.– Не волнуйся, все будет в порядке.– А что, к примеру, делать с ее вещами? Куда посылать их – к себе, в восемьдесят седьмой, или к вам?– Думаю, к себе.– И я тоже так думаю. А где все это хозяйство?– Да там почти ничего и не было, кроме денег и драгоценностей. Я сложил их в пакет, если хочешь, можешь взглянуть. – Он повел Кареллу наверх, где к стене был прислонен аккордеон. Рядом лежал коричневый бумажный пакет. На том и на другом были бирки.– Можно потрогать?– Теперь это твое дело, – пожал плечами Таубер.– Я хочу сказать, ребята из лаборатории уже сделали свое дело?– Ну вообще-то отпечатки там могут быть. Бумажник, щетка для волос, телефонная книга. Но она сделана по системе Брейля, так что вряд ли она тебе много скажет.– Но посмотреть-то можно?– Да валяй.Карелла извлек из пакета телефонную книгу. Это был небольшой черный блокнот в твердой обложке, дюйма три толщиной и пять длиной. Страницы неразлинованы и покрыты какими-то наколками. Линия сверху, линия посередине, линия снизу, затем пробел, и еще одна линия. Карелла решил, что таким образом обозначаются имена, адрес и телефон абонента.– Интересно, как они справляются с этой грамотой, – сказал Таубер. – Слепые, я имею в виду.– Наверное, пользуются каким-нибудь приспособлением.– Наверное.– Как ты думаешь, в управлении кто-нибудь разберет эту тарабарщину?– У них есть дешифровальный отдел, туда и обратись.– Смотри-ка, – Карелла извлек из внутреннего кармана книжки клочок бумаги. На нем было написано корявым почерком:«Если со мной что-нибудь случится, дайте пожалуйста знать мисс Стефани Уэллс по адресу Першинг-авеню 1487, Айсола, 2-1474».– Может, она предчувствовала...– Похоже на то, – сказал Карелла.– Ей пришлось писать от руки, иначе бы...– Да.– Но тебе это все равно не поможет, – заметил Таубер. – Адрес старый. Шесть месяцев назад эта Стефани переехала в Чикаго.– А куда в Чикаго?– Вроде на Вашингтон-авеню.– А кто эта Стефани?– Племянница.– Другие родственники есть?– Насколько я знаю, нет.– Надо бы связаться с ней.– Как только ребята из лаборатории закончат, можешь зайти в квартиру. Там, наверное, есть письма с обратным адресом. * * * Перед первой мировой войной Першинг-авеню называлась Грант-авеню. В архитектурном отношении все осталось, как и прежде. Сохранилась зеленая разделительная полоса, и росли на ней кусты боярышника и клены, с которых сейчас, к середине ноября, полностью осыпались листья. По обе стороны теснились громадные дома с фасадом из известняка. У широких подъездов по обе стороны были установлены могучие цветочные горшки из бетона. До первой мировой войны этот район считался одним из самых изысканных и дорогих во всем городе. А сейчас фасады домов покрывали надписи-автографы участников местных банд. Надписи набегали одна на другую. Паук 19 уступал место Ножу 21, а Нож – Салазару 4 – недолговечны были эти имена и, в общем-то, ничего не значили.Может, Паук 19 испытывал те же чувства, что и генерал Уиллис Грант у себя на небесах, когда авеню назвали именем Першинга. Впрочем, Першинг и сам едва избежал той же участи, когда после убийства Кеннеди название решили было в очередной раз переменить – тогда именем покойного президента чуть не фонарные столбы назывались. Должно быть, на небесах Джон Джозеф – а именно так звали Першинга – уже начал ворчать, что так, мол, проходит земная слава, да и переменить вывеску тоже стоит недешево. Но тут кто-то своевременно вспомнил, что Рузвельт-стрит, находившуюся всего лишь в трех кварталах от Першинг-авеню, уже переименовали в Кеннеди-стрит, так что если менять название еще одной крупной магистрали, это окончательно собьет с толку и водителей, и пешеходов. Люди, здесь жившие, приветствовали такое решение. Никто из них и понятия не имел, кто такой генерал Першинг, а вот тот хмурый ноябрьский день, когда убили президента, никому из них до конца жизни не забыть. Так что напоминаний не требовалось, и вообще к черту всю эту суету.Карелла припарковал машину в двух кварталах от дома 1847 по Першинг-авеню – ближе места не нашлось – и, пригибаясь под порывами ветра, срывавшего последние листья с каштанов, двинулся вперед. Он внимательно осмотрел квартиру Эстер Мэттисен, но не нашел никаких следов переписки со Стефани Уэллс; скорее всего, решил он, письма просто выбрасывают, какой смысл хранить, если слепой женщине их все равно читают вслух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25