Стало быть, женщина чувствует грань допустимого… Опасная противница: управлять удачей неспособна, но зато ей вполне по силам избегать разгромных поражений. Пожалуй, изо всех троих только у нее есть реальный шанс победить. Или хотя бы остаться при своем. Правда, в повадках Слата наблюдается тень умения извлекать выгоду из любой ситуации, но он не потерпит возражений своим намерениям, следовательно, не обладает необходимой для тонкой игры гибкостью. В этом смысле Вехан действует куда успешнее, позволяя костям падать так, как они сами того пожелают. Хм… Кажется, именно он и выигрывает партию.
– Позвольте покинуть вас на несколько минут, – в низком поклоне просит глашатай и направляется к выходу из зала.
Пора и мне на покой, благо есть повод. Поднимаюсь и, пошатываясь, плетусь следом, опрометчиво надеясь, что выгляжу не слишком глупо: судя по насмешливым взглядам, представляю собой зрелище жалкое и заслуживающее осуждения. Ускоряю шаг, вываливаюсь из дверного проема и утыкаюсь в спину пепельноволосой красавицы, которая никак не ожидала преследования.
– П-позвольте узнать ваш… ваш-ше имя, hevary.
– Отойди от нее.
О, знакомое шипение. Гаккар в двух шагах впереди нас, и выражение, замеченное мной в бесцветных глаза, не сулит ничего хорошего.
– Да я, собсснно…
– Отойди.
Она не повышает голос, скорее, даже переходит на шепот, но каждый звук, слетевший с тонких губ, иглой вонзается мне в уши.
– Поч-чему бы мне не познакомиться с красивой девушкой? Я – парень хоть куда и вообще…
– Она не для тебя. Понятно, да?
Ришиан сжимает запястье глашатая и точным рывком притягивает к себе, лишая меня опоры. Но падать еще рано: падать следует аккурат после того, как две женщины сливаются в страстном и глубоком поцелуе, не стесняясь моего присутствия. Пальцы гаккара нежно тонут в жемчужных кудрях, а глашатай словно боится шевельнуться, но лишь из страха доставить неудобство своему… своей партнерше.
Девочки любят друг друга? Что ж, и такое бывает. Насколько помню, у Локки в ее заведении есть по меньшей мере три счастливых парочки, в свободное от проявления взаимных чувств время доставляющих удовольствие лицам противоположного пола. Ничего необычного. Хотя, гаккар наверняка рассчитывал на другой эффект, потому что по окончании поцелуя в направленном на меня взгляде явственно читалось недоумение. А все из-за чего? Из-за моего полнейшего равнодушия. Кстати, это вовсе не одно и тоже с бесстрастностью. Задумывались когда-нибудь? Я – неоднократно, с того самого мига, как наставник заявил Сэйдисс, что ее сын «равнодушен и к добру, и к злу». Тогда, лет пятнадцать назад, его слова показались мне оскорблением, но много позже, получив время на размышления (ввиду невозможности проводить дни как-то иначе, нежели в раздумьях), я понял: наставник вовсе не пытался меня оскорбить. Напротив, нашел во мне качество, способное развиться в любую из сторон.
Равнодушие – равное отношение, равное восприятие. Оно может быть опасным в том смысле, что если вы остро отзываетесь на нечто радостное и светлое, то не меньшее потрясение (правда, обратного направления) получите, столкнувшись со злом. Тут необходимо правильно рассчитывать силу своего «равнодушия»: приходить в восторг и умиление от любого прекрасного чуда, и при этом погружаться в пучины скорби, встречая беду? Или же оставаться предельно спокойным в обоих случаях? Что вам больше по душе? Я, пройдя от одного конца радуги чувств до другого, решил выбрать середину: и радуюсь не до поросячьего визга, и скорблю не до горючих слез. Подозреваю, подобных мне людей много на свете и, возможно, именно поэтому мир еще живет и здравствует. В самом деле, чувства не должны быть всепоглощающими: тогда все существование становится чередой взлетов и падений. Словно ты всю жизнь качаешься на качелях, да так азартно, что в любой момент можешь и сам замертво упасть на землю, и покалечить сидящего напротив тебя. Я знаю: мои действия разумны и правильны, но иногда все же до зуда в кончиках пальцев завидую тем, кто беспечно раскачивает качели своей жизни…
– Ну?
Нетерпеливый heve Майс. Впрочем, как можно осуждать человека, ожидающего самого главного решения в своей судьбе?
– М-м-м?
– Вы все узнали?
– Пожалуй, да.
– И?
Да он весь трясется… Прямо-таки, охвачен лихорадкой надежды.
– Я все вам расскажу. Но не сейчас.
– А когда?
Он почти взвыл, заставив меня сморщиться: громкие звуки всегда утомляют мою хмельную голову.
– Завтра. То есть, сегодня… Утром.
– Но почему?
– Потому… Потому что я устал. Потому что мне нужно отдохнуть. Поспать, к примеру. Я отправляюсь домой, а поутру, часиков, скажем, в десять, навещу вас и дам полный отчет.
– Домой? Вы можете спать прямо здесь, если желаете.
Я покачал пальцем перед лицом хозяина «Перевала»:
– Э нет: спать я буду только дома, в своей любимой постельке. Или ничего не получится.
Майс скривился, но все же согласно выдохнул:
– Хорошо. Риш, проводи его: а то еще нарвется на патруль – ищи его потом…
***
Я не лгал и не старался лишний раз поизмываться над сгорающим от нетерпения хозяином игрового дома. К сожалению, ибо – стоило. Нет, мое стремление вернуться домой было вызвано насущной необходимостью поместить печать в исходный контур и тем самым восстановить длину нитей, связывающих душу и тело.
Когда душа отправляется побродить, нити связей не рвутся: иначе подобная «прогулка» была бы первой и последней для смельчака. Нити растягиваются. А растягиваясь, истончаются почти до предела. Разумеется, чтобы все встало на свои места, толщина связей вновь должна стать прежней, и как раз для ее восстановления служит контур, заложенный Сэйдисс в границы мэнора. Строго говоря, мне не рекомендуется надолго покидать Кэллос. Правда, это не значит. что я привязан к моему дому на веки вечные. Вовсе нет. Просто если соберусь куда-то переезжать, придется озаботиться возведением подобного контура по новому месту жительства. А сделано сие исключительно для удобства Заклинательницы: ее личное присутствие, контролирующее печать, не может радовать меня каждый день существования, так что довольствуюсь малым – отражением Сэйдисс в камнях ограды…
Калитка скрипнула, открываясь. Ришиан недоверчиво спросила:
– Мы пришли, да?
Поправляю:
– Я пришел. А ты можешь возвращаться.
Гаккар с сомнением устремил взгляд на протоптанную тропку посреди аллеи, ведущей к дому.
– А ты дойдешь, да?
Я, в свою очередь, обозрел маршрут следования – до ближайшего поворота.
– Почему бы и нет?
– Скорее рухнешь в сугроб и будешь спать в нем… Вечным сном, – придя к такому выводу, Ришиан снова подхватила меня под руку и поволокла внутрь ограды.
Я не вырывался: очень надо. Провожают – и чудно. Тем более, тропка, еще днем казавшаяся мне вполне проходимой, вдруг начала упорно сопротивляться моим шагам…
До дома мы добрели, отмеченные поцелуями снега не только по колено: на повороте мне то ли захотелось прилечь, то ли шагнуть в другую сторону, в результате чего я рухнул, как подкошенный, а гаккару пришлось меня поднимать и отряхивать, заодно залепив мне пару хлестких пощечин – для приведения хоть в какое-нибудь чувство.
Самое нелюбимое мной состояние, кстати. Глаза закрываются, ноги и все остальное тело кажутся сделанными из студня, а сознание ясное, как никогда. И мысли в нем шествуют степенно и важно, яркие, четкие, на удивление последовательные. При этом с виду – размазня размазней. И никаких сил не хватает, чтобы объяснить окружающим: со мной все в полном порядке. Полнейшем. А что слова связываю с трудом, так это язык виноват. Устал и нуждается в отдыхе.
– И что дальше?
Ришиан втащила меня на крыльцо.
– Дальше?
А правда, что дальше? Наверное, нужно войти. Для того чтобы войти, обычно открывают дверь. Дверь имеется. Чем ее открывают? Ключом. Где у меня ключ? Не помню. Брал с собой? Аглис его знает…
Собираюсь поискать над притолокой, но гаккар, по-своему оценив возникшую в разговоре паузу, а именно: уверившись в том, что попасть в дом самостоятельно я не могу, поступил так, как и положено поступать. Постучал дверным молотком.
Честно говоря, не ожидал от кого-то из домашних бодрствования в третьем часу ночи, но дверь открылась почти сразу же после затихания стука. А может, мне так показалось: не считал удары пульса. Открылась и…
– Попрощаемся, да?
Ришиан сгребла меня в охапку и накрыла мои губы своими.
Пробовали целоваться со змеей? Мне вот довелось. Сегодня. Сейчас. Любопытное ощущение, особенно угрожающе щекочущий небо раздвоенный язык: мол, только попробуй дернуться – пожалеешь. А в целом ничего неожиданного: женщина, она и есть женщина. Но с какой радости вдруг?
Ришиан ослабила хватку и отстранилась. Повернула голову, бросая взгляд куда-то в дом. Я во время неожиданной атаки оказался спиной к дверям и не мог видеть, для кого был разыгран странный спектакль, а когда обернулся, дверной проем был уже девственно пуст. Ну и ладно. Мне сейчас необходимо только одно: постель.
– В десять утра, да? – Напомнил гаккар.
– Угу, – подтвердил я, перебираясь через порог.
В десять, так в десять. Все равно, матушка встает ни свет, ни заря: разбудит.
Нить седьмая.
Не спеши вперед
Не закончив старых дел:
Можешь не дойти.
– Тэйлен!
И не будет мне покоя… Никогда.
– Что ты вчера натворил?
Разве я творил? У меня, к примеру, стойкое ощущение, что разрушал. Кстати, откуда оно взялось вместе с горечью во рту?
– Просыпайся немедленно!
Нет, так мы не договаривались. Немедленно… Только при соблюдении вполне определенных условий, поэтому считаю необходимым, не отцепляя друг от друга веки, уточнить:
– Который час?
Матушка любезно сообщает:
– Семь с половиной пробило!
Семь с половиной? Пойдет. Приоткрываю один глаз.
Каула, одетая, причесанная, готовая к выходу в свет (читай, на свидание с лавками Нэйвоса), стоит у кровати, сцепив пальцы рук и прижав их к животу: любимая поза, недвусмысленно намекающая на провинность того, кому предназначена.
– Так рано, а вы уже на ногах?
– Раньше встанешь… – матушка начинает народную поговорку, а я заканчиваю:
– Дальше будешь. Хорошо, вопрос снимается. Но зачем так грозно на меня смотреть? Что случилось?
Каула всплескивает руками:
– И он еще спрашивает! Да кто ж кроме тебя знает?
– Знает о чем?
– Чем ты обидел Ливин?
Обидел? Вот еще новость. По-моему, вчера, после недолгого разговора в кабинете мы больше не виделись. Да, девушка была не в лучшем расположении духа, но всего лишь грустила, а не серьезно обижалась. Наверное. Может быть.
Сажусь на постели, потягиваясь.
– Не помню. А в чем дело?
– Она ушла.
Ну ушла, ну и на здоровье…
Стойте. Как «ушла»?!
Заметив в моих глазах недоуменный вопрос, Каула охотно продолжила докладывать о событиях, прошедших мимо меня:
– Встала сегодня рано-рано, собрала свои пожитки и ушла. Сказала, что не может больше оставаться в этом доме. Это ты постарался?
Постарался? Я ничего не делал. Точнее, ничего противозаконного и святотатственного, а все прочие поступки вполне укладываются в мое обычное времяпрепровождение. А может… Неужели?
Она открывала мне ночью дверь? Тогда все понятно: Ришиан не могла знать о наших отношениях, но, увидев на пороге молодую женщину в ночной рубашке, сделала верный вывод и мигом сочинила и исполнила пьеску, сделавшую бы честь любым столичным подмосткам. Но разве повод достаточен для гордого презрения и скоропостижного бегства?
– Так ты виноват? – не унималась Каула.
– В какой-то мере… Но я ничего не обещал и ни в чем не клялся, стало быть, не нарушил своих слов.
Матушка присела на постель рядом со мной.
– Да что случилось-то?
– Вчера вечером… ночью, то есть, я вернулся поздно и не один. Мне просто помогали добраться до дома.
Сразу следует уточняющий вопрос:
– В подпитии, конечно?
– Немного.
Брови матушки картинно взмывают вверх.
– Ну, скажем, не слишком пьяный. Усталый и только. Меня сопровождала женщина…
Говорю, а сам невольно задумываюсь: что видела Ливин? В уличной одежде пол гаккара не различить, поэтому… Она вполне могла подумать, что я целуюсь с мужчиной. Ой-ой-ой. Положим, для столичной жительницы такой поворот событий не станет откровением – лишь вызовет брезгливую ухмылку, но если учесть, откуда прибыла моя невеста, зрелище могло породить шок. Неизгладимый. Пожалуй, она простила бы мне другую женщину, но увидев жениха в «мужских» объятиях, оказалась потрясена сверх меры. Ну, Ришиан, ты даже не представляешь, что натворила!
Матушка заинтересованно понукает меня к продолжению:
– Женщина? Кто такая? Красивая? Из хорошей семьи?
– Ну какая «хорошая семья», право слово? Обыкновенная женщина. Служит в приличном игровом доме, только и всего. Хозяин велел ей меня проводить.
– Раз все так просто, почему на Ливин утром лица не было?
Устало огрызаюсь:
– А я откуда знаю? Наверно, потому, что на прощание мы с этой женщиной поцеловались. По-дружески.
При произнесении последних слов уверенности мне явно не хватило: Каула покачала головой.
– Знаю я, какая дружба бывает между мужчиной и женщиной.
– Чистая правда: ничего другого! Просто мы… немного увлеклись.
– Друг другом?
– Поцелуем!
Матушка вздохнула, приглаживая ладонями складки юбки.
– Сердитесь?
– Да как я могу сердиться на своего мальчика? – Зеленые глаза полны все теми же нежностью и теплом, что и прежде. – Я горжусь тобой. И всегда буду гордиться.
– Есть повод?
– А как же! – Она ласково провела пальцами по моей щеке. – Я даже рада.
– Чему?
– Что ты не теряешь время зря, и что пользуешься успехом у женщин: это значит, что без внуков меня не оставишь!
Понятно. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы матушкины капризы исполняло.
– Но Ливин…
Каула строго шлепнула меня по губам.
– Вы же еще не обручены? Не обручены. Клятв богам не приносили? Не приносили. А перед свадьбой мужчина обязательно должен во все тяжкие пуститься, так уж заведено, и если девочка оказалась не шибко понятливой… Что ж, поищем другую.
Хлопаю ресницами:
– Как это?
А матушка уже начинает строить планы:
– У Кирмы дочка скоро на выданье пойдет, есть еще Тарвины близняшки, у Олики хоть девочки еще совсем молоденькие, да ничего, и подождать можно…
– Эй, эй, не торопитесь! Я еще попробую все уладить.
– Так она тебе по нраву пришлась? – Хитро щурится Каула.
По нраву? Честно говоря, пока и сам не понимаю, какие чувства вызывает во мне Ливин и вызывает ли вообще. Другое дело, рядом с ней как-то… спокойно. Словно так и должно быть. А любовь и прочая ерунда придут, если понадобятся. Наверное. Может быть.
– Давайте договоримся: если с ней не получится, тогда и будете новых невест подыскивать. Хорошо?
Матушка чмокает меня в лоб, а потом мягко обнимает и привлекает к себе.
– Мой сын – самый лучший сын на свете! И чем я заслужила у богов такой дар?
Дар ли? С моей стороны посмотреть, одни недоразумения, тревоги и хлопоты. Но если Каула считает иначе… Не стану спорить.
– А я рад, что у меня есть такая матушка.
***
Встретившись с Ришиан у потайного входа в «Перевал», мы не обмолвились и словом: гаккар насмешливо и торжествующе скалил зубы, а я не видел ни малейшего смысла в том, чтобы отчитывать обидчицу. Конечно, ее старания не принесли мне радости, кто бы сомневался? Но с другой стороны, действия Ливин заставляли иначе взглянуть на вроде бы уже знакомого человека.
Она могла обидеться. Могла оскорбиться. В конце концов, нормальная реакция на событие, не укладывающееся в приятный ход для девушки вещей. И началось ведь все еще ранним вечером, когда она ни с того, ни с сего стала выспрашивать о моих планах. Нет, я не скрывал намерений: просто не хотел раньше времени о них рассказывать, чтобы не спугнуть удачу. Потом обязательно бы поведал все подробности, без утайки, и мы бы вместе весело посмеялись. Но она не захотела подождать. Ни одного лишнего дня.
Умение ждать я почитаю одним из самых важных, и не только для женщины. Для человека вообще. Потому что, не умея ждать, невозможно чего-то добиться. К примеру, учеба: она всегда тянется скучно и долго, за несколько лет успеваешь возненавидеть наставников, лекции, учебные пособия, да и вообще, сами знания, медленно оседающие в голове. А всего-то и надо, что набраться терпения и дождаться момента, когда поймешь: не зря учился. Поэтому многие и не дотягивают до окончания обучения. Устают ждать. Конечно, некоторых вещей можно ждать бесконечно… Но на то нам и дан ум, чтобы отделять возможное от невозможного и тратить силы преимущественно на достижение реальных целей.
Почему Ливин сбежала? Матушка права: между нами не звучало клятв и обещаний. Ни я, ни девушка не вправе обвинять друг друга. Впрочем, она и не обвиняла. Просто ушла. Ушла, не удосужившись сказать мне на прощание ни одного… А что она могла бы сказать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Позвольте покинуть вас на несколько минут, – в низком поклоне просит глашатай и направляется к выходу из зала.
Пора и мне на покой, благо есть повод. Поднимаюсь и, пошатываясь, плетусь следом, опрометчиво надеясь, что выгляжу не слишком глупо: судя по насмешливым взглядам, представляю собой зрелище жалкое и заслуживающее осуждения. Ускоряю шаг, вываливаюсь из дверного проема и утыкаюсь в спину пепельноволосой красавицы, которая никак не ожидала преследования.
– П-позвольте узнать ваш… ваш-ше имя, hevary.
– Отойди от нее.
О, знакомое шипение. Гаккар в двух шагах впереди нас, и выражение, замеченное мной в бесцветных глаза, не сулит ничего хорошего.
– Да я, собсснно…
– Отойди.
Она не повышает голос, скорее, даже переходит на шепот, но каждый звук, слетевший с тонких губ, иглой вонзается мне в уши.
– Поч-чему бы мне не познакомиться с красивой девушкой? Я – парень хоть куда и вообще…
– Она не для тебя. Понятно, да?
Ришиан сжимает запястье глашатая и точным рывком притягивает к себе, лишая меня опоры. Но падать еще рано: падать следует аккурат после того, как две женщины сливаются в страстном и глубоком поцелуе, не стесняясь моего присутствия. Пальцы гаккара нежно тонут в жемчужных кудрях, а глашатай словно боится шевельнуться, но лишь из страха доставить неудобство своему… своей партнерше.
Девочки любят друг друга? Что ж, и такое бывает. Насколько помню, у Локки в ее заведении есть по меньшей мере три счастливых парочки, в свободное от проявления взаимных чувств время доставляющих удовольствие лицам противоположного пола. Ничего необычного. Хотя, гаккар наверняка рассчитывал на другой эффект, потому что по окончании поцелуя в направленном на меня взгляде явственно читалось недоумение. А все из-за чего? Из-за моего полнейшего равнодушия. Кстати, это вовсе не одно и тоже с бесстрастностью. Задумывались когда-нибудь? Я – неоднократно, с того самого мига, как наставник заявил Сэйдисс, что ее сын «равнодушен и к добру, и к злу». Тогда, лет пятнадцать назад, его слова показались мне оскорблением, но много позже, получив время на размышления (ввиду невозможности проводить дни как-то иначе, нежели в раздумьях), я понял: наставник вовсе не пытался меня оскорбить. Напротив, нашел во мне качество, способное развиться в любую из сторон.
Равнодушие – равное отношение, равное восприятие. Оно может быть опасным в том смысле, что если вы остро отзываетесь на нечто радостное и светлое, то не меньшее потрясение (правда, обратного направления) получите, столкнувшись со злом. Тут необходимо правильно рассчитывать силу своего «равнодушия»: приходить в восторг и умиление от любого прекрасного чуда, и при этом погружаться в пучины скорби, встречая беду? Или же оставаться предельно спокойным в обоих случаях? Что вам больше по душе? Я, пройдя от одного конца радуги чувств до другого, решил выбрать середину: и радуюсь не до поросячьего визга, и скорблю не до горючих слез. Подозреваю, подобных мне людей много на свете и, возможно, именно поэтому мир еще живет и здравствует. В самом деле, чувства не должны быть всепоглощающими: тогда все существование становится чередой взлетов и падений. Словно ты всю жизнь качаешься на качелях, да так азартно, что в любой момент можешь и сам замертво упасть на землю, и покалечить сидящего напротив тебя. Я знаю: мои действия разумны и правильны, но иногда все же до зуда в кончиках пальцев завидую тем, кто беспечно раскачивает качели своей жизни…
– Ну?
Нетерпеливый heve Майс. Впрочем, как можно осуждать человека, ожидающего самого главного решения в своей судьбе?
– М-м-м?
– Вы все узнали?
– Пожалуй, да.
– И?
Да он весь трясется… Прямо-таки, охвачен лихорадкой надежды.
– Я все вам расскажу. Но не сейчас.
– А когда?
Он почти взвыл, заставив меня сморщиться: громкие звуки всегда утомляют мою хмельную голову.
– Завтра. То есть, сегодня… Утром.
– Но почему?
– Потому… Потому что я устал. Потому что мне нужно отдохнуть. Поспать, к примеру. Я отправляюсь домой, а поутру, часиков, скажем, в десять, навещу вас и дам полный отчет.
– Домой? Вы можете спать прямо здесь, если желаете.
Я покачал пальцем перед лицом хозяина «Перевала»:
– Э нет: спать я буду только дома, в своей любимой постельке. Или ничего не получится.
Майс скривился, но все же согласно выдохнул:
– Хорошо. Риш, проводи его: а то еще нарвется на патруль – ищи его потом…
***
Я не лгал и не старался лишний раз поизмываться над сгорающим от нетерпения хозяином игрового дома. К сожалению, ибо – стоило. Нет, мое стремление вернуться домой было вызвано насущной необходимостью поместить печать в исходный контур и тем самым восстановить длину нитей, связывающих душу и тело.
Когда душа отправляется побродить, нити связей не рвутся: иначе подобная «прогулка» была бы первой и последней для смельчака. Нити растягиваются. А растягиваясь, истончаются почти до предела. Разумеется, чтобы все встало на свои места, толщина связей вновь должна стать прежней, и как раз для ее восстановления служит контур, заложенный Сэйдисс в границы мэнора. Строго говоря, мне не рекомендуется надолго покидать Кэллос. Правда, это не значит. что я привязан к моему дому на веки вечные. Вовсе нет. Просто если соберусь куда-то переезжать, придется озаботиться возведением подобного контура по новому месту жительства. А сделано сие исключительно для удобства Заклинательницы: ее личное присутствие, контролирующее печать, не может радовать меня каждый день существования, так что довольствуюсь малым – отражением Сэйдисс в камнях ограды…
Калитка скрипнула, открываясь. Ришиан недоверчиво спросила:
– Мы пришли, да?
Поправляю:
– Я пришел. А ты можешь возвращаться.
Гаккар с сомнением устремил взгляд на протоптанную тропку посреди аллеи, ведущей к дому.
– А ты дойдешь, да?
Я, в свою очередь, обозрел маршрут следования – до ближайшего поворота.
– Почему бы и нет?
– Скорее рухнешь в сугроб и будешь спать в нем… Вечным сном, – придя к такому выводу, Ришиан снова подхватила меня под руку и поволокла внутрь ограды.
Я не вырывался: очень надо. Провожают – и чудно. Тем более, тропка, еще днем казавшаяся мне вполне проходимой, вдруг начала упорно сопротивляться моим шагам…
До дома мы добрели, отмеченные поцелуями снега не только по колено: на повороте мне то ли захотелось прилечь, то ли шагнуть в другую сторону, в результате чего я рухнул, как подкошенный, а гаккару пришлось меня поднимать и отряхивать, заодно залепив мне пару хлестких пощечин – для приведения хоть в какое-нибудь чувство.
Самое нелюбимое мной состояние, кстати. Глаза закрываются, ноги и все остальное тело кажутся сделанными из студня, а сознание ясное, как никогда. И мысли в нем шествуют степенно и важно, яркие, четкие, на удивление последовательные. При этом с виду – размазня размазней. И никаких сил не хватает, чтобы объяснить окружающим: со мной все в полном порядке. Полнейшем. А что слова связываю с трудом, так это язык виноват. Устал и нуждается в отдыхе.
– И что дальше?
Ришиан втащила меня на крыльцо.
– Дальше?
А правда, что дальше? Наверное, нужно войти. Для того чтобы войти, обычно открывают дверь. Дверь имеется. Чем ее открывают? Ключом. Где у меня ключ? Не помню. Брал с собой? Аглис его знает…
Собираюсь поискать над притолокой, но гаккар, по-своему оценив возникшую в разговоре паузу, а именно: уверившись в том, что попасть в дом самостоятельно я не могу, поступил так, как и положено поступать. Постучал дверным молотком.
Честно говоря, не ожидал от кого-то из домашних бодрствования в третьем часу ночи, но дверь открылась почти сразу же после затихания стука. А может, мне так показалось: не считал удары пульса. Открылась и…
– Попрощаемся, да?
Ришиан сгребла меня в охапку и накрыла мои губы своими.
Пробовали целоваться со змеей? Мне вот довелось. Сегодня. Сейчас. Любопытное ощущение, особенно угрожающе щекочущий небо раздвоенный язык: мол, только попробуй дернуться – пожалеешь. А в целом ничего неожиданного: женщина, она и есть женщина. Но с какой радости вдруг?
Ришиан ослабила хватку и отстранилась. Повернула голову, бросая взгляд куда-то в дом. Я во время неожиданной атаки оказался спиной к дверям и не мог видеть, для кого был разыгран странный спектакль, а когда обернулся, дверной проем был уже девственно пуст. Ну и ладно. Мне сейчас необходимо только одно: постель.
– В десять утра, да? – Напомнил гаккар.
– Угу, – подтвердил я, перебираясь через порог.
В десять, так в десять. Все равно, матушка встает ни свет, ни заря: разбудит.
Нить седьмая.
Не спеши вперед
Не закончив старых дел:
Можешь не дойти.
– Тэйлен!
И не будет мне покоя… Никогда.
– Что ты вчера натворил?
Разве я творил? У меня, к примеру, стойкое ощущение, что разрушал. Кстати, откуда оно взялось вместе с горечью во рту?
– Просыпайся немедленно!
Нет, так мы не договаривались. Немедленно… Только при соблюдении вполне определенных условий, поэтому считаю необходимым, не отцепляя друг от друга веки, уточнить:
– Который час?
Матушка любезно сообщает:
– Семь с половиной пробило!
Семь с половиной? Пойдет. Приоткрываю один глаз.
Каула, одетая, причесанная, готовая к выходу в свет (читай, на свидание с лавками Нэйвоса), стоит у кровати, сцепив пальцы рук и прижав их к животу: любимая поза, недвусмысленно намекающая на провинность того, кому предназначена.
– Так рано, а вы уже на ногах?
– Раньше встанешь… – матушка начинает народную поговорку, а я заканчиваю:
– Дальше будешь. Хорошо, вопрос снимается. Но зачем так грозно на меня смотреть? Что случилось?
Каула всплескивает руками:
– И он еще спрашивает! Да кто ж кроме тебя знает?
– Знает о чем?
– Чем ты обидел Ливин?
Обидел? Вот еще новость. По-моему, вчера, после недолгого разговора в кабинете мы больше не виделись. Да, девушка была не в лучшем расположении духа, но всего лишь грустила, а не серьезно обижалась. Наверное. Может быть.
Сажусь на постели, потягиваясь.
– Не помню. А в чем дело?
– Она ушла.
Ну ушла, ну и на здоровье…
Стойте. Как «ушла»?!
Заметив в моих глазах недоуменный вопрос, Каула охотно продолжила докладывать о событиях, прошедших мимо меня:
– Встала сегодня рано-рано, собрала свои пожитки и ушла. Сказала, что не может больше оставаться в этом доме. Это ты постарался?
Постарался? Я ничего не делал. Точнее, ничего противозаконного и святотатственного, а все прочие поступки вполне укладываются в мое обычное времяпрепровождение. А может… Неужели?
Она открывала мне ночью дверь? Тогда все понятно: Ришиан не могла знать о наших отношениях, но, увидев на пороге молодую женщину в ночной рубашке, сделала верный вывод и мигом сочинила и исполнила пьеску, сделавшую бы честь любым столичным подмосткам. Но разве повод достаточен для гордого презрения и скоропостижного бегства?
– Так ты виноват? – не унималась Каула.
– В какой-то мере… Но я ничего не обещал и ни в чем не клялся, стало быть, не нарушил своих слов.
Матушка присела на постель рядом со мной.
– Да что случилось-то?
– Вчера вечером… ночью, то есть, я вернулся поздно и не один. Мне просто помогали добраться до дома.
Сразу следует уточняющий вопрос:
– В подпитии, конечно?
– Немного.
Брови матушки картинно взмывают вверх.
– Ну, скажем, не слишком пьяный. Усталый и только. Меня сопровождала женщина…
Говорю, а сам невольно задумываюсь: что видела Ливин? В уличной одежде пол гаккара не различить, поэтому… Она вполне могла подумать, что я целуюсь с мужчиной. Ой-ой-ой. Положим, для столичной жительницы такой поворот событий не станет откровением – лишь вызовет брезгливую ухмылку, но если учесть, откуда прибыла моя невеста, зрелище могло породить шок. Неизгладимый. Пожалуй, она простила бы мне другую женщину, но увидев жениха в «мужских» объятиях, оказалась потрясена сверх меры. Ну, Ришиан, ты даже не представляешь, что натворила!
Матушка заинтересованно понукает меня к продолжению:
– Женщина? Кто такая? Красивая? Из хорошей семьи?
– Ну какая «хорошая семья», право слово? Обыкновенная женщина. Служит в приличном игровом доме, только и всего. Хозяин велел ей меня проводить.
– Раз все так просто, почему на Ливин утром лица не было?
Устало огрызаюсь:
– А я откуда знаю? Наверно, потому, что на прощание мы с этой женщиной поцеловались. По-дружески.
При произнесении последних слов уверенности мне явно не хватило: Каула покачала головой.
– Знаю я, какая дружба бывает между мужчиной и женщиной.
– Чистая правда: ничего другого! Просто мы… немного увлеклись.
– Друг другом?
– Поцелуем!
Матушка вздохнула, приглаживая ладонями складки юбки.
– Сердитесь?
– Да как я могу сердиться на своего мальчика? – Зеленые глаза полны все теми же нежностью и теплом, что и прежде. – Я горжусь тобой. И всегда буду гордиться.
– Есть повод?
– А как же! – Она ласково провела пальцами по моей щеке. – Я даже рада.
– Чему?
– Что ты не теряешь время зря, и что пользуешься успехом у женщин: это значит, что без внуков меня не оставишь!
Понятно. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы матушкины капризы исполняло.
– Но Ливин…
Каула строго шлепнула меня по губам.
– Вы же еще не обручены? Не обручены. Клятв богам не приносили? Не приносили. А перед свадьбой мужчина обязательно должен во все тяжкие пуститься, так уж заведено, и если девочка оказалась не шибко понятливой… Что ж, поищем другую.
Хлопаю ресницами:
– Как это?
А матушка уже начинает строить планы:
– У Кирмы дочка скоро на выданье пойдет, есть еще Тарвины близняшки, у Олики хоть девочки еще совсем молоденькие, да ничего, и подождать можно…
– Эй, эй, не торопитесь! Я еще попробую все уладить.
– Так она тебе по нраву пришлась? – Хитро щурится Каула.
По нраву? Честно говоря, пока и сам не понимаю, какие чувства вызывает во мне Ливин и вызывает ли вообще. Другое дело, рядом с ней как-то… спокойно. Словно так и должно быть. А любовь и прочая ерунда придут, если понадобятся. Наверное. Может быть.
– Давайте договоримся: если с ней не получится, тогда и будете новых невест подыскивать. Хорошо?
Матушка чмокает меня в лоб, а потом мягко обнимает и привлекает к себе.
– Мой сын – самый лучший сын на свете! И чем я заслужила у богов такой дар?
Дар ли? С моей стороны посмотреть, одни недоразумения, тревоги и хлопоты. Но если Каула считает иначе… Не стану спорить.
– А я рад, что у меня есть такая матушка.
***
Встретившись с Ришиан у потайного входа в «Перевал», мы не обмолвились и словом: гаккар насмешливо и торжествующе скалил зубы, а я не видел ни малейшего смысла в том, чтобы отчитывать обидчицу. Конечно, ее старания не принесли мне радости, кто бы сомневался? Но с другой стороны, действия Ливин заставляли иначе взглянуть на вроде бы уже знакомого человека.
Она могла обидеться. Могла оскорбиться. В конце концов, нормальная реакция на событие, не укладывающееся в приятный ход для девушки вещей. И началось ведь все еще ранним вечером, когда она ни с того, ни с сего стала выспрашивать о моих планах. Нет, я не скрывал намерений: просто не хотел раньше времени о них рассказывать, чтобы не спугнуть удачу. Потом обязательно бы поведал все подробности, без утайки, и мы бы вместе весело посмеялись. Но она не захотела подождать. Ни одного лишнего дня.
Умение ждать я почитаю одним из самых важных, и не только для женщины. Для человека вообще. Потому что, не умея ждать, невозможно чего-то добиться. К примеру, учеба: она всегда тянется скучно и долго, за несколько лет успеваешь возненавидеть наставников, лекции, учебные пособия, да и вообще, сами знания, медленно оседающие в голове. А всего-то и надо, что набраться терпения и дождаться момента, когда поймешь: не зря учился. Поэтому многие и не дотягивают до окончания обучения. Устают ждать. Конечно, некоторых вещей можно ждать бесконечно… Но на то нам и дан ум, чтобы отделять возможное от невозможного и тратить силы преимущественно на достижение реальных целей.
Почему Ливин сбежала? Матушка права: между нами не звучало клятв и обещаний. Ни я, ни девушка не вправе обвинять друг друга. Впрочем, она и не обвиняла. Просто ушла. Ушла, не удосужившись сказать мне на прощание ни одного… А что она могла бы сказать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41