Кто чарку-то мне поднесет?!
— Все выпили, батька! — виновато сказал один из стрельцов. — Да у нас сколько хочешь вина. Ты не бойся, иди с нами в город.
— Ай, страшусь! А вдруг воевода ваш осерчает! — воскликнул Разин. — Эй, Боба! Эй, Тимофеев, Ерик, Шпынь! Кто еще с нами? Айда в Царицын, в кабак!
— Бесстрашный ты, батька! А вдруг воевода измену какую затеет! Тебе в малых людях в город ходить не стать! — зашумели вокруг казаки.
— Гей, черная борода! Беги к вашему воеводе, скажи: Степан Разин в кабак пришел пить, а ему-де велел сидеть дома, — обратился Разин к одному из царицынских стрельцов. — Айда, братове! — позвал он казаков и весело впереди всех зашагал к воротам.
Гурьба казаков и царицынцев пошла за ним в город.
Толпа царицынских горожан в тот же час набежала в кабак, куда вошел Разин с товарищами. Со всех сторон раздавались здравицы атаману, веселые выкрики. Не смея расспрашивать ни о чем самого атамана, царицынцы обращались к его казакам:
— Пошто вы стоите у стен, город в осаде держите, а к нам не идете? Замка на воротах ведь нет!
— Мы силой к вам не хотим. Может, не любо вам казаков принимать! — ответил Степан, усмехнувшись так, что никто не понял — смеется он или говорит от сердца.
— Да что ты, батька, мы рады всегда! Коли надобен город, иди!
— Слышно, ждет воевода с верхов и с низовьев подмогу. Тебе бы в городе было крепче сидеть от бояр!
— Отколь же вперед ждут подмогу? — спросил Разин. — А ну-ка, бегите кто к воеводе, зовите: мол, Стенька велит приходить к нему наскоре, без проволочки!
— Пошла потеха! — воскликнул один из посадских, бывший в прошлом году при том, как Степан трепал за бороду их прежнего воеводу, Унковского.
Несколько казаков, а с ними и посадские и стрельцы задорно поднялись из-за столов и пошли к воеводе.
— А может, тебе атаман, лучше в город нейти, так стрельцов ждать. А то, смотри, сколь, придут — не попасться б в стенах, как мышь в мышеловку! — простодушно советовали горожане.
К кабаку подскакали казацкие кони. Наумов с двумя казаками взошел на крыльцо.
— Степан Тимофеич, там из степей наехал татарский мурза. Сказывает, он-де племянник того, что камчами забили. Хочет полон выкупать.
— Мне недосуг, Наумыч. Вишь, добрые люди сошлись толковать. Богат мурза?
— Весь в шелках. С ним двести жигитов, и тоже в шелках все. А ко-они — цены нет!.. — сказал казак, сопровождавший Наумова.
— Ишь, дьявол! Люблю коней… А в дар мне коней привел? — спросил с простодушной алчностью Разин.
— Двух серых привел, — сообщил Наумов.
— Люблю серых! — признался Разин. — Слышь, Наумыч, ты с нами сядь да чарку испей. Винцо хорошо! — похвалил он. — Так вот что: ты к Усу его отведи, да с Усом с ним и рядитесь. Скажи Василию: за каждого татарина брал бы по два коня аль по десять овечек. Черт с ними — куда нам ясырь за собою таскать!.. А выкуп возьмем — мы все войско посадим в седла!..
— Ты бы сам торговался, батька! — сказал Наумов.
— А что — caw да сам! На что же у меня есаулы! Иди, иди. Тут сейчас воеводу ко мне приведут, он нужные речи скажет.
— Твое здоровье! — воскликнул Наумов и брякнул пустою кружкой о стол.
— Пей здравье царицынских горожан. Они с нами в дружбе, — сказал Разин. — А то сидел бы тут с нами, не сдохнет мурза, подождет!
— Не ладно так, батька. Ты войско кинул, я кину, — несмело сказал Наумов; он был ревнив к войску и не любил отлучаться.
— Ну ладно, езжай, — согласился Разин.
Наумов вышел из кабака и помчался по улице.
— Удал атаман! — похвалил его вслед Степан.
Царицынцы продолжали беседу.
— Степан Тимофеич а сказывают, астраханские стрельцы с воеводой на нас Волгой идут. Ты неужто оставишь нас? Коль в город влезут стрельцы, нам добра не жди! — говорили царицынцы.
— Да уж что говорить. Натешится воевода над вами за сбитый замок!..
— Не допусти, атаман! — попросил один из посадских. — Нам худо станет, а и тебя зажмут. Ты в стены их пустишь, тогда и тебе беда!.. Царицын ведь крепость могуча!..
— А с вами, царицынски, вижу, совет мне держать об ратных делах! — с дружелюбной улыбкой сказал Разин. — Вижу, что вы ко мне с прямым сердцем… Пью ваше здравие, добрые люди! — воскликнул Степан, подняв чарку.
— Степан Тимофеич! Батька! Как воеводе сказали, что ты к нам в гости пожаловал, он подхватился да в башню! — возвратясь в кабак, сообщили посланные. — Да ныне к нему все близкие прибрались и заперлись там. Мы сказали, что ты его кличешь. Он дурно нас избранил. А московски стрельцы с ним сидят, из пищалей стрелить нас грозятся!
Разин захохотал.
— Сам себя воевода запер, а вам что плакать! Ну и пес с ним, пускай сидит! — сказал он. — По мне, теперь ваша забота — из башни его не пускать… — Степан Тимофеевич поднялся из-за стола. — Спасибо на угощении вам, добрые люди!
Казаки встали и всей гурьбой пошли за своим атаманом.
— Приходите и вы к нам в гости, — звали они царицынских горожан…
Среди дымящихся углей догоревших береговых костров, присыпанных конским навозом для дыма от комаров, Разин прошел в свой шатер, лег на ковре.
Из-за бугра, из степи, раздавалось блеянье тысяч овец, крики верблюдов, ослов, конское ржанье. Это конница, ездившая со Степаном в набег на татар, возвратилась с добычей и толпами пленников и раскинулась по долине ручья.
С другой стороны, от берега, слышался гул казачьего табора, выкрики, песни. Все это доносилось сюда, на вершину бугра, лишь нестройным шумом.
С темного неба уже засверкали звезды. Дневная жара опала, подул ветерок через распахнутый полог шатра. В темноте запищали голосистые долгоносые кровопийцы — волжские комарищи.
— А, чтоб тебя! — выбранился Степан, хлопнув себя по шее.
Но комар успел улететь и опять запищал над ухом.
«Вот тебе и войско, Степан Тимофеич! — сказал себе Разин. — Вот ты и войсковой атаман! Не так много с Дону пошло казаков: уходить от домов страшились. А возьму понизовые города, кликну клич — хо-хо, сколько их понаскочет!.. Вот и держава казацкая народилась!.. Покойник Иван Тимофеич-то был бы рад… Ясырь татарский сменяю — все войско свое по коням усажу. Тысяч в сорок конных как гряну на Русь!.. Растеряют портки бояре!.. От Астрахани до самого Запорожья засек наставлю, а там и Азов и Кубань покорю. Стану морем владать…»
Разин припомнил беседу с князем Семеном Львовым.
«Вот, князь Семен, какие дела-делишки! Тогда приходи ко мне. Пошлю тебя воевать трухменцев, струги снаряжу, и пушки медные дам, и жалованье положу уж как следует быть!..»
По каменистому склону бугра затопало несколько пар копыт. Разин открыл глаза и прислушался. На фоне звездного неба он угадал знакомые очертания Наумова.
— Тимофеич, иди-ка ты сам с Васильем толкуй. Не казак он, дьявол! Хочет татарский полон отпустить без выкупа.
— Как так?
— Иди к нему сам, говори. Употел я с ним спорить.
— А где, где мурза? Ты зови-ка мурзу ко мне. Я и сам поторгуюсь.
— Мурза ускакал: Василия испугался. Васька его повесить хотел.
— За что? — удивился Разин. — Садись-ка да толком все расскажи.
— Да что рассказать, Тимофеич, нечистый знает! Мурза ведь с добром приходил. Подарков навез — коней дорогих, черных лисиц, горностаев, ковров… А Васька как взъелся!..
— За что? — настойчиво перебил Разин.
— А черт его ведает, батька, за что! Ты бы сам татарина принял, и было б добро…
Разин вскочил, быстрым шагом, широко размахивая руками, сбежал с пригорка к челнам, прыгнул в лодку, легко оттолкнулся и один, без гребцов, домчал до струга Василия. Василий лежал на овчине на палубке под холщовым шатром.
— Чего у тебя, Лавреич, с мурзой? — спросил Разин, не показывая волнения и присаживаясь возле Василия на овчину.
— Ну и собака был, чистый пес! Гляди, натащил даров! — Ус указал на гору ногайских подарков, брошенных тут же на палубке струга.
— А что ты с ним не поладил?
— Да ведаешь ты, с чем он заявился, нечистая сила! Я, бает, рад, что вы дядю мово побили. У меня, мол, еще один дядя есть, тоже богатый мурза. Вы бы того мурзу тоже побили да взяли в полон. А я всех тех татар у вас откуплю!
— Ну?! Всех?! — обрадованно воскликнул Степан. — А ты ему что же?
— А я говорю: «Июда ты, сукин сын! Как же дядю сгубить ты хочешь!» А он мне: «Я тогда самый большой мурза буду». Тут я ему в рожу плюнул.
— А выкуп какой он сулил? Ты сказал ему — по два коня за бриту башку?
— А ты, Степан Тимофеич, спрошал у татар, хотят ли они под того мурзу? Ведь видать — чистый зверь, — возразил Ус.
— Вот блажной! — вспыхнул Разин. — Да кто же ясыря спрошает! Ясырь — он и есть ясырь, полоняник! Кому хочу, тому продаю!..
— А ты знаешь, Степан Тимофеич, сколь есть на свете татар? — спросил Ус, приподнявшись на локоть.
— Не считал. А на что мне их честь?
— А на то: вели им своих мурз побить и богатство мурзовское поделить. Их, ведаешь, сколько пойдет за тобой?!
Разин нетерпеливо сдвинул свою шапку на самые брови, вскочил с места.
— А ты что ж, татарскую рать собираешь?! Мамай сыскался! — с раздраженной усмешкой воскликнул Разин и вдруг вскипел: — Ты чего своеволишь?! Что я с тобой дружбу завел, так уж ты мне на шею?! Я к тебе тезку прислал, указал сторговаться с мурзой. А ты мне чего творишь?! На кой черт мне шесть тысяч татар кормить? Шутка?! Я тебе место найду на суку. Ишь, язвенный домовой! Знать, язва твоя до башки добралась и последний умишко проела… Иди со стругов к чертям, куды знаешь!..
— Я к тебе не звался. Ты сам пришел меня кликать. Чего разбоярился?! — в обиде и гневе выкрикнул Ус.
— Что ж я, кликал тебя над собой атаманить, что ли? — распалился Степан. — Казаки там головы положили в степи за ясырь, а ты его даром на волю?! Ты прежде их сам полони, потом свобождай!.. Ты знаешь, за них сколько выкупа дал бы мурза? Шесть тысяч полону. За каждого по два коня, а не то хотя по коню, а ежели на овец, то по десять овечек. На самый худой конец — три тысячи ногайских коней да тридцать тысяч овечек… Ты сам-то со всем мужичьем твоим половины того не стоишь!..
— Ты много стоишь! — отозвался возмущенный Ус. — Крамарь ты, мохрятник Крамарь , или мохрятник — лавочник, торгующий мелочным товаром.
! Я тебе ранее молвил, что ты не за правду, а за корысть! Тебе бы коней нашарпать, добришка!.. Иди! И струги твои мне не нужны! — Ус поднялся на четвереньки, схватился за мачту, с усилием встал на ноги. — Сережа! Эй, мать! Эй, Петенька! — позвал он ближних.
Не смевшие до этого приближаться люди Василия зашевелились на струге.
— Что, Васенька? — первой отозвалась стряпуха.
— Спускайте челнок. Да сотников звать и взбудить всю ватагу. Уходим отсель!.. — сказал своим ближним Василий.
— И уходи, уходи! Уж назад не покличу! Мыслишь, кланяться стану! — воскликнул Разин. — Иди к чертям!
— И пойду! Врозь дороги — так врозь! Ты в Астрахань хочешь, а наша дорога: Саратов, Самара, Нижний, Воронеж, Тамбов, Москва!..
— Ишь, куды залетел! И в Москву! — усмехнулся Разин.
— Вот туды! — уверенно сказал Ус. — Я тряхну бояр — побегут к кумовьям в Литву!.. Я мыслил, ты вправду орел, поверил… А ты ворона, тебе цыплят воровать по задворкам!.. Давайте челна! — крикнул Ус, обращаясь к своим.
На струге все ожило. Не смея лезть в спор атаманов, люди стали спускать челн.
— Тише, батюшка, тише, давай поведу, — уговаривал кто-то Василия, шагавшего на корму струга и на миг позабывшего о своей болезни.
— А ты, Степан Тимофеич, припомнишь, — задержавшись, сказал Василий. — Ты припомнишь. Я знаю татар. В Касимове был: землю пашут, как мы, бояр и дворян не любят. Пристали бы к нам — казаками были б!
— Какие казаки татары?! Дурак! — откликнулся Разин.
— В бою горячи, отважны, на конях сидят, сабли держат — чем не казаки!.. А ты их обидишь — бояре их призовут к себе, на тебя поднимут… Прощай.
— Ладно, ладно, иди! — отмахнулся с досадой Разин.
В этот миг в борт струга с разгона ткнулся носом челнок.
— Степан Тимофеич! Батька! Где ты? — тревожно окликнул Степана Наумов.
— Чего там, тезка? — отозвался Разин.
— Дозорные с Ахтубы прискакали. Московских стрельцов караван на Денежном острове стал ночлегом! — крикнул Наумов.
— Чего же вы, черти, глядели?! — взревел в гневе Разин. — Башки посеку к чертям! Где лазутчики были?! Вот о чем бы, Василий, ты лучше подумал! — обратился он к Усу, который стоял на корме, ожидая челн. — Об татарах чем думать, ты лучше лазутчиков слал бы! Сколь народу теперь погубишь!.. Э-эх, язвенный черт!..
— Я дозоры вчера посылал. Должно, их стрельцы похватали, — почти беззвучно сказал Василий. — Постой, как же так?!
Он был озадачен. Опытный атаман, он всегда заботился о дозорах и в этот раз выслал с десяток челнов под видом рыбацких. Они должны были его известить обо всем вовремя. И вдруг…
— Теперь нам, батька, беда! Сымать осаду да в степь уходить! Я всем указал сбираться, — сказал Наумов.
— Вот я тебе дам сбираться! — шепотом выдохнул Ус. Он шагнул на Наумова и, как здоровый, встряхнул его за плечи. — За экие сборы камень на шею тебе — да в воду. Собака!
Он оттолкнул Наумова, и голос его вдруг стал тверд, повелителен. Он позабыл, что с ним рядом Разин.
— Ты вот что: костры потушить, чтоб искры не было! По берегам и по Волге послать на конях и на лодках дозоры. Если стрельцы лазутчиков вышлют, тотчас без шума хватать. В мешок — да сюда… Так, что ли, Степан Тимофеич? — спросил он, внезапно опомнившись.
Разин понял его порыв: перед лицом опасности, в решительную минуту Ус позабыл об их ссоре, о личной обиде. Враг приближался, и он думал только о том, как его победить, как сберечь свое войско от гибели…
— Слушай Василья, Наумыч. Срамишь ты меня перед ним… Всем быть к бою готовыми — конным и пешим. А кто из стана уйдет — с твоей башки спрос!.. Да Бобу ко мне и всех есаулов живее! И сам поскорей сюда ворочайся!.. Наумов пропал во мраке.
Весть о внезапном приближении казанского стрелецкого каравана в один миг облетела весь разинский стан. На темном берегу поднялся гомон множества голосов, крики, рев, ржанье. В ночной суматохе казалось, что враг уже рядом, что вот он обрушится пушечным боем на головы этой растерянной многотысячной толпы.
Голова Иван Сидорович Лопатин вел свой стрелецкий приказ вниз по Волге. Московские стрельцы при возвращении с низов прошлой осенью получили указ не ходить в Москву, а зимовать в Казани. После зимовки царь указал голове возвратиться наскоро на Волгу, в Царицын, для обороны волжского понизовья от воровских казаков и для бережения купеческих караванов.
Стрелецкий караван в двадцать пять стругов шел, грозно выставив пушки, высылая вперед конные дозоры по берегам, а в лодках — стрельцов, одетых в рыбацкое платье. Они ловили всех встречных, кого могли заподозрить, как подсыльщика воровских казаков, тащили на струг к Лопатину, и голова сам чинил им допрос под плетьми и под беспощадными пытками огнем и железом.
Схваченные у Камышина рыбаки передали ходивший в городе слух, что речкой Камышинкой с Иловли прошли многие люди и повернули на Волгу. Камышинцы говорили, что это ватага Васьки Уса, другие уверяли, что это казак Алешка Протакин, третьи видели сами, что проехал полк запорожских Черкасов, а кто-то считал, что прошло войско Стеньки. Точно никто из рыбаков, несмотря на мученья, ничего рассказать не мог, потому что-де все испугались и после того не ходили больше в низовья.
От Камышина началось повсечасное ожидание боя. Каждый бугор мог оказаться грозящим пушками и пищалями.
Голова не страшился боя с разбойной ватагой. Он опасался только того, что она разбежится прежде его нападения. Его стрельцы были надежные ратные люди. Они служили по многу лет, бывали не раз на войне, умели сражаться спокойно, уверенно и смело. У них в руках были новые легкие мушкеты и довольно зарядов. Пушки были недавно отлитые, свежие, верно пристрелянные. Порох сухой, ядер и пушечной дроби достаточно. Если разведать вовремя, где стоит враг и каковы его силы, Лопатин был бы готов подраться и с пятикратною силой врагов, — так он верил стрельцам своих приказов, десятникам и уж, конечно, сотникам и пятидесятникам.
В прошлом году, когда Стенька вернулся с моря и весь астраханский сброд глядел на него, как на чудо, бывший в то время в Астрахани стрелецкий приказ Лопатина оставался от всего в стороне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Все выпили, батька! — виновато сказал один из стрельцов. — Да у нас сколько хочешь вина. Ты не бойся, иди с нами в город.
— Ай, страшусь! А вдруг воевода ваш осерчает! — воскликнул Разин. — Эй, Боба! Эй, Тимофеев, Ерик, Шпынь! Кто еще с нами? Айда в Царицын, в кабак!
— Бесстрашный ты, батька! А вдруг воевода измену какую затеет! Тебе в малых людях в город ходить не стать! — зашумели вокруг казаки.
— Гей, черная борода! Беги к вашему воеводе, скажи: Степан Разин в кабак пришел пить, а ему-де велел сидеть дома, — обратился Разин к одному из царицынских стрельцов. — Айда, братове! — позвал он казаков и весело впереди всех зашагал к воротам.
Гурьба казаков и царицынцев пошла за ним в город.
Толпа царицынских горожан в тот же час набежала в кабак, куда вошел Разин с товарищами. Со всех сторон раздавались здравицы атаману, веселые выкрики. Не смея расспрашивать ни о чем самого атамана, царицынцы обращались к его казакам:
— Пошто вы стоите у стен, город в осаде держите, а к нам не идете? Замка на воротах ведь нет!
— Мы силой к вам не хотим. Может, не любо вам казаков принимать! — ответил Степан, усмехнувшись так, что никто не понял — смеется он или говорит от сердца.
— Да что ты, батька, мы рады всегда! Коли надобен город, иди!
— Слышно, ждет воевода с верхов и с низовьев подмогу. Тебе бы в городе было крепче сидеть от бояр!
— Отколь же вперед ждут подмогу? — спросил Разин. — А ну-ка, бегите кто к воеводе, зовите: мол, Стенька велит приходить к нему наскоре, без проволочки!
— Пошла потеха! — воскликнул один из посадских, бывший в прошлом году при том, как Степан трепал за бороду их прежнего воеводу, Унковского.
Несколько казаков, а с ними и посадские и стрельцы задорно поднялись из-за столов и пошли к воеводе.
— А может, тебе атаман, лучше в город нейти, так стрельцов ждать. А то, смотри, сколь, придут — не попасться б в стенах, как мышь в мышеловку! — простодушно советовали горожане.
К кабаку подскакали казацкие кони. Наумов с двумя казаками взошел на крыльцо.
— Степан Тимофеич, там из степей наехал татарский мурза. Сказывает, он-де племянник того, что камчами забили. Хочет полон выкупать.
— Мне недосуг, Наумыч. Вишь, добрые люди сошлись толковать. Богат мурза?
— Весь в шелках. С ним двести жигитов, и тоже в шелках все. А ко-они — цены нет!.. — сказал казак, сопровождавший Наумова.
— Ишь, дьявол! Люблю коней… А в дар мне коней привел? — спросил с простодушной алчностью Разин.
— Двух серых привел, — сообщил Наумов.
— Люблю серых! — признался Разин. — Слышь, Наумыч, ты с нами сядь да чарку испей. Винцо хорошо! — похвалил он. — Так вот что: ты к Усу его отведи, да с Усом с ним и рядитесь. Скажи Василию: за каждого татарина брал бы по два коня аль по десять овечек. Черт с ними — куда нам ясырь за собою таскать!.. А выкуп возьмем — мы все войско посадим в седла!..
— Ты бы сам торговался, батька! — сказал Наумов.
— А что — caw да сам! На что же у меня есаулы! Иди, иди. Тут сейчас воеводу ко мне приведут, он нужные речи скажет.
— Твое здоровье! — воскликнул Наумов и брякнул пустою кружкой о стол.
— Пей здравье царицынских горожан. Они с нами в дружбе, — сказал Разин. — А то сидел бы тут с нами, не сдохнет мурза, подождет!
— Не ладно так, батька. Ты войско кинул, я кину, — несмело сказал Наумов; он был ревнив к войску и не любил отлучаться.
— Ну ладно, езжай, — согласился Разин.
Наумов вышел из кабака и помчался по улице.
— Удал атаман! — похвалил его вслед Степан.
Царицынцы продолжали беседу.
— Степан Тимофеич а сказывают, астраханские стрельцы с воеводой на нас Волгой идут. Ты неужто оставишь нас? Коль в город влезут стрельцы, нам добра не жди! — говорили царицынцы.
— Да уж что говорить. Натешится воевода над вами за сбитый замок!..
— Не допусти, атаман! — попросил один из посадских. — Нам худо станет, а и тебя зажмут. Ты в стены их пустишь, тогда и тебе беда!.. Царицын ведь крепость могуча!..
— А с вами, царицынски, вижу, совет мне держать об ратных делах! — с дружелюбной улыбкой сказал Разин. — Вижу, что вы ко мне с прямым сердцем… Пью ваше здравие, добрые люди! — воскликнул Степан, подняв чарку.
— Степан Тимофеич! Батька! Как воеводе сказали, что ты к нам в гости пожаловал, он подхватился да в башню! — возвратясь в кабак, сообщили посланные. — Да ныне к нему все близкие прибрались и заперлись там. Мы сказали, что ты его кличешь. Он дурно нас избранил. А московски стрельцы с ним сидят, из пищалей стрелить нас грозятся!
Разин захохотал.
— Сам себя воевода запер, а вам что плакать! Ну и пес с ним, пускай сидит! — сказал он. — По мне, теперь ваша забота — из башни его не пускать… — Степан Тимофеевич поднялся из-за стола. — Спасибо на угощении вам, добрые люди!
Казаки встали и всей гурьбой пошли за своим атаманом.
— Приходите и вы к нам в гости, — звали они царицынских горожан…
Среди дымящихся углей догоревших береговых костров, присыпанных конским навозом для дыма от комаров, Разин прошел в свой шатер, лег на ковре.
Из-за бугра, из степи, раздавалось блеянье тысяч овец, крики верблюдов, ослов, конское ржанье. Это конница, ездившая со Степаном в набег на татар, возвратилась с добычей и толпами пленников и раскинулась по долине ручья.
С другой стороны, от берега, слышался гул казачьего табора, выкрики, песни. Все это доносилось сюда, на вершину бугра, лишь нестройным шумом.
С темного неба уже засверкали звезды. Дневная жара опала, подул ветерок через распахнутый полог шатра. В темноте запищали голосистые долгоносые кровопийцы — волжские комарищи.
— А, чтоб тебя! — выбранился Степан, хлопнув себя по шее.
Но комар успел улететь и опять запищал над ухом.
«Вот тебе и войско, Степан Тимофеич! — сказал себе Разин. — Вот ты и войсковой атаман! Не так много с Дону пошло казаков: уходить от домов страшились. А возьму понизовые города, кликну клич — хо-хо, сколько их понаскочет!.. Вот и держава казацкая народилась!.. Покойник Иван Тимофеич-то был бы рад… Ясырь татарский сменяю — все войско свое по коням усажу. Тысяч в сорок конных как гряну на Русь!.. Растеряют портки бояре!.. От Астрахани до самого Запорожья засек наставлю, а там и Азов и Кубань покорю. Стану морем владать…»
Разин припомнил беседу с князем Семеном Львовым.
«Вот, князь Семен, какие дела-делишки! Тогда приходи ко мне. Пошлю тебя воевать трухменцев, струги снаряжу, и пушки медные дам, и жалованье положу уж как следует быть!..»
По каменистому склону бугра затопало несколько пар копыт. Разин открыл глаза и прислушался. На фоне звездного неба он угадал знакомые очертания Наумова.
— Тимофеич, иди-ка ты сам с Васильем толкуй. Не казак он, дьявол! Хочет татарский полон отпустить без выкупа.
— Как так?
— Иди к нему сам, говори. Употел я с ним спорить.
— А где, где мурза? Ты зови-ка мурзу ко мне. Я и сам поторгуюсь.
— Мурза ускакал: Василия испугался. Васька его повесить хотел.
— За что? — удивился Разин. — Садись-ка да толком все расскажи.
— Да что рассказать, Тимофеич, нечистый знает! Мурза ведь с добром приходил. Подарков навез — коней дорогих, черных лисиц, горностаев, ковров… А Васька как взъелся!..
— За что? — настойчиво перебил Разин.
— А черт его ведает, батька, за что! Ты бы сам татарина принял, и было б добро…
Разин вскочил, быстрым шагом, широко размахивая руками, сбежал с пригорка к челнам, прыгнул в лодку, легко оттолкнулся и один, без гребцов, домчал до струга Василия. Василий лежал на овчине на палубке под холщовым шатром.
— Чего у тебя, Лавреич, с мурзой? — спросил Разин, не показывая волнения и присаживаясь возле Василия на овчину.
— Ну и собака был, чистый пес! Гляди, натащил даров! — Ус указал на гору ногайских подарков, брошенных тут же на палубке струга.
— А что ты с ним не поладил?
— Да ведаешь ты, с чем он заявился, нечистая сила! Я, бает, рад, что вы дядю мово побили. У меня, мол, еще один дядя есть, тоже богатый мурза. Вы бы того мурзу тоже побили да взяли в полон. А я всех тех татар у вас откуплю!
— Ну?! Всех?! — обрадованно воскликнул Степан. — А ты ему что же?
— А я говорю: «Июда ты, сукин сын! Как же дядю сгубить ты хочешь!» А он мне: «Я тогда самый большой мурза буду». Тут я ему в рожу плюнул.
— А выкуп какой он сулил? Ты сказал ему — по два коня за бриту башку?
— А ты, Степан Тимофеич, спрошал у татар, хотят ли они под того мурзу? Ведь видать — чистый зверь, — возразил Ус.
— Вот блажной! — вспыхнул Разин. — Да кто же ясыря спрошает! Ясырь — он и есть ясырь, полоняник! Кому хочу, тому продаю!..
— А ты знаешь, Степан Тимофеич, сколь есть на свете татар? — спросил Ус, приподнявшись на локоть.
— Не считал. А на что мне их честь?
— А на то: вели им своих мурз побить и богатство мурзовское поделить. Их, ведаешь, сколько пойдет за тобой?!
Разин нетерпеливо сдвинул свою шапку на самые брови, вскочил с места.
— А ты что ж, татарскую рать собираешь?! Мамай сыскался! — с раздраженной усмешкой воскликнул Разин и вдруг вскипел: — Ты чего своеволишь?! Что я с тобой дружбу завел, так уж ты мне на шею?! Я к тебе тезку прислал, указал сторговаться с мурзой. А ты мне чего творишь?! На кой черт мне шесть тысяч татар кормить? Шутка?! Я тебе место найду на суку. Ишь, язвенный домовой! Знать, язва твоя до башки добралась и последний умишко проела… Иди со стругов к чертям, куды знаешь!..
— Я к тебе не звался. Ты сам пришел меня кликать. Чего разбоярился?! — в обиде и гневе выкрикнул Ус.
— Что ж я, кликал тебя над собой атаманить, что ли? — распалился Степан. — Казаки там головы положили в степи за ясырь, а ты его даром на волю?! Ты прежде их сам полони, потом свобождай!.. Ты знаешь, за них сколько выкупа дал бы мурза? Шесть тысяч полону. За каждого по два коня, а не то хотя по коню, а ежели на овец, то по десять овечек. На самый худой конец — три тысячи ногайских коней да тридцать тысяч овечек… Ты сам-то со всем мужичьем твоим половины того не стоишь!..
— Ты много стоишь! — отозвался возмущенный Ус. — Крамарь ты, мохрятник Крамарь , или мохрятник — лавочник, торгующий мелочным товаром.
! Я тебе ранее молвил, что ты не за правду, а за корысть! Тебе бы коней нашарпать, добришка!.. Иди! И струги твои мне не нужны! — Ус поднялся на четвереньки, схватился за мачту, с усилием встал на ноги. — Сережа! Эй, мать! Эй, Петенька! — позвал он ближних.
Не смевшие до этого приближаться люди Василия зашевелились на струге.
— Что, Васенька? — первой отозвалась стряпуха.
— Спускайте челнок. Да сотников звать и взбудить всю ватагу. Уходим отсель!.. — сказал своим ближним Василий.
— И уходи, уходи! Уж назад не покличу! Мыслишь, кланяться стану! — воскликнул Разин. — Иди к чертям!
— И пойду! Врозь дороги — так врозь! Ты в Астрахань хочешь, а наша дорога: Саратов, Самара, Нижний, Воронеж, Тамбов, Москва!..
— Ишь, куды залетел! И в Москву! — усмехнулся Разин.
— Вот туды! — уверенно сказал Ус. — Я тряхну бояр — побегут к кумовьям в Литву!.. Я мыслил, ты вправду орел, поверил… А ты ворона, тебе цыплят воровать по задворкам!.. Давайте челна! — крикнул Ус, обращаясь к своим.
На струге все ожило. Не смея лезть в спор атаманов, люди стали спускать челн.
— Тише, батюшка, тише, давай поведу, — уговаривал кто-то Василия, шагавшего на корму струга и на миг позабывшего о своей болезни.
— А ты, Степан Тимофеич, припомнишь, — задержавшись, сказал Василий. — Ты припомнишь. Я знаю татар. В Касимове был: землю пашут, как мы, бояр и дворян не любят. Пристали бы к нам — казаками были б!
— Какие казаки татары?! Дурак! — откликнулся Разин.
— В бою горячи, отважны, на конях сидят, сабли держат — чем не казаки!.. А ты их обидишь — бояре их призовут к себе, на тебя поднимут… Прощай.
— Ладно, ладно, иди! — отмахнулся с досадой Разин.
В этот миг в борт струга с разгона ткнулся носом челнок.
— Степан Тимофеич! Батька! Где ты? — тревожно окликнул Степана Наумов.
— Чего там, тезка? — отозвался Разин.
— Дозорные с Ахтубы прискакали. Московских стрельцов караван на Денежном острове стал ночлегом! — крикнул Наумов.
— Чего же вы, черти, глядели?! — взревел в гневе Разин. — Башки посеку к чертям! Где лазутчики были?! Вот о чем бы, Василий, ты лучше подумал! — обратился он к Усу, который стоял на корме, ожидая челн. — Об татарах чем думать, ты лучше лазутчиков слал бы! Сколь народу теперь погубишь!.. Э-эх, язвенный черт!..
— Я дозоры вчера посылал. Должно, их стрельцы похватали, — почти беззвучно сказал Василий. — Постой, как же так?!
Он был озадачен. Опытный атаман, он всегда заботился о дозорах и в этот раз выслал с десяток челнов под видом рыбацких. Они должны были его известить обо всем вовремя. И вдруг…
— Теперь нам, батька, беда! Сымать осаду да в степь уходить! Я всем указал сбираться, — сказал Наумов.
— Вот я тебе дам сбираться! — шепотом выдохнул Ус. Он шагнул на Наумова и, как здоровый, встряхнул его за плечи. — За экие сборы камень на шею тебе — да в воду. Собака!
Он оттолкнул Наумова, и голос его вдруг стал тверд, повелителен. Он позабыл, что с ним рядом Разин.
— Ты вот что: костры потушить, чтоб искры не было! По берегам и по Волге послать на конях и на лодках дозоры. Если стрельцы лазутчиков вышлют, тотчас без шума хватать. В мешок — да сюда… Так, что ли, Степан Тимофеич? — спросил он, внезапно опомнившись.
Разин понял его порыв: перед лицом опасности, в решительную минуту Ус позабыл об их ссоре, о личной обиде. Враг приближался, и он думал только о том, как его победить, как сберечь свое войско от гибели…
— Слушай Василья, Наумыч. Срамишь ты меня перед ним… Всем быть к бою готовыми — конным и пешим. А кто из стана уйдет — с твоей башки спрос!.. Да Бобу ко мне и всех есаулов живее! И сам поскорей сюда ворочайся!.. Наумов пропал во мраке.
Весть о внезапном приближении казанского стрелецкого каравана в один миг облетела весь разинский стан. На темном берегу поднялся гомон множества голосов, крики, рев, ржанье. В ночной суматохе казалось, что враг уже рядом, что вот он обрушится пушечным боем на головы этой растерянной многотысячной толпы.
Голова Иван Сидорович Лопатин вел свой стрелецкий приказ вниз по Волге. Московские стрельцы при возвращении с низов прошлой осенью получили указ не ходить в Москву, а зимовать в Казани. После зимовки царь указал голове возвратиться наскоро на Волгу, в Царицын, для обороны волжского понизовья от воровских казаков и для бережения купеческих караванов.
Стрелецкий караван в двадцать пять стругов шел, грозно выставив пушки, высылая вперед конные дозоры по берегам, а в лодках — стрельцов, одетых в рыбацкое платье. Они ловили всех встречных, кого могли заподозрить, как подсыльщика воровских казаков, тащили на струг к Лопатину, и голова сам чинил им допрос под плетьми и под беспощадными пытками огнем и железом.
Схваченные у Камышина рыбаки передали ходивший в городе слух, что речкой Камышинкой с Иловли прошли многие люди и повернули на Волгу. Камышинцы говорили, что это ватага Васьки Уса, другие уверяли, что это казак Алешка Протакин, третьи видели сами, что проехал полк запорожских Черкасов, а кто-то считал, что прошло войско Стеньки. Точно никто из рыбаков, несмотря на мученья, ничего рассказать не мог, потому что-де все испугались и после того не ходили больше в низовья.
От Камышина началось повсечасное ожидание боя. Каждый бугор мог оказаться грозящим пушками и пищалями.
Голова не страшился боя с разбойной ватагой. Он опасался только того, что она разбежится прежде его нападения. Его стрельцы были надежные ратные люди. Они служили по многу лет, бывали не раз на войне, умели сражаться спокойно, уверенно и смело. У них в руках были новые легкие мушкеты и довольно зарядов. Пушки были недавно отлитые, свежие, верно пристрелянные. Порох сухой, ядер и пушечной дроби достаточно. Если разведать вовремя, где стоит враг и каковы его силы, Лопатин был бы готов подраться и с пятикратною силой врагов, — так он верил стрельцам своих приказов, десятникам и уж, конечно, сотникам и пятидесятникам.
В прошлом году, когда Стенька вернулся с моря и весь астраханский сброд глядел на него, как на чудо, бывший в то время в Астрахани стрелецкий приказ Лопатина оставался от всего в стороне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55