Увидев Долгорукого впереди подходившей рати, Петр Семеныч был от души обрадован, что ему придется служить со своим старым другом.
— Вот рад-то я видеть тебя, князь Юрий! — воскликнул Урусов. Он рванулся с объятиями к Долгорукому, но боярин, холодно отстранившись, лишь повитался с ним за руку и вскочил на своего гнедого жеребца.
Думный дворянин Федор Леонтьев и окольничий Константин Щербатов, ехавшие с боярином, тоже не проявили слишком большой горячности при встрече с Урусовым. Петр Семеныч был озадачен и даже смятен душою. С чего бы старый приятель и друг Долгорукий с ним обошелся так холодно?!
Перед собором, как водится, остановились отслужить молебен. Толпа дворян и воевод раздалась в обе стороны, пропуская высокого и надменного боярина, сухощавого, чернобородого, с сильною проседью, ни на кого не глядящего выпученными ястребиными глазами. За ним шел Урусов. Во время молебна они стояли бок о бок, но Долгорукий так усердно молился, что Урусов ему не решился задать никаких вопросов… Потом, прикладываясь ко кресту, Долгорукий спросил протопопа, где стать на постой… Урусов опешил: что-то боярин вздумал спрашивать протопопа?! Урусов уже решил поселить воеводу вместе с собой. Но вдруг протопоп предложил боярину место в своем доме, и Долгорукий тот час же согласился.
— Да, Юрий Олексич, покои тебе уж готовят! — воскликнул обиженный Урусов.
— Тебе бы, князь, ведомо было, что государь от воеводства тебя отставил и указал тебе ехать, не мешкав, в Москву, а город и войско ты на меня покинешь, — отрезал боярин. Он быстро пошел к своему коню и отъехал…
Воеводы соседних уездов, бежавшие от мятежников в Арзамас и жившие тут в безделье, потянулись толпою вослед за боярином.
Петр Семенович, смятенный, приехал к себе, в дом арзамасского купца Раздорина. Сам купец выехал, предоставив жилище воеводе, и вот уж недели две жил по соседству, у своего брата. Дом был удобный, устроенный, и Урусов, выезжая навстречу войску, указал освободить половину для нового воеводы. Теперь слуги таскали вещи Урусова в одну половину, очищая вторую для Долгорукого…
— Все назад, по места-ам! По местам, говорю! Эк, базар натворили какой! — закричал, входя в дом, Урусов.
Слуги кинулись все расставлять по старым местам.
— После поставите. Все пошли вон! — закричал воевода. — Вон!
Оторопелые слуги вмиг разбежались.
— Раздеваться! — крикнул Урусов.
С помощью холопа, такого же старика, как он сам, воевода скинул торжественный наряд и остался одетым по-домашнему. Он походил из угла в угол по своим приведенным в беспорядок покоям, потоптался возле стола, открыл наугад страницу часослова, прочел: «…да не убоишься, аще и смертию ти претит…» Воевода усмехнулся.
— Одеться! — позвал он. Он вдруг решил поехать в приказную избу, чтобы никто не подумал, что он растерялся от приезда боярина, не смеет по-прежнему править свою службу и сразу готов покориться ему да уехать.
С помощью старого слуги он обулся, надел кольчугу, накинул широкую ферязь Ферязь — старинное мужское платье с длинными рукавами, без воротника.

, через округлый живот опоясал сабельную перевязь. Он снял уж плеть с гвоздя, чтобы ехать, когда в дверь постучал алатырский воевода Алатырский воевода — Акинф Бутурлин; город был взят и сожжен повстанцами 16 сентября 1670 г.; воевода заперся в соборной церкви и сгорел вместе с нею.

…
— Ну, государь Петр Семеныч, грозен боярин приехал! — заговорил пришедший. — Там воеводы собрались у протопопа да в складчину напасли угощенье. Стол уставили — аж протопопица ахнула. Дивно! Меду, наливок сыскали — хоть впору царю. Двух гусей запекли, ухи наварили… А боярин как зыкнет, как топнет ногою, как зарычит, прости боже, зверь зверем: «Да что же вы, растакие-то дети, сюды от воров убежали для пьянства?! Всех, кричит, поверстаю в солдаты, с пищальми пехотой пошлю воевать! Города, кричит, побросали на срам государству и всем дворянам! Как драть посулы с живого и с мертвого, на воеводстве сидя, так — вы первые, а стоять за великого государя и за державу, за отчую честь — устрашились!..» Воеводы один за другого хоронятся от боярских глаз, а он кричит: «Вон! Чтобы духом вашим мне более не смердело! Ворья, мужиков забоялись, заячье племя!.. Поместья и вотчины от вас велит государь за срам отобрать!»
— А что же, и поделом! — в раздумье согласился Урусов. — Ведь я тут стою ради ратного дела и ради воров одоленья, а вы — будто крысы на стог в половодье залезли. Вот и выходит, что я тут все войско держу для вашего лишь бережения. И впрямь, города свои побросали. С ворами биться за государево дело не стали, а тут весь город объели, без дела лежа…
— И тебя он бранил тем же словом, сударь Петр Семеныч! — лукаво добавил алатырский воевода. — Кабы только нас, не так бы беда. За тебя нам обидно. «С окольничим, князь Петром, говорит, вы, как мыши, из городов убежали. Государево сердце, кричит, в кручину вогнали!» Так и срамил принародно. Что ты молвил сейчас про нас, а он про тебя то же слово!..
— Самого бы его под Синбирск — каков оказался бы победоносец?! — вдруг остынув, сказал Урусов.
— Вот то-то ведь и оно! Я так и сказал ему, сударь Петр Семеныч! От малолюдства ушли, мол. Кабы доволе войска, то не ушли бы. Мол, Юрий Никитич Барятинский под Синбирском разбит…
— А он?
— И слушать не хочет. Всех разогнал…
Во время этой беседы воеводы входили один за другим к Урусову. У них был растерянный и смущенный вид. Каждый из них по-своему жаловался на грубую выходку боярина, который отчитывал их, как приказчиков в вотчине или простых мужиков.
— Посмотрим, как сам станет биться! Два полка привел. Пусть посылает Леонтьева со Щербатым. Мы тут не напрасно сидели: для обороны устроили город; ему не придется теперь острожки строить, засеки ставить… Пришел на готовое да гордится собою! — говорили воеводы.
— Пусть боярин вокруг оглядится — тогда и увидит, что был неправ. А покуда мы станем всяк свое дело делать. Не то, за нашими вздорами, воры нас всех тут, как кур, переловят, — решительно остановил Урусов поток воркотни. — По своим местам, воеводы!
Подчиниться словам Долгорукого и уехать сейчас в Москву означало бы позабыть о возможности оправдания себя перед царем. Урусов решил во что бы то ни стало оставаться тут, не отдавать Долгорукому свое войско и доказать, что он тоже способен сражаться и побеждать, когда есть достаточно ратной силы. Все воеводы-беглецы были у него расписаны и ранее по полкам, но никто не заставлял их нести службу, и сами они что ни день забывали эту обязанность. С приездом боярина они сами хотели взяться за дело под рукою нового воеводы, отшатнувшись от Урусова. Но боярин обидел и оттолкнул их. Теперь они поневоле стали союзниками Урусова в их общем желании оправдаться перед царем и перед всею дворянской и боярской Россией…


Урусов и Долгорукий встретились лишь через два дня в приказной избе. Долгорукий по-прежнему сурово и сухо сказал, что вот уж два дня ожидает от окольничего передачи его войска и города.
— Ни войска, ни города я, боярин, тебе не отдам и сам никуда не поеду, — ответил Урусов. — Государь не ведал того, что тут, за Окою, творится, а кабы ведал, не указал бы мне бросить все… И ты — воевода бывалый, боярин. Тебе бы уразуметь, что не страха ради я ворам Алатырь покинул. Нежданная сила воров привалила. Не с малыми людьми от них устоять в таком худом городишке, вроде Алатыря. Ратную силу хранил я, когда отошел в Арзамас. Не то ты пришел бы — и Арзамаса не стало бы: тоже сожгли бы его, как Алатырь!
Долгорукий и сам понимал, что неожиданный размах крестьянских восстаний сделал невозможной борьбу против разинцев малыми силами, которые были высланы в прошлом месяце. Еще по пути от Мурома Долгорукий встретил в лесах немало дворян, которые вместе с семьями бежали в Касимов, Муром и в Москву. Беженцы в один голос твердили о наступившей кончине мира и о пришествии антихриста… Опытный в войне, воевода Долгорукий и сам хорошо понимал, что даже его сильных полков будет мало для борьбы и для усмирения края. Еще с пути, угадав обстановку, он отправил в Москву гонца, требуя нового подкрепления своего войска.
Долгорукий совсем не имел намерения погубить, опорочить и осрамить своего старого друга Урусова. Но надо было всех успокоить, добиться того, чтобы люди поверили, что не разинская сила, а только пустой, недостойный страх перед плохо вооруженными мужицкими скопищами разогнал воевод из их городов, что если бы воеводы были достаточно смелы, то давно уже задавили бы всякий мятеж. Потому Долгорукий и слушать не хотел оправданий Урусова, заранее зная, что все, что он скажет, будет вполне справедливо. Но признать правоту Урусова — это значило вслух признать силу Разина. А этого делать было нельзя.
— И в других городах от тебя пошло, — сурово сказал Долгорукий Урусову, — како ты, государев большой воевода, творишь, так и малые воеводишки по уездам… А ворище кричит: я, мол, всех воевод государевых побиваю! Барятинска в битве побил, а Урусов и сам убежал! — со злостью сказал Долгорукий. — Да где бишь еще у вас тут святой угодник, страстотерпец курмышский воевода? С чернью мятежною заедино вышел воров встречать хлебом-солью «Да где бишь еще у вас тут святой угодник, страстотерпец курмышский воевода? С чернью мятежной заедино вышел воров встречать хлебом-солью…» — В Курмыше казаки встретили почетный прием: городские и уездные люди вместе с воеводой вышли к ним с образами. Воевода оставлен был на своей должности, а город не подвергался грабежу и разорению.

, да так и остался бы с ними, лишь немилость от Стеньки почуял — и убежал… А куды убежал? В болото! Куды же еще? В Арзамас!.. В железы его заковать да послать за измену в Москву к государю! Во Фролову башню отдать палачу! — гремел Долгорукий на всю приказную избу.
— Послушай, боярин… — заикнулся Урусов.
— И нечего слушать, Петр Семеныч! Нечего слушать, князь! — оборвал Долгорукий. — Велел тебе государь к Москве ехать, и мой тебе добрый совет: не мешкав, туды поезжай…
— Как будут воры побиты, и пусть государь тогда меня казнит смертью за ослушание его святой воли, а покуда я не поеду. А курмышского воеводу я выдам тебе, посылай его к палачу. Я сам его в подполе в съезжей избе в колодах держу за его срамную измену…
— А как ты на воров изготовился?! — перебил раздраженнее прежнего Долгорукий. — Воеводы твои убеглые с утра до ночи, у протопопа в дому сойдясь, пьют вино да в шашки играют! Терюшинский воевода с пьяных глаз у лысковского воеводшу отбил!.. Арзамасских людей дотла разорили — кур, гусей, поросят поприрезали дивно сколько! Ропот вокруг… По всему Заокскому краю два воеводы лишь было добрых — в Верхнем да в Нижнем Ломове… Нижнеломовский за государеву честь свой живот положил: в малых людях напал на воров да их атамана нечистого саблей срубил… А его честную вдову пьяницы беглые с троими детьми в чуланчик загнали!..
«Поспела и тут, окаянная баба!» — с досадой подумал о воеводской вдове Урусов.
— Засеки да острожки наставили мы по пути от Алатыря к Арзамасу, боярин, — сказал он Долгорукому. — А в Арзамасе ныне дворяне сошли со всего Заочья. Я их коплю, да еще я с Мурома дорогу оберегаю, по которой ты с войском прошел… Да жду вестей, когда придет время на вора ударить. А время сие уж не за горами!..


С этого дня наступило в городе явное двоевластие.
Жители Арзамаса не знали, кому из воевод угождать. Некоторым больше нравился жестокостью нрава и гордостью «настоящий боярин» — Долгорукий. Другие были на стороне более мягкого и простого воеводы Урусова.
Нелады между воеводами отражались и на отношениях между их людьми: ратные люди, прибывшие с боярином, гнали со стен и от башен и городских ворот людей, подчинявшихся воеводе Урусову, а те отгоняли их, говоря, что сумеют без них постоять за город… На улицах, на торговой площади и возле церкви между людьми Урусова и Долгорукова возникали что ни час потасовки…
Через два дня после беседы с Долгоруким, первого октября, в праздник покрова богородицы, князь Петр Семенович даже в церковь пришел воровато крадучись и стал совсем в сторонке, не желая мешаться в толпу воеводской мелочи и в то же время не решаясь, как полагалось по чину, стать рядом с Долгоруким, от которого ждал какого-нибудь оскорбления… Он понимал, что Долгорукий затеет теперь принародный разговор возле церкви и станет при всех срамить его и требовать, чтобы он сдал свое воеводство… Но этого не случилось: прежде окончания церковной службы верный холоп вызвал Урусова из церкви…
Оказалось, что его ждет дворянин — посланец Барятинского с письмом о том, что князь Юрий Никитич выступил из Казани и движется на Симбирск со свежими силами. Барятинский выслал гонца почти от самой Казани, но в пути у того убили коня, и он тащился пешком, хоронясь от мятежных скопищ, потому ничего не мог сказать о том, где теперь войско Барятинского.
Барятинский еще ничего не знал, что теперь, по указу царя, подчинен Долгорукому, потому и сообщал о своем движении Урусову. Он собрался ударить на Разина от симбирской засечной черты и просил воеводу выйти со своим войском на соединение с ним возле Тогаева городка или Юшанска… Был уже покров день, а никто еще не вышел и даже не был готов к походу из-за того, что гонец опоздал…
Урусов решил выступать, ничего не говоря Долгорукому, вдвоем с Барятинским ударить на Разина, разбить воров и тем доказать свою правоту. Он тотчас вызвал своих ратных начальников, велел приготовить немедля походный запас сухарей и в два дня быть готовыми к походу, а тем временем выслать дозоры в симбирскую сторону, чтобы разведать дороги…
Как только весть о готовящемся походе достигла Долгорукого, так тотчас боярин приехал к Урусову сам.
— А как же ты, Петр Семеныч, один, без меня, в поход собрался? — прямо спросил Долгорукий, в упор глядя в лицо князя Петра своими немигающими круглыми глазами.
— Там мое войско идет на воров, должно вместе ударить и правду мою доказать, — заявил окольничий.
— Какое же там твое войско?
— Стольник Барятинский, коего я посылал в Симбирск. В первый раз его воры побили по малолюдству, а ныне он с новой силой подходит…
— А ладно ли, князь Петр Семеныч, что ты от меня таишься с вестями? — строго спросил Долгорукий. — От твоего промедления может снова стрястись, что Юрья Никитича вор расколотит! На ком тогда перед богом и государем ответ? Мои-то полки сильней твоих впятеры и к походу готовы… Кабы ты мне сказал о вестях, и я тотчас бы выслал навстречу стольнику Юрью Никитичу войско свое… А ты со мной в жмурки играться?!
— На готовое хочешь, боярин Юрий Олексич?! — с жаром воскликнул Урусов. — Мое войско вора побьет, а твое станет в трубы трубить?!
— Я мыслил, у нас с тобой государево войско, Петр Семеныч! — гневно воскликнул боярин. — Я не похитчик чужой ратной славы. Милостью государей от юности в битвах возрос!
Долгорукий поднялся и, не прощаясь, уехал.
Воеводская гордость не позволяла теперь ему поступать, как хотел он раньше: выслать в симбирскую сторону свое войско. Что там ни будь, а Урусов станет потом говорить, что он прискакал из Москвы на готовое, чтобы писать отписки царю о своих победах… Мысль о том, что такое поведение Урусова может привести к поражению царских войск, к пролитию лишней крови, теперь уже отошла на второе место. Самое главное было в том, чтобы доказать, что именно настоящая победа не может прийти ни от кого иного, кроме как от него, от Юрия Долгорукого, самого искусного и умного воеводы…
Наутро Урусову доложили, что войско готово к выходу, но все еще не возвратились дозоры, высланные им для разведки дорог. А когда вокруг мятежи и заставы, идти без разведки было бы неосторожно. Урусов решил подождать с выступлением до вечера или до следующего утра…
Вдруг к Урусову прискакал еще новый гонец от Барятинского с вестью, что разинское войско под Симбирском разбито.
Разин разбит! Если бы при получении этой вести был Долгорукий, Урусов ему забыл бы все обиды последних дней, обнял бы крепко и расцеловал от радости… Разин разбит его войском, а не приверженцами Долгорукого. Его подчиненный Барятинский нанес поражение врагу государя и церкви, бояр и всего дворянства, разбил нечестивца, к торжеству всей державы!..
И вот через час в арзамасских церквах загудели колокола. Они звонили в неурочное время, и весь народ в городе, удивленный необычайностью звона, высыпал из домов и поспешил на церковный звон, чтобы узнать, что случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55