Затем закрыла глаза, ощущая тем не менее, как солнце поднимается все выше и выше на утреннем небе.
Книга третья
ПРИБРЕЖНАЯ ДОРОГА
Nor is his mortal slumber less profound,
Though priest not bless'd nor marble deck'd the mound.
Byron. «Lara»
…Спит он беспечально,
Хоть пренебрег молитвою прощальной,
Хоть нет над ним ни камня, ни креста.
Байрон. «Лара» (перевод В. Топорова)
ГЛАВА 30Пророческий сон
Мне было о чем подумать, когда мы отъезжали от Равендаля в то утро. Я могла бы лелеять свою злобу на Асмодея: вне зависимости от того, что я узнала о плане предстоящих действий, именно он лишил меня долгой и счастливой жизни в Равендале (она непременно была бы такой). Я могла обдумать все обстоятельства, связанные с обретением мною мужской личины. Приняв решение переодеться в мужскую одежду, не изменила ли я тем самым свою роль в мире… какой бы она ни была? Я могла бы поразмышлять не без тревоги, что стану делать, когда дорога на юг упрется в море, вероятнее всего в Марселе. Тогда мне придется купить место на корабле и пересечь моря, как велела Себастьяна, покинув отчизну и отказавшись от родного языка. Я могла бы порассуждать о la nature surnaturelle моих компаньонов и нашей таинственной миссии. Но я тогда ни о чем таком не думала.
Вместо этого я не без успеха пыталась развлечь себя пейзажем, историей, которая вскоре предстанет передо мной как живая, всем тем миром вокруг, о котором я до того только читала. К тому же и полнейшая необычность происходящего дарила приятное отвлечение от всех этих размышлений. И конечно, колдовское искусство и «Книга» Себастьяны.
Помимо тех глав, которые я переписала из «Книги теней» Себастьяны в собственную книгу, эту книгу, мне встретилось и много других, гораздо более простых записей, похожих на дневниковые и относящихся к злободневным событиям эпохи революции и якобинского террора. Многие из этих записей имели политический характер, что меня очень удивило. Мне казалось, что Себастьяна давно перестала интересоваться политикой. Было удивительно читать о ее восхищении Робеспьером, правда, уже через несколько месяцев она отвергла «Неподкупного», назвав его незначительным, сухим, чрезмерно правильным, бессердечным человеком, каждый шаг которого был продиктован холодным расчетом. Казалось, ее всегда забавлял, именно забавлял — это слово здесь самое точное — звероподобный Дантон — своей огромностью и вульгарными манерами. Она завидовала и одновременно жалела мадам Ролан, чьи амбиции могли найти выход только через ее мужа, нерешительного министра, и чей салон был центром столь многих дебатов, из которых мадам, единственная в своем роде женщина, не упускала ни словечка, сидя, по своему обыкновению, за маленьким столиком и торопливо водя пером. Как это ни печально, Себастьяне словно недоставало творческой силы, чтобы запечатлеть деяния тех лет присущими только ей словами; она вставила в свою «Книгу» выдержки из того издания «Gravures Historiques» , где гравюры и восемь страниц текста в напыщенном стиле повествуют о казни мадам Ролан.
Но больше всего в «Книге» Себастьяны меня заинтересовали не записи о революции, а упоминания о ее первых попытках овладения колдовским ремеслом. Эти заметки, скорее рецепты, не более того (даже результаты этих опытов не всегда были записаны), и развлекли меня в начале путешествия на юг.
Времени для чтения у меня было в избытке: когда мы удалялись от Равендаля и морского побережья, покидая Бретань и направляясь в сторону Рена, духи редко давали знать о себе. Ромео помог мне отыскать и нанять кучера в П***, а затем возвратился домой. Наше прощание? Оно было целомудренным: мы были застенчивы, молчали, скромно поцеловались, как брат и сестра. Было… да и сейчас осталось много невысказанного, но у меня хватило слов только для самого краткого прощания. (Как мне хотелось тогда вызвать Мадлен, чтобы она устроила для нас танец, такой как в ванне!..) Ромео неожиданно правдоподобно объяснил Мишелю, кучеру, что я француз по рождению, но живу в Италии и теперь возвращаюсь во Флоренцию, чтобы основать там некое семейное дело… Да, кроме Мишеля — не задающего никаких вопросов petit Мишеля (удивительно, но он горел желанием везти меня даже ночью) — и Малуэнды, которая летала вверх и вниз и пела свою неблагозвучную песню где-то над головой, я оставалась одна на большей части пути. А в одиночестве, как я заметила, мне было труднее подавить свой гнев. Да, я была разгневана. На Асмодея и, наверно, на Себастьяну тоже: почему она не смогла справиться с Асмодеем, подчинить его своей воле, чтобы я могла быть в безопасности? Гнев определял ход моих мыслей, которые можно было выразить так: если он лишил меня того, что могло бы быть, она дала мне возможность понять, что меня ждет. Я буду овладевать ремеслом и тогда смогу предвидеть будущее, мое подлинное будущее.
Итак, в тиши покачивающегося экипажа, который встряхивало при соприкосновении с каждым попадающим под колеса камнем, я читала о своем ремесле. Чем больше читала, тем больше мне хотелось заниматься им самой. Я дозрела до этого, была готова, так, по крайней мере, мне казалось. Мне должно было бы хватить ума напомнить себе, насколько быстро зрелость переходит в гниение, но все мои действия тогда определял гнев, к которому примешивался ослепляющий страх.
Я располагала немногим: у меня не было ни талисманов, ни амулетов — никакого подспорья, кроме обрывков рецептов, не связанных друг с другом заклинаний и чемодана с щегольской одеждой, которую, как я вскоре обнаружила, мне было стыдно носить. Поэтому я наспех нацарапала список покупок и то здесь, то там, то в Рене, то в Анже, то в деревушках между ними «ходила на рынок». Я заставляла Мишеля останавливаться на фермах или у ручьев, вдоль берегов которых густо росли травы, которые я пыталась распознать по записям из «Книги» Себастьяны, не уставая все время напоминать себе, что ошибка в определении травы может означать разницу между удачным заклинанием и смертью.
…Я смотрела вниз, на дорогу, которая на расстоянии вытянутой руки от колес экипажа круто обрывалась вниз, где была усеянная камнями прибрежная полоса, когда почувствовала холодок, возвещающий о появлении отца Луи. Убежденная, что стоит мне слегка двинуться, и весь экипаж опрокинется, закувыркается вниз, я не шелохнулась. Сидела ли и Мадлен на крыше кареты вместе со священником? Я могла видеть лишь намек на их очертания, поскольку солнце стояло высоко и день был жарким. Я задернула шторы — в темноте они казались плотными.
— Ты имеешь хоть малейшее представление, куда мы направляемся? — спросил, улыбаясь, священник.
— Смутное, — ответила я. — Я слышала, как обсуждался наш маршрут прошлой ночью, но…
— Тебе надо направлять кучера , — встряла Мадлен.
— Я могу это делать, — ответила я, пытаясь придать уверенность своему голосу. На самом деле эта мысль не доставила мне удовольствия: я бы предпочла оставаться плотно закрытой, подобно какому-нибудь нежному растению или фрукту, внутри кареты, выходя наружу только в случае необходимости. — Я могу это делать, — повторила я на этот раз для себя самой.
— Tres bien , — сказал священник. — Начинай прямо сейчас. — И он принялся рассуждать о маршруте, который я должна была сообщить первому же из нанятых кучеров.
Конечно, я никогда еще не путешествовала: само это понятие было для меня новым, как и города, деревни и местечки, через которые мы проезжали; иногда они были слишком незначительными, чтобы вообще иметь какое-нибудь имя. По дороге я, разумеется, накупила множество путеводителей, брошюр и карт: в конце концов, это был мир, который я обязана знать!
Наш путь лежал от побережья Бретани на юг через Рен. Нам было необходимо как можно быстрее достичь устья Луары. Затем — Нант, Анже, и, следуя вдоль берегов Луары и других рек, мы должны были добраться до нужного нам перекрестка дорог на юге.
Из Анже мы направимся вдоль Луары в Тур, затем вдоль Солони и дальше через долины многочисленных рек, минуя один замок за другим, пока не доберемся до реки Шер, потом будут Бурж, Невер, Мулен и Роан. Неподалеку от тех мест мы впервые услышим о наводнении, случившемся дальше к югу в необычное время года. Сона разольется к тому времени до самого Макона на север. Как мы узнаем потом в Лионе, воды Соны и Роны, берегов которой мы будем стараться держаться после Луары, уже достигнут уровня, который редко отмечался раньше. (Впоследствии мне пришла в голову мысль: почему это наводнение оказалось наиболее бедственным на памяти нескольких поколений, почему воды позади нас поднимались так, словно мы каким-то образом обуздывали силу Луны и меняли сезонный цикл рек?.. Было ли это сознательно или как-то иначе вызвано моими спутниками? Хоть я и не была уверена в своей догадке, она лишила меня покоя.)
Мы проедем вниз по течению Роны через Лион, Вьен, Баланс и Монтелимар. Оранж, как сказал отец Луи, станет нашими воротами на юг. Потом нас ждут Авиньон и Арль. И, наконец, близ местечка, которого я не стану называть (его нет уже ни на одной карте), за Ле-Бо, севернее Арля, мы найдем перекресток дорог у могилы Мадлен, и наша миссия на этом закончится.
— Скажи ему, — сказал священник, имея в виду, конечно, мальчишку, Мишеля, восседавшего на козлах (с этими словами духи рассеялись в воздухе, как утренний туман, пар или дым, слышался лишь слабый голос отца Луи), — скажи ему, — повторил он, — чтобы он ехал всю ночь на юг, через Рен к Луаре, а затем вдоль ее течения — к Нанту и Анже.
Я начала нервничать, а станет ли мальчик, вероятно двумя годами меня моложе, выполнять указания девчонки? Но ведь я больше не девочка. Или все же осталась ею? Так ли просто перестать быть девчонкой, как сменить ленточки в волосах на жилеты, корсеты и шейные платки? Я постучала в тисненую кожаную обшивку потолка берлина тросточкой, которую Себастьяна мне всучила: это была палка из бамбука, растущего на Суматре, с позолоченной ручкой. До этого она казалась мне совершенно бесполезной. Берлин тут же замедлил ход.
— Что угодно месье? — спросил Мишель, открывая дверь экипажа. — Да , месье, — ответил он через короткое время, внимательно и уважительно выслушав мои наставления.
Я знала, что мы теперь далеко от большой воды, ведь мы удалялись от С*** в глубь страны, из чего я справедливо заключила, что увижу духов вновь не раньше чем мы достигнем Луары близ Нанта.
До Рена мы добрались на закате: в его чарующем свете этот город не испугал меня так, как другие после него. Хоть я и была снабжена одеждой, Себастьяна не сумела подобрать для меня подходящую обувь: на мне были туфли без задников. Пришлось ждать в карете, пока Мишель искал кожевника, который открыл бы свою мастерскую в столь поздний час. Ему удалось найти такого, и именно в семейной мастерской этого человека (у всех домочадцев руки были покрыты пятнами, но не от работы с кожами, а из-за какого-то редкого и прискорбного заболевания) я выбрала себе пару обуви. По крайней мере, пыталась. Приходилось ли мне делать что-либо подобное раньше? Нет, никогда. Я пребывала в растерянности. Мишель весьма убедительно говорил о паре простых коричневых башмаков до колен, пусть даже слегка поношенных. Но я не была столь уверена. Вскоре я сидела, уставясь на разбросанную вокруг обувь, наводящую на мысль об отсеченных на поле битвы конечностях. Я перепробовала, наверно, десять, а то и двадцать пар ношеной мужской обуви. Дело кончилось тем, что жена кожевника распахнула настежь двери мастерской и встала там, уперев руки в свои широкие бедра, пока Мишель не шепнул мне, что пора выбирать и уходить. Столь же непривычная к деньгам, как и к процедуре выбора, я заплатила гораздо меньше, чем было нужно (кстати, теперь я понимаю, что переплатила, когда нанимала Мишеля в кучера). Вновь отправившись в путь той ночью, я высыпала все, что было в сумочке, себе на колени, чтобы посмотреть, сколько у меня осталось денег. Интересно, о чем думала Себастьяна, отправляя меня через всю Францию, одетую словно мальчик-куколка из прошлого века, в экипаже, который роскошью затмевал любой придорожный дом.
Моих спутников не было видно всю эту долгую ночь. Теперь я хоть и читала, но была настороже, разглядывая окрестности, освещенные сперва луной, а затем восходящим бронзовым солнцем. Я пыталась заснуть, но не могла, поскольку была охвачена беспокойством и мне очень, очень хотелось попрактиковаться в колдовском Ремесле. Что, к сожалению, я и сделала в ту же ночь.
Мы медленно продвигались по скверной дороге. Я приказала Мишелю ехать до самого рассвета. Если бы он мне понадобился, я постучала бы тростью в потолок экипажа, в противном случае ему надлежало продолжать путь и не беспокоить меня. Настало время осуществить мой план — попробовать свои силы в Ремесле. Удастся мне добиться успеха или я потерплю неудачу — свидетелей не будет.
Предсказывание будущего. В первый раз читая «Книгу» Себастьяны, я была заинтригована упоминанием о возможности вызывать вещие сны. Этот аспект Ремесла казался мне вполне осуществимым. Вот то, что я смогу сделать, думала я. Во время первого ужина в Равендале Себастьяна рассказывала о способах предсказания будущего, издавна применявшихся сестрами: чтение по листочкам чая, по внутренностям птиц и тому подобное. Но еще больше меня заинтересовало прочитанное позже в ее описании Греческого ужина. Именно к этим страницам я сейчас и вернулась.
Я перечитала рецепт, предложенный парижской ведьмой и якобы полученный ею от пользовавшейся дурной славой Катрин Монвуазен, она же Лавуазен. В нем говорилось о кладбище, крови, изуродованных мужских гениталиях. По правде говоря, каким бы фантастическим ни казалось теперь это заклинание, я могла бы попробовать его, будь у меня на это средства и время, но, поскольку оно начинало действовать лишь через много недель, времени-то у меня и не было. (Да и не была я расположена колдовать на каком-то магическом фаллосе!) Вот почему я прибегла к усеченной версии этого рецепта, добавив к нему немножко из другого. В итоге, сколько я ни думала, заклинание получалось довольно простым.
Я уже начала собирать в чулок различные составные части будущего волшебного зелья, упоминаемые то тут, то там в «Книге» Себастьяны. Так, купив обувь в Рене, я отправилась на рынок и приобрела меру так называемой греческой фасоли. Человек, продававший ее, посмотрел на меня как-то странно, чему быстро нашлось объяснение.
— Месье, это португальская монета, — сказал он про деньги, которые я ему вручила не глядя.
— Да, действительно, — сказала я тихо. — Монеты моей Италии куда больше в ходу.
В тот же вечер в Рене я попросила Мишеля научить меня распознавать все виды монет и бумажных денег, оказавшихся в моем распоряжении. И он знал далеко не все из них: в спешке и неразберихе Себастьяна побросала в сумочку деньги других стран, включая Португалию, и иных эпох… Alors , я предложила продавцу греческой фасоли самому взять деньги из моего кошелька, что он с радостью и сделал.
Все прочее необходимое я нашла сравнительно легко. Например, собрала кое-какие ягоды у дороги. Мишель смотрел на меня вопросительно, но молчал. Единственное, чего мне недоставало, — синяя свеча.
Я читала, что синие свечи увеличивают силу заклинаний, вызывающих пророческие сны: они проясняют видение, обостряют зрительное восприятие. Если я правильно усвоила урок той последней ночи в С***, освященные свечи горят синим пламенем в присутствии духов. Духи у меня были, а вот освященные свечи… Ну, допустим, их можно будет легко добыть в маленькой деревенской церквушке (название деревни я так и не узнала). Если даже священник или церковный сторож заметят пропажу, их внимание можно будет без особого труда отвлечь доброй горстью монет в кружке для пожертвований у двери.
Я размышляла, когда мне следует вызывать духов, когда зажигать белые свечи в их присутствии. Как отвечать на их вопросы? А может быть, они уже знают, что я замышляю? В конце концов, разве они все время не наблюдают за мной?.. Тут меня осенило: раз они никогда не уходят слишком далеко, может быть, их присутствия будет достаточно, чтобы сделать освященные свечи синими? И оказалась права: когда я в ту же ночь зажгла свечи, разложив все необходимое вокруг себя в берлине, то наблюдала, как сначала пламя, а потом и сам воск приобрели зеленовато-голубой цвет. И вот наконец я была готова.
На медленно катящуюся карету падал лунный свет. По моим расчетам, мы были вдалеке от какого-нибудь значительного населенного пункта. Я заперла двери экипажа, задернула шторы, чтобы ветер не задувал горящие свечи; их синева стала еще более заметой, причем небесная лазурь по мере горения обратилась в морскую бирюзу. Я закрепила свечи, вставив их в ниши в стене кареты.
Простое зелье, которое я приготовила заранее, содержало греческую фасоль и все то, что почему-либо показалось мне подходящим, — главным образом утиные яйца, а также очищенные от кожуры и семян помидоры (N.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Книга третья
ПРИБРЕЖНАЯ ДОРОГА
Nor is his mortal slumber less profound,
Though priest not bless'd nor marble deck'd the mound.
Byron. «Lara»
…Спит он беспечально,
Хоть пренебрег молитвою прощальной,
Хоть нет над ним ни камня, ни креста.
Байрон. «Лара» (перевод В. Топорова)
ГЛАВА 30Пророческий сон
Мне было о чем подумать, когда мы отъезжали от Равендаля в то утро. Я могла бы лелеять свою злобу на Асмодея: вне зависимости от того, что я узнала о плане предстоящих действий, именно он лишил меня долгой и счастливой жизни в Равендале (она непременно была бы такой). Я могла обдумать все обстоятельства, связанные с обретением мною мужской личины. Приняв решение переодеться в мужскую одежду, не изменила ли я тем самым свою роль в мире… какой бы она ни была? Я могла бы поразмышлять не без тревоги, что стану делать, когда дорога на юг упрется в море, вероятнее всего в Марселе. Тогда мне придется купить место на корабле и пересечь моря, как велела Себастьяна, покинув отчизну и отказавшись от родного языка. Я могла бы порассуждать о la nature surnaturelle моих компаньонов и нашей таинственной миссии. Но я тогда ни о чем таком не думала.
Вместо этого я не без успеха пыталась развлечь себя пейзажем, историей, которая вскоре предстанет передо мной как живая, всем тем миром вокруг, о котором я до того только читала. К тому же и полнейшая необычность происходящего дарила приятное отвлечение от всех этих размышлений. И конечно, колдовское искусство и «Книга» Себастьяны.
Помимо тех глав, которые я переписала из «Книги теней» Себастьяны в собственную книгу, эту книгу, мне встретилось и много других, гораздо более простых записей, похожих на дневниковые и относящихся к злободневным событиям эпохи революции и якобинского террора. Многие из этих записей имели политический характер, что меня очень удивило. Мне казалось, что Себастьяна давно перестала интересоваться политикой. Было удивительно читать о ее восхищении Робеспьером, правда, уже через несколько месяцев она отвергла «Неподкупного», назвав его незначительным, сухим, чрезмерно правильным, бессердечным человеком, каждый шаг которого был продиктован холодным расчетом. Казалось, ее всегда забавлял, именно забавлял — это слово здесь самое точное — звероподобный Дантон — своей огромностью и вульгарными манерами. Она завидовала и одновременно жалела мадам Ролан, чьи амбиции могли найти выход только через ее мужа, нерешительного министра, и чей салон был центром столь многих дебатов, из которых мадам, единственная в своем роде женщина, не упускала ни словечка, сидя, по своему обыкновению, за маленьким столиком и торопливо водя пером. Как это ни печально, Себастьяне словно недоставало творческой силы, чтобы запечатлеть деяния тех лет присущими только ей словами; она вставила в свою «Книгу» выдержки из того издания «Gravures Historiques» , где гравюры и восемь страниц текста в напыщенном стиле повествуют о казни мадам Ролан.
Но больше всего в «Книге» Себастьяны меня заинтересовали не записи о революции, а упоминания о ее первых попытках овладения колдовским ремеслом. Эти заметки, скорее рецепты, не более того (даже результаты этих опытов не всегда были записаны), и развлекли меня в начале путешествия на юг.
Времени для чтения у меня было в избытке: когда мы удалялись от Равендаля и морского побережья, покидая Бретань и направляясь в сторону Рена, духи редко давали знать о себе. Ромео помог мне отыскать и нанять кучера в П***, а затем возвратился домой. Наше прощание? Оно было целомудренным: мы были застенчивы, молчали, скромно поцеловались, как брат и сестра. Было… да и сейчас осталось много невысказанного, но у меня хватило слов только для самого краткого прощания. (Как мне хотелось тогда вызвать Мадлен, чтобы она устроила для нас танец, такой как в ванне!..) Ромео неожиданно правдоподобно объяснил Мишелю, кучеру, что я француз по рождению, но живу в Италии и теперь возвращаюсь во Флоренцию, чтобы основать там некое семейное дело… Да, кроме Мишеля — не задающего никаких вопросов petit Мишеля (удивительно, но он горел желанием везти меня даже ночью) — и Малуэнды, которая летала вверх и вниз и пела свою неблагозвучную песню где-то над головой, я оставалась одна на большей части пути. А в одиночестве, как я заметила, мне было труднее подавить свой гнев. Да, я была разгневана. На Асмодея и, наверно, на Себастьяну тоже: почему она не смогла справиться с Асмодеем, подчинить его своей воле, чтобы я могла быть в безопасности? Гнев определял ход моих мыслей, которые можно было выразить так: если он лишил меня того, что могло бы быть, она дала мне возможность понять, что меня ждет. Я буду овладевать ремеслом и тогда смогу предвидеть будущее, мое подлинное будущее.
Итак, в тиши покачивающегося экипажа, который встряхивало при соприкосновении с каждым попадающим под колеса камнем, я читала о своем ремесле. Чем больше читала, тем больше мне хотелось заниматься им самой. Я дозрела до этого, была готова, так, по крайней мере, мне казалось. Мне должно было бы хватить ума напомнить себе, насколько быстро зрелость переходит в гниение, но все мои действия тогда определял гнев, к которому примешивался ослепляющий страх.
Я располагала немногим: у меня не было ни талисманов, ни амулетов — никакого подспорья, кроме обрывков рецептов, не связанных друг с другом заклинаний и чемодана с щегольской одеждой, которую, как я вскоре обнаружила, мне было стыдно носить. Поэтому я наспех нацарапала список покупок и то здесь, то там, то в Рене, то в Анже, то в деревушках между ними «ходила на рынок». Я заставляла Мишеля останавливаться на фермах или у ручьев, вдоль берегов которых густо росли травы, которые я пыталась распознать по записям из «Книги» Себастьяны, не уставая все время напоминать себе, что ошибка в определении травы может означать разницу между удачным заклинанием и смертью.
…Я смотрела вниз, на дорогу, которая на расстоянии вытянутой руки от колес экипажа круто обрывалась вниз, где была усеянная камнями прибрежная полоса, когда почувствовала холодок, возвещающий о появлении отца Луи. Убежденная, что стоит мне слегка двинуться, и весь экипаж опрокинется, закувыркается вниз, я не шелохнулась. Сидела ли и Мадлен на крыше кареты вместе со священником? Я могла видеть лишь намек на их очертания, поскольку солнце стояло высоко и день был жарким. Я задернула шторы — в темноте они казались плотными.
— Ты имеешь хоть малейшее представление, куда мы направляемся? — спросил, улыбаясь, священник.
— Смутное, — ответила я. — Я слышала, как обсуждался наш маршрут прошлой ночью, но…
— Тебе надо направлять кучера , — встряла Мадлен.
— Я могу это делать, — ответила я, пытаясь придать уверенность своему голосу. На самом деле эта мысль не доставила мне удовольствия: я бы предпочла оставаться плотно закрытой, подобно какому-нибудь нежному растению или фрукту, внутри кареты, выходя наружу только в случае необходимости. — Я могу это делать, — повторила я на этот раз для себя самой.
— Tres bien , — сказал священник. — Начинай прямо сейчас. — И он принялся рассуждать о маршруте, который я должна была сообщить первому же из нанятых кучеров.
Конечно, я никогда еще не путешествовала: само это понятие было для меня новым, как и города, деревни и местечки, через которые мы проезжали; иногда они были слишком незначительными, чтобы вообще иметь какое-нибудь имя. По дороге я, разумеется, накупила множество путеводителей, брошюр и карт: в конце концов, это был мир, который я обязана знать!
Наш путь лежал от побережья Бретани на юг через Рен. Нам было необходимо как можно быстрее достичь устья Луары. Затем — Нант, Анже, и, следуя вдоль берегов Луары и других рек, мы должны были добраться до нужного нам перекрестка дорог на юге.
Из Анже мы направимся вдоль Луары в Тур, затем вдоль Солони и дальше через долины многочисленных рек, минуя один замок за другим, пока не доберемся до реки Шер, потом будут Бурж, Невер, Мулен и Роан. Неподалеку от тех мест мы впервые услышим о наводнении, случившемся дальше к югу в необычное время года. Сона разольется к тому времени до самого Макона на север. Как мы узнаем потом в Лионе, воды Соны и Роны, берегов которой мы будем стараться держаться после Луары, уже достигнут уровня, который редко отмечался раньше. (Впоследствии мне пришла в голову мысль: почему это наводнение оказалось наиболее бедственным на памяти нескольких поколений, почему воды позади нас поднимались так, словно мы каким-то образом обуздывали силу Луны и меняли сезонный цикл рек?.. Было ли это сознательно или как-то иначе вызвано моими спутниками? Хоть я и не была уверена в своей догадке, она лишила меня покоя.)
Мы проедем вниз по течению Роны через Лион, Вьен, Баланс и Монтелимар. Оранж, как сказал отец Луи, станет нашими воротами на юг. Потом нас ждут Авиньон и Арль. И, наконец, близ местечка, которого я не стану называть (его нет уже ни на одной карте), за Ле-Бо, севернее Арля, мы найдем перекресток дорог у могилы Мадлен, и наша миссия на этом закончится.
— Скажи ему, — сказал священник, имея в виду, конечно, мальчишку, Мишеля, восседавшего на козлах (с этими словами духи рассеялись в воздухе, как утренний туман, пар или дым, слышался лишь слабый голос отца Луи), — скажи ему, — повторил он, — чтобы он ехал всю ночь на юг, через Рен к Луаре, а затем вдоль ее течения — к Нанту и Анже.
Я начала нервничать, а станет ли мальчик, вероятно двумя годами меня моложе, выполнять указания девчонки? Но ведь я больше не девочка. Или все же осталась ею? Так ли просто перестать быть девчонкой, как сменить ленточки в волосах на жилеты, корсеты и шейные платки? Я постучала в тисненую кожаную обшивку потолка берлина тросточкой, которую Себастьяна мне всучила: это была палка из бамбука, растущего на Суматре, с позолоченной ручкой. До этого она казалась мне совершенно бесполезной. Берлин тут же замедлил ход.
— Что угодно месье? — спросил Мишель, открывая дверь экипажа. — Да , месье, — ответил он через короткое время, внимательно и уважительно выслушав мои наставления.
Я знала, что мы теперь далеко от большой воды, ведь мы удалялись от С*** в глубь страны, из чего я справедливо заключила, что увижу духов вновь не раньше чем мы достигнем Луары близ Нанта.
До Рена мы добрались на закате: в его чарующем свете этот город не испугал меня так, как другие после него. Хоть я и была снабжена одеждой, Себастьяна не сумела подобрать для меня подходящую обувь: на мне были туфли без задников. Пришлось ждать в карете, пока Мишель искал кожевника, который открыл бы свою мастерскую в столь поздний час. Ему удалось найти такого, и именно в семейной мастерской этого человека (у всех домочадцев руки были покрыты пятнами, но не от работы с кожами, а из-за какого-то редкого и прискорбного заболевания) я выбрала себе пару обуви. По крайней мере, пыталась. Приходилось ли мне делать что-либо подобное раньше? Нет, никогда. Я пребывала в растерянности. Мишель весьма убедительно говорил о паре простых коричневых башмаков до колен, пусть даже слегка поношенных. Но я не была столь уверена. Вскоре я сидела, уставясь на разбросанную вокруг обувь, наводящую на мысль об отсеченных на поле битвы конечностях. Я перепробовала, наверно, десять, а то и двадцать пар ношеной мужской обуви. Дело кончилось тем, что жена кожевника распахнула настежь двери мастерской и встала там, уперев руки в свои широкие бедра, пока Мишель не шепнул мне, что пора выбирать и уходить. Столь же непривычная к деньгам, как и к процедуре выбора, я заплатила гораздо меньше, чем было нужно (кстати, теперь я понимаю, что переплатила, когда нанимала Мишеля в кучера). Вновь отправившись в путь той ночью, я высыпала все, что было в сумочке, себе на колени, чтобы посмотреть, сколько у меня осталось денег. Интересно, о чем думала Себастьяна, отправляя меня через всю Францию, одетую словно мальчик-куколка из прошлого века, в экипаже, который роскошью затмевал любой придорожный дом.
Моих спутников не было видно всю эту долгую ночь. Теперь я хоть и читала, но была настороже, разглядывая окрестности, освещенные сперва луной, а затем восходящим бронзовым солнцем. Я пыталась заснуть, но не могла, поскольку была охвачена беспокойством и мне очень, очень хотелось попрактиковаться в колдовском Ремесле. Что, к сожалению, я и сделала в ту же ночь.
Мы медленно продвигались по скверной дороге. Я приказала Мишелю ехать до самого рассвета. Если бы он мне понадобился, я постучала бы тростью в потолок экипажа, в противном случае ему надлежало продолжать путь и не беспокоить меня. Настало время осуществить мой план — попробовать свои силы в Ремесле. Удастся мне добиться успеха или я потерплю неудачу — свидетелей не будет.
Предсказывание будущего. В первый раз читая «Книгу» Себастьяны, я была заинтригована упоминанием о возможности вызывать вещие сны. Этот аспект Ремесла казался мне вполне осуществимым. Вот то, что я смогу сделать, думала я. Во время первого ужина в Равендале Себастьяна рассказывала о способах предсказания будущего, издавна применявшихся сестрами: чтение по листочкам чая, по внутренностям птиц и тому подобное. Но еще больше меня заинтересовало прочитанное позже в ее описании Греческого ужина. Именно к этим страницам я сейчас и вернулась.
Я перечитала рецепт, предложенный парижской ведьмой и якобы полученный ею от пользовавшейся дурной славой Катрин Монвуазен, она же Лавуазен. В нем говорилось о кладбище, крови, изуродованных мужских гениталиях. По правде говоря, каким бы фантастическим ни казалось теперь это заклинание, я могла бы попробовать его, будь у меня на это средства и время, но, поскольку оно начинало действовать лишь через много недель, времени-то у меня и не было. (Да и не была я расположена колдовать на каком-то магическом фаллосе!) Вот почему я прибегла к усеченной версии этого рецепта, добавив к нему немножко из другого. В итоге, сколько я ни думала, заклинание получалось довольно простым.
Я уже начала собирать в чулок различные составные части будущего волшебного зелья, упоминаемые то тут, то там в «Книге» Себастьяны. Так, купив обувь в Рене, я отправилась на рынок и приобрела меру так называемой греческой фасоли. Человек, продававший ее, посмотрел на меня как-то странно, чему быстро нашлось объяснение.
— Месье, это португальская монета, — сказал он про деньги, которые я ему вручила не глядя.
— Да, действительно, — сказала я тихо. — Монеты моей Италии куда больше в ходу.
В тот же вечер в Рене я попросила Мишеля научить меня распознавать все виды монет и бумажных денег, оказавшихся в моем распоряжении. И он знал далеко не все из них: в спешке и неразберихе Себастьяна побросала в сумочку деньги других стран, включая Португалию, и иных эпох… Alors , я предложила продавцу греческой фасоли самому взять деньги из моего кошелька, что он с радостью и сделал.
Все прочее необходимое я нашла сравнительно легко. Например, собрала кое-какие ягоды у дороги. Мишель смотрел на меня вопросительно, но молчал. Единственное, чего мне недоставало, — синяя свеча.
Я читала, что синие свечи увеличивают силу заклинаний, вызывающих пророческие сны: они проясняют видение, обостряют зрительное восприятие. Если я правильно усвоила урок той последней ночи в С***, освященные свечи горят синим пламенем в присутствии духов. Духи у меня были, а вот освященные свечи… Ну, допустим, их можно будет легко добыть в маленькой деревенской церквушке (название деревни я так и не узнала). Если даже священник или церковный сторож заметят пропажу, их внимание можно будет без особого труда отвлечь доброй горстью монет в кружке для пожертвований у двери.
Я размышляла, когда мне следует вызывать духов, когда зажигать белые свечи в их присутствии. Как отвечать на их вопросы? А может быть, они уже знают, что я замышляю? В конце концов, разве они все время не наблюдают за мной?.. Тут меня осенило: раз они никогда не уходят слишком далеко, может быть, их присутствия будет достаточно, чтобы сделать освященные свечи синими? И оказалась права: когда я в ту же ночь зажгла свечи, разложив все необходимое вокруг себя в берлине, то наблюдала, как сначала пламя, а потом и сам воск приобрели зеленовато-голубой цвет. И вот наконец я была готова.
На медленно катящуюся карету падал лунный свет. По моим расчетам, мы были вдалеке от какого-нибудь значительного населенного пункта. Я заперла двери экипажа, задернула шторы, чтобы ветер не задувал горящие свечи; их синева стала еще более заметой, причем небесная лазурь по мере горения обратилась в морскую бирюзу. Я закрепила свечи, вставив их в ниши в стене кареты.
Простое зелье, которое я приготовила заранее, содержало греческую фасоль и все то, что почему-либо показалось мне подходящим, — главным образом утиные яйца, а также очищенные от кожуры и семян помидоры (N.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74